ЯПОНСКАЯ АЙВА
Иногда я думаю, что всех сочинила, а на самом деле никого на свете не было – ни Маши-простокваши, ни старпома Бугаева, ни ледокола «Владивосток», который давно отправлен на гвозди, ни Капитана, ни меня и даже – страшно сказать – Казимировой и Ласточкиной. Но стоит только выскочить в магазин (как назло, не сильно расчесавшись), как обязательно встретишь кого-нибудь из персонажей. Они будут стоять на остановке, как стоял там однажды похожий на гуся второй радист, или менять колесо у машины, как Капитан, или катить коляску, как Простокваша, когда я окликнула её – привет-привет, ты как?; ну а с Ласточкиной мы вообще ходили друг к другу за всякой ерундой, потому что жили через дорогу, и она реалистичностью своего существования опровергала мои постоянные опасения, что нас с ней нет; правда потом мы переехали, Ласточкину я стала видеть реже, а опасаться своего в этом мире отсутствия – чаще. Но как раз тогда рядом с нами поселилась Казимирова, и моё мирозданье снова встало на обе ноги.
Пойти на дело мы собирались еще в апреле. Нет, если совсем честно, то и раньше. Просто зимой выкопать актинидию и багульник у нас вряд ли бы получилось, съездить в апреле как-то не вышло, а весь май мы откладывали с выходных на выходные, пока однажды с утра не снялись совершенно спонтанно, не покидали лопаты в багажник и не поехали на Океанскую - в моё бывшее имение, участок из-под которого я продала после пожара какому-то воротиле. Воротила купил у меня землю в качестве консервы под предстоящее строительство коттеджа. Он сделал это не торгуясь, и я помню, как меня тут же обняла ласковая жаба, зашептавшая нежно и горячо: "Надо было на пять тыщ больше просить".
План был такой: если участок всё еще необитаем, выкопать дикоросы, которые я в свое время притащила туда из леса. На сбор довольно неплохой коллекции дикоросов у меня ушли 3 осени, с тех пор прошло 6 лет, и всё, конечно, повырастало: самое то.
Я была уверена, что участок до сих пор пуст. Осенью мне сообщали, что консерва пока еще не вскрыта.
На самом деле ехать туда мне не хотелось. Все называемые мной причины служили отговоркой, потому что сформулировать настоящую причину мне было страшно. Я боялась, приехав туда, обнаружить запущенным соседский участок. Тот, который принадлежал Ильинишне. Когда мы виделись с ней последний раз, ей было 78.
С апреля Ветеринар стал говорить о поездке на Океанскую едва ли ни каждый день, но в мой единоличный спор между «ехать» и «не ехать» внезапно включилась вязкая субстанция по имени «совесть», которая взялась утверждать, что брать чужое - нехорошо. Я быстренько взяла её сторону и сдалась только тогда, когда Ветеринар купил на рынке шестилетнюю актинидию за какие-то совершенно невменяемые деньги.
- На Океанской у меня было полно актинидии, - сказала я.
Я много чего посадила там в свое время. Настолько много, что разложенное заднее сиденье нашего Куба не решило бы проблемы, если бы не «бы». Разумеется, мы не собирались выкорчевывать посаженные мною абрикосы, сливы и вишни; но багульник, актинидию и лимонник я была бы не прочь вернуть в статус своей собственности. Ирисы, травка «хоста» и пионы шли к этому комплекту нагрузкой, о которой мне было приятно помечтать, но совесть всякий раз вмешивалась в мечты, и я, немного с нею поскандалив, в итоге согласилась остановиться на актинидии. Возможно, даже без багульника.
Пока мы ехали по лесной дороге, ведущей к бывшему моему имению, я думала всякое. Например, вот такое: "Ну надо же". Видимо, в глубине мозга я не верила, что снова когда-нибудь соберусь приехать на то место, где меня когда-то трагически не стало.
Ничего не изменилось с тех пор. Те же запахи, те же звуки, те же тени от тех же кедров. Ничего не - но мы проскочили мимо моего бывшего участка, потому что я его не узнала. Там, где у меня были яблоня-красавица и слива-заглядение, вырос трёхэтажный дом красного кирпича.
Мы загнали машину к соседям-корейцам и пошли смотреть на чудище чудное. Дом, которого осенью не было даже в виде фундамента, глядел на нас свысока и одновременно - настороженно. Рядом с домом стоял небольшой зеленый экскаватор. Людей не было. Никем не пойманные за фалды, мы ступили на бывшую мою землю. Ни одного посаженного мной дерева: весь мой сад теперь представлял собой голую площадку, на которой кое-где исхитрились прорасти одуванчики. Старый дуб, который рос у меня за домом и каждую осень кидался жёлудями в его крышу, тоже исчез. Лишь по бокам, вдоль забора, уцелели смородина и жимолость. Жимолость здорово выросла - я вкапывала в землю тридцатисантиметровые палочки, а теперь это были кусты в человеческий рост.
