Учебное пособие для вузов

Глава 1. ГЕНЕЗИС НАУКИ

Процесс вызревания научно-теоретического созна­ния связывается нами с серией концептуальных рево­люций, обусловивших последовательность переходов от мифа к логосу, от логоса к преднауке и от преднауки к науке.

Решающими условиями этого перехода — факто­рами, осуществившими прорыв мифо-поэтического сознания и объективно способствовавшими образова­нию зачатков структур, приведших к последующему расцвету рациональной мысли, были:

— отказ от «оборотнической логики» мифа, препят­ствующей оформлению столь фундаментальных принципов научной идеологии, как непротиво­речивость, универсальность, инвариантность и т. п. Известно, что основу отношений к действи­тельности народов, находящихся на низших ста­диях развития интеллекта, образует чувственная наглядность, исключающая возможность офор­мления картины номологически самодостаточ­ной, внутренне связанной, самотождественной действительности. В частности, представители племени аранта типологизируют мир, используя оппозицию «вижу— не вижу», которая, как нетрудно видеть, обусловливает его самонетож-дественность. Самонетождественность мира в такого рода сознании предопределена своеоб­разной дупликацией миров, вытекающей из способности человека мыслить предмет в качестве существующего помимо «видимого» еще и в «невидимом» мире. Подобна этому и система типологизаций мира, принятая в рамках мифа. Мифологическое сознание отождествляет предмет с образом, данностью предме­та человеку, в зависимости от его рецепций заставляя «оборачиваться» предмет, претерпевать чуждые ему метаморфозы. Поэтому в уме носителя мифологичес­кого сознания, которое на ранних стадиях филогенеза также наличествует у ребенка, все сливается в единое целое, все трансформируется во все, в нем не прово­дится границы между реальным и нереальным, объек­тивным и субъективным, подлинным и мнимым — все этому уму «представляется разрозненным, случайным и, пожалуй, только возможным и действительным, а никак не необходимым»¹. Отсюда следует, что разло­жение и объективный отказ от «оборотнической логи­ки» мифа, причины которого мы ввиду обширности вопроса оставляем за пределами работы, явился вели­чайшей революцией в мышлении, утвердившей карти­ну «нераздваивающейся», «инвариантной» и т. п., т. е. в зависимости от свойств человеческой психики не испытывающей произвольные превращения-бифурка­ции действительности;


— замена духовно-личностного отношения к дей­ствительности объектно-субстанциальным. Разрушение мифологического тождества чело­века и действительности, имевшее итогом эман­сипацию последней, привело к становлению «объектной идеологии». Существенным являет­ся то, что действительность в ее рамках предста­ла уже не как духовный, но как вещный объект, самодостаточное внесубъективное образование, независимое от «зигзагов» чувств и сознания и подлежащее в силу этого объективному рассмот­рению. Утверждение этой идеологии незамедли­тельно способствовало возникновению много­численных максимально приближенных к нау­ке по своему познавательному статусу конст­рукций. Таковы, к примеру, разветвленные тео-гонические системы, которые в отличие от мифологических систем не непосредственно чувственны — эстематичны, а опосредованно дискурсивны — ноэматичны. Они содержат в себе уже некий ингредиент научности, сказыва­ющийся хотя бы в предполагаемых ими прин­ципах рационального конструирования мира «из него самого», а не из перцепций индивида; — формирование естественного истолкования со­бытий. Под этим понимается качественный сдвиг в познавательном процессе, который происходит под давлением требования апелли­ровать не просто к любым надсубъективным основаниям в ходе категоризации явлений дей­ствительности, а исключительно к природным, вещественным, органическим и т. п. основани­ям. Существо этого сдвига наглядно иллюстри­руется примером трансформации принципов истолкования событий в рамках тео- и космо­гонии. Анализ факторов «гонии» в одном и дру­гом случае показывает динамику семантических ресурсов, которая подчиняется закону последо­вательной замены всего сверхприродного, не­естественного, реально неудостоверяемого и т. п. на противоположное (природное, есте­ственное и т. п.). В связи с этим нельзя не коснуться такого важного момента, как становление причинно-следственной ти-пологизации явлений действительности. Мифологичес­кое сознание, основанное на непосредственной про­екции человеческих чувств, страстей, переживаний на действительность, очевидной анимизации мира, при­бегало к типологии «причина-значение». Иного и не могло быть, т. к. всякое событие, будучи одухотворено, представлялось не как естественное, а как символизи­рующее нечто в отношении к воспринимающему; оно рассматривалось как знак чего-то им обозначаемого, за ним скрытого, которое каким-то образом взаимосвя­зано с субъектом восприятия. На этом фоне склады­вался своеобразный символический параллелизм эмо­ций и событий с неизменными спутниками — «оборот-нической логикой» и отождествлением мысли и дей­ствительности. Однако постепенный отход от одного и другого, о чем говорилось выше, одновременно разру­шал основу для типологии «причина-значение». В самом деле, если действительность независима от субъектив­ных аффектов, если субъективное и объективное не тождественны, то «основание» явлений действительно­сти следует искать не в субъекте, а в ней самой. Одно­временно идея самодостаточности действительности навязывала вопрос о механизме ее внутренней органи­зованности, целостности, связанности, что при учете перехода к истолкованию действительности через есте­ственные факторы привело к оформлению причинно-следственной тииологизации явлений, которая выступа­ет краеугольным камнем научного интеллекта.

