ЕВЛАХИШВИЛИ С.С.
БЕСЕДЫ О РЕЖИССУРЕ
(Москва, 1997)
БЕСЕДЫ О РЕЖИССУРЕ
БЕСЕДЫ О РЕЖИССУРЕ. - М.: Институт повышения квалификации работников телевидения и радиовещания.
1997. Части 1 и 2. 76 с , 61 с.
О жизненном и творческом пути, о большом опыте работы на телевидении рассказывает профессор, заслуженный деятель искусств, режиссер С.С. Евлахишвили в своих книгах "Беседы о режиссуре". Автор вспоминает юность в Тбилиси, учителей, первые шаги в искусстве, рассказывает о друзьях и коллегах, о создании некоторых своих телевизионных работ - фильмов и спектаклей.
Вместо вступления. 3
ЗАМЫСЕЛ. ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ. 5
ЖЕЛАНИЕ И ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ. 7
ИСТОКИ — ЭТО ВАЖНО.. 9
УЧИЛИЩЕ ИМ. Б. ЩУКИНА.. 11
ПЕРСПЕКТИВА РОЛИ.. 15
«ТАЙНА» В. КАЧАЛОВА.. 16
САМОСТОЯТЕЛЬНЫЕ ОТРЫВКИ.. 18
ВПЕРВЫЕ — АКТЕР ТЕАТРА.. 21
ЗРИТЕЛЬ. 22
ХУДОЖНИК В ТЕАТРЕ. 26
ЖАН ВИЛАР. 28
ИТАК: ТЕЛЕВИДЕНИЕ. 31
ВРЕМЯ ПОИСКОВ, ВРЕМЯ ОТКРЫТИЙ. ТЕЛЕСТУДИЯ В ТБИЛИСИ.. 35
РЕЖИССЕРСКИЙ СЦЕНАРИЙ.. 40
МАРТИН ИДЕН.. 56
БЫВАЮТ И ПРОВАЛЫ... 63
ПЕРЕНОС СПЕКТАКЛЯ НА МАЛЫЙ ЭКРАН.. 74
СИРАНО ДЕ БЕРЖЕРАК.. 77
ТЕВЬЕ-МОЛОЧНИК.. 84
ВЛАДИМИР МАЯКОВСКИЙ.. 91
Н.В. ГОГОЛЬ. 98
ГИМН ТЕЛЕТЕАТРУ.. 103
ВМЕСТО ЭПИЛОГА.. 107
Вместо вступления
Было бы абсолютной неправдой сказать, что в тот день вспомнил о тебе, долговязый, внешне нелепый рыцарь, несущийся через века на своем Россинанте отстаивать честь и честность, благородство, справедливость, любовь, красоту. Громогласно провозглашающий свои идеалы и остающийся верным им даже после самых неоправданных и грубых ударов судьбы. Так почему же образ твой возник перед глазами, когда я решил восстановить все те подробности, из которых сложился единственный в своем роде из типично неудачных дней режиссера телевидения? Не оттого ли, что на собственном опыте вновь ощутил всю безысходность от сражения с ветряными мельницами?
А поначалу, казалось, все складывалось как нельзя лучше: актеры явились на съемку эпизода фильма-спектакля «Портрет» по повести Н. Гоголя — вовремя. На месте были декорации, реквизит, телевизионная техника. Уже приступили к работе гримеры, костюмеры, осветители... Вся съемочная группа прекрасно знакома с режиссерским сценарием. Ястарался подробно и точно описать содержание каждого кадра, сделать его маленькой путеводной звездой наших исканий. Насколько мне это удалось на сегодня, и должна была показать съемка.
Верно выстроить кадр — вовсе не означает создать красивую композицию. Пластика движений действующих лиц, их мимика, интонация — все подчиняется одной цели: зритель, глядя на экран, должен увидеть движение души человеческой. Должно возникнуть завораживающее ум и сердце некое третье измерение. И если оно возникает, значит, торжествует искусство. Если нет, то никакой последующий монтаж, способный самым причудливым образом соединять отснятые кадры, не в силах вдохнуть жизнь в ремесленную поделку.
Съемка на телевидении — сверхнапряженная работа. Позволю только одно сравнение: наши коллеги в кино за восьмичасовой рабочий день должны снять эпизод протяженностью в полторы минуты. Мы же за три съемочных часа обязаны снять пять минут. Какое же необходимо напряжение! Какая концентрация сил! Юрий Богатырев как-то говорил, что именно телевидение приучило его к сверхсобранности, благодаря которой даже на репетициях в театре, где дыхание куда более свободное, он себе не позволяет расслабляться.
И вот в тот день, когда все, казалось, было готово, чтобы творческое «я» каждого участника съемочной группы, проявив себя в полном созвучии с творческим «я» соседей, позволило родиться самым счастливым в нашей жизни мгновениям, неожиданно включились «ветряные мельницы».
