 | Поиск |
Скачать 1.73 Mb.
|
| Ла… ла… лаzарет… Глава 1 ОЖИВИСЬ ёптыть. Я часто разговариваю сам с собой. Мысленно. А когда случается, что никого рядом нет, то иногда и вслух. Я из тех людей, которые постоянно думают. Мысли ползают по мозгу и выгрызают его изнутри, даже когда я ем, двигаюсь, когда общаюсь. Если записать свой голос на магнитную пленку, а затем прослушать его из динамиков магнитофона, то ни за что не узнаешь себя. Так же и с окружающими - они быстро привыкают к твоему голосу и, тебе кажется, что с речью у тебя все в порядке, потому что свой собственный голос слышится по-другому. Мои мысли вьются у меня голосом, который я слышу. Некая гортанность. Это можно было бы назвать пороком, но я с этим свыкся. Для него характерны явное заглатывание звука, то есть локализация его где-то в глубине полости рта и безжизненность звучания. Этому обучают логопедов. Горловой тембр часто сопровождается слишком низким, задненебным, шероховатым звучанием и замиранием звука в конце фразы. Горловой тембр схож с приглушенным звуком, причина которого кроется отчасти в малоподвижной челюсти. И всю эту абракадабру я постоянно слышу в своих ушах... Почему-то мне кажется, что сегодня все закончится. Из подъезда жилого дома спального района вышел молодой человек. Среднего росточка. Слегка сутулый. В длинном плаще, явно не по сезону. В бежевых ботинках времен перестройки. Без перчаток и шапки. Он вдруг остановился и расправил плечи. На дворе стоял январь. Но на небе ярко светило полуденное солнце и мороза не было. От силы, может минус семь, минус десять. Мне легко дышаться. Может из-за того, что сегодня выходной. Хотя меня немного раздражает яркое отражение света от снега. Я слегка прищуриваюсь. Почему-то такую погоду называют новогодней. На дворе ни ветерка. Ветки деревьев еле выдерживают на своих хрупких прутиках громадные массы снега. Детишки резвятся на ледяной горке. Молодой человек расставил ноги шире плеч, подобно нелепому секьюрити ночного магазинчика. В горле что-то появилось. Какой-то комочек. Я пытаюсь проглотить его, но он спирает гортань. Во рту пересохло. Слюны нет. Дыхание через раз. У меня никогда такого не было. Какая-то слабость. Будто кто-то невидимый давит мне на плечи могучими холодными ладонями. Я начинаю побаиваться. Хотя в жизни ничего не боялся. Руки машинально потянулись к верхней пуговице плаща, как это делают в художественных фильмах. Коленные суставы вот-вот не выдержат и переломятся. Что же со мной происходит? Я ничего не понимаю. Я начинаю паниковать, жадно глотая воздух. Пар из полости моего рта с каждым моим выдохом густеет. Появляются хрипы. Пальцы постепенно немеют от холода. Я в ужасе не знаю, за что хвататься. Отогревать заледенелые пальцы или продолжать глотать комок в горле. Я склонился над сугробом. Ребром ладони раздвинул в стороны верхний слой снега. Пальцы свело судорогой. Мизинец уже не мог соприкоснуться с безымянным пальцем. Одеревенелой пятерней второй руки я схватил кусочек снега - там, где поглубже и почище - и положил его в рот. Я надеялся, что он там растает и можно будет проглотить этот чертов комок в горле! Я расстегнул пуговицы на плаще. Затем на рубашке. Задрал давно не стираную майку с запахом потной селедки. Положил на оголенную грудь еще одну горстку снега. Молодой человек странно себя ведет. Чем привлекает к себе внимание прохожих. Ни одному из них и в голову не пришло, что этому молодому человеку сделалось плохо. Но на то они и прохожие, чтобы показать на мужчину пальцем и пройти мимо, виновато потупив глаза. Мне хотелось крикнуть о помощи. Но все было будто во сне. Связки напрягаются, а звука никакого не источается. Я напрягаюсь еще сильнее. Чувствую, как выступили жилы на коже шеи. Лба. Может кто-нибудь из местных алкашей подойдет и спросит: эка тебя перекосило, братуха. Но прохожие проходят мимо. Многие даже ускоряют шаг. Я начинаю их тихо ненавидеть. Конечно, - ведь у них есть мобильники. А у меня даже носки не надеты. А на лице торчит в разные стороны острая густая щетина. И я кладу еще один комок снега себе на грудь. Этому научил меня Антон Абакумов. Он всегда советовал, что если в бане прихватит сердечко, то необходимо положить на него кусочек льда или лить широкой струей студеную воду. Вроде стало отпускать. Молодой человек выпрямился. Взгляд снова стал безмятежным. Теперь майка еще и промокла. Мне бы вернуться обратно в этот чертов подъезд. С обшарпанными стенами и горами окурков. Прошуршать по ступенькам с засохшими плевками. Зайти в квартиру и уставиться в телевизор с матчем английской премьер лиги. Но в этот выходной день все должно закончиться. Я это знаю. И мне нужно идти. Идти и спасать их. Спасать прохожих. Спасать от их собственного бессмертия. Глупость. Какая же это глупость... Взор молодого человека устремился обратно на детей. В них тоже есть что-то мистическое. Детишки. Когда-то я ведь тоже был таким. Как странно. Но я этого абсолютно не помню. Я помню себя где-то лет с пятнадцати. Почему я не могу себя вспомнить пораньше? Интересно... Или же я просто об этом никогда не задумывался. Или с того момента все и началось. Я был не особо разговорчивым. Мои сверстники сторонились меня. В классе я садился на заднюю парту и ни с кем не общался. Когда учительница поднимала меня с места, чтобы проверить мои знания я вставал, направляя глаза в пол, и молчал... Я не могу объяснить, почему я молчал. Я выучил урок, потому что я нигде не гулял, а сидел целыми днями дома и зубрил учебники. А когда приходил в школу, то всего стеснялся. Стеснялся выступить перед классом. Это превращалось в невротическую фобию. Кто-то с передней парты мне шептал подсказки, но только хмыкал, зная, что они неверные. Учительницу начинало потихоньку раздражать мое тупое молчание. Она начинала задавать мне вопросы, что-то типа: - Как ты себя чувствуешь? - и ее издевка вызывала массовый гогот у одноклассников. Она еще подойдет и потрогает мой лоб. И я буду воротить голову от ее холодных, морщинистых ладоней. Ребята и дальше будут надо мной смеяться, а я останусь багроветь, как раскаленная сковородка. Затем она вернется к своему столу и поставит в журнале в клеточке напротив моей фамилии жирную точку. Означавшую, что она никак не может понять: почему я не хочу отвечать, хотя урок я выучил. Это читается в ее глазах. Мои ноги начинают затекать, и я плюхаюсь на свое место. - Останешься после уроков, - сухо бросает она мне по привычке. И я снова радуюсь, но не показываю вида. После уроков в классе останутся лишь я, да она. И я ей все популярно отвечу. И вместо жирной точки будет стоять твердая оценка. На переменах ребята кучковались и устраивали массовое дерби по «фантикам». Играли в «слона». А я забивался в свой любимый угол, закладывал руки за спину и опирался плечом на одну из стен. Смотрел на ребят и завидовал. Ко мне никто не подходил. Не звал играть. Не делился бутербродом. Такие неудачники, как я получали пинки и подзатыльники от старшеклассников. Но ко мне никто не подходил. Все боялись связываться со мной. И не трогали. Этому научил меня мой отчим. Мой отец умер от алкогольного токсикоза, когда я был еще совсем маленьким. Мать даже особо не переживала и нашла себе трахаля. Он-то меня и научил нескольким простым и незамысловатым ударам, способным поразить противника. Не знаю, правда, зачем мне это? Ведь, прежде всего, нужно учиться, а уметь драться - это лишь для пьяных портовых