Резюмируя, отметим: наиболее отдаленными пред­посылками становления науки из донаучного сознания являются:

• 
  упразднение мифологической логики абсурда, представляющей обобщение правил категори­зации действительности на основе типологии «причина— значение». Поскольку в соответ­ствии с этой типологией некоторое событие А расценивалось не в качестве самотождествен­ного {А — А), но в качестве символизирующего некое другое событие [АеВ, где «е» — знак эк­вивалентности), устанавливалась своеобразная логика абсурда, утверждающая обязательность многозначности. Совершенно ясно, что разру­шение этой логики и переход к традиционной логике с законами тождества, непротиворечия и исключенного третьего являлись минималь­ным условием возникновения науки;
  
• 
  оформление таких способов познания, которые, опираясь на дискурсивные рациональные ком­плексы и основания, конституируют элементы объектного мышления, ориентированного на получение знания об объективном сущем.
  

От лотоса к пренауке

Переход от логоса к преднауке ассоциируется нами с формированием рецептурно-эмпирического, утили­тарно-технологического знания, функционирующего как система индуктивных генерализаций и технических навыков. В историческом времени этот гносеологичес­кий процесс совпадает с функционированием древне­восточной культуры.

1. Необходимо признать, что наиболее развитая по тем временам (до VI в. до н. э.) в аграрном, ремеслен­ном, военном, торговом отношении восточная цивили­зация (Египет, Месопотамия, Индия, Китай) выработа­ла определенные знания.

Разливы рек, необходимость количественных оце­нок затопленных площадей земли стимулировали раз­витие геометрии, активная торговля, ремесленная, строительная деятельность обусловливали разработку приемов вычисления, счета; морское дело, отправле­ние культов способствовали становлению «звездной науки» и т. д. Таким образом, восточная цивилизация располагала знаниями, которые накапливались, храни­лись, передавались от поколений к поколениям, что позволяло им оптимально организовывать деятель­ность. Однако, как отмечалось, факт наличия некото­рого знания сам по себе не конституирует науку. На­уку определяет целенаправленная деятельность по выработке, производству нового знания. Имела ли место такого рода деятельность на Древнем Востоке?

Знания в самом точном смысле вырабатывались здесь путем популярных индуктивных обобщений не­посредственного практического опыта и циркулирова­ли в социуме по принципу наследственного професси­онализма: а) передача знаний внутри семьи в ходе усво­ения ребенком деятельностных навыков старших; б) передача знаний, которые квалифицируются как иду­щие от бога— покровителя данной профессии, в рам­ках профессионального объединения людей (цех, кас­та), в ходе их саморасширения. Процессы изменения знания протекали на Древнем Востоке стихийно; отсут­ствовала критико-рефлексивная деятельность по оцен­ке генезиса знаний — принятие знаний осуществлялось на бездоказательной пассивной основе путем «насиль­ственного» включения человека в социальную деятель­ность по профессиональному признаку; отсутствовала интенция на фальсификацию, критическое обновление наличного знания; знание функционировало как набор готовых рецептов деятельности, что вытекало из его уз­коутилитарного, практико-технологического характера.

2. 
   Особенностью древневосточной науки является отсутствие фундаментальности. Наука, как указывалось, представляет не деятельность по выработке рецептур-но-технологических схем, рекомендаций, а самодостаточ­ную деятельность по анализу, разработке теоретических вопросов — «познание ради познания». Древневосточная же наука ориентирована на решение прикладных задач. Даже астрономия, казалось бы, не практическое заня­тие, в Вавилоне функционировала как прикладное искус­ство, обслуживавшее либо культовую (времена жерт­воприношений привязаны к периодичности небесных явлений — фазы Луны и т. п.), либо астрологическую (вы­явление благоприятных и неблагоприятных условий для отправления текущей политики и т. д.) деятельность. В то время как, скажем, в Древней Греции астрономия пони­малась не как техника вычисления, а как теоретическая наука об устройстве Вселенной в целом.
   
3. 
   Древневосточная наука в полном смысле слова не была рациональной. Причины этого во многом оп­ределялись характером социально-политического уст­ройства древневосточных стран. В Китае, например, жесткая стратификация общества, отсутствие демок­ратии, равенства всех перед единым гражданским законом и т. п. приводило к «естественной иерархии» людей, где выделялись наместники неба (правители), совершенные мужи («благородные» — родовая арис­тократия, государственная бюрократия), родовые об­щинники (простолюдины). В странах же Ближнего Во­стока формами государственности были либо откровен­ная деспотия, либо иерократия, которые означали отсутствие демократических институтов.
   

