Скачать 1.27 Mb.
|
§ 2. Русская литература и литературные симбиозы Симбиоз10[10] литератур — это система межнациональных социокультурных взаимозависимостей. Взаимодействие с литературами Европы стало основой русско-европейского литературного симбиоза. Для укрепления роли России в мировой культуре возникновение такого симбиоза — очень важный итог. На его основе русское влияние расширяется до глобальных масштабов, ощущается в США, Японии и многих других странах всех континентов. Это одно из проявлений процесса формирования единой всемирной литературы. Параллельно развивалось непосредственное влияние советской литературы, в которой русская литература сохраняла доминирующую роль, на литературы стран социалистического лагеря, писателей социалистической ориентации в других странах. На сегодняшний день это непосредственное влияние заметно ослабло, но воздействие русской классики через посредство русско-европейского симбиоза не утратило своего значения. Помимо русско-европейского симбиоза русская литература входила и в другую общность. С XIX век она вступила в тесное соприкосновение с литературами народов Российской империи (позже этот процесс продолжился в СССР). Русской культурной средой за два века были освоены армянский героический эпос «Давид Сасунский» (впервые записан фольклористом Г. Срвандзтяном в 1874 г.), эпос закавказских и среднеазиатских народов «Кер-оглы» (сложился в XVII веке), карело-финский эпос «Калевала» (составил финский фольклорист Э. Лёнрот, опубл. 1835, 1849), эстонский эпос «Калевипоэг» (составил на фольклорной основе родоначальник эстонской национальной литературы Ф. Р. Крейцвальд, опубл. 1857–1861), поэма «Витязь в тигровой шкуре» грузинского поэта Шота Руставели (XII век), пять поэм «Хамсе» азербайджанского поэта Низами Гянджеви (ок. 1141 — ок. 1209), с которыми перекликается одноименный цикл узбекского поэта Алишера Навои (1441–1501), произведения классиков армянской литературы Х. Абовяна, Ованеса Туманяна, грузинской литературы А. Чавчавадзе, Н. Бараташвили, А. Церетели, молдавской и румынской литературы Й. Крянгэ, М. Эминеску, латышской литературы Я. Райниса, литовской литературы Ю. Жемайте и многих других. Особенно близкими русскому читателю были представители родственных славянских литератур. Из них украинская литература заняла самое видное место. Это обнаруживается уже в отношении к творчеству первого выдающегося представителя новой украинской литературы И. П. Котляревскому, автору бурлескной поэмы «Энеида», а также од, пьес и других произведений. Исключительно высоко русские читатели оценили поэзию Тараса Григорьевича Шевченко, автора поэтического сборника «Кобзарь», поэмы «Гайдамаки» и др. Большое внимание было уделено произведениям Марко Вовчок, Леси Украинки, Ивана Франко, а в советское время — поэзии П. Тычины, М. Бажана, пьесам Александра Корнейчука, киносценариям А. П. Довженко, романам М. Стельмаха и др. Белорусская литература ассоциируется в русском сознании прежде всего с именами поэтов Якуба Коласа и Янки Купалы, а во второй половине ХХ века выделяются поэты М. Танк, П. Бровка, всенародную известность приобрели произведения Адамовича, Василя Быкова. Польша, входившая в состав Российской империи до 1917 г., также занимала умы россиян. Прогрессивным деятелям русской культуры была близка борьба поляков за национальную независимость. Огромной популярностью пользовались произведения Адама Мицкевича — его стихи, баллады, лиро-эпические поэмы («Гражина», «Конрад Валленрод», «Дзяды», «Пан Тадеуш»). Получили признание поэмы Ю. Словацкого, романы Э. Ожешко, Б. Пруса, Г. Сенкевича, а во второй половине ХХ века — повесть-сказка «Король Матиуш Первый» Януша Корчака, педагога, погибшего вместе с учениками в фашистском концлагере, поэзия Ю. Тувима, фантастические романы Станислава Лема и др. Все эти литературы входят в совершенно разные ареалы. В одних случаях можно отметить определяющее влияние русской литературы (например, персональной модели А. М. Горького на творчество Коласа и Купалы), в других — лишь некоторое (или даже проблематичное) влияние (например, персональной модели А. С. Пушкина на творчество Мицкевича, Шевченко), в третьих — полное отсутствие такого влияния (творчество Низами, Руставели, Навои и др.). Названные симбиозы в основном сориентированы по линии «Запад — Восток». Но при возникновении русской литературы ось была другой: «Север — Юг». Русь оказалась на пути «из варяг в греки». Если влияние скандинавской культуры мало ощутимо и требует дополнительных исследований, то византийское влияние несомненно. А в нем ощущается генетическая связь с литературой и философией Древней Греции. В определенном смысле (как об этом говорит известный ученый С. С. Аверинцев) мы через Византию восприняли идеи и стиль мышления Платона, в то время как Запад унаследовал идеи и стиль мышления его ученика и одновременно оппонента Аристотеля. Следовательно, русская литература входит в несколько симбиозов, охватывающих Запад и Восток, Север и Юг, она занимает срединное место в мировом литературном процессе. Вместе с тем территория России, по-видимому, исходная точка, родина индоевропейцев. Отсюда за многие столетия до того, как сформировался русский народ, часть индоевропейцев двинулась на запад, а часть — на юго-восток. Из первой ветви впоследствии образовались греки, римляне, а еще позже англичане, французы, немцы, итальянцы, испанцы и другие западные народы, а из второй — индийцы, иранцы, таджики и другие восточные народы. Так что различные культурные веяния не просто смешивались на территории России, а возвращались к истокам, накладывались на культуру, сохранявшую исходные фундаментальные черты. Возможно, это объясняет особый — синтезирующий характер русской литературы, обеспечивающий ей ключевое место во всемирной литературе, которая начала функционировать как единое целое всего лишь немногим более ста лет. Поэтому свою истинную роль русская литература начала приобретать совсем недавно и ее значение в достаточной мере раскроется еще не скоро, когда она из литературы «срединной» превратится в литературу «центральную». ГЛАВА 2 РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА: ПЕРИОДЫ ГЕНЕЗИСА ДИАЛОГА С ЕВРОПЕЙСКОЙ КУЛЬТУРОЙ § 1. Общая периодизация русской литературы Русская литература существует в течение тысячелетия. Памятники X–XVII веков принято относить к древнерусской литературе. Далее выделяется литература XVIII века, литература первой половины XIX века, литература второй половины XIX века, литература XX века (до 1917 г.), литература советского периода (1917–1991), литература постсоветского периода. Это традиционная периодизация. Применяя представление о стабильных и переходных периодах, можно выделить еще некоторые периоды, прежде всего обычно не замечаемые переходные периоды (такими, в частности, окажутся период реформ Петра I, рубеж XVIII–XIX веков). Конечно, требуются более дробная периодизация многовекового периода развития древнерусской литературы. Однако это пока предмет научных споров, и мы будем следовать традиционной схеме, отмечая, однако, те изменения в литературном процессе, которые, постепенно накапливаясь, знаменуют какие-то новые характеристики отечественной литературы как с точки зрения содержания, так и с точки зрения художественной формы. § 2. Проблема синхронизации русской и европейской литературы В самом значительном памятнике литературы Киевской Руси «Слове о полку Игореве» можно отметить определенное опережение европейских аналогов в таком важнейшем аспекте, как формирование авторского начала. Напротив, послания Ивана Грозного — самый известный памятник русской словесности XVI века — при всех их достоинствах, кажутся невероятно архаичными при сравнении их с произведениями европейской литературы того же времени. Ведь 1-е послание Курбскому написано в 1564 г., когда родился Шекспир. В Европе было Позднее Возрождение, а в России Возрождение вообще не наступило (можно, вслед за Д. С. Лихачевым, говорить лишь о Предвозрождении, и то с некоторыми натяжками). Даже Аввакум в своем «Житии» впервые открывает для русской литературы путь, по которому уже прошел Августин Блаженный в «Исповеди» на 1300 лет раньше! Или надо признать, что русская литература безнадежно отстала от европейской (например, в результате трехсотлетнего татаро-монгольского ига), или сделать вывод о том, что имело место совершенно самобытное, не подчиняющееся общим правилам развитие собственно русской линии литературного процесса. После реформ Петра I, «прорубившего окно в Европу», внешне довольно быстро (до конца этого столетия) установилась синхронизация литературного процесса России и западноевропейского региона. В трактате В. К. Тредиаковского «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735), в «Письме о правилах российского стихотворства» (1739) М. В. Ломоносова, в «Эпистоле