грузчиков. И снова звонок на урок. И снова я один на задней парте. И новый учитель пытается усадить рядом со мной кого-нибудь из сверстников. - Марь Иванна, - мямлит очередной недоумок, - я не буду с ним сидеть. - Почему? - спрашивает она. Тот по-идиотски жмет плечами и чурается меня. И тут, как обычно, я ляпну какую-нибудь дурость: - Да, от меня летят отрицательные флюиды. И опять у учителя глаза, как блюдца - конечно - в пятнадцать лет знать термины из области психологии. Я знаю, что это глупо было с моей стороны рассказывать учителю средней школы вузовские познания. Но эти заумные выражения вырывались из меня сами по себе. Может быть, поэтому я не мог найти ни с кем общий язык. Когда учебное время истекало я хотел бежать домой поболтать с мамой. Лишь она меня понимала. Но мама работала в двух местах, чтобы прокормиться и домой она приходила поздно ночью, а уходила, когда я еще спал. И я бежал в районную библиотеку. Я очень много читал. Читальный зал почти всегда пустовал, и на мой выбор было много книг. Фантастика, бестселлеры. Мистику, религию я не читал. Я не верю в мистику. Не верю в сверхъестественные силы. Не верю в ангелов - хранителей. Потому, как по себе знаю, что этого не может быть. Чем еще лишний раз отличаюсь от своих сверстников. Им ведь подавай необъяснимые страшные истории. О полтергейсте. О летающих тарелках и зеленых человечках со способностями нас — коренных жителей планеты Земля — вводить в состояние транса и ставить на нас умопомрачительные эксперименты. Чушь полная! Я не верю ни в барабашек, ни в привидения, ни в зомби. Я верю в здравый смысл и в научные работы ученых. И это в пятнадцать-то лет. Библиотека рано закрывалась, и дальнейшее свое пристанище я находил в спорте. На ринге не нужно с кем-то разговаривать, делиться впечатлениями от игры в «фантики», как впрочем, и в библиотеке. Там лишь зачехляй кулаки и вперед. Колоти грушу до потери пульса и ничего не стесняйся. Выплескивай всю свою обиду на «противнике». Забивай его до смерти. Она все равно ничего не почувствует. Ведь у нее нет души. Нет сознания. А уже потом, когда голод замучит мое хрупкое, детское тельце я плетусь домой, еле передвигая ноги от усталости и отсутствия в желудке пищи. Ведь с утра я съел лишь два яйца и в школе давлюсь слюной, наблюдая голодным взглядом, как кто-нибудь уплетает яблочко, аккуратно упакованное мамой. А дома меня ждет пустой холодильник. Я приготовлю себе гречневой каши на воде, срежу налет плесени с батона хлеба и уплетаю за обе щеки, мысленно представляя сливочное масло. Колбаску или сырок. Сахара в доме тоже не было. Но горячий чай из пятиразовой заварки я пил, словно пепси-колу. Скоро придет мама. Мы перекинемся с ней парой слов. Я обязательно скажу, что у меня все хорошо. Что я не голоден. И голова не болит. Ведь прошлой зимой я ходил без шапки и застудил голову. У меня даже было подозрение на менингит. А после него, как известно, мало кто выживает. А если и выживают, то на всю оставшуюся жизнь становятся подопечными психдиспансера. Я однажды видел таких. Один из них, увидел, что уголок линолеума в полу задрался. Так он упал на четвереньки и стал грызть его. Зубами. При этом источая адские нечленораздельные звуки. Мычание. Рычание. Эту картину увидел рослый санитар диспансера. И пятнадцатилетнего мальчика избил резиновой палкой, пока тот не потерял сознание. Но я ничего не чувствовал в тот момент. У меня нет ни жути, ни жалости, ни страха. Я успокаивал себя мыслью, что это происходит не со мной, а с другим. Я думаю только о себе. Я оградился ото всех. Потому что обо мне никто не думает. Кроме матери. У меня нет друзей. Мне не с кем общаться и я всего стесняюсь. Я хожу в школу окольными путями, чтобы никого не встретить. Я хожу в библиотеку, постоянно оборачиваясь. Я хожу в секцию и бью грушу, пока не упаду сам. А по ночам я слышу тихое рыдание моей мамы. И мне хочется рыдать вместе с ней. Но она подумает, что мне плохо живется, а мое жизненное предназначение - сделать маму счастливой. И приходя на следующий день, на урок, я мечтаю о том, что стану взрослым, пойду работать. Буду приносить маме деньги. Я приведу в дом невесту, и она станет ей помощницей и мы будем счастливы вместе. Мы будем собираться втроем за столом. Пить свежий чай с сахаром. А моя мама По-старинке любит комковой сахар вприкуску. Щелкать бараночки. Кунать их в малиновое варенье... Я даже закрыл глаза, когда их представлял. На языке забытый вкус сладкого. И полный облом - в этот момент меня обязательно подрывает учительница. И я опять стою и смотрю в пол. Молчу. Почему она меня спрашивает?! Ведь она же знает, что я буду упрямо молчать! И все начинается заново. Теплое рагу из парной свининки., с лучком, с тертой морковочкой, с подливочкой.. Я кладу кусочек мяса себе в рот и там он медленно тает. И мама улыбается. И модничает, как в ресторане, разрезая кусочки мяса элегантным движением. А их них течет сок. Она вытирает губы салфеткой после каждого соприкосновения их с вилкой из нержавеющей стали.... Но мой лоб снова чувствует холодную и морщинистую ладонь учительницы. У нее не такие руки, как у мамы. У мамы руки теплые. С нежной кожей. Хотя она и моет вагоны метро, но они руки мамы. Пошел снег. Плотный снег. Крупный-крупный. Я задрал голову вверх, и снежинки медленно ложатся мне на лицо. У меня горят щеки и лоб. Боль... как странно. Ее больше нет. Я наслаждаюсь, как снежинки тают на щеках. Ладонь так и тянется, чтобы их смахнуть. Они норовят попасть в глаза. Видимость уже расплывается. Но я вдыхаю воздух, как можно глубже. Мне хочется курить. А может все-таки не идти к нему? Ничего не изменять? Пусть это никогда не заканчивается. Ведь ради таких праздничных дней и стоит жить. А что если он прав? А что, если я вмешиваюсь куда-то не туда, куда следует? Может пойти и прокатиться с горочки. И это глупо.. я взрослый человек и мне надо идти. На спине плаща у молодого человека следы засохшей грязи. Такая грязь встречается на местах новостроек или на растоптанных тропинках в период дождей. Молодой человек втянул голову в плечи, поднял воротник и пошел тяжелыми шагами вглубь двора навстречу автомобильному проспекту. Он еще раз обернулся, чтобы посмотреть на детишек, катающихся с горки. Так смотрит провинившийся пес на своего хозяина, который усердно прогоняет его. Тренер узрел во мне какой-то там талант. И ходатайствовал у местных властей о моем переводе в Москву. Мама не была против и дала свое благословение. Я только, потом понял, почему. Как бы это кощунственно не звучало, но только так она могла избавиться от одной обузы. Теперь у нее было больше времени, чтобы встречаться со своим любовником. Да, и я был только счастлив. Может там я заведу себе друзей... Все-таки новое место, новая обстановка. Другая жизнь. Ритм мегаполиса. Именно ритм, а также такт и движение. Столица приняла меня обложным дождем. Уже на первом же соревновании против меня поставили какого-то кубинского чемпиона в моем весе. Мне было тогда так в диковинку! - я первый раз увидел негра. Собственными глазами. Странная пигментация кожи. А так ничего особенного - две руки, две ноги и одна голова. Единственное, мне не понравилось, как он пах. От меня тогда тоже несло потом, но темнокожие пахнут как-то по-другому. Я даже почувствовал некое отвращение к этому запаху кожи. И чтобы поскорее от него избавиться, я отправил его в нокаут через двадцать секунд. Может чуть