Скачать 1.1 Mb.
|
ОТРАЖЕНИЕ ПОЭЗИИ ЛЕРМОНТОВА В СТИХАХ КОНСТАНТИНА ВАСИЛЬЕВА Сергей Кормилов (Москва) К.В. Васильев (1955—2001), орнитолог по образованию, живший преимущественно в поселке Борисоглебском Ростовского района Ярославской области, в своих стихах и эссе обнаруживал весьма неплохое знакомство с русской и мировой литературой. Отечественной поэзии он придавал огромное значение — не только культурное, но и общественное. Так, в эссе «Маргиналии. Заметки маргинала (конспект), или Трактат о злобе» он писал: «...Во мраке “застоя” мы перекликались именами Пушкина и Лермонтова, Блока и Есенина...».1 Реминисценции из всех названных поэтов, особенно из двух первых классиков нашей литературы, встречаются в его стихах. В миниатюре «Воспоминание» из сборника 1998 г. «Изюминки в тексте» Лермонтов упоминается первым и оказывается единственным русским среди перечисленных зарубежных поэтов: «Меня поили Лермонтов, и Лорка, / и Байрон, и Бодлер, и Гёльдерлин — / когда, чтобы купить бутылку горькой, / я относил их книги в магазин» (С. 151). Это подано как шутка, но в названном эссе позиция «маргинала» обосновывается вполне серьезно: «Библиотекарша мне с удивлением говорила, что наиболее активные и эрудированные читатели — пьяницы. Что непьющие вообще в библиотеку ни ногой...» (С. 298). По Васильеву, «благополучные “хозяева жизни” не спиваются. Они пьют для удовольствия; пьют, чтобы “оттянуться”, “расслабиться”. Маргиналы пьют, чтобы пить» (С. 297). И в качестве аргумента — авторитетное мнение со стороны: «Ле Карре: “в этой стране не надо особых причин, чтобы пить. На трезвую голову невозможно вынести того, что творится вокруг”» (С. 298). Лермонтов-человек в этом смысле предшественником К. Васильева не был: если и пил много, то от вина не пьянел (Блок и Есенин — другое дело). Однако Лермонтову-поэту никак не в меньшей степени, чем нашему современнику, было «невозможно вынести того, что творится вокруг». Лермонтовские реминисценции у К. Васильева бывают отчетливо выраженными (практически цитатами) и завуалированными; иногда допустимо только предполагать напоминание о Лермонтове. Бывает, что такие реминисценции сочетаются с пушкинскими. В «Избранном» 2003 г. первый случай подобного рода — стихотворение «Слова не западают в душу...» из сборника «Покров» (1994). Оно о том, что слова, уходя из души, замещаются пустотой. Финальная строфа: «И сам собой в пустую душу / тогда прольётся горний свет, / когда пройдут моря и сушу / слова, которых больше — нет» (С. 64). Отсылка к «Пророку» Пушкина («И, обходя моря и земли, / Глаголом жги <...>») бесспорна. Лермонтовский же «Пророк» является и продолжением, и опровержением пушкинского. В нем слова («глагол») Пророка оказываются потраченными впустую. Он теперь молчит, слов для людей у него «больше — нет». Н.Н. Пайков, не апеллируя к Васильеву, но используя использованный им вслед за Пушкиным эпитет «горний», характеризует Пророка Лермонтова как «не обретающего очевидных подтверждений торжества Божественной воли в актуальной реальности общественного бытия. Это выражение муки горнего посланника, Божьего пророка, не получившего от Господа благодати утверждения торжества Духа Святого <...>. Лирический герой Лермонтова <...> трагически угнетен мыслью, что только вне мира людей, только в гармонии природы (как непосредственного Божественного откровения) ему дано “рай постигнуть на земле и в небесах увидеть Бога”».2 В жизни К. Васильев верующим человеком не был, «когда женщина, с которой у него был роман, решила обманом окрестить его», он «наотрез отказался креститься».3 Но в стихах Васильева Бог присутствует (как и в стихах Фета, считавшегося убежденным атеистом4), а гармонию поэт находит, подобно Лермонтову, только в единении с природой, и, тоже как Лермонтов, далеко не всегда. Первое абсолютно бесспорное