о стихотворстве» (1748) А. П. Сумарокова была обоснована силлабо-тоническая система стихосложения, определены стилистические нормы почти всех стихотворных жанров, освоены принципы классицизма. Оды Ломоносова вполне выдерживают сравнение с одами Поупа и Вольтера, а оды Г. Р. Державина даже в большей мере отражают дух новых времен. Классицистические трагедии Сумарокова («Хореев», «Димитрий Самозванец» и др.) ничем не уступают трагедиям Готшеда. Великолепна сатирическая комедия Д. И. Фонвизина «Недоросль». Небольшая повесть «Бедная Лиза» крупнейшего русского сентименталиста Н. М. Карамзина заставила читателей пролить не меньше слез, чем «Кларисса» Ричардсона и «Юлия, или Новая Элоиза» Руссо, а А. Н. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву» приблизился к пафосу трактатов Руссо. Во многом учась у европейских писателей XVII–XVIII веков, русские писатели XVIII столетия избегли характерной для европейских классицистов рабской зависимости от античных образцов. Итак, начиная с XVIII века произошла известная синхронизация русской и европейской литератур, притом что отечественная литература в ряде отношений сохранила свое независимое развитие. § 3. Древнерусская литература: пунктиры литературных взаимодействий Наметим отдельные пунктиры литературных взаимодействий (доказанных и возможных, контактных или типологических) в древнерусской литературе. Возникновение литературы Киевской Руси — общего источника русской, украинской и белорусской литератур — было определено отказом от язычества и крещением Руси в 988 г. Для православной церкви потребовались богослужебные книги, и близость древнерусского и старославянского (древнеболгарского) языков дала возможность использовать на Руси старославянские переводы с греческого Библии, произведений «отцов церкви», иной религиозной литературы. Огромную роль здесь сыграли славянские просветители Кирилл (ок. 827–869) и Мефодий (ок. 815–885), братья из Солуни (Салоники), которые в IX веке развернули в Великоморавском княжестве деятельность по переводу на старославянский язык богослужебной греческой литературы и на основе греческого алфавита создали кириллицу — славянский алфавит. Им посвящено «Житие Константина (Кирилла) Философа», созданное между 869 и 882 гг. и в переводе получившее большую популярность на Руси. При Ярославе Мудром (1019–1054) появляются первые памятники собственно древнерусской литературы. В «Слове о законе и благодати» митрополита Илариона (1037–1050) славится Новый Завет, «великое и дивное» крещение и величие Руси, которая «ведома и слышима всеми четырьмя концами земли». К этому же времени относится возникновение жанра летописи. В XI веке переводятся византийские жития («Житие Евстафия Плакиды», «Житие Иоанна Златоуста, патриарха константинопольского», «Житие Марии Египетской»), монах Киево-Печерского монастыря Нестор пишет одно из первых произведений древнерусской агиографической литературы — «Житие Феодосия Печерского», а также, возможно, рассказ об Исакии, вошедший впоследствии в «Киево-Печерский Патерик» — собрание рассказов о монахах этого монастыря в Киеве (36-е слово: «О преподобном Исакии-пещернике»). Самое прославленное произведение Нестора — «Повесть временных лет», составленная им по материалам более ранних летописных записей, гипотетически восстанавливаемых исследователями. 1-я редакция (ок. 1113) не сохранилась, и труд Нестора известен нам по 2-й редакции, составленной игуменом киевского Выдубецкого монастыря Сильвестром (1116), дошедшей как часть Лаврентьевской летописи (1377), и по 3-й редакции неизвестного составителя (1118), дошедшей в Ипатьевской летописи (1-я четверть XV века). «Повесть временных лет» — это начальный общерусский летописный свод. Он открывается повествованием о прародителе славян Иафете, одном из сыновей Ноя, о посещении апостолом Андреем мест, где в будущем возникнут Киев и Новгород. Нестор рассказывает о Кие — легендарном основателе Киева, о Рюрике, приглашенном в 862 г. вместе с другими варягами княжить на Руси, о воеводе Рюрика Вещем Олеге, ставшим «великим князем русским» и повесившим свой щит на вратах Царьграда (Константинополя), заключив в 912 г. с Византией выгодный договор, о других правителях Руси — сыне Рюрика, Игоре, его жене Ольге, о крестившем Русь правнуке Рюрика Владимире, вплоть до Ярослава Мудрого. В летопись включены рассказы (например, о гибели Олега, о мести Ольги деревлянам и др.), имеющие