больше. И поскорее убежал в душ. Откуда я мог знать, что это был финал, и что мне полагается денежный приз!? Его мне хватило на оплату съемной квартиры на год вперед. Часть тех денег отослал маме. На остальные купил себе «Жигули». Мне и похвастаться было не перед кем. В столице иметь машину - это в порядке вещей. Вот только прав у меня не было. Потому что в шестнадцать лет их не выдают. И я ездил с дежурной стобаксовой купюрой под солнцезащитным козырьком. А тот кубинец, как оказалось, впал в кому на несколько недель. Вокруг меня собралось множество гладких лицом менеджеров, агентов. Все хотели видеть меня в своей команде. Но в них было что-то отталкивающее. Они не дружили со мной. Они зарабатывали на мне деньги. А может - это все-таки во мне что-то отталкивающее? Я приходил в свою квартиру, включал телевизор. Но я смотрел словно сквозь него. О чем можно мечтать в моем возрасте? О жизни в Москве? О деньгах? О машине? О славе? О крепком, спортивном здоровье? Ко мне это пришло - все и сразу. Но я приходил домой и подобно крокодилу Гене из мультика хотел расклеивать объявления «ищу друзей». Прочитал несколько самоучителей о том «как быть коммуникабельным», и «красноречивым». Я уже стал подумывать о каком-то мистическом сглазе или родовом проклятии. Чушь полная! Я не верю в мистику. И ни за что не пойду к экстрасенсам, знахарям, медиумам или как там их еще называют. Не хватало еще, чтобы они крутили вокруг моей головы своими ладонями, при этом произнося какие-то заговоры, якобы для заряда положительной энергией. Да, я заржу, как лошадь Пржевальского и убегу оттуда! Я быстро пристрастился к роскошной жизни. Еще каких-то пару лет назад я мечтал о плюшках с вареньем и о тихом семейном очаге. А теперь мне подавай дорогое вино в элитном ресторане. VIP - сауну с массажем и извращенный секс с валютными проститутками. Я стал за собой замечать какое-то высокомерие. Язвительность, отягощенную черным юмором. Будто таким мальчиком-мажором и родился. Для меня окружающие были лишь червями. Я богаче их, сильнее и знаменитее. Мне до них никакого нет дела. Временами я представлял себе бывших одноклассников. Они закончили школу, и вкалывают сейчас где-нибудь на заводе за мизерную зарплату. Собираются по выходным на рыбалку. Или ходят, как идиоты грибы собирают и думают о том, в какой колхоз пойти трактористом после армии. Неудачники! Я уже себе купил квартиру в центре и разъезжаю на иномарке. А об армии даже не вспоминаю, если сам военком ползает за мной на коленях, чтобы получить автограф. Мой тренер как-то заикнулся, что я стал таким благодаря ему. Старый маразматик! Цену себе набивает. Ну, я его и уволил к чертям, и он вернулся обратно. Он думает, что я себе не найму другого тренера. Пусть едет пастухов тренирует. Глядишь, еще такого же, как я вырастит. Если не сопьется. Почему-то профессиональные спортсмены после завершения карьеры только и делают, что бухают. Может из-за того, что становятся никому не нужными? Наглость-то она ведь как говорят? - второе счастье. Вскоре после этого получил от мамы телеграмму. Заболела, мол, сыночка, приезжай, а то совсем соскучилась. П-ф-ф. Интересно, так, заболела или соскучилась? Я ей столько денег отправил, могла бы и сама приехать. А то отправила меня неизвестно куда, а теперь, Понимаешь, соскучилась. Пусть любовник ее и развлекает. Им, небось, там без меня хорошо было. И денежки получали регулярно. Я ей так и написал: «извини зпт мама зпт но у меня спортивный режим и диета тчк нарушать нельзя тчк приехай хоть раз ты ко мне тчк посмотришь зпт как я живу тчк». Моя хладнокровная расчетливость подсказывала мне, что поступаю правильно. С тех пор она мне не писала. Видимо обиделась. Что же я делаю!? Меня тогда охватил леденящий ужас. Что-то вроде насморка. Из этой ситуации выход один — сморкаться. Пока не заложит уши. А затем пойти снова на ринг и с кем-нибудь подраться. Лечит душу лучше, чем встреча с психоаналитиком. Так я оградился совсем ото всех. Но я не переживал. На все эти глупости, вроде переживаний, у меня элементарно не было времени. Теперь я никому не завидовал. Я делал так, чтобы люди мне завидовали. Вроде бы это было в четверг тихим вечером. Я пришел в, как всегда, пустой читальный зал. Народ моего возраста смотрит в книги только в школе, и предпочитают им давить монстриков в компьютерной игре. Когда библиотекарь выложил мне на выбор несколько книг, я для себя обнаружил, что я их уже все прочитал. А ничего нового не издается. Что же мне тогда было читать? Детективы надоели. Фантастика скучна. Романтику - мне еще рано. - У меня есть один экземплярчик, - скользнул библиотекарь, а в глазах блеснула интригующая искорка, - я думаю это вам должно понравиться. Мне в тот момент показалось, что он сейчас предложит мне какой-нибудь порножурнал. Но к моему удивлению он принес большую толстую книгу. - Что это, - спросил я. Он мне рассказал, что это книга по оккультизму послевоенного периода. В России таких книг наберется от силы штук десять. Это оказалось большим раритетом. Я наотрез отказался, потому что я не верю в мистику. Но он настоял на том, чтобы я ее хотя бы полистал. Что ж, такая книга стоит больших денег, и многие коллекционеры хотели бы заполучить ее - это факт. Я небрежно бросил ее на стол, за которым сидел. Книга без названия. На титульной и обратной стороне нет даже автора, издательства или тиража. Выцветший временем твердый переплет. Вонь десятилетий. Я раскрыл ее примерно на середине - желтые до безобразия страницы. Бумага плотная. Вероятно, полвека назад она предназначалась для черчения. Листы исписаны вручную. Похоже - это даже не книга, а чья-то тетрадь. Но ведь библиотекарь сказал, что их около десяти экземпляров? Очень странно. Может это черновик к книге? Но исправлений не видно. Размашистый, красивый почерк, даже схож с женским. Тем, кто обладает таким почерком предоставляли огромную честь заполнять бланки «почетных грамот». Написана перьевой ручкой, черными чернилами, аккуратно без помарок и клякс. Горизонтальной разлиновки не было, но строчки ровные, словно набрасывались на невидимые линии. Я не могу объяснить, чем эта тетрадь меня заинтересовала. Я опрокинул ее на начало и приступил к чтению. Текст достаточно лаконичен, читается легко. Попадается множество терминологии. Похоже - это записи студента, направленные на технику изменения биохимизма человеческого организма. Причем, все просто до невероятия! Приложены иллюстрации, гравюры. Показаны распространенные зоны человека, склонные к поражению болезнями. Как вылечить грипп? - это детский лепет. Саркома кости, рак легких. Меня несколько шокировало, что уже в те времена было известно, как лечить в домашних условиях такие смертельные болезни, как опухоль мозга и инсульт. Но кульминацией этих записей стало то, что мертвого человека вполне реально можно воскресить. Вот это уже пошел оккультизм. Автор досконально описывает один обряд, происходивший на его глазах, после которого мертвый человек ожил... А не знаю, зачем я все это читал. Время позднее. Пора идти домой. Завтра бой с лысым камерунцем. Но эта тетрадь поработила меня. Из библиотеки, понятное дело, выносить ее категорически запрещено. Можно было бы прийти на следующий день и дочитать последние страницы. Но я не мог. Я хочу все и сразу. В тот миг был уже не я. А сумасшедший псих, вселившийся в мою плоть. Он набрал смелости и незаметно для библиотекаря безжалостно