обращение Васильева-поэта к Лермонтову — 9-е стихотворение венка сонетов «Земные сны», вошедшего в тот же сборник юбилейного лермонтовского 1994 г. «Покров». Земля и небо — один из самых устойчивых мотивов творчества великого романтика.5 В первом катрене, содержащем также реминисценцию из шекспировского «Гамлета» (произведения, весьма важного и для Лермонтова), Васильев опровергает противопоставление Земли и Неба (для Лермонтова снятие противоречия между земным и небесным за немногими исключениями — в тех же «Пророке» и «Когда волнуется желтеющая нива...», в «Выхожу один я на дорогу...» — остается недостижимым идеалом).6 «Земля и Небо связаны одною / заботой, и печаль у них одна — / чтоб наши не распались времена, / над бездной пролетая роковою». Второй катрен и первый терцет почти целиком основаны на варьировании образности известнейших стихотворений Лермонтова «Парус», «Выхожу один я на дорогу...», «Ангел»: «Да, в буре есть пристанище покою» (прямой ответ на лермонтовское «Как будто»). «Освобождаюсь от земного сна / и слышу: говорит звезда с звездою...» Сам ключевой мотив венка сонетов — «земные сны» — в этом контексте ассоциируется с буквально вечным сном, чем-то средним между жизнью и смертью, из стихотворения «Выхожу один я на дорогу...» Далее у Васильева: «Вот отчего такая тишина. / Так вот откуда я пришел на Землю!» У современного поэта его «звездное» происхождение — конечно, символ, но прямо перекликающийся с буквальной верой Лермонтова в то, что души людей до их земного воплощения в телах существуют на небе, приносятся оттуда ангелами и после смерти ими же уносятся обратно (эта вера отразилась не только в «Ангеле» и второй — 1837 г. — «Молитве», но и в поэмах «Демон», «<Азраил>», «Ангел смерти», «Беглец»). Окончание первого терцета у Васильева: «Вот почему я звездный свет приемлю, / вот почему судьбы не жду иной!» Лермонтов звезды не просто «приемлет», они для него всегда — воплощение всего высокого, чистого и прекрасного, а для Пророка они и доступны в отличие от людей, от общества: «И звезды слушают меня, / Лучами радостно играя».7 У Васильева в данном случае — более решительное, чем у его великого предшественника, приятие мира как единства, хотя «звезды» он только «приемлет», а не возвеличивает; в этом и сказывается его большее сближение небесного и земного, снятие их противопоставления. А слова «судьбы не жду иной!», видимо, связаны с лермонтовскими, хотя и более приземленными: «Уж не жду от жизни ничего я, / И не жаль мне прошлого ничуть <...>» (1, 331). Последний терцет 9-го сонета венка напоминает не об известнейших, а о малоизвестном (что обычно Васильеву несвойственно) он писал все-таки не для филологов) стихотворении, раннего Лермонтова «Мой дом» (1830—1831): «Мой дом — Земля. Мой дом — сей свод небесный. / Мы все и с почвой, и с высокой бездной / судьбою — нитью связаны одной» (С. 79). Здесь К. Васильев идейно ближе всего к Лермонтову, поскольку «Мой дом» — «филос. медитация, не вполне обычная для его ранней лирики. Отзвуком филос. идей рус. и зап.-европ. просветителей (М.В. Ломоносов, Ж.Ж. Руссо) является мотив гармонии человека (поэта) и Вселенной («Мой дом везде, где есть небесный свод») и связанная с этим этич. концепция, сформулированная в 3-й строфе: «Есть чувство правды в сердце человека, / Святое вечности зерно: / Пространство без границ, теченье века / Объемлет в краткий миг оно»), а также редкая в поэзии Л. светлая тональность. Все это далеко от той романтич. традиции, к-рой обычно следовал юный Л. в разработке мотивов вечности и времени, земли и неба <...