ярко выраженную художественную природу. В «Повести временных лет» складывается характерный для древнерусской литературы «монументально-исторический стиль» (термин Д. С. Лихачева). Величайший памятник древнерусской литературы — «Слово о полку Игореве» (возможная дата — ок. 1187). В яркой художественной форме «Слово» повествует о неудачном походе новгород-северского князя Игоря и его брата Всеволода против половцев, в результате которого его войска были разбиты, а сам он попал в плен. В духе русского средневекового «монументального историзма» поражение одного из многочисленных князей периода феодальной раздробленности превращено в общерусское, даже вселенское эпохальное событие. Перед походом происходит солнечное затмение: сама природа предупреждает князя о недопустимости своеволия, сепаратных действий. Но князь не внемлет несчастливым предзнаменованиям и отправляется в поход, рассчитывая на легкую победу. Пленение Игоря заставляет всю природу печалиться вместе с женой Игоря Ярославной. Киевскому князю Святославу снится вещий сон, и он изрекает «золотое слово», осуждая разобщенность князей. Возвращению Игоря, бежавшего из плена, на родную землю радуется вся природа, дятлы указывают ему путь к Донцу — пограничной реке, соловьи своими песнями предвещают рассвет. «Страны рады и города рады». Текст памятника был найден в единственном экземпляре, который погиб во время пожара Москвы в 1812 г. Несомненно, еще первооткрыватель текста А. И. Мусин-Пушкин и подготовившие первое издание 1800 г. археографы Н. Н. Бантыш-Каменский и А. Ф. Малиновский, а также Н. М. Карамзин, А. Н. Радищев, В. А. Жуковскиий, А. С. Пушкин, Н. В. Гоголь, Т. Г. Шевченко и другие писатели, в чьем творчестве отразилось «Слово о полку Игореве», не могли не задумываться об авторе этого произведения. Мнения разделились: одни отстаивали подлинность «Слова», другие — его поддельность, считая «Слово» мистификацией Мусина-Пушкина в духе «Песен Оссиана» Макферсона. В. Г. Белинский в статье «Древние российские стихотворения, собранные Киршею Даниловым…» (статья 3, 1841), давая детальнейший анализ «Слова», по этому поводу писал: «Что же касается до того, точно ли «Слово» принадлежит XII или XIII веку, и не поддельно ли оно — об этом странно и спрашивать: на подобные вопросы сама поэма лучше всего отвечает, и вольно же скептикам судить о ней по разным внешним соображениям, а не на основании самой поэмы»11[11]. После открытия в середине XIX века «Задонщины» — памятника начала XV века, подражавшего «Слову», сомнения на некоторое время прекратились. Однако в конце XIX века французский славист Л. Леже, а в 1930-х годах французский славист А. Мазон стали утверждать, что не «Задонщина» написана в подражание «Слову», а «Слово» создано в конце XVIII века в подражание «Задонщине», список которой был якобы уничтожен фальсификаторами «Слова». Этим авторам достаточно убедительно возразили отечественные и зарубежные исследователи, которые провели тщательный текстологический анализ памятника. Так, они показали, что ряд темных мест в «Задонщине» объясняется непониманием ее автором аналогичных мест текста «Слова». Делались многочисленные попытки определить имя автора «Слова». Так, академик Б. А. Рыбаков в книге «Русские летописцы и автор “Слова о полку Игореве”»12[12] выдвинул гипотезу, согласно которой автором «Слова» мог быть киевский летописец Петр Бориславич. Большинство исследователей, напротив, ищет автора среди дружинников. Вот, например, его характеристика из книги А. В. Муравьева и А. Н. Сахарова «Очерки истории русской культуры IX–XVII вв.»: «Автор “Слова” был человеком образован-ным, с большим поэтическим даром, он хорошо знал прошлое и настоящее Русской земли, уклад княжеской жизни, военное дело. Все это наводит на мысль о его принадлежности к дружинной среде. Вполне возможно, что он был участником похода и писал свое “Слово” на Черниговщине»13[13]. Тем не менее, автор так до настоящего времени и не определен. В «Большом энциклопедическом словаре» читаем: «Соединив книжные и фольклорные традиции, неизвестный автор создал уникальное произведение лиро-эпического жанра; будучи христианином, он вместе с тем прибегает и к опоэтизированным языческим образам»14[14]. Но все же проблема авторства «Слова» шире, чем поиски конкретного автора произведения. Прежде чем говорить об авторе «Слова», важно определить и доказать само наличие автора. Здесь уместно