выдрал оставшиеся страницы. Подобно шкодливому мальчишке, он засунул их ко мне под олимпийку и велел уносить ноги из этого здания. Отказаться от ночной тренировки, прибежать домой, схватить фонарик, окунуться под одеяло с головой и судорожным взглядом читать магические страницы. Мне казалось, что я теряю рассудок. Глаза резались и слезились так, словно я до этого днем несколько минут кряду смотрел на сварку без защитной маски. Теперь мне известно, как вернуть к жизни любой труп. Даже времен второй мировой. Я стал некромантом? Нет. У меня родилась идея получше. Я надел утепленный спортивный костюм. Затянул потуже шнурки на кроссовках. Сел в машину и покатил в Подмосковье в поисках кладбища. За сорок восемь часов до этого я собрал все необходимое для ритуала, как велели мне те страницы. Единственное, что я не достал -это невзрачные корешки раувольфии. Но давно известно, что этот компонент лежит в таких препаратах, как резерпин, серпазил, раунатин, которыми лечатся при болях в сердце. Эти всемирно известные таблетки я купил в ближайшей аптеке и я надеялся, что они послужат мне чем-то вроде заменителя заветных корешков, так как они растут лишь в Африке. Обязательным должно было быть полнолуние. Луна повышает активность потустороннего мира. Я не просто хотел кого-нибудь воскресить. Я подумал, что если это удастся, то он станет другом. Обязательно станет. И не важно кто я. Симпатичный - не симпатичный, коммуникабельный — не коммуникабельный, к черту все флюиды. Он будет мне признателен. Он будет меня по-настоящему слушать. Он не будет мной манипулировать и никогда не предаст. Потому что он будет мне обязан. Обязан жизнью. Мне бы записаться в какую-нибудь секту и рассказать то, что я знаю. Но нет. Я еду один. Я нацелился. Мне страшно? Нет. Потому что я в машине и двери заблокированы. Карта указывала, что мне нужно оставить машину на шоссе и пройти пешком через лес примерно с километр. Я достал из багажника большую сумку, в которой обычно я ношу амуницию на тренировки. Привычно поставил автомобиль на сигнализацию, застегнул до конца молнию на кофте и направился вглубь леса. Да-а. Это далеко не дешевый сеанс спиритизма - это лес. Темный, дремучий лес. Путь мне прокладывал лишь блеклый свет от электрического фонарика. Напугать может все: хруст под ногами, двигающаяся тень от кустарников, паутина, натянутая между деревьями для ловли насекомых и моего лица. Даже собственное дыхание может напугать. Но я не боялся. Я утешал себя мыслью, что это все глупости. Надо было нацепить наушники и включить музыку. Так было бы повеселее. Но как-то не прихватил. За всем ведь не уследишь. Хорошо еще, что в подмосковных лесах уже давно перевелись дикие звери. Хотя кушать они меня бы не стали. Мяса во мне мало - одни жилы, да кости. Вскоре я наткнулся на куст ежевики. Ягодки были маленькими и дохлыми - лето выдалось отличительной засухой - но довольно зрелые. Я сорвал одну и поднес поближе, чтобы рассмотреть. Так и есть: мне мило улыбался гадкий, извивающийся, склизкий, белый червячок. Фи. Я его выковырял, прожевал ягодку и побрел дальше. И чем глубже я уходил, тем гуще и непролазнее становился лес. Поваленные деревья пришлось перелезать. Давно опустилась роса. Трава и папоротник были омерзительно мокрыми. А кладбища до сих пор не видно. Казалось, я иду по кругу. В лесу все повторяется с периодической точностью. Снова паутина, куст ежевики, поваленное дерево, заросшее мхом и папоротник. Неужели я заблудился? Было бы несправедливо, потому как батарейка скоро сядет. И вот, наконец, я вышел на открытое пространство. Кресты и надгробные плиты на фоне безоблачного полнолунного неба смотрелись слишком символично. В этой тишине где-то вдалеке послышался лай собаки. Какой-то дворняжки. Затем ей кто-то породистый ответил громче и четче. Первая жалобно протяжно заскулила. Мне стало немного жутковато. Я бродил между могилами и выбирал нужную, словно продукты в супермаркете. Я взглянул на часы - по лесу я шатался около часа. На кладбище было спокойно. Приятные запахи, намного более приятные, чем те, что в городе могли вскружить голову. Кого бы мне выбрать: молодого или постарше? Нет. Стоп. Начнем с того - мужчину или женщину? Если женщину, то рано или поздно с ней придется переспать. Представляю себе секс с холодной зомби - жуткая дрожь по телу и больше ничего. Ноги устали, плечо от сумки онемело, фонарик сдулся. Все, хватит ходить, выбираю первую попавшуюся могилу. И тут я вспомнил, что в сумке у меня приготовлены свечи для ритуала. Одной можно и пожертвовать для дальнейшего освещения. Представляю, если сейчас кто-нибудь пройдет мимо и увидит одинокого полудурка, бродячего между оградами могил со свечкой. Тут же станет креститься и пихать мне в сердце осиновый кол. Хотя кто тут может гулять в три часа ночи, разве, что такой же полоумный, как я? Я где-то читал, что парочки приезжают на могилы для экстремального сношения. Я еще раз осмотрелся - вроде никого. Первой попавшейся могилой оказалась с каким-то мужчиной. Он строго смотрел на меня с фотографии на надгробной плите. Его имя меня особо не интересовало. Важно, что он умер недавно и, его разложившуюся плоть еще можно было восстановить. Я надел резиновые перчатки и приступил к процедуре. Из сумки я достал пластиковую бутылку питьевой воды. Немного отлил содержимое. Срезал верх раскладным походным ножом. Высыпал в бутылку немного серебряной пыли. Для этого дома мне пришлось изувечить рашпилем свой старый серебряный перстень. Добавил тертого чеснока, расставил по периметру и зажег свечи. Крестообразно рассыпал щепотку соли по могиле. Таблетки раунатина аккуратно выложил в форме замкнутого круга диаметром с канализационный люк. Не просто ровненько выкладывал, а вдавливал их в сырую могильную землю. Мне в тот момент показалось, что могила то увеличивалась, то уменьшалась с пропорциональной амплитудой. Словно задышала. Может, мне мерещилось от усталости? Но я не дрогнул. Я знал, что кресты и памятники ставят в ноги усопшему, поэтому мне не составляло особого труда рассчитать, где, примерно, находится его голова. На это место я вылил воду с серебряной пылью и чесноком. Затем лунный свет я направил на могилу при помощи системы в несколько зеркалец от пудрениц. Эти «лунные зайчики» образовывали некое подобие пентаграммы. Теперь, согласно магическим страницам, я должен был изо всех сил топать в течение минуты параллельно могиле где-то посередине, примерно на уровне груди покойного. Я достал небольшой лист фанеры и положил на землю. Еще раз оглянулся - никого не видно. Затем несколько раз попрыгал на ней двумя ногами. В такой тишине удары моих кроссовок разносило эхо по всем уголкам кладбища. От такого грохота поднимется не только мой покойник, но и другие. Вроде бы ничего больше делать не надо было. Ф-у-у-х. Я вытер пот со лба, как наши колхозные косари после трудодня. Я сел на корточки, посмотрел на часы и стал ждать. Ждать чуда. Если бы мне можно было курить, то давно бы рассмолился сигареткой. В сумке у меня всегда валялись яблоки, богатые железом, что полезно для организма. И я смачно захрустел. Я делаю все это, а на душе смешно. Смешно и глупо перед самим собой. Я еле сдерживаюсь от смеха, чавкая твердой зеленой «антоновкой». Я вспоминал, как уродовал перстень, выданный мне тренером и означавший, что я - абсолютный чемпион. Как покупал таблетки в аптеке без рецепта, подкупая взяткой продавца. Как