Почему у Михаила Зонненштраля, исполнителя роли Чарткова, так изменилось выражение лица, когда он посмотрел на себя в зеркало? Его парик, к которому за время съемок он привык как к собственным волосам, изменил свою форму. Гример хватается за голову, куда-то бежит. Стараюсь быть спокойным. Срываться нельзя. Нельзя расплескать того всеобщего настроя, без которого невозможно рассчитывать на удачу. Но где там!.. Бытовые мелочи встают на пути разрушающими великанами.
Мы должны были снимать продолжение эпизода, во время которого к бедному художнику является требовать долги хозяин квартиры вместе с квартальным надзирателем. И неожиданно обнаружили, что угол комнаты, где протекала мизансцена, смонтирован иначе, чем это было вчера. Оказалось, что реквизит не соответствовал порядку письменной описи...
Когда же выяснилось, что рулон с пленкой совершенно пуст, стало окончательно понятным — все разлетелось вдребезги. Всеобщее раздражение прорвалось в повышенных до крика голосах, в воздухе запахло сердечными каплями... Душа актера хрупка и ранима. Пошла цепная реакция. В этот день мы не сняли ничего. Самочувствие было отвратительным. О том, чтобы готовиться к завтрашней съемке, не хотелось даже думать. Да и нужно ли вообще прикладывать усилия, если пустячная чья-то халатность способна все перечеркнуть? Что стоит твоя работа, режиссер телевидения?.. А может быть, надо было не заметить странным образом изменившуюся шевелюру Чарткова и необъяснимое перемещение предметов в его бедной квартире? Конечно, дотошный зритель непременно увидел бы «брачок» и едко высказался о несоответствии некоторых мелких деталей. Но ведь мелких же.. Надо ли волноваться?.. Постой, а о чем твой спектакль, режиссер телевидения? Пожалуй, это уже становится интересно, если встал вопрос относительно замысла. Замысла, который жил в тебе не одно десятилетие...
ЗАМЫСЕЛ. ОЧЕНЬ ЛИЧНОЕ
Да, сорок лет назад студент Щукинского училища приехал на каникулы в родной Тбилиси и был приглашен в дом известного в Грузии художника. В свое время художник учился в Париже, исповедовал импрессионизм, и студент очень любил его первые картины. Из рассказов старших он также знал, что в двадцать шестом — двадцать седьмом годах за тот же импрессионизм художника здорово поклевывали, перестали покупать его прекрасные полотна, и для талантливого человека настали трудные дни. Но художник сумел отказаться от своей прежней манеры и новыми работами добился почета, уважения и богатства. Именно эти работы и предстояло увидеть студенту.
Вместе с другими гостями шел он по мастерской, слышал комплименты в адрес хозяина дома и недоумевал, как можно было хвалить бездушные, помпезные портреты. И когда настал его черед высказать свое мнение, заявил с прямотою молодого максималиста: «Художником вы были раньше». На какую реакцию он рассчитывал? Скорее всего, об этом просто не думал. Но реакция последовала: хозяин выгнал студента с требованием никогда больше не переступать порога его дома.
Однако, когда молодой человек через два года вновь гостил в Тбилиси, мать передала ему просьбу художника прийти. Памятуя о своем изгнании, сын шумно протестовал, но мать напомнила ему законы Кавказа, провозглашающие уважение к старшим. Студент смирился и пошел.
- Ты был прав, — сказал ему художник, — я изменил себе, предал себя. И мне отомстили мои полотна. Но я вернусь к прежнему, гляди...
Он подвел молодого человека к холсту, на котором шла отчаянная борьба поиска прежней легкой манеры и вошедшего в привычку натуралистического письма.
- Приедешь через год, — продолжил художник, — и увидишь — я осилю себя и закончу это...
Но картина так и осталась неоконченной. Через полгода после описанной встречи художник умер.
Мать сказала студенту: «В его смерти повинен и ты. С правдой надо быть осторожным».
Из уважения к памяти об этом человеке не назову его имя, а тем молодым студентом был я. Никогда не смогу забыть слов матери и чувства собственной вины. Что мне могло и может служить оправданием? То, что и сегодня в музеях Грузии висят его первые импрессионистические полотна и именно они достойно вносят имя художника в каталоги? Или неоконченная картина, ставшая печальным символом невозможности возврата к прежнему?
Тогда я буквально не находил себе места. И первым, кто облегчил мои страдания, был Николай Васильевич Гоголь. Его изруганная критикой повесть «Портрет». Кто повинен в трагедии изменившего себе таланта? Сам талант.
