До небес не достучатьсяМне всегда было интересно, почему большинство людей любит вокзалы или аэропорты… возможно, им кажется, что, оставляя позади старые квартиры и изжившие себя связи, забывая альбомы с фотографиями и стопки счетов, они ставят точку в конце предложения – и открывают новую главу своей жизни. И даже отправляясь на пару недель в Альпы, они почему-то верят, что таможенный контроль – это та граница¸ тот Рубикон, преодолев который, они освободятся от прошлого. Как будто можно стать другим человеком, пройдя через турникеты!
С крытой веранды маленького кафе я уже несколько часов наблюдаю за теми, кто приезжает на вокзал. Семьи с чемоданами, в которых они, кажется, везут все, что набралось у них в шкафах за последние двадцать лет, одиночки и пары, путешествующие почти налегке, со спортивным инвентарем или путеводителями, деловые мужчины и, гораздо реже, женщины – в дорогих костюмах, с сумками для ноутбуков… те, кто встречает и те, кто провожает, и даже те, кто просто заглянул сюда, чтобы прикоснуться к этому ощущению –
перехода, освобождения, отрыва – не только от города, с которым ты давным-давно слился в единое целое, но и от самого себя… и едва ли не каждое лицо говорит об одном и том же – у кого-то это крошечный отблеск надежды, затаившейся в глубине глаз, у кого-то – те самые диккенсовские "большие ожидания"… на что? На перемены? На второй шанс? Как будто хоть один из них действительно сумеет что-то поменять в своей жизни! Что-то более серьезное, чем выбор, заказать чай или кофе… как будто хоть один из них сможет сказать судьбе: тебя нет.
Ты будешь смеяться, но я, пожалуй, завидую им. Может быть, они и не властны изменить судьбу, но у них есть то, чего нет у меня – отсутствие страха. Или, если хочешь, отсутствие того знания, от которого я уже не смогу так просто отмахнуться. А я…
Я уже несколько часов тяну время в этом кафе, у которого даже названия нет, пью бурду, почему-то именуемую в меню "двойной эспрессо" и пишу тебе. И когда все слова закончатся, мне не останется ничего другого, как расплатиться, перекинуть через плечо легкую спортивную сумку – мой единственный багаж, и тоже пересечь эту грань – врата из стекла и металла вместо смарагда и сердолика, а затем архангела с металлоискателем.
Но пока я еще не поставил точку, у меня есть все время этого мира, чтобы писать тебе - впервые… а ведь ты прислала мне столько писем! Да, да, я совершенно уверен, что пишу именно женщине, хотя ты не сделала ни одного намека на то, кем являешься на самом деле. Все, что у меня есть – одна безликая "Л" в подписи, и мне остается только гадать, скрывается ли за ней загадочная Лигейя или Линора Эдгара По – или что-то совсем простое – Лора, Линда, Лили?.. И твой почерк – ровные, округлые, слишком аккуратные буквы на дорогой почтовой бумаге. Ах да, еще едва ощутимый запах ландыша, такой старомодный – и такой нежный… впрочем, не исключаю, что я просто придумал его себе, вспомнив о Diorissimo – эти духи любила когда-то мать.
Первое письмо от тебя я получил осенью 2001 года; стоял ноябрь, но было почти по-летнему тепло. Я возвращался после очередного и, как обычно, бессмысленного собеседования – похоже, ни редакторы, ни журналисты этому забытому Богом городку были совершенно не нужны – а писатели-неудачники тем более. Я вытащил твое письмо из почтового ящика вместе с ворохом брошюр по трудоустройству, счетов и бесплатных газет, и лишь поднявшись в крохотную квартирку в мансарде, заметил его – узкий конверт без марок и обратного адреса – на нем стояло только мое имя, аккуратно выведенное рукою ученицы пансионата или школьной учительницы…
"Даниэлю Камерону"Даниэль, а не Дэниэл – именно так, на французский манер, звала меня только мать. Но я уже столько лет не слышал ее голоса, что почти поверил, что этого никогда и не было.
Возможно, дело в каком-то шестом чувстве, но я с самого начала ощутил, что это не реклама ближайшего магазина одежды и не очередной отказ от издателя... Впрочем, издатели обычно не утруждали себя и просто не перезванивали. Я взял канцелярский нож, аккуратно вскрыл конверт и достал сложенный пополам лист тонкой бумаги.