выбирал свечи в церковной лавке. Как в отделе женской косметики советовался с девушкой — какие пудреницы лучше взять. Ну, и, наконец, поехать среди ночи черт знает куда, черт знает зачем? Чтобы провести ритуал по воскрешению незнакомого человека! Мне смешно. Но весь этот идиотизм можно вполне списать на несовершеннолетний возраст. Я просидел час с небольшим. Чего-то стало холодать, видимо от бездвижия. Я покружил вокруг ограды. Поотжимался от, веющей жутью, сырой кладбищенской земли, чтобы немного согреться. Где-то, через полчаса, ежась от холода, я стал представлять, кем он станет, если воскреснет? Где он будет жить? Ведь у нег нет документов. Первое время я, конечно, разрешу ему пожить у себя, но потом мы вместе подыщем ему квартиру. Как воспримет его общество? Если кто-нибудь узнает, что у него не бьется сердце, то наверняка будут сторониться. Даже немного бояться. Интересно, он станет объектом научных исследований или же звездой утренний телешоу в прямом эфире? Все-таки придется его прятать. А там уже, как он сам решит. В любом случае мы будем друзьями. Так провел я на кладбище всю ночь, а чуда не происходило: из могилы никто не вылезал. На месте где еще совсем недавно светила луна, красовался алый блин солнца. От свечек остались одни огарки, а воск густыми соплями растекся по могиле. Глаза жутко слипались, ведь я не спал целые сутки. Мой организм, привыкший к строгому спортивному распорядку, долго выдерживать подобные муки не мог. Небо стало хмуриться, да и я весь продрог. Но уходить не хотелось. Появились первые посетители кладбища - бездомные чмошники. Они собирали яйца, конфеты и оставленное спиртное с могил. Заморосил дождь. Я снял резиновые перчатки и нацепил их на столбышек ограды. Жаль. Для этого ритуала мне пришлось многим пожертвовать. Я еще раз обреченным взглядом посмотрел на магические страницы - согласно им, вся процедура прошла правильно. И, опустошенный своим бессилием, я побрел обратно в лес, к своей машине. Периодически оборачивался назад - может все-таки. Вот сейчас. Вот-вот он вылезет и пойдет за мной. Но дождь усилился, подгоняя меня вернуться. Я сел в машину, развернулся через две сплошные линии и погнал домой. Спать. Молодой человек снизил темп. И без того белое, как мрамор для памятников, лицо стало сырьем для битья мчащегося рефрижератора. Обрюкшая шея молодого человека не направляла голову, чтобы та смотрела по сторонам, когда он дошел до магистрали и вступил на нее. Пронзительный сигнал водителя заставил «незрячего нарушителя» вернуться на тротуар. - Вы знаете, что в России ежегодно добывают до ста тонн алмазов? - И что же с ними делают? - Стеклорезы! - А вы знаете, что в США в каждой десятой семье есть бриллиантовое колье? - Зато у нас в каждой семье есть стеклорезы! Что тут скажешь? Тяжело так жить, когда даже анекдот некому рассказать. Кроме как самому себе. Я посмеялся. Интересно, как я не заметил этот рефрижератор? Тот ритуал на кладбище послужил мне хорошим уроком. Я никогда не верил в мистику, а теперь не буду в десятикратном размере. Перенесенный бой с лысым камерунцем я проиграл. Ему присвоили победу техническим нокаутом. Я на миг потерял бдительность и пропустил пару плотных ударов. От радости он запрыгнул на шею одному из своих секундантов и вывихнул челюсть. Тогда это стало сенсацией - что я проиграл. Изначально я считался фаворитом поединка. Но я не переживал. С тех пор и неодушевленный окружающий мир отдалился от меня. Словно во влажной среде. Если я шел по лестнице - ступеньки нудили, как на эскалаторе. Если я смотрел в окно - видимость удалялась, словно стекло не мыли несколько недель. Приближенные предметы дальше, чем казались. Я пьян, под кайфом или в пожизненном нокдауне?., я никак не могу сконцентрироваться. Мне просто необходимо возобновить тренировки и набирать оптимальную форму. Еще пару лет назад в своих мечтах я был лидером. Я представлял себя главарем банды. Командующим флотом. Капитаном футбольной команды. Супергероем со сверхъестественными способностями, спасающим мир от арабских террористов. Или просто защитником милой красотки от пьяных хулиганов в подворотне. Меня окружали сотни преданных людей, а я пользовался большим авторитетом. Но в реальной жизни я даже не мог затеять первым драку с незнакомцем на улице. А так хотелось. И так же с тех пор я не мог «светиться» в библиотеке по понятным причинам. Через месяц я получил телеграмму от отчима. Мама попала под колеса какого-то колхозного гонщика. Насмерть!., она даже не мучилась. От полученных травм она скончалась на месте. И где же оно - мое жизненное предназначение?! От меня ушел мой самый драгоценный, единственный и обожаемый человек. То, что творилось со мной тогда, я не помню. А, может, не хочу вспоминать... Главное это то, что: первым делом, когда я приеду, то удавлю этого ублюдка голыми руками. Я на всякий случай прихватил с собой магические страницы. Выпил бутылку коньяка и сел за руль. До этого я ни разу не употреблял алкоголь. По идее, я должен был морщиться, но бутылка вошла в меня, как слеза. Я мчал по полупустому шоссе. Я никогда не мог даже представить себе, что наступит время, когда мамы не станет! Я думал, что она всегда будет рядом. Даже когда мне будет двадцать, тридцать. И в глубокой старости. Я буду с длинной седой бородой, с палочкой и перегнутым пополам, а она будет такая же молодая и веселая, какой я видел ее в последний раз. Я проглатывал горькие слезы судорожной скулой. Я чувствовал свою вину. Ее смерть стала отражением моей безответственности перед ней. Я каюсь? Нет. Я лишь прошу у Всевышнего прощения и просьбу вернуть маму. В голове крутится какая-то мелодия. Медленная, тихая и убаюкивающая. Очень знакомая. Этот мотив я где-то слышал. Я не сразу вспомнил: это колыбельная песня. Ее напевала она, моя мама, когда я был еще совсем, совсем маленьким. Как же я мог забыть? Я стиснул челюсть. Смахнул слезу. И только потом до меня дошло - она рядом. Не важно - что именно: дух, привидение, аура, фиг-аура. Ее частичка здесь, со мной, я это чувствую. На переднем сидении машины. Я положу ее в самый дорогой гроб. Я возложу ей самый дорогой венок, чтобы все завидовали. Какая нелепица - все будут ахать то такой роскоши, но никто не захочет оказаться на ее месте. И снова мелодия в ушах. Сладкий мотив. Видимость стала расплываться, словно ливень мыл панораму обзора лобового стекла машины. Я то и дело смотрю на пассажирское кресло в надежде, что сейчас проявится она. Я еле выдавил из себя: - Мамочка... родненькая... И... бам! Какой-то удар. Сначала о крыло, потом о капот и лобовое стекло. Руль выбился из рук. Я ощетинился и машинально экстренно затормозил. Глаза скользнули в зеркало заднего вида, не создал ли я аварийной ситуации? Но машин поблизости не было. Я вышел из машины, чтобы посмотреть, кого я сбил. Позади машины, на асфальте, лицом вниз лежала светловолосая девушка в короткой юбке. Чулки в крупную сеточку доходили до середины бедер и красовались ажурными узорами. В метре от нее валялась туфля на высоком каблуке. - Э-эй... - тайком спросил я, - вы... ты... в порядке? Что с вами?... с тобой.. Существует неписаное наблюдение: если слетела обувь, значит пострадавший уже труп. Я испугался и подошел поближе. Так, вот что чувствовала моя мама перед смертью. Я осторожно опустился на одно колено и перевернул девушку за талию. Белые, вульгарно выжженные химией краской, кудри скользнули