упомянуть о работе А. А. Потебни «Слово о полку Игореве»15[15] и о работе В. П. Адриановой-Перетц “Слово о полку Игореве” и устная народная поэзия” (1950)16[16], где высказано предположение о фольклорной природе памятника. Из этого предположения неизбежно вытекает отсутствие автора в тексте. «Слово» — это фольклор или литература? После работ В. Я. Проппа17[17] и М. М. Бахтина18[18] принципиальные различия этих сфер художественного творчества не только очевидны (что показали до них еще немецкие романтики), но и поддаются достаточно точному научному анализу. Одним из признаков авторского текста можно считать уникальность жанровой природы «Слова». В связи с жанровой характеристикой памятника отметим мнение О. В. Творогова, высказанное в академической «Истории русской литературы» (т. 1, Л., 1980, с. 81): «Сложен вопрос о жанре “Cлова”. Попытки объявить его былиной или ораторским словом, стремление отыскать в нем следы болгарской, византийской или скандинавской традиции и т. д. наталкиваются на отсутствие аналогий, надежных фактов, и прежде всего на поразительное своеобразие “Слова”, не допускающее безоговорочного отождествления его с той или иной жанровой категорией. Наиболее аргументированными являются гипотеза И. П. Еремина, рассматривающего “Слово” как памятник торжественного красноречия, и точка зрения А. Н. Робинсона и Д. С. Лихачева, которые сопоставляют “Слово” с жанром так называемых chansons de geste (букв. “песни о подвигах” <деяниях>). На сходство “Слова”, например, с “Песнью о Роланде” уже обращали внимание исследователи»19[19]. Но если учитывать фольклорную природу «Песни о Роланде»20[20], то это сопоставление скорее подтверждает фольклорную природу «Слова», а тогда снимается проблема авторства, и следует говорить лишь о редакторе, фольклорном певце-импровизаторе. Так ли это? Как нам кажется, Д. С. Лихачев не обратил внимания на принципиальные расхождения «Песни о Роланде» и «Слова», в частности, их композиций. Одним из признаков авторского текста можно считать уникальность жанровой природы «Слова». Наиболее аргументированными являются гипотеза И. П. Еремина, рассматривающего «Слово» как памятник торжественного красноречия, и точка зрения А. Н. Робинсона и Д. С. Лихачева, которые сопоставляют «Слово» с жанром так называемых chansons de geste, например, с «Песнью о Роланде». Но если учитывать фольклорную природу «Песни о Роланде», то это сопоставление скорее подтверждает фольклорную природу «Слова», а тогда снимается проблема авторства, и следует говорить лишь о редакторе, фольклорном певце-импровизаторе. Так ли это? Еще более заостряет проблему мелодика памятника. Музыковед Л. В. Кулаковский установил, что «Слово» по своей форме близко к народному песенному мелосу и ощутил наличие в памятнике «второго певца»21[21]. В своей статье «Не рассчитано ли было «Слово» на двух исполнителей?»22[22] Д. С. Лихачев, разрабатывая идею Л. В. Кулаковского, утверждал, что «Слово о полку Игореве» написано как диалог двух певцов: один поет в стиле Бояна, а другой — в новом стиле. Вот как, по Лихачеву, выглядит этот диалог: Первый певец: «Не пристало ли нам, братья, начать старыми словами печальные повести о походе Игоревом, Игоря Святославича». Второй певец: «Начать эту песнь надо, следуя былям сего времени, а не по замышлению Бояна». Первый певец (настаивает на пении в духе Бояна): Ибо Боян вещий, если кому хотел Песнь воспеть, то растекался Мыслию по древу, серым волком По земле, сирым орлом под облаками» — и т. д. Д. С. Лихачев напоминает при этом об известной работе акад. А. Н. Веселовского «Три главы из исторической поэтики»23[23], где говорится о способах фольклорного исполнения песни двумя певцами, а также приводит обширную цитату из работы М. И. Стеблин-Каменского «Древнескандинавская литература»24[24] об использовании пения на два певца в скандинавском фольклоре. Далее Д. С. Лихачев пишет: «Приведенная цитата отнюдь не означает, что “Слово о полку Игореве” написано (я подчеркиваю — “написанное”) его автором по законам скандинавского или вообще какого-то нерусского принципа. Русский характер поэтики “Слова” доказывать не надо: “Слово” — памятник наполовину фольклорный и при этом явно русского фольклора». Но все же это наблюдение Д. С. Лихачева скорее в пользу фольклорной (безавторской) природы памятника. К сожалению, ученый не интерпретировал открытую им диалогичность как проявление авторской воли. И проблема