Антидемократизм в общественной жизни не мог не отразиться на жизни интеллектуальной, которая так­же была антидемократичной. Пальма первенства, пра­во решающего голоса, предпочтение отдавались не рациональной аргументации и интерсубъективному доказательству (впрочем, как таковые они и не могли сложиться на таком социальном фоне), а общественно­му авторитету, в соответствии с чем правым оказывал­ся не свободный гражданин, отстаивающий истину с позиций наличия оснований, а наследственный арис­тократ, власть имущий. Отсутствие предпосылок обще­значимого обоснования, доказательства знания (при­чиной этого являлись «профессионально-именные» правила подключения человека к социальной деятель­ности, антидемократизм общественного устройства), с одной стороны, и принятые в древневосточном обще­стве механизмы аккумуляции, трансляции знания — с другой, в конечном счете приводили к его фетишиза­ции. Субъектами знания, или людьми, которые в силу-своего социального статуса репрезентировали «уче­ность», были жрецы, высвобожденные из материаль­ного производства и имевшие достаточный образова­тельный ценз для интеллектуальных занятий. Знание же, хотя и имеющее эмпирико-практический генезис, оставаясь рационально необоснованным, пребывая в лоне эзотеричной жреческой науки, освященной боже­ственным именем, превращалось в предмет поклоне­ния, таинство. Так отсутствие демократии, обусловлен­ная этим жреческая монополия на науку определили на Древнем Востоке ее нерациональный, догмати­ческий характер, в сущности превратив науку в раз­новидность полумистического, сакрального занятия, священнодейство.

4. Решение задач «применительно к случаю», вы­полнение вычислений, носящих частный нетеорети­ческий характер, лишало древневосточную науку си­стематичности. Успехи древневосточной мысли, как указывалось, были значительными. Древние матема­тики Египта, Вавилона умели решать задачи на «урав­нение первой и второй степени, на равенство и подо­бие треугольников, на арифметическую и геомет­рическую прогрессию, на определение площадей треугольников и четырехугольников, объема паралле­лепипедов»,¹ им также были известны формулы объе­ма цилиндра, конуса, пирамиды, усеченной пирами­ды и т. п. У вавилонян имели хождение таблицы умно­жения, обратных величин, квадратов, кубов, решений уравнений типа х³ + х² = N и т. п.

Однако никаких доказательств, обосновывающих применение того или иного приема, необходимость вычислять требуемые величины именно так, а не ина­че, в древневавилонских текстах нет.

Внимание древневосточных ученых концентриро­валось на частной практической задаче, от которой не перебрасывался мост к теоретическому рассмотрению предмета в общем виде. Поскольку поиск, ориентиро­ванный на нахождение практических рецептов, «как поступать в ситуации данного рода», не предполагал выделение универсальных доказательств, основания для соответствующих решений были профессиональ­ной тайной, приближая науку к магическому действу. Например, не ясно возникновение правила о «квадра­те шестнадцати девятых, который, согласно одному папирусу восемнадцатой династии, представляет отно­шение окружности к диаметру»².

Кроме того, отсутствие доказательного рассмотре­ния предмета в общем виде лишало возможности вы­вести необходимую о нем информацию, к примеру, о свойствах тех же геометрических фигур. Вероятно, поэтому восточные ученые, писцы вынуждены руко­водствоваться громоздкими таблицами (коэффициен­тов и т. п.), позволявших облегчить разрешение той или иной конкретной задачи на непроанализированный типичный случай.


¹ Лурье С.Я. Архимед. М.-Л., 1945. С. 3.

² Метод в науках. СПб., 1911. С. 8.

Следовательно, если исходить из того, что каждый из признаков гносеологического эталона науки необ­ходим, а их совокупность достаточна для специфика­ции науки как элемента надстройки, особого типа ра­циональности, можно утверждать, что наука в этом понимании не сложилась на Древнем Востоке. По­скольку, хотя мы и крайне мало знаем о древневосточ­ной культуре, не вызывает сомнений принципиальная несовместимость свойств обнаруживаемой здесь науки с эталонными. Иначе говоря, древневосточная культу­ра, древневосточное сознание еще не вырабатывало таких способов познания, которые опираются на дис­курсивные рассуждения, а не на рецепты, догмы или прорицания, предполагают демократизм в обсуждении вопросов, осуществляют дискуссии с позиций силы рациональных оснований, а не с позиций силы соци­альных и теологических предрассудков, признают га­рантом истины обоснование, а не откровение.

С учетом этого наше итоговое оценочное сужде­ние таково: тот исторический тип познавательной деятельности (и знания), который сложился на Древ­нем Востоке, соответствует донаучной стадии развития интеллекта и научным еще не является.