по оголенным плечам и - о, боже!.. - ее лицо было изуродованным. Густое кровавое месиво. Оно стекало на ледяной асфальт и быстро превращалось в следы запекшейся крови. Но даже за этим месивом я узнал девушку. Она была проституткой. Она гостила у меня пару раз вместе со своей подругой. Я положил два пальца на ее артерию - пульс не прощупывался. Она мертва. Ее глаза остались открытыми. В них навсегда запечатлелся последний ужас ее жизни. Я хотел отвернуться и не смотреть на нее, но ее взгляд притягивал мой, словно объектив фотокамеры. Можно было просто умчаться дальше. Свидетелей не было. Но как жить потом с этим? Теперь на свете созрел человек, который хочет удавить и меня голыми руками. Я совсем обессилел. Пал на колени и, окровавленными ладонями, схватился за лицо. Уперся лбом в темный асфальт и восплакал. Я рыдал от собственной немощности. Я рыдал долго. Я даже не чувствовал, как за моей спиной захлопнулись кандалы из наручников. Как запихивали в каталажку. Как на меня орали гаишники я не слышал. Их крики я видел. Я хотел сказать, что еду на похороны матери, но не мог издать ни звука. Я потерял дар речи. Я видел дикий рык следователя. Я снова в глубоком нокдауне? Я видел нечищеные зубы сокамерников, вперемешку с глазами проститутки, которую я убил. Мои целлофановые глаза показали по общественному телевидению. Шапки газет пестрели заголовками: «знаменитый боксер убил проститутку». «Чемпион мстит за свое поражение зверским убийством». И далее в том же порядке. Очнулся я лишь тогда, когда передо мной предстал военком. Светило мне много долгих лет лишения свободы. Я тогда был полностью согласен с обвинениями. Ведь у меня не было прав, к тому же я быль пьян за рулем и стобаксовой купюрой мне уже было не отделаться. Но я был согласен. Я хотел нести наказание. Я упорно просил максимального срока. Но военком предложил компромисс: - Не дури. Из тюрьмы ты выйдешь отбросом общества, а из армии настоящим мужиком. Мы с ним прекрасно понимали, что мне нужно на время исчезнуть. Но в деле вертелось много людей: гаишники, милиционеры, следователи и, конечно же, сам военком. Мне пришлось отдать ему все свои сбережения. Продать машину, квартиру и подписать дом, в котором жила мама, на имя его дочери. Я стал вновь бедным. Но этих денег мне хватило, чтобы откупиться от тюрьмы и попасть в армию. Военком дал мне отсрочку в три дня. За это время я успел проститься в морге с убиенной мною девушкой. Теперь я знаю, как пахнет горе. Как пахнет смерть. Смерть пахнет формалином и марганцовкой. Реками слез и причитаний. Положенный «курс молодого бойца» сроком не менее сорока пяти суток я провел в Подмосковье. Мне было искренне жаль наших «дедушек», которые ночами устраивали дедовщину. Им не нравился я, мои нравы, моя дерзость. Однажды они ударили меня табуреткой по голове в надежде, что я стану покорным и «дедопослушным». Но я даже особо не расстроился после такого удара. Я бывал в нокаутах и посильнее. А когда пришел в себя, я дал им сдачи. Они вымещали злость за то, что не могут найти на меня управу на солдатах моего призыва. Те тоже злились на меня, но ничего не могли поделать. Один умник решил устроить мне «темную». Но, как оказалось, никто даже не мог нанести толковый удар, чтобы хоть чего-то ощутить. Мои мышцы были высечены из гранита, а лицо я закрывал ладонями. Они быстро устали меня бить и разбежались. Но я ни за кем из них не погнался. Своих я не трогаю. Я повернулся на другой бок и захрапел. Командование пронюхало, что я профессиональный спортсмен и направило в горячую точку с труднопроизносимым названием. Но точно помню какой-то «юрт» на конце. Когда нас - салабонов - везли по горным равнинам в кузове «Урала» где-то рядом прогремел взрыв разорвавшегося фугаса, а затем несколько коротких автоматных очередей. Ребята от страха попадали на пол. А я снял автомат с предохранителя и насторожился. Ведь я же на войне. И здесь нельзя быть слабым. Бои шли каждый день. Ребят, ехавших вместе со мной в «Урале» уже больше половины отправили домой. В цинковых гробах. Я видел человека, против которого мы воюем. Глаза черные и злые. Ему бы пойти домой побриться и обнять жену, а он все с автоматом бегает. Чего он хочет доказать, интересно? Не мы это придумали. А вечерами нас спрашивал старшина, все ли бойцы написали письма домой? Я смотрел на других солдат и радовался за них - они стабильно и писали и получали письма. А я лишь нырял в свою койку. Что может чувствовать молодой вояка, которому и написать-то некому?... На «гражданке» меня никто не знал, а следовательно не ждал, не переживал за меня и не любил. И я снова тихо рыдаю в, провонявшую клопами, подушку. Окружающие думают, что мне хреново служится. Но мне хочется выть от постоянного одиночества. Что за напасть - со мной рядом сладко сопят сто двадцать человек, а мне по-прежнему одиноко. Приставить бы автомат к башке и разнести мозги с дурацкими мыслями на своих сослуживцев. Но ведь нельзя. Говорят, что ОН не примет. Когда завтра днем в перестрелке я выйду на середину, то пусть меня застрелит противник. И от такой мысли на душе настало тепло, появилась надежда. Завтра все мои проблемы будут решены. В меня вошло облегчение и покой. Я не спал всю ночь. Я знал, что моя смерть не у кого не обронит слезинки. Даже мое тело некому будет отослать. Меня зароют где-нибудь здесь, в этом районе. И всю ночь я провожал себя в последний путь. Утром я старательно выбрил лицо. Почистил робу. В столовую маршировал, как кремлевский курсант. За завтраком уплетал пшенную кашу на воде, словно салат из омаров из ресторана «Метрополь». Окружающие видели мое нехарактерное, счастливое сияние на лице. У меня был план, вполне осознанный. Уже давно стемнело. И вот она, долгожданная битва. Перекрестный треск коротких автоматных очередей. Вопли мусульман. Приказы сержантов за спиной. Я высматривал нужное место, которое простреливалось лучше других. Затем увидел в пятидесяти метрах от себя тело молодого солдата, не подающее признаков жизни. Я выбрался из-за укрытия и пополз к тому месту. Медленно, но верно. - Куда?! Дятел!! - услышал я голос сержанта на фоне бесконечной стрельбы, - назад, мля!!! Но я не останавливался и полз все дальше и дальше. Зачем я с утра чистил форму, если она опять вся в грязи? Земля так и норовит забиться в оголенные участки тела: за пазуху, в рукава и штанины. Совсем рядом, где-то над головой просвистела пуля. Черт, надо было высунуться повыше, а то так и не попадет никто. Я расстегнул ремень на подбородке и отбросил каску в сторону. Интересно, куда мне попадет пуля - в голову, чтоб наверняка или в тело, чтобы помучаться? Я уже стал представлять, как я выпрямлюсь и эта маленькая холодная свинцовая крошка врежется в мою грудь. Всполохнет белая вспышка перед глазами. Рана сначала будет жечь, но я быстро перетерплю эту боль и она станет приятной на ощупь. Затем мои ноги ослабеют. Я буду видеть и чувствовать, как вместе с кровью из этого ранения будет медленно вытекать моя жизнь. Я сползу на спину и буду ждать отлета души. Я добрался до бойца и приготовился к тому, чтобы подняться на ноги. «Делай раз» - приговаривал я сам себе и из положения «упор лежа» принял положение «упор присев». Автоматная очередь прошла совсем рядом и проштрабила землю. «Делай два» - снова скомандовал я себе и быстро выпрямился. Мои осоловелые зрачки бегали по огневым точкам. Кто же меня пристрелит -свои или чужие? Я