Яков Шехтер Каббала и бесы предисловие
Скачать 3.23 Mb.
|
ЛЕВИНА ЖЕНИТЬБАРелигия – это система символов, которая порождает у человека, с помощью упорядочивающих его существование концепций, сильные всеохватывающие настроения и побуждения, облекая эти концепции ореолом действительности так, чтобы соответствующие настроения и побуждения выглядели возможно более реальными. Клиффорд Геерц – Лошадь не стесняется, когда опрокидывает телегу. Раввин замолк и внимательно посмотрел на Леву. Лева отвел взгляд и кивнул: понимаю – как не понять. Сравнение не отличалось особенной глубиной, единственная загвоздка состояла в том, что живую лошадь Лева видел всего несколько раз. В Минске, где он прожил безвыездно двадцать четыре года, лошадей давно не осталось – разве на ипподроме, но туда Лева не заглядывал по причине стойкого неприятия азартных игр. Впрочем, раввин – профессорский сын из Новосибирска – тоже вряд ли когда-нибудь видел, как лошадь опрокидывает телегу. Хотя в Израиль он приехал на двадцать лет раньше Левы и, возможно, в те годы лошадьми тут еще пользовались. Нет, скорее всего, он набрался таких выражений в своей ешиве. Преподавали в ней по старинке – без компьютера и диктофона, все ученики сидели в одном огромном зале и зубрили по книжкам, которыми пользовались еще их