>» (ЛЭ, С. 283). Впрочем, как раз этической концепции в «космическом» цикле Васильева нет. Концовка 9-го сонета более или менее соотносится на с 3-й, а со 2-й строфой необычного лермонтовского стихотворения о символическом доме: «До самых звезд он кровлей досягает / И от одной стены к другой / Далекий путь, который измеряет / Жилец не взором, а душой» (1, 193). В целом же «Земные сны» гораздо менее оптимистичны, чем «Мой дом». Например, в 13-м сонете («Когда умру — тогда глаза открою...») сказано с отсылкой к трагедии Кальдерона: «Да, Жизнь есть Сон. Сбылись земные сны, / довольно сердце тешилось игрою» (С. 81). Стихотворение из двух четверостиший «Давно не выхожу я на дорогу...» из сборника 1995 г. «Ночная бабочка в огне» всё построено на полемике со столь важным для К. Васильева «умиротворенным» стихотворением русского классика: «Давно не выхожу я на дорогу, / а если выйду — тороплюсь назад. / Пустыня? — но она не внемлет Богу. / И звёзды меж собой не говорят. // А путь кремнистый — не выводит к Миру... / И стал я сух, и холоден, и груб — / не покидаю теплую квартиру, / и лишь в окошко вижу: срублен дуб» (С. 86). По сравнению с высокопоэтичным стилем лермонтовского шедевра стиль у Васильева подчеркнуто снижен, не исключена даже ассоциация с комическим перепевом пушкинских образов в песне В. Высоцкого (упоминаемого в эссе о «маргиналах» — С. 298) «Лукоморье»: «Порубили все дубы на гробы».8 Но, очевидно, присутствуют и гораздо более далекие и глубокие ассоциации. У Лермонтова дуб не обычный, а фантастический, вечнозеленый, что отражает заведомо несбыточную мечту поэта о преодолении земного разрушения и смерти.9 «Тема песни <...> связывается с тем особым лермонт. Эдемом, к-рому он присвоил имя “отрады”, с идеальной полнотой бытия, недостижимой в земных борениях, однако включающей в себя музыкально преображенные земные ценности (цветенье природы, женскую любовь). “Темный дуб” примыкает к той же цепи образов блаженства (ср. “завещание” Мцыри в финале поэмы)» (ЛЭ, С. 96). «Дуб — символ вечности, наводящий на размышления о бренности всего суетного и сиюминутного, — пишет Л.В. Рассказова. — Неслучайно и у В.А. Жуковского, и у А.С. Пушкина, и у М.Ю. Лермонтова дуб находится в контексте размышлений о жизни и смерти. <...> Семантика образа многослойна. Дуб — символ памяти, передаваемой от поколения к поколению и через поколение, к далеким потомкам. Важно отметить, что именно в таком значении — памятного знака — дуб упоминается в Библии».10 Исследовательница отсылает читателя к другим стихотворениям Лермонтова, в которых очень значим мотив памяти в потомках,11 и завершает свою статью словами: «Через дуб соединяются, то есть сливаются в единство вечный мир и мятежная душа человека. Дуб здесь не только соединяет и примиряет. Он залог того, что память о человеке не забыта и не затеряна в огромном мирозданьи, пока, вечно зеленея, склоняется и шумит над ним темный дуб».12 Но ничего этого нет у К. Васильева. Даже символ вечности у него уничтожен, срублен. Стихотворение «Давно не выхожу я на дорогу...» подтверждает вывод Е.А. Ермолина о том, что «Васильев крайне редко изменял драматическому и пессимистическому взгляду на окружающий мир». 13 Этому стихотворению в сборнике предшествует стихотворение «Когда кровавые князья...» с вероятными реминисценциями из пушкинских «Ариона» и «Друзьям» («Нет, я не льстец, когда царю...»). Но, несмотря на его политическое содержание, в данном контексте — допустимо предположить — строка «Куда вела меня стезя?» может вызвать ассоциацию и с тем же лермонтовским «Выхожу один я на дорогу...»: лирический герой, по сути, оказывается одиноким среди друзей, которые от него «иных путей и песен ждали» (С. 86). Однако в том же сборнике «Ночная бабочка в огне» все-таки есть бодрое стихотворение — с семью восклицательными знаками на шесть четверостиший — «Он даже знать не хочет пауз...» В первом, четвертом и шестом четверостишиях обыгран основной символический образ лермонтовского «Паруса», но море показано не в разных состояниях, а в одном — состоянии бури. Сначала