"Даниэль, вечером 11 ноября не забудь одеться теплее, будет снегопад".Л.Я несколько раз перечитал написанное, пытаясь найти за словами какой-то другой, более глубокий смысл. Что это – чей-то странный розыгрыш? Если так, то с какой целью? У меня и знакомых-то здесь толком не было – я перебрался в Мирквуд всего пару месяцев назад; а тем, кто знал меня в прошлой жизни, до сих пор не отправил своего нового адреса. Да и кому, в конце концов, могло быть известно, что как раз сегодня я решил не проводить вечер с бутылкой пива перед стареньким телевизором, а выбраться в городской парк?
Утром передавали, что погода будет ясной и теплой, заморозков еще неделю-полторы не ожидалось. И даже дожди – самая обыкновенная погода для этих мест – должны были обойти город стороной. И уж точно ни слова о снегопаде!
Я порвал письмо и, захватив тетрадь, в которой начал новый рассказ, вышел на улицу. Парк располагался в старой части города, в нескольких кварталах от дома, в котором я снимал квартиру. Я решил идти пешком – торопиться мне было некуда... Да и погода стояла чудная. Надо ли говорить, что через несколько часов парк превратился в царство Снежной королевы, а я, добравшись, наконец, домой, провалялся несколько дней с простудой, несмотря на глинтвейн и горячую ванну?..
Твое следующее письмо пришло через несколько месяцев – когда я вытащил его из ящика, проверяя почту с утра, руки почему-то дрожали. Кажется, тогда я и почувствовал впервые запах ландышей, который впитала тонкая дорогая бумага.
"Даниэль, в 6 вечера 9 февраля загляни в Галерею современного искусства".Л.Естественно, и речи не было о том, чтобы не пойти. Сам того не желая, я уже включился в эту игру. Я провел весь день в ожидании, и чуть ли не за час до назначенного времени был в галерее. Посетителей почти не было – часы школьных экскурсий прошли, и только несколько студентов бродили по залам, тихонько переговариваясь и замирая то у одного, то у другого экспоната. Я не обращал практически никакого внимания на экспозицию, размышляя, зачем я принял правила игры, которых не понимаю. Зачем пришел сюда, если понятия не имею, кого – или что – я должен искать в этих стенах? Неужели я настолько разочарован в своей жизни, что готов ухватиться за самую призрачную возможность что-либо изменить?.. На какую-то секунду я даже подумал, что это моя мать, наконец-то вспомнившая о том, что у нее есть сын… но она могла бы просто написать мне e-mail. Да и представить ее, зачем-то сочиняющую подобную головоломку, я не мог при всем желании. Значит, тут что-то совсем другое, а запах и обращение – это либо случайное совпадение, либо уловка, чтобы привлечь мое внимание. Что, надо признаться, автору письма удалось.
- Похоже, Вас просто заворожили эти скульптуры… – чуть хрипловатый, мальчишеский голос оторвал меня от моих размышлений.
Она стояла в паре шагов от меня – невысокая, худощавая девчонка лет двадцати с короткими темными волосами и чуть раскосыми ореховыми глазами… Красивой я бы ее не назвал, но что-то в ней определенно было. Я перевел взгляд на скульптуры, о которых она спросила – оказывается, я уставился на гипсовые фигуры, облаченные в струящиеся одежды, с нимбами вокруг лбов и крыльями за спиной. Похоже, скульптор думал изобразить ангелов, но хищные, звериные когти, пробивающаяся сквозь разрывы в коже шерсть или чешуя, взрезающие позвоночник каркасы вторых – кожистых – крыльев, по-моему, не совсем вписывались в канон.
- Если честно, я вообще ничего не понимаю в современном искусстве. Что скульптор хотел сказать этими фигурами, как Вы думаете? – я улыбнулся ей.
- Возможно, то, что в каждом из нас переплетено животное и небесное? И что даже в самой чистой душе скрывается свой Ад? А мы сами и понятия не имеем, какого цвета наши крылья…
- А также то, что в каждой хорошенькой девушке прячется демоница?
Она рассмеялась, и ее лукавые глаза убедили меня, что я не ошибаюсь.
- Слушайте, может, плюнем на весь этот постмодерн и просто выпьем по чашечке кофе?
Ее звали Эвелин, но она всегда представлялась Лин. Ей было двадцать два, она училась на искусствоведа, а по вечерам подрабатывала официанткой в одном из тех дорогих и элитных клубов, в которые можно прийти разве что по приглашению… Я никогда не спрашивал у нее, какие еще услуги – помимо напитков и блюд, которые она разносила – она оказывает, но денег, которые она зарабатывала там, с лихвой хватало и на обучение в университете, и на оплату небольшой уютной квартиры в центре.