не дрогнул ни разу. «Делай три» - и я стал палить в ту сторону, в которой, по идее, чужие. Патроны быстро закончились -тритоны донюхивали остатки осадков пороховых газов. Я закрыл глаза, предвкушая смерть. И вдруг рядом послышался рваный кашель, вперемешку с дикими хрипами. Вот облом! - мне пришлось открыть глаза. Тот парень оказался жив, но добавить «и здоров» у меня язык не поворачивался. Его контузило и только сейчас он пришел в себя. Двигаться он не мог -поврежден позвоночник. А ведь этот парень кому-то нужен на «гражданке». Его ждут дома. Проклятье! - придется отнести его в укрытие и вернутся обратно, на это место. А там о нем уже позаботятся сержанты, которые рвут глотки, в надежде меня вернуть. - Слышь, ты только сейчас не крякни, ладно, - сухо произнес я и натужно взвалил его на себя. Тяжелый оказался, зараза. А еще говорят, что в армии плохо кормят. Хотя если этот бедолага повредил позвоночник, значит задет спинной мозг. Его комиссуют домой и остаток своих дней он проведет в инвалидном кресле. Не мы такие - жизнь такая. Может облегчить ему жизнь и бросить его здесь на дорасстрел, чтобы потом не мучился? Я сбросил его в укрытие и пошел назад, на ходу перезаряжая автомат. Я вернулся на то же самое место и стрелял без разбора по противнику до тех пор пока разрывной пулей мне не раздробило ключицу. Я и удивиться-то не успел. От болевого шока я потерял сознание. Наконец-то!... Запах формалина... Вот она смерть... Вот она... Если верить рассказам людей, переживших клиническую смерть, то все, как один описывают, что видят себя со стороны. Я видел лишь ослепительно белый свет потолка и несколько люминесцентных ламп. Я умер? Херушки! Мне опять не повезло. Да что ж такое-то, а?! Я очнулся в санчасти. Рядом со мной сидел один из старослужащих солдат. Он увидел, что я открыл глаза. Он с явным недовольством бросил мне на тумбочку плитку шоколада и ледяным голосом буркнул: - Долбодятел... Затем он убрался из палаты. Вскоре мне нацепили какую-то там медальку и отправили на родину, заполненное красивым почерком «благодарственное письмо». Только кто его там будет читать. Мало того, что я вытащил тяжело раненого бойца из плотной перестрелки, так еще и положил кучу боевиков. Где-то около взвода или чуть больше. А раненая ключица лишь немного ослабила мою левую руку. Я быстро восстановился после травмы и набрал оптимальную форму, чтобы завершить начатое. И дальше в том же порядке. В перестрелке я выходил на середину и стрелял по врагу, не понимая зачем. Я не знаю, почему, но в меня никто не попадал. Меня прозвали заговоренным. Пули сквозили рядом, грызли почву, но никак не мое, уставшее от жизни, тело. Как тут не поверить в судьбу? Ею мне, видимо, отведено время и пока еще оно не пришло. И я мучился дальше. Однажды я случайно подслушал разговор двух бойцов в туалете: - Я черканул матушке письмо, - начал сплетничать один, - о новом подвиге заговоренного. - Да, - кивнул второй, - мои тоже всем селом читают о нем. Коренастый мужик. - Такие ходячие легенды рождаются природой. Глупые идиоты. Они даже не представляют, чего я хочу на самом деле! Знали бы они, что слава ко мне пришла уже давно и надоела до тошноты. Я хочу друзей, а теперь ко мне и тем более никто не подойдет. Со мной никто не общается. Опять. При выполнении очередной боевой задачи я получил чем-то тяжелым по затылку. В который раз в своей жизни я отключился? Мне это начинает естественным образом надоедать. От нокаута я очнулся в темном чулане. Низкие грязные потолки, вонь сена и гнилых опилок, словно в поросячьем хлеву. Даже у нас в кубрике пахло приятнее. Изо всех щелей сквозил сырой колючий ветер. И я не могу пошевелиться - стальные наручники сковали мои руки и ноги. Если этот тухлый сарай можно было назвать помещением, то в него приперся низкорослый мужик в камуфляже; с длинной, черной, прямой бородой, закрывающей нижнюю половину лица и в огромных черных очках модели «капля», закрывающих верхнюю часть лица. - Очнулся... - произнес он и его, противный слуху, акцент выдавал с потрохами коренное кавказское происхождение. Я понял, что попал в плен. - Привет-привет, хайланьдер, - моя ироническая улыбка походила на речь перед расстрелом. Тот заложил руки за спину и выпрямился: - Как ти нас назвал? - и он угрюмо склонился надо мной, - ми не горцы, ми на равнинах живем. Каждое слово он будто выдавливал из себя. А еще хотят быть завоевателями земли русской. Он бы сначала научился говорить нормально, на нашем языке. И я продолжаю дерзить: - О, я сдаюсь. Это пытка для меня. Слушать твой дурацкий акцент просто невыносимо. Он, замолчав, взял паузу и не спеша замаячил по сараю. Его берцы на фоне сквозного завывающего ветра омерзительно скрипели по моим нервам: - Ну, все, все, - снова выпендриваюсь я, - дай мне пистолет. Я застрелюсь. - Твое «дело» находится у меня, - этот склизкий голосок меня реально раздражает, - я знаю о твоих подвигах. Ты - крепкий, мужественный парень. О тебе русские склоняют легенды. Но теперь эта легенда валяется в гнилой яме и гавкает на своего хозяина, как паршивая собака. В тот момент я уже был готов к удару, но его не произошло, и я понял, что он мне предложит: - Ми люди гордые. Ми хотим, чтобы и у наших людей были легенды. Я оказался прав, как всегда. Он предлагает, чтобы я перешел на его сторону. Но как можно стрелять в человека, с которым еще вчера сидел в одном окопе, образно говоря. И я произнес слова, которые давно хотел сказать еще будучи в своих мечтах я был лидером: - Освободи-ка мне руки, - ответил я, - чтобы расстегнуть ширинку. Только осторожно и не кусай. Хотя твоя борода будет ёрзать по моим яйцам. А я, знаешь ли, ревнивый. Щекотки боюсь. И все-таки он меня ударил. Этот падла даже выбил мне задний зуб в верхнем ряду. Неприятное ощущение того, что во рту чего-то не хватает. - Соглашайся. И у тибя будет много дэнег. Задача очень простая. Отказываться нельзя. С моей стороны било би глупо угрожать тибэ смертью. Ведь ти ее не боишься. В этом случае я гарантирую тибэ месяц пыток. Вздумаешь умирать, я окажу тибэ первоклассную медицинскую помощь. Сделаю тибэ переливание крови и подключу к аппарату искусственного дыхания. И так - до бесконечности. И ти умрешь в глубокой старости с вечной болью. - Заманчивое предложение, - я продолжаю насмехаться. - Пойми, - его лицо налилось полной серьезностью, - я наводил о тибэ справки. Ти считаешься пропавшим без вести. О тибэ никто не вспомнит из вашего глупого командования. Тибя помнят только здесь, на нашей земле, как врага, с которым интересно воевать. И все надеются, что теперь ти и нам поможешь, как помог русским. Ти идеальный наемник. Это твое предназначение, ведь у тибя нет родственников. Нет близких. Нет никого, кто би тибя ждал и кому би ти бил нужен. Какая тибе разница, сам подумай, за кого ти будешь воевать. Ти вернешься в то место, которое и родиной-то не назовешь. А он прав. Он знает обо мне больше, чем знают обо мне соотечественники. Может здесь мое место? Среди людей с небывалым темпераментом? Мне стоило проникнуться его словами, но... я не проникся. - Ти не будешь дезертиром. Ти не будешь предателем. Потому что тибя нет. Тибя не существует. Ни в записях, ни в сердцах. Подумай. Я дам тибе час-другой. И со словами: - Я пока накрою на стол и велю принести хорошего вина, - он ушел. И вот как мне тогда нужно было поступать? Мое сознание рассыпалось на две равнозначные половинки. Одна