тональность тревожная: «И мой, вдали белея, парус / стремится к бездне». В третьем четверостишии — косвенная полемика с Лермонтовым: у него «мачта гнется и скрыпит» (1, 241), у Васильева уже нет тревоги, так как «не порвётся там, где тонко: / надежны снасти!» (С. 88). Буря лишь воодушевляет лирического героя. «Усвоил я твои уроки, / морская ярость: / белеет парус одинокий, / белеет парус!» — таково четвертое четверостишие. Пятое — о бессилии ветра, а в последнем лермонтовский «луч солнца золотой» разрастается в безусловно символическое Небо (с большой буквы): «Как старый парус мой воспрянет! / О, верить мне бы: / Когда душа вот так устанет, / увидит — Небо!» (С. 89). Стихотворение не безусловно жизнерадостное («верить <...> бы» в наилучшее), но тональность его действительно на редкость бодрая. С известной долей натяжки перекличку с Лермонтовым можно усмотреть в сонете «Пускай я буду круглым дураком...» из сборника «Стихи високосного года» (1997). Оно о равнодушии к спасению души: «<...> чтоб спастись, не шевельну я пальцем. / Чтоб вознестись к небесным постояльцам? / Простите, но я с ними не знаком» (С. 131). Конечно, у Лермонтова нет подобного пренебрежения к ангелам, зато он в письме к М.А. Лопухиной от 2 сентября 1832 г., где, кстати, содержится отказ от формулы Кальдерона «жизнь есть сон», выражал сильное сомнение в том, что за гробом душа (без тела) сохранит свою человеческую индивидуальность (4, 324), а во втором стихотворении под названием «Смерть» («Оборвана цепь жизни молодой...», 1830—1831) заявлял, что там «будущего нет, / Ни прошлого, ни вечности, ни лет; / <...> ни ожиданий, ни страстей, / Ни горьких слез, ни славы, ни честей <...>» и «вспоминанье спит глубоким сном» (1, 189). В первой «Смерти» («Закат горит огнистой полосою...», 1830) поэт восклицал: «Мой дух утонет в бездне бесконечной!..» (1, 133). Отрицается возможность загробной встречи или взаимного узнавания людей в зрелых стихотворениях «Воздушный корабль» (1840), «Любовь мертвеца», «Они любили друг друга так долго и нежно...» (1841). В конце прозаической трагедии «Menschen und Leidenschaften» (1830) Юрий (во многом автобиографический персонаж), приняв яд, даже говорит Любови: «Друг мой! нет другого света... есть хаос... <...> прощай, мы никогда не увидимся... нет рая — нет ада...» (3, 157). Мцыри (послушник) в существовании рая не сомневается, но перед смертью объявляет монаху: «Увы! — за несколько минут / Между крутых и темных скал, / Где я в ребячестве играл, / Я б рай и вечность променял...» (2, 361). Поэтому, возможно, не без влияния Лермонтова, который, в принципе признавая великое преимущество неба перед землей, тем не менее, считал естественной привязанность человека именно к земле (например, в стихотворении начала 1830-х гг. «Земля и небо»: «Как землю нам больше небес не любить? / Нам небесное счастье темно <...>» — 1, 205), современный поэт завершил свой очередной сонет словами о том, что, отказываясь от бессмертия, душа обретает свою индивидуальность: «<...> душа моя зиме отозвалась, / земле отозвалась, к земле припала, / под пыткою бессмертьем — умерла, / испытанная гибелью — восстала... / пускай пропала, но себя нашла!» (С. 132). Вторая половина стихотворения «О жизни что могу сказать своей? — ...», напечатанного в альманахе «Ярославская лира» (1997), звучит так: «О, сколько было смеха, / сколько слёз, / и мёда сколько выпито, и яда! / Вся жизнь — игра, / и только смерть — всерьёз, — / её и репетировать не надо» (С. 140). Источник афоризма «Вся жизнь — игра» самоочевиден: опера Чайковского «Пиковая дама» («Что наша жизнь — игра!..»). Но, может быть, и здесь пушкинский контекст влечет за собой ассоциацию с Лермонтовым? Не удерживалась ли в подсознании либреттиста — брата композитора Модеста — фраза Казарина из «Маскерада»: «Что ни толкуй Волтер