Противопредисловие
Скачать 0.57 Mb.
|
| АЛЕКСЕЙ С. НИЛОГОВ Сплошной ressentiment (тенью странника). Глава «Я. Прочитал. Хайдеггера!» Противопредисловие Возвысь же ПОХОТИ1 их к беспределью! Нашли на них чуму и орды мора, дабы на ложе, нежась от позора, мир от любви погиб со всей постелью! Р. М. Рильке <36: 141> «Я настаиваю на том, чтобы наконец перестали смешивать философских работников и вообще людей науки с философами, – чтобы именно здесь строго воздавалось «каждому своё» и чтобы на долю первых не приходилось слишком много, а на долю последних – слишком мало. Для воспитания истинного философа, быть может, необходимо, чтобы и сам он стоял некогда на всех тех ступенях, на которых остаются и должны оставаться его слуги, научные работники философии; быть может, он и сам должен быть критиком и скептиком, и догматиком, и историком, и, сверх того, поэтом и собирателем, и путешественником, и отгадчиком загадок, и моралистом, и прорицателем, и «свободомыслящим», и почти всем, чтобы пройти весь круг человеческих ценностей и разного рода чувств ценности, чтобы иметь возможность смотреть различными глазами с различной совестью с высоты во всякую даль, из глубины во всякую высь, из угла во всякий простор. Но всё это только предусловия его задачи; сама же задача требует кое-чего другого – она требует, чтобы он создавал ценности. Упомянутым философским работникам следует, по благородному почину Канта и Гегеля, прочно установить и втиснуть в формулы огромный наличный состав оценок – т. е. былого установления ценностей, создания ценностей, оценок, господствующих нынче и с некоторого времени называемых «истинами», – всё равно, будет ли это в области логической, или политической (моральной), или художественной. Этим исследователям надлежит сделать ясным, доступным обсуждению, удобопонятным, сподручным всё случившееся и оценённое, надлежит сократить всё длинное, даже само «время», и одолеть всё прошедшее: это колоссальная и в высшей степени удивительная задача, служение которой может удовлетворить всякую утончённую гордость, всякую упорную волю. Подлинные же философы суть повелители и законодатели; они говорят: «так до=лжно быть!», они-то и определяют «куда?» и «зачем?» человека и при этом распоряжаются подготовительной работой всех философских работников, всех победителей прошлого, – они простирают творческую руку в будущее, и всё, что есть и было, становится для них при этом средством, орудием, мо-лотом. Их «познавание» есть созидание, их созидание есть законодательство, их воля к истине есть воля к власти. – Есть ли нынче такие философы? Были ли уже= такие философы? Не должны ли быть такие философы?.. Мне всё более и более кажется, что философ, как необходимый человек завтрашнего и послезавтрашнего дня, во все времена находился и должен был находиться в разладе со своим «сегодня»: его врагом был всегда сегодняшний идеал. До сих пор все эти выдающиеся споспешествователи человечества, которых называют философами, и которые редко чувствовали себя любителями мудрости, а скорее неприятными безумцами и опасными вопросительными знаками, – находили свою задачу, свою суровую, непреднамеренную, неустранимую задачу, а в конце концов и величие её в том, чтобы быть злой совестью своего времени. Приставляя, подобно вивисекторам, нож к груди современных им добродетелей, они выдавали то, что было их собственной тайной: желание узнать новое величие человека, новый, ещё не изведанный путь к его возвеличению. Каждый раз они открывали, сколько лицемерия, лени, несдержанности и распущенности, сколько лжи скрывается под самым уважаемым типом современной нравственности, сколько добродетелей уже= отжило свой век; каждый раз они говорили: «мы должны идти туда, где вы нынче меньше всего можете чувствовать себя дома». Принимая во внимание мир «современных идей», могущих загнать каждого в какой-нибудь угол, в какую-нибудь «специальность», философ, если бы теперь могли быть философы, был бы вынужден