из них хотела вернуться к россиянам, а вторая половина звала меня за стол бородатого дядьки. Но была еще и третья частичка. Она была той белокурой проституткой, которую я убил, и меня тянуло именно к ней. Здесь - на чеченской земле - меня примут, как родного и всеми любимого. Будут угощать шашлыком, и поить хорошим вином. А там? Там лишь постоянная стрельба и всякая дрянь на завтрак и ужин. Там со мной никто не общается, а лишь отдает приказы и показывает на меня пальцем со стороны. Здесь я буду родным, но там, у своих, мне роднее. Я убежал из плена. Детали не помню. И месяц за месяцем я ждал дембельского приказа, чтобы уехать к ней. Я лягу рядом с ее могилой и поболтаю. Я уже не буду никого стесняться. Это будет ясным днем, и пусть прохожие смотрят и чураются сумасшедшего, который лежит и разговаривает с могилой на кладбище. Потому что вся моя жизнь - это сплошное кладбище и больше ничего светлого. Меня убивали, и я убивал. По истечении срока службы я вернулся в Москву. Столица, как всегда, была во власти дождя. Долгого и моросящего дождя. Тем, кто участвовал в чеченской кампании, правительство выплатило компенсацию. Денег настолько много, что я даже не считал их. Целый вещмешок банковских купюр в вакуумной упаковке. Это напомнило мой первый приезд в Москву. Я начинал все заново. Я снял квартиру и целый месяц, кроме как за едой, я из нее не выходил. Мне нельзя было появляться на ринге. Скандал, связанный с убийством давно утих, но после армии в бою я запросто мог войти в раж и убить противника. Постепенно я начал приходить в себя. Но одновременно я стал замечать, жизнь крупно разделилась на две части. На ту, что «до армии» и на ту, что «после нее». Я не могу объяснить, в чем это выражалось. Не то чтобы мой характер, мой быт или мой образ жизни развернулся прямо противоположно, нет. Я стал чуть-чуть, может быть, взрослее. Чуть-чуть ответственнее. Чуть-чуточку осторожнее. Те два года, вырванные из жизни, теперь, уж точно, никогда не забудутся, словно ночь первого сексуального опыта. И если рассматривать эти «чуть-чуть» в глобальном масштабе, то, наверное, они как раз не доставали мне при той жизни, которая «до армии». Если раньше я был мобильный и подвижный, как ртуть, то теперь я больше походил на ленивца или на типичного мужика после года заключения брака: кроссворды, футбол, диван, пиво, креветки. Мне бы сходить в музей или на выставку, осмотреть достопримечательности продолговатого мозга России, но я сидел дома и щелкал с канала на канал. Телевизор стал моим лучшим другом, безжизненные стены стали мне второй матерью, раскладной диванчик - любимой девушкой, а холодильник - домашним животным. Фантазия подсказывала, что можно сходить в ночной клуб, потанцевать или развлечься, но я не хотел. Можно сходить в лес и побегать на лыжах, купить абонементную карту на посещение аквапарка с бассейном или хотя бы просто прогуляться вокруг дома перед сном, но я ленился. Я не мог себя заставить сделать что-то полезное в доме. Даже для того, чтобы убраться и помыть посуду я вызывал людей из специальной службы быта. Я задался тогда вопросом: « что же осталось от меня прежнего? Что объединяет меня с прошлой жизнью?». После долгих глубоких раздумий ответом лишь были: «продукты питания...». Постепенно я чувствовал, что синтетическая гарь столицы меня отторгает, словно отравленный желудок превращает в рвотные массы всю вновь поступившую пищу. Все пластмассовое движение мегаполиса не принимает меня, как раньше и все больше и больше пытается срыгнуть мной на мой городок, где я родился. Здесь я чужестранец, инопланетянин, деградирующий с каждой неделей. Но к себе я не вернусь. В родной колхоз пастухом? - никогда! Я решил найти работу себе здесь. Но что я умею делать? Только драться, хладнокровно убивать и молчать... без образования и опыта меня, ясное дело, вряд ли куда возьмут. Разве, что охранником в торговый дом. Но это не для меня - я слишком умен и расчетлив для такой работы. Грузчиком на склад? - я слишком ленив. Пойти на учебные курсы официантов, барменов или ди-джеев? - про таких людей, как я говорят, что они «тяжелые на подъем» и им не хватает терпения для учебы. Нужно что-то с собой делать. Нужно в корне менять себя. Оказываясь в общественном транспорте, большинство людей пытаются скоротать время чтением средних детективчиков, слушают музыку из динамиков наушников ультрамодного плеера. Разгадывают сканворды с, якобы, денежными призами. А я развлекал себя тем, что рассматривал окружающих пассажиров. Я внимательно вглядывался в их лица. Любому человеку не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы разбираться в физиогномии. К примеру, мы же можем отличить трезвого человека от пьяного или «под кайфом» в результате употребления наркотических веществ. Грустного человека от счастливого. Или задумчивого от только что услышанного анекдот. Но я читал об этой науке и по очертаниям лица и строении черепа мог определить характер человека. Это походило на игру «кто кого пересмотрит». Большинство людей отворачивалось от моего пристального взгляда. И я рассматривал другого человека. Высокий лоб и горбинка на носу говорят о его сентиментальности, спрятанной глубоко внутри. У коротко стриженых людей я изучал затылочную часть. И дальше по нарастающей. Когда мне приходилось делать пересадку на другой транспорт толпа людей смешивалась и я не успевал следить за окружающими. Я находился в морфийной неопределенности. В, так называемом, подвешенном состоянии. Между молотом и... кувалдой. Подумать только, я все-таки устроился на работу. Я был наладчиком закупорочного автомата на заводе шампанских вин. Мне объяснили мои обязанности. Моя задача состояла в устранении типичных неполадок в случае неисправности агрегата. Работа непыльная. Если раз в две недели вызовут нажать пару переключателей, то месяц считался трудным. Остальное время я просиживал в отведенном мне кабинете. В нем был раздевальный шкафчик, офисная мебель в виде кожаного дивана, мягкого стула, и стола, на котором стоял компьютер с подключенным интернетом, и кактус. Меня часто отсылали в командировки по другим городам нашей необъятной галактики Россия. Я был в Питере, в Нижнем Новгороде, в студеном Мурманске - практически везде, где есть заводы шампанских вин. От меня требовалось определить ресурс работы закупорочных автоматов и составить подробный письменный отчет о проделанной поездке. Если бы моим боссом был мужчина, то он не взял бы меня на эту работу из-за того, что я участвовал в чеченской кампании. Моим боссом была женщина - средних лет, ухоженная, привлекательная, проводившая большую часть времени в косметических салонах, нежели на рабочем месте. В отчетах, составленных мной для нее, я вставлял заумное, непонятное словечко. Мне нравилось смотреть на нее в тот момент, когда она его читает. Ниточки ее общипанных бровей стягивались к переносице, а верхняя губа оголяла оскал верхних зубов. Зарплата небольшая по сравнению с былыми боями в боксе, но мне хватало. Я обзавелся различной атрибутикой преуспевания. Заколка для галстука и запонки у меня были из золота. Наручные швейцарские часы с драгоценными камушками. Стильные солнцезащитные очки. Серебряный зажим для денежных купюр. В кармане всегда была модная пъезозажигалка на всякий случай. Ну, а если б я курил сам, то обязательно обзавелся б шикарным, дорогим портсигаром и личной карманной пепельницей. |
| Поиск |