Надо ли говорить, что, прочитав это произведение, я стал мечтать о постановке. Но между мечтой и ее осуществлением встали десятилетия. И примеры, которые за эти годы давала мне жизнь, лишь укрепляли замысел будущего спектакля.
И вот, при всей нелепице того, что бытовые мелкие неурядицы могут привести к повороту окрепшие в тебе мысли — это все-таки произошло. Тот типично неудачный день заставил спросить, о чем твой спектакль, режиссер телевидения? Только ли о трагедии художника, таланта писал Гоголь? А кто виноват в том, что веселый, открытый молодой человек превращается в замкнутого брюзгу, а неподдельный энтузиазм, порывистость, страстность — в холодное равнодушие и черствый расчет? И почему другие до старости остаются молодыми душой? Кто виноват, что планы и надежды юности в ровно протекающей жизни оказываются неисполненными?.. Сам человек. Его предательство по отношению к себе чудовищно. И начинается оно чаще всего с попустительства мелочам, подавления в себе внутреннего протеста, надеждой на «авось», на то, что это только раз и никогда более не повторится, и он еще сможет, и он еще успеет все наверстать... А результаты печальны.
Не противоборствовать, не высовываться, не нервничать, пребывать в покое... Несут ли человеку счастье эти житейские «истины»?
Как же не вспомнить тебя, мой романтический рыцарь, мой правдолюбец, летящий через века на своем Россинанте в вечном стремлении к добру, справедливости, красоте, гармонии! Нет, недаром твои черты ищу я в героях всех своих постановок...
ЖЕЛАНИЕ И ОСУЩЕСТВЛЕНИЕ
Так уж получилось, что два моих желания исполнились одновременно: съемки фильма-спектакля «Портрет» и начало преподавательской деятельности на факультете режиссерского и операторского мастерства. Чем вызвано это второе желание? В последние годы, встречаясь на Центральном телевидении с молодыми своими коллегами, не устаю поражаться тому, с каким упорством они повторяют творческие ошибки, через которые прошло наше поколение телевизионных первопроходцев. А ведь нам казалось, что мы научились их преодолевать. Настораживает и то легковесное отношение к профессии, с которым, уповая на технические возможности одиннадцатой музы, мои юные собратья порой двигаются по жизни, оставляя за собой вереницу спектаклей, фильмов, передач, не имеющих ни четких жанровых границ, ни своего эмоционального нерва.
До сих пор, если не считать заочного отделения Ленинградского института театра, музыки и кино, режиссеров телевидения специально не готовило ни одно высшее учебное заведение страны. К нам приходили выпускники ВГИКа, ГИТИСа, Институтов культуры и начинали постигать специфику ТВ, в результате этого их открытия имеют ту же значимость, что и, скажем, сегодня изобретение велосипеда.
Организация Институтом повышения квалификации работников радио и телевидения факультета режиссерского и операторского мастерства — первая серьезная попытка изменить создавшееся положение. Поговаривают о том, что факультету суждено перерасти в Высшие режиссерские и операторские курсы, где педагоги будут иметь свои мастерские. Хорошо бы. А пока веду занятия с первыми студентами. Их прислали на учебу региональные комитеты по телевидению и радиовещанию. Тем, кто придет вслед за ними, придется уже выдерживать конкурсный отбор, при котором решающее слово будет принадлежать преподавателю, набирающему группу. Какими же хочется видеть абитуриентов?
Присматриваюсь к сегодняшним слушателям. Все они родились и выросли в телевизионную эру, у всех высшее образование, опыт работы на местных студиях. Но как по-разному относятся к занятиям!
Одни стремятся снять свой отрывок как можно лучше, хотя прекрасно понимают, что он вряд ли пойдет в эфир. Пытаются своими силами восполнить и бедность декораций, и нехватку времени. Волнуются, искренне переживают малейшую неудачу.
Другие, кажется, только и помнят о том, что снимаемый отрывок — всего лишь учебный вариант. И по тому, как откровенно они халтурят в малом, чувствуется, что будут халтурить и в большом. А ведь среди них есть и такие, которые бесспорно владеют режиссерской изюминкой. Тем обиднее.
Уверен, телевидению, как впрочем, наверное, и любому другому делу, нужны первые. Мучительным поиском, непримиримым спором, стремлением довести до конца задуманное начинается постижение профессии и открытие в ней себя.
В моей юности не существовало даже слова «телевидение». Магнитом, властно притягивающим всех моих товарищей, был театр. И может быть потому, что трудно было представить себе более театральный город, чем довоенный Тбилиси. Театр имени Ш. Руставели возглавил тогда Д. Алексидзе. На сцене театра имени Марджанишвили блистали такие актеры, как В. Анджапаридзе, В. Годзиашвили, П. Кобиахидзе, Г. Шавгулидзе, Ш. Гамбашидзе, С. Такаишвили. В Русском драматическом театре имени Грибоедова, которым руководил сыгравший большую роль в судьбе многих ныне известных актеров и режиссеров К. Шах-Азизов, любовью зрителей владели А. Смиранин, В. Брагин, Е. Сатина, Н. Алексеева-Месхиева.