отнести величие человека, понятие «величия» именно к его широте и разносторонности, к его цельности в многообразии: он даже определил бы ценность и ранг человека, сообразно тому, как велико количество и разнообразие того, что он может нести и взять на себя, – как далеко может простираться его ответственность. Современный вкус и добродетель ослабляют и разжижают волю, ничто не является до такой степени сообразным времени, как слабость воли: стало быть, в идеале философа в состав понятия «величия» должна входить именно сила воли, суровость и способность к продолжительной решимости, на том же основании, как обратное учение и идеал робкой, самоотверженной, кроткой, бескорыстной человечности подходили к противоположному по характеру веку, к такому, который, подобно шестнадцатому столетию, страдал от запружённой энергии воли, от свирепого потока и бурных волн эгоизма. Во времена Сократа среди людей, поголовно заражённых УСТАЛОСТЬЮ1 инстинкта, среди консервативных старых афинян, которые давали волю своим чувствам – «к счастью», по их словам, на деле же к удовольствиям – и у которых всё ещё не сходили с уст старые великолепные слова, хотя их жизнь уже= давно не давала им права на это, – тогда для величия души, быть может, была нужна ирония, та сократовская злобная уверенность старого врача и плебея, который беспощадно вонзался в собственное ТЕЛО1 так же, как в ТЕЛО1 и сердце «знатных», – вонзался взором, довольно ясно говорив-шим: «не притворяйтесь предо мной! Здесь – мы равны!». Напротив, нынче, когда в Европе одно лишь стадное животное достигает почёта и раздаёт по-чести, когда «равенство прав» легко может обернуться равенством в беспра-вии, т. е. всеобщим враждебным отношением ко всему редкому, властному, привилегированному, к высшему человеку, к высшей душе, к высшей обязанности, к высшей ответственности, к творческому избытку мощи и властности, – нынче в состав понятия «величия» входят знатность, желание жить для себя, способность быть отличным от прочих, самостоятельность, необходимость жить на свой страх и риск; и философ выдаст кое-что из собственного идеала, если выставит правило: «самый великий тот, кто может быть самым одиноким, самым скрытным, самым непохожим на всех, – человек, стоящий по ту сторону добра и зла, господин своих добродетелей, обладатель огромного запаса воли; вот что должно называться величием: способность отличаться такой же разносторонностью, как и цельностью, такой же широтой, как и полнотой». Но спрошу ещё раз: возможно ли нынче – величие? Научиться понимать, что такое философ, трудно оттого, что этому нельзя выучить: это нужно «знать» из опыта – или нужно иметь гордость не знать этого. Однако в наши дни все говорят о вещах, относительно которых не могут иметь никакого опыта, а это главным образом и хуже всего отзывается на философах и состояниях философии: очень немногие знают их, имеют право их знать, все же популярные мнения о них ложны. Так, например, истинно философская совместность смелой, необузданной гениальности, которая мчится presto, и диалектической строгости и необходимости, не делающей ни одного ложного шага, не известна по собственному опыту большинству мыслителей и учёных, отчего и кажется невероятной, если кто-нибудь заговорит с ними на этот счёт. Они представляют себе всякую необходимость в виде нужды, в виде мучительного подчинения и принуждения, и само мышление считается ими за нечто медленное, томительное, почти что за тяжёлый труд, и довольно часто за труд, «достойный пота благородных людей», – а вовсе не за нечто лёгкое, божественное и близко родственное танцу, резвости! «Мыслить» и «относиться серьёзно» к делу, «понимать с трудом» – эти вещи для них имеют общую связь: только в таком виде и «переживали» они это явление. – У художников в данном случае уже= более тонкое чутьё: им слишком хорошо известно, что как раз тогда, когда они уже= ничего не делают «произвольно», а всё по необходимости, их чувство