или Декарт — / Мир для меня — колода карт, / Жизнь — банк: рок мечет, я играю / И правила игры я к людям применяю» (3, 268)? И у Лермонтова, и у Чайковского речь идет о карточной игре, а у К. Васильева — о театральной. Но ведь «Маскерад» — произведение драматическое. Если Юрий в «Menschen und Leidenschaften» отравил себя, то Арбенин — жену, у Васильева же «и мёда сколько выпито, и яда!», причем мед пришел в его стихотворение едва ли не из эпиграфа к «Мцыри» («Вкушая, вкусих мало меда и се аз умираю» — 2, 343), здесь и тема смерти, а слово «яд» вообще относится у Лермонтова к числу достаточно частотных: 95 употреблений (наряду с такими словами, как «далеко», «Любовь» и «небесный», — ЛЭ, С. 764), из них 57 в стихах и 30 в драматургии (ЛЭ, С. 762). Вновь прямое обращение к лермонтовскому «Выхожу один я на дорогу...» —в сонете «Я выхожу из дома в темноту...» из сборника 1997 г. «Земные сонеты». Герой, как и у Лермонтова, идет куда-то ночью (но перед рассветом) один: «Я выхожу из дома в темноту, / но близится рассвет неудержимый. / Его встречать вдвоём когда-то шли мы, / теперь я по земле один иду». Лермонтовская любовная тема упрощена и приземлена, хотя земля здесь тоже не только почва под ногами, но и планета Земля, увиденная великим поэтом словно из космоса: «“Голубое сиянье” (любимый цвет Л.) сообщает земному пейзажу космич. широту и бытийственность, приобщает его к “пространствам синего эфира” (“Демон”) <...>» (ЛЭ, С. 96). Начало второго катрена у К. Васильева — также лермонтовское, с мотивом звезд, но гаснущих: «И вспыхивая гаснут на лету / все наши звёзды... и уже — незримы...» (С. 143). Дальше развивается собственно васильевский мотив костра и говорится о возвращении домой. Тема дома (в буквальном смысле) у Васильева важна, а у Лермонтова отсутствует. В стихотворении «В прошлом все мои измены...» (печатается в цикле стихов из трех сборников под общим заглавием «Зимняя ночь», 1999—2001) с темами любви, старения и опять-таки одиночества одна из строф — «Окруженный стен квадратом, / здесь я сам себе анатом. / Здесь же — внешняя броня: / стены давят на меня!» — напоминает лермонтовского «Пленного рыцаря» (1840): «В каменный панцырь я ныне закован, / Каменный шлем мою голову давит <...>. // Быстрое время — мой конь неизменный, / Шлема забрало — решетка бойницы, / Каменный панцырь — высокие стены <...>» (1, 294). Смерть должна послужить рыцарю избавлением. Окончание стихотворения К. Васильева лишено этого высокого пафоса, но речь идет, по-видимому, тоже о смерти: «Эти стены не защита, / ведь былое не забыто. / Что же будет? Во весь дух / пропоёт и мой петух...» (С. 200). Имеется в виду не утреннее, а ночное пение птицы, знаменующее конец «дня»-жизни. Несмотря на политическую тематику стихотворения «На ветру дрожит листва...» из сборника 2001 г. «Зимняя ночь» первая его строфа откровенно цитатно ориентирована на знаменитый перевод «Из Гёте»: «На ветру дрожит листва / и пылит дорога... / Кто бы мне сказал слова / “Отдохни немного”?» Однако лермонтовский отдых-смерть (ЛЭ, С. 183) Васильевым превращен в отстранение от ужасов политической жизни России: «Не дает покоя — жуть / русских революций, — / из-за них боюсь заснуть / и боюсь проснуться...» (С. 220). Темы жизненного пути и звезд либо их отсутствия представлены и на излете творчества К. В. Васильева. «Снова зимняя ночь. На земле тишина. / В небесах ни звезды — полнолунье». Так начинается одно из стихотворений того же итогового сборника. У Лермонтова «ночь тиха» (1, 331). Васильев добавляет к мотиву одиночества мотив недостаточности, бедности слов («Ну и пусть: доверяюсь я бедности слов / и — один выхожу на дорогу»), а также возвращения в пустую хибару (С. 231), уже известный. Теперь звезд нет. А в одном из стихотворений 1990-х гг., не вошедших в авторские сборники, они были, но