Ни актинидий, ни багульника, ни лимонника. Ни-че-го. Строительная площадка с жимолостью по краям. Я смотрела на всё это и чувствовала, как меня покидает последняя капля совести. Той самой, которая шипела на меня сквозь зубы, всякими способами убеждая меня, что, раз я не хочу удостовериться в смерти Ильинишны, то нечего пытаться подобрать упавшие с воза артефакты.
Оказывается, совесть уходит из организма через затылок - в этот момент затылку делается прохладно и немножко щекотно.
Я первая шагнула к машине за лопатой, потому что увидела под перекрестьем железобетонных блоков остатки хосты и, во-вторых, убедилась в наличии идеального порядка на соседском участке: ни пяди прозябающего без зелени пространства. Кроме самой Ильинишны, никто бы не стал рассаживать чеснок по клубничным грядкам с такой миллиметровой точностью.
Мы выкопали хосту и пару корней ирисов.
Устыдившаяся совесть болталась где-то возле экскаватора. Из-за неё мы опоздали на месяц. В апреле еще был жив багульник.
Про багульник и прочее сказала Ильинишна. Та самая Ильинишна, которая в "Секаторе" досадливо бросала кошачьи какашки на мою клубнику. Встречи с собственными полоумными персонажами намекают на то, что и всё авторское бытие – его собственное сочинение. Впрочем, так оно и есть. Или нет. Не знаю.
Я окликнула Ильинишну, пытаясь быстренько посчитать в уме, сколько же ей лет, если в 2000-м было 78. Считаю я медленно. Ильинишна, во всяком случае, узнала меня быстрей.
- Лора, - сказала она, - а вы и не изменились совсем. Какими судьбами?
И вопросительно глянула на Ветеринара.
- Это мой муж, - сказала я.
На лице Ильинишны отразилась борьба воспоминания и сомнений. Было видно, как ей хочется сказать, что муж, в отличие от меня, изменился очень сильно.
- Новый, - уточнила я.
Тут я тоже глянула на Ветеринара и почувствовала, что он хочет высказаться насчёт своей новизны, которая в его глазах, безусловно, таковой уже не являлась. Но Ильинишна, переведя взгляд на меня, задала вопрос:
- А старый где ж?
Я представила, как всю оставшуюся жизнь таскаюсь повсюду с двумя мужьями. С новым - потому что он мне нравится сам по себе, а старый будет со мною, чтоб не спрашивали, куда он делся.
- Развелись, - сказала я.
- Ааа, вооон оно что, - обрадовалась Ильинишна: так-то понятнее.
А я смотрела на Ильинишну и пыталась уловить за хвост тот странный, не умещающийся в мозгу факт, что - вот, я стою, смотрю на Ильинишну, вижу её, разговариваю с ней, а рядом со мной стоит человек из другой повести. Мы с Ильинишной - обе из моего прошлого, которое я привыкла считать вымыслом, а Ветеринар - из моего настоящего, которое я прямо сейчас сочиняю на ходу. Но моё прошлое и моё недописанное настоящее - две плоскости с единственной точкой пересечения: мной. А поскольку других точек нет, то - по идее - ни Ветеринар не должен видеть Ильинишну, ни она его; между тем, они друг друга прекрасно осязали, доказательством чему служит подаренный Ветеринару бадан - Ильинишна выкопала его на моих глазах, выкопала специально для того, чтоб подарить моему мужу (новому), который спросил, не знает ли она, где тут в лесу поблизости есть корень, ему сильно хочется посадить бадан у себя, потому что у него такие прекрасные листья и цветёт он совершенно замечательно.
- Какая приятная бабулька, - сказал мне Ветеринар шепотом, пока Ильинишна выкапывала презент, - это она была приведением?
- Она, - шепотом ответила я, - она еще потом с Пушкиным отказалась бухать.
- Ну правильно, - сказал Ветеринар, - как бы она косая домой с дачи приехала.
И опять почва не ушла из-под моих ног. Правда, на этот раз хотя бы качнулась.
- Лора, - крикнула Ильинишна, - ("ваша кошка мне котят принесла прям в ящик с опилками" - но нет) Айву японскую возьмёте у меня? Вон побеги пошли, копните там парочку!
Японская айва у меня раньше была. Ильинишна тогда сказала мне выкопать у нее два куста, они прекрасно у меня прижились, и - в последний мой год там - успели дать плоды. Как раз на том месте, где росла моя айва, теперь стоял зеленый экскаватор.
- Почему они всё тут сокрушили? - зачем-то спросила я.
- Воду искали, - ответила Ильинишна.
Уточнять я не стала. Реальность стекала с моих пальцев, как сок переспевшего манго.
Я выкопала два побега японской айвы.
- Заезжайте еще, - сказала Ильинишна вслух.
- Мы больше никогда не увидимся, - сказали её глаза.
- Осенью, - сказала вслух я.
- Не увидимся, - этого я вслух не говорила. И так ясно.
Собственно, это и всё; мы сели в машину и уехали.
Мы были там еще раз, спустя 2 года. На месте деревянного дачного домика Ильинишны мрачно высился коттедж с псевдорыцарскими башенками. Я его не сочиняла. Я на такое не способна.
Ильинишны больше не было. Но она была, и это совершенно точно.
Во всяком случае, у меня в саду растёт её японская айва. Два куста.
* * *
|