Через несколько дней я перевез свои вещи (пару коробок с книгами и тетрадями – я предпочитал писать по старинке, от руки – и не слишком вместительную сумку с одеждой) к ней.
Ни в тот день, когда мы впервые сидели в маленьком открытом кафе на набережной, ни позже я так и не рассказал Лин, почему оказался тогда в галерее. Возможно, мне было просто-напросто стыдно признаваться, что у наших отношений была какая-то мистико-романтическая подоплека. Мне не хотелось гадать, случай ли нас свел – или это было то, что называют судьбой? Я боялся даже мыслями – не говоря уже о словах – покачнуть то хрупкое ощущение счастья, на которое была так скупа моя судьба… и со страхом ждал новых писем. Хотя, если уж быть честным, ни одно из них не причинило мне вреда, наоборот!.. Наверное, меня пугало то, что кто-то вообще был способен тянуть за эти ниточки.
Какое-то время я подозревал, что Лин и есть та самая "Л", но очень скоро понял, что ее голова была занята чем угодно, кроме мистификаций и тайн. Да и мелкие неровные буквы, которыми она оставляла мне записки на зеркалах и строчила списки покупок, не имели ничего общего со строгим почерком моей таинственной адресантки.
Как-то Лин вернулась с учебы с пачкой писем – у нее была масса друзей по переписке, и мы получали разноцветные конверты на все праздники, которые только существовали, а стены квартиры, где мы жили, как под обоями, были скрыты за фотографиями и открытками.
- Ничего себе, для тебя сегодня тоже есть письмо, – она бросила мне на колени узкий белый конверт. Первой мыслью было выбросить его, но я прекрасно знал, что не сделаю этого.
"Даниэль, 6 марта до семи вечера позвони по этому телефону ***".Л.Я поставил чай и подогрел ужин, подождал, пока Лин упорхнет вместе с подружкой пробежаться по магазинам перед работой и, наконец, поднял трубку.
Кто ждет моего звонка на другом конце провода? Она? Та, которая, наконец, расскажет, для чего все это было нужно?.. Какой у нее может быть голос? Вероятно, холодный и отстраненный – такой же, как и ее письма – белый цвет бумаги и черный цвет чернил. Ни одного яркого пятна. Ни одного восклицательного знака.
Я набрал номер. Пара гудков. И голос – низкий, мужской, богатый оттенками… и еще – едва заметный акцент, который я не смог распознать.
- Издательство "Этернитас", слушаю.
Я уже думал положить трубку, извинившись, но все же решился:
- Добрый вечер, мое имя Дэниэл Камерон…
- Ммм, Камерон, Камерон… не припомню… Вы присылали резюме?
- Нет, я…
- Так Вы по поводу вакансии редактора или нет?
Через два дня меня взяли в только что открывшееся крошечное издательство, которым управлял Михаэль Беляков – то ли русский, то ли украинский эмигрант. Издательство "Этернитас" в основном занималось псевдопсихологической и эзотерической тематикой; в мои обязанности входило отбирать присланные тексты, продумывать концепции серий и сборников, договариваться с авторами, верстальщиками и художниками – с последними мне помогала Лин, среди друзей которой оказалось немало отличных иллюстраторов. Работая на издательство, я получил возможность выпустить, пусть и небольшим тиражом, несколько своих вещей, которыена удивление неплохо расходились и даже получили ряд положительных отзывов в прессе.
Письма от "Л" стали приходить регулярно. В них встречались и совсем несерьезные предупреждения – что-то вроде дождя, под который мы могли попасть, выбравшись на пикник, или адреса распродажи, где я умудрился практически за бесценок приобрести пару антикварных вещиц в подарок для Лин. Но были и другие – например, совет не брать билеты на 11-е марта в Мадрид, а выбрать другое место для отпуска. В тот день на "Estación de Atocha", станции, на которую мы должны были приехать, был совершен страшный теракт.