свободы, утончённости, полновластия, творческой композиции, распорядка, воплощения в образы достигает своей вершины, – словом, что тогда необходимость и «свобода воли» составляют у них одно. Наконец, существует градация душевных состояний, которым соответствует градация проблем; и высшие проблемы беспощадно отталкивают каждого, кто осмелится приблизиться к ним, не будучи предназначен для решения их величием и мощью своих духовных сил. Какая польза от того, что проворные всезнайки или неловкие бравые механики и эмпирики, как это часто случается нынче, приближаются к ним со своим плебейским честолюбием и как бы ломятся в эту «святая святых»! По таким коврам никогда не смеют ступать грубые ноги: это уже= предусмотрено изначальным законом вещей; для этих назойников двери остаются закрытыми, хотя бы они бились в них головами и размозжили себе головы! Для всякого высшего света нужно быть рождённым; говоря яснее, нужно быть зачатым для него: право на философию – если брать это слово в обширном смысле – можно иметь только благодаря своему происхождению – предки, «кровь» имеют решающее значение также и здесь. Многие поколения должны предварительно работать для возникновения философа; каждая из его добродетелей должна приобретаться, культивироваться, переходить из рода и род и воплощаться в нём порознь, – и сюда относится не только смелое, лёгкое и плавное течение его мыслей, но прежде всего готовность к огромной ответственности, величие царственного взгляда, чувство своей оторванности от толпы, её обязанностей и добродетелей, благосклонное охранение и защита того, чего не понимают и на что клевещут, – будь это Бог, будь это дьявол, – склонность и привычка к великой справедливости, искусство повелевания, широта воли, спокойное око, которое редко удивляется, редко устремляет свой взор к небу, редко любит… Ф. В. Ницше <26: 169-174> 1 Мой ученик Хайдеггер. 6 февраля 2004 года. Онтологический тупик континента языка (тавро «по преимуществу языковой философ»; по преимуществу по преимуществу: умолчальник опустошённого места сущего); и-наконец – почему-бытие (безотносительно к генезису и сорванцовому компромату что и как). (Слишком технического чтения: деконструкция терпежа.) Всё равно отрицательный опыт (ничего, кроме способа есть или быть воспринимаемым; иначе – порочный круг из оснований  невозможности дальше, исключая привязку на вычитательные смыслы). Невозможность круга в доказательстве из-чего-? Дискурс вне языка о-чём-? Контрабанда уловок для-чего-? Отступление порочными кругами к-чему-? Вовремя отыграть-ся (искомое воспрошание: получение грифа под феномен: (бытие за разностью сущего, временности и интересных историй)). Отсюда – и известное языковое домовладельство бытием, и хронологическое старшинство языка над всяким способом сущего и несущего в прида-чу. Тщеславие в упряжке с молодостью (лелеемая зернистость: (метод изыскания небытия (наверняка – противоположение как, а, следовательно, путём что и почему в презумпции с Богом))). Мы бы сказали: формально-обратный (редкостный в изъятии «(“содержания”)» отсутствия, вторично-феноменальный). Пресловутая не-родовость бытия как сущего (о чём не может идти и речи: об онтологической предпосылке содержания при попустительстве из центра языка (таким образом, удаётся забаррикадировать любую подневольную пери-ферию истины рассудочной инстанции дрейфом центров в угоду функциональной интенциональности)). 2 Неуклюжий Хайдеггер. Сладость поражения современникам (всё ново в сумраке веков, готов поклясться провиденью, мой взор по-прежнему готов ловить лампады отраженья). Обыгрывание стиля (волюнтаристская номинация (рядоположенное заимствование из Шестова: искушение науки в качестве идеального незнания жизни)). Количество женщин, сподобленных оплодотворению (: себя-так-(са-мо-по-себе)-кажущее (как придётся) суть феномены феноменологии). Бремя абсурда: (не-труд в само=м прочтении: рас-пущенная возможность поскользнуться (патент на имплицитные формы слов, как-то: своеобразностное)). Испадение (абсолютная случайность в фазе актуализации зародышевого основания по точке отсчёта от стены, разделя-ющей ми=ровое (априорностное) вещей в себе от ми=рового (апостериорностного) Dasein (протенциальное)). Выбор последствий (вечный двигатель «ничтожения» (рассмотрим механизмы): (соблазняя между строк, а также: ног, бёдер и ягодиц (о последнем будет сказано не по-зже факта удачи, об этом – вся впереди-жизнь))). N-сшибка: (но: и способ не есть искомое бытие, но лишь форма, предшествующая (далее – стоп-!) подразумеваемому основанию содержания). Затронутость в бытии; (без-обиняков-когитальное-есть: (условие негативизма)) существую и всё–тут (!); гипотетический вариант слепой обрати-мости есть (наличие в буфере пограничности до и после небытия). Разделить радость (досуговое производное от дружбы людей). Доопределяемые языком понятия (фундаментальная, или пошлая, онтология); словно-кажущее-ся-по-себе и словно-кажущее-ся-по-себе-ся. Онтическая/онтологическая (какая-разница) фальсификация бытия: (попробовать усомниться в обратном тупике эротематики). Обсценный ресурс философствования (забой герменевтического метода (в том-то и дело: дактилоскопия феномена (в общем, разомкнули круг, составленный из пунктирной линии))). Эксклюзивно-повторитель-ный этап (опять же: о-чём-бытие-вообще (то есть до языка, до человека, до жизни, до материи (по поводу чего нельзя спросить, о чём в-чём))). Статусность объект-объектного взаимодействия (третье звено асимметричности: обоснование симметрии асимметричности, в равной степени не прояснённой для условий принятия рядоположенных местопребываний). 3 Гнобить и непременно науку! Контуженное отпоцелуенное лицо высмаркивается попутному ветру, зиппергирует, отсасывается в полный рост. Раковая стойка напротив груды философического дерьма сродни первому оплодотворению самки (так и волочит у-навозить-ся посередине за-вшивленного лобка, содрать за-спермленную кожу и заткнуть ею пахучий рот той, что притворилась в тенетах оргазма и не просится уйти домой). На грани акта затеваешь авантюру с самим собой – вы-драчиваешь на= руку содержимое желёз и рас-тираешь-ся вместе с партнёром; увлажняешь-мочой-опресня-ешь-слюной и сызнова массируешь раздавшиеся ТЕЛЕСА. Но вот доносятся первые стоны, из-под потных отяжелевших ног (готовых защемить сполна по уровень яиц) учащается пульс, всасывается в кровь. Вставляешь до хрипоты в губах, методично, вызывающе, почти топорно. Новый прилив сил – и новые порции слизи поддаются впрыскиванию. Дыхание пещеристых ТЕЛ играет ритмами раз-задоривших-ся спазмов. К-о-н-ч-а-ю–сь. Пора под-мыть-ся. 4 Dasein сознания. Отказ от субстанциональности бытия подменой временностью, а также в ничто разомкнутой темпоральностью (пропаганда вопроса о забвении, повлекшая к демонстрации предельно-родовой субъективности рас-понимания себя из серединности шлейфа). Просмотренное в связи с наличностью закона достато-чного основания (буквальное), за фундированностью коего пребывает не столько невозможность обуздаться в выборе самого= себя или пройти мимо, сколько трансцендентное присутствию любому вот, которое (трансцендентное-за-ближайшим-вот) бессильно склонить к сознательному вирулентному умолчанию. Бабский у-дел: (над-сме- хать-ся) последним на руках у поверженного раба чести и дисциплины. Онтическая бесконечность до себя и утвердительно после (поскольку сомнительно осуществить какой-либо выбор); влюбляя/влюбляясь, всякий раз оставляешь женщин с их вдовьим носом (коэффициент лжи под маской истины: УСТАЛЫЙ запах изо рта, поникшие волосы ног, ниже – окровавленные заусеницы). Теснины (филологии) (философии); начинаем рас-понимать (изводить максимально общее основание, с которого невосполнимо спихнуть место). Удержание «помимо» (прерогатива дополнительности: (даже не хочется плакать) расстояния произвола (разрыв до знакомства с учителями и наставниками)). Баста! |
Добавить документ в свой блог или на сайт