авторства «Слова» так и остается проблемой, методологически не разрешенной, а поэтому очень перспективной. Если доказывать, что текст «Слова» — авторский, а не фольклорный, то важно сопоставить «Слово» не с фольклорными текстами Западной Европы, а со средневековым куртуазным рыцарским романом, где впервые в эпосе Средневековья появляется авторское начало, в частности, с романами Кретьена де Труа. Такое сопоставление дает возможность говорить о том, что в русской литературе автор появляется не позже, чем в европейской художественной светской литературе, и даже опережает в определенном отношении свои зарубежные аналоги. Первые авторы Запада — представители куртуазии — отказались от патриотической, общенациональной идеи, положив в основу произведения авантюру — соединение любви и фантастики, мотивируя подвиги рыцарей не защитой Отечества и веры, как в фольклорном героическом эпосе (в том числе в «Песни о Роланде»), а стремлением к личной славе или служением Даме сердца (обычно — жене сюзерена). Русский автор по-другому мотивирует поступки своих героев: это государственные интересы, объединение князей и осуждение эгоизма и жажды славы. Один из самых необычных памятников древнерусской литературы — послания царя Ивана Грозного (1530–1584)25[25], центральные темы которых — международное значение русского государства (концепция Москвы — «третьего Рима») и божественное право монарха на неограниченную власть. Сила воздействия посланий Ивана Грозного — в системе аргументации, включающей библейские цитаты и выписки из священных авторов; факты из мировой и русской истории для проведения аналогий; примеры из личных впечатлений. Послания можно разбить на три типа: дипломатические послания (английской королеве Елизавете I, 1570; шведскому королю Иоганну III, 1572 и 1573; польскому королю Стефану Баторию, 1581); полемические послания (1-е послание к Андрею Курбскому, 1564; игумену Козьме в Кирилов монастырь, 1573), частные послания (Василию Грязному, 1574; 2-е послание к Андрею Курбскому, 1577; и др.). В полемических и частных посланиях Грозный значительно чаще пользуется фактами из личной жизни. Это позволяет, автору, не загромождая послание риторикой, значительно оживлять стиль. Факт, переданный кратко и метко, сразу запоминается, получает эмоциональную окраску, придает необходимую для полемики остроту. Синтаксически факт обычно заключается в рамки одного предложения. Это предложение, как правило, простое, осложненное однородными сказуемыми, с использованием сниженной лексики (1-е послание Курбскому: «А митрополита затеснили и мантию на нем со источники изодрали, и боляр в хребет толкали»). Иван Грозный широко использовал гиперболу, что связывает его стиль с традициями народного творчества и одновременно придает ему индивидуальность. Обычно гипербола сопровождает антитезу (послание игумену Козьме: «А Шереметьева как назвати братиею? — ано у него и десятой холоп, который у него в келии живет, ест лутче братий, которыя в трапезе ядят»; «Досюдова в Кирилове и иглы было и нити лишние в келии не держати, не токмо иных вещей»). Послания Ивана Грозного предполагают многообразие интонаций — иронических, обличительных, сатирических, поучительных. Это лишь частный случай обширного влияния на послания живой разговорной речи XVI века, что очень ново в древнерусской литературе. На это обрушивался его оппонент Андрей Курбский: «Туто же о постелях, о телогреях, и иные, воистину, яко бы неистовых баб песни». Вершины тенденция воздействия разговорной речи на литературу достигает в конце древнерусского периода — в «Житии» протопопа Аввакума (1621 или 1622–1682), написанном в 1672–1674 гг. и впоследствии неоднократно переделывавшемся. Житие превращается в автобиографию крупного деятеля церкви, выступившего против поддержанной царем Алексеем Михайловичем церковной реформы патриарха Никона и жестоко пострадавшего от преследований за убеждения (впоследствии Аввакум был сожжен «за великие на царский дом хулы»). Впервые жизнь русского народа в «люто время» раскола предстала в «Житии» через биографию реального человека — непосредственного участника исторических событий. Сопоставление с «Исповедью» Августина Блаженного, «Новой жизнью» Данте и другими произведениями, знаменующими развитие агиографической литературы Запада, очевидно, может быть только типологическим и скорее свидетельствует о типологических расхождениях, чем о схождениях. |