И, конечно же, кумиром молодежи был русский ТЮЗ, художественным руководителем которого являлся Николай Маршак, где ставил свои постановки А. Гинзбург, где начинали свою творческую жизнь Георгий Товстоногов, Евгений Лебедев.
Мы, ученики 50-й школы, не только не пропускали ни одного спектакля ТЮЗа, не только жарко спорили о каждом из них, но и жадно читали историю театра, обсуждали работы Станиславского, Вахтангова, создали ЮТИ. Магические буквы имели красноречивую расшифровку: юные труженики искусства. Так мы назвали свой драматический кружок.
ИСТОКИ — ЭТО ВАЖНО
Между тем наш драматический кружок приобретал городскую известность.
Надо ли говорить, что в то время мы мечтали на сцене о «правде жизни» по К.С. Станиславскому, зачастую воспринимая лишь внешнюю сторону его учения. Взахлеб, например, обсуждался тот факт, что в одном из спектаклей была насыпана настоящая земля... Тогда нам было невдомек, что лишь театральная условность в сочетании с реальными деталями позволяет торжествовать правде искусства, рождая на сцене правду жизни. Позднее об этом мы прочли в записках Е. Вахтангова, а первый урок нам преподала сама Мельпомена, да еще как преподала.
В обновление репертуара было решено поставить пьесу, интересную для детей и взрослых. Выбор пал на «Шахматную партию» Добужинского. Мы несколько изменили текст, перенеся действие с Украины в Грузию. В результате шинкарка превратилась в духанщика Сандро, белогвардеец — в грузинского меньшевика.
Режиссерские функции мне пришлось выполнять в одиночестве. Распределяя главные роли, доверил Володе Арутюнову играть революционера, Жоре Чонишвили — духанщика Сандро. Ну, а над образом меньшевика стал работать сам. Кульминация и развязка действия пьесы происходили как раз в духане, где за шахматной партией встретились меньшевик и революционер, который должен был узнать у противника нужные сведения. Помогая этому, духанщик, не скупясь, подливал меньшевику смесь вина с коньяком. Но тот, раскрыв секреты, заподозрил неладное и попытался застрелить партнера по игре. Однако сам был сражен его метким выстрелом.
И вот, памятуя опыт Станиславского, мы решили, что у нас все тоже будет по-настоящему. Тайно из дома доставили вино и коньяк, и когда вместе с Володей я сел за шахматы, Жора, в обличии Сандро, стал усердно потчевать меня самым что ни на есть натуральным «ершом». Володя пил только вино. Но для девятиклассника этого, видимо, тоже было достаточно, потому что шахматные фигурки вдруг повалились на пол, и мы полезли их подбирать под стол. Трезвый духанщик исправил положение, расставив все, как полагается. Но фигуры снова повалились, и мы вновь вынуждены были искать их, принимая самые невероятные позы. Зрители в зале (а наши спектакли шли с аншлагами) с недоумением взирали на ползающих героев и, к ужасу дирекции, вдыхали запах винных паров. Эпизод растянулся на лишних тридцать минут. Наконец, вспомнив о развязке, я выхватил пистолет. Духанщик, как то было условлено, выбил его из моих рук, но так сильно, что оружие полетело не к моему противнику, а в зрительный зал. Однако с меньшевиком надо было кончать. Взглянув друг на друга, Володя и Жора мысленно пришли к одному решению и бросились меня душить. Сюжет этого не предусматривал — я начал отбиваться. Не знаю, чем бы все закончилось, но за кулисами, не ведая о том, что приговор меньшевику осуществляется другими средствами, дали запланированный выстрел, которому подчинилось мое затуманенное сознание. Я обмяк, сраженный пулей, хотя взяться ей было неоткуда.
Так состоялся первый и, пожалуй, самый блистательный провал в моей жизни. Его последствия разбирались на следующий день в кабинете директора. Но никаких репрессивных мер к нам принято не было. Просто получился большой разговор и о системе Станиславского, и о натурализме.
Ощутив на себе морально и физически последствия данного течения, я раз и навсегда понял: натурализм — это очень плохо.
Оказалось, что драматический кружок стал для нас хорошим импульсом на всю жизнь.
Мечтам многих наших ютеисовцев суждено было осуществиться. Долгие годы в Омске работал народный артист РСФСР Ножери Чонишвили, в Ереване работает народный артист Карп Хачвакян и я, профессор нашего Института. Уже более тридцати пяти лет я — режиссер телевидения. Но прежде в моей жизни тоже был театр.
|