друг с другом не разговаривали и не выступали в роли слушателей одинокого, изгнанного Пророка: «Эта жизнь на глубины скупа, / со звездой говорить — не судьба» (С. 253), — начинает стихотворение Васильев, больше не провозглашая своего звездного происхождения. Эволюция столь характерной для него темы14 может быть предметом специального рассмотрения. Здесь важно лишь подчеркнуть, что характернейшей звездная тема была и для Лермонтова. Реминисценции из его стихов позволяют сделать вывод о несомненном и чрезвычайно значительном лермонтовском влиянии на поэта, жившего среди нас еще недавно. Он, однако, всегда оригинален. В частности, его оригинальность обнаруживается в том, что он, порой прямо цитируя Лермонтова, при этом избегает повторять размер источника и другие элементы его стихотворной формы. Так, например, интересом к форме сонета К. Васильев обязан отнюдь не Лермонтову, у которого сонет всего один («Сонет», 1832). |
Отчет муниципального автономного учреждения культуры «Централизованная библиотечная система» Муниципальное автономное учреждение культуры «Централизованная библиотечная система» г. Пскова | План мероприятий библиотек муниципального учреждения культуры муниципального... «Централизованная библиотечная система города Краснодара» с 10 по 16 марта 2014 года | ||
План мероприятий библиотек муниципального учреждения культуры муниципального... «Централизованная библиотечная система города Краснодара» с 1 по 17 января 2014 года | План взаимодействия с библиотекой (2012 3013 учебный год) (Библиотека... Библиотека – филиал №22 Муниципального бюджетного учреждения культуры г. Иркутска «Централизованная библиотечная система» | ||
Положение об организации дополнительных платных услуг муниципального... «Заключения отдела тарифного регулирования по результатам проверки материалов для установления тарифов на дополнительные услуги,... | Обзор профессиональной периодики – 1 квартал 2013 года Предлагаем вашему вниманию обзор периодической печати, поступившей в 2012 начале 2013 годам в организационно-методический отдел Центральной... | ||
Протокол рассмотрения и оценки котировочных заявок по запросу котировок... Наименование – Муниципальное учреждение культуры «Централизованная библиотечная система г. Иркутска» (цбс г. Иркутска) | Протокол рассмотрения и оценки котировочных заявок по запросу котировок... Наименование – Муниципальное учреждение культуры «Централизованная библиотечная система г. Иркутска» (цбс г. Иркутска) | ||
Отчет о работе муниципального казённого учреждения культуры «Межпоселенческая централизованная библиотечная система Никольского муниципального района» | Информационный отчёт муниципального бюджетного учреждения культуры Муниципальное бюджетное учреждение культуры «Тарская централизованная библиотечная система» | ||
Обзор профессиональной периодики за 2 квартал 2013 года Жизнь библиотечного... Предлагаем вашему вниманию обзор периодической печати, поступившей в первой половине 2013 года в организационно-методический отдел... | Отчет о результатах деятельности Муниципального бюджетного учреждения культуры «Богородская районная централизованная библиотечная система Нижегородской области» | ||
Библиографический указатель литературы Москва, 2014г ... | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Муниципальное учреждение культуры Централизованная библиотечная система города Иванова | ||
Вяземская централизованная библиотечная система муниципального образования... Директор Смыслова Надежда Николаевна (Благодарность Министра культуры и массовых коммуникаций РФ 2007 год; Почетная грамота Российского... | Единая комиссия по размещению муниципального заказа управления культуры... Предмет запроса котировок: право заключения муниципального контракта на поставку книг для нужд муниципального бюджетного учреждения... |