Я привык получать весточки от моего ангела-хранителя почти каждую неделю, а подчас и чаще – и знать, что кто-то там, наверху, помнит обо мне. Я уже давно перестал мучить себя мыслями, почему этот ангел (я, конечно, не исключал, что у него есть звериные когти и чешуя) приставлен именно ко мне, когда вокруг постоянно кто-то попадает то под дождь, то под потерявший управление, свихнувшийся грузовик. Я, кажется, даже почти поверил, что чем-то отличаюсь от других, что я был выбран кем-то – то ли из-за моих романов (которые, если уж быть до конца честным, не принесли в этот мир ничего нового), то ли из-за того, что мать бросила моего отца, когда мне было семь, сбежав с каким-то австралийцем – и за все эти годы не написала мне ни единой строчки. А, может, просто звезды в моей натальной карте выстроились каким-то редким образом, откуда мне знать! Но по одной из этих причин, а может быть, и без причин вовсе, ты продолжала писать мне, моя загадочная Л., и я чувствовал, как твои крылья заботливо укрывают всю мою жизнь… возможно, единственный из всего человеческого рода, я мог позволить себе эту невероятную роскошь – жить без страха. Потому что ты оберегала меня не только от серьезных ударов судьбы, но даже и от случайных толчков.
И все же я никогда не мог унять дрожи, вскрывая твое очередное письмо.
Это было 17 декабря – прошло больше пяти лет с тех пор, как я достал из почтового ящика твое первое послание. Как и в тот памятный вечер, снег вновь укутал город: он стер все краски и приглушил звуки, превратив знакомые улочки в волшебное королевство тишины, света и теней. Таким Мирквуд нравился мне гораздо больше – мне хотелось думать, что он выбелил не только улицы, но и души. Конечно же, все было гораздо прозаичнее – просто первый снег, выпавший после туманной и дождливой осени, пусть и ненадолго, но все же заставил детей смеяться, а взрослых хотя бы изредка улыбаться друг другу.
Когда мы с Лин вернулись с прогулки, меня ждало твое письмо. Пальцы так замерзли, что я долго не мог вскрыть конверт. Наконец я развернул сложенный лист – и строки расплылись перед глазами. Лин о чем-то спросила, но я никак не мог сосредоточиться и понять смысл знакомых слов. Я только смотрел на нее, совершенно оглушенный, а в голове все крутилось – до чего же она красива – особенно сейчас, с горящими после морозного воздуха щеками и растрепавшимися волосами.
- Что там, плохие новости? От кого письмо?
Я ответил что-то невпопад, извинился и ушел в кабинет, закрыв за собой дверь. Мне нужно было подумать… через несколько минут я понял, что все еще сжимаю письмо в руке.
- Дэни, кто тебе написал? – крикнула Лин из-за двери.
"Кто написал?.." Если бы я знал. Я отдал бы все за это знание. Впрочем, это уже не имело никакого значения.
"Даниэль, больше писем не будет".Л.Вот, собственно, и все. Осталось только добавить, что первые дни Лин пыталась то уговорить меня открыть дверь – мягко, как разговаривают с ребенком, то била в нее кулаками на нее и кричала, как сумасшедшая, то тихо плакала. Потом она перестала обращаться ко мне вовсе, и я сквозь какой-то морок, из которого никак не мог выбраться, слышал, как она хлопает дверями шкафов и передвигает какие-то вещи. 23 декабря в квартире повисла тишина. Когда я, наконец, заставил себя выйти из комнаты, на зеркале была приклеена записка – сколько раз она оставляла мне такие же?.. Лин писала, что уезжает с каким-то из своих богемных дружков в путешествие по Южной Америке: "Нам обоим надо развеяться и подумать о наших отношениях". Скорее всего, она даже не догадывалась, что написала мне почти слово в слово то же, что и моя мать когда-то.
Еще неделю назад я не мог даже представить, как это – существовать без нее. Мне казалось, что вся моя жизнь держится на этих отношениях. И рухни оно, у меня не останется ничего. А сейчас мне почему-то было все равно. Как будто сердце мое остановилось раньше.
Я снова и снова перечитывал твои письма – я сохранил их все до единого, кроме того, первого, которое я бездумно выбросил, решив, что это чья-то дурацкая шутка. Я пытался найти в этих скупых строчках ответ, почему же ты писала мне. И почему перестала. В чем я провинился перед тобой?
Я вновь и вновь спускался к почтовому ящику, с трудом перебарывая ужас и желание броситься вверх по лестнице, запереть дверь и больше никогда не выходить. Так и Адам, вероятно, тайком возвращался к вратам Рая, чтобы проверить, не смилостивился ли Он и не приоткрыл ли их снова?..
Я не мог оставаться в этой квартире, потому что она принадлежала Лин, а, значит, и тому миру, который уже отошел в прошлое, как бы мне не хотелось верить, что все еще можно исправить. Но мертвому нечего дать живым, разве что боль. Однако заставить себя выйти я тоже не мог, хотя мои вещи давно были собраны. Я, как чертов кот Шредингера, находился где-то между жизнью и смертью, не решаясь сделать, наконец, выбор. И вроде бы крышку моей коробки никто не запирал, но мне в голову лезли тысячи вариантов смерти, один страшнее другого, и я не знал, какой из них ждет меня за углом – ведь твои крылья больше не простирались надо мной. Как будто твердая почва под ногами обернулась зыбучими песками; как будто весь мир сузился до одной-единственной крошечной комнаты, где было так трудно дышать.
В конце концов, я все же решился, вызвал такси (бедняга-араб, думаю, ему было неуютно рядом с бледным, неопрятным мужчиной, непрерывно читающим одну и ту же молитву) и добрался до городского вокзала. Я подошел к расписанию поездов, но, так и не решившись назвать кассиру какой-либо пункт назначения – набор букв, лишенных всяческого смысла, зашел в ближайшее кафе, чтобы зачем-то написать тебе.
Как будто тебе есть дело до человека, потерявшего свой путь. До того, у которого ты отобрала его собственную судьбу – попасть под снег, не найти работу, разбить только что купленную машину, поссориться с девушкой, опоздав в ресторан и, в конце концов, погибнуть в теракте на далеком вокзале. Да нет же, не было бы никакой машины, потому что я не устроился бы на работу в издательство, не было бы отпуска в Испании и того самого вокзала – и моей Лин, моей любимой Лин не было бы, если бы не ты! Жизнь могла бы пойти совсем иными путями, о которых и я не подозреваю. Но ты зачем-то подарила мне все это – вместе с верой в то, что мне ничего в этой жизни не угрожает! Что кому-то там, на облаке, не безразлична жизнь жалкой букашки – Дэниэла Кэмерона, Даниэля, как звала меня моя мать, так гордившаяся своей французской кровью.
Мне казалось, у всего этого обязана быть какая-то цель. Черт тебя подери, возможно, я должен был понять твои намеки, раскусить, что каждое твое письмо – это некий код, частичка головоломки. Но я так ничего и не понял! А может, я просто-напросто пытаюсь придать хоть какой-либо смысл тому, у чего смысла никогда и не было? Человеку вообще свойственно пытаться навязать сюжет (сколько их там было всего у старины Борхеса – четыре?) своей бессюжетной и бессмысленной жизни. Мне приходит на память фильм, который мы как-то смотрели вместе с Лин – его герои оказались запертыми в тюрьме, состоящей из множества комнат, многие из которых были смертельными ловушками. В этой западне оказались и мужчины, и женщины, и взрослые, и подростки. Это были не преступники, которых посадили туда в наказание за преступления, а самые обыкновенные люди, такие, как Лин, как я. Так неужели получается, что все, происходящее с нами, настолько же лишено смысла, насколько и попытки героев понять, за что кто-то запер их там и подверг испытаниям? Абсолютно не важно, разгадаешь ты загадку или нет, все равно единственным результатом будет смерть. Или выходом – это уж как посмотреть. Все, что могли герои этого фильма – постараться хоть ненадолго оттянуть этот итог.
Одно время я думал, что надо мной ставят какой-то социальный эксперимент, но даже если это и так, кто станет объяснять лабораторной мыши, для чего она вновь и вновь пробегает по лабиринту? И уж тем более, ее не будут ставить в известность, какой был получен результат – ее просто бросят в клетку к остальным мышам. Возможно, другой объект ваших исследований в эту самую минуту вскрывает узкий белый конверт.
А мне осталось только расплатиться за кофе, подхватить свою сумку и купить в кассе билет в любую точку этого мира, потому что ее координаты не имеют больше никакого значения. Возможно, стоило бы просто поставить точку, благо все декорации для трагической концовки имеются – перрон, рельсы и проносящиеся из точки А в точку Б поезда. Но я всегда старался избегать пафосных финалов. А потому все, что я могу себе позволить – это тихо сойти со сцены и вновь присоединиться к массовке – ко всем тем людям, которые понятия не имеют, что ждет их за следующим повтором, но зачем-то продолжают бежать и бежать по своему лабиринту, считая, что у них есть какой-то свободный выбор.
Ах да, еще нужно не забыть отправить тебе это письмо; на конверте не будет адреса, лишь первая буква имени. Впрочем, какое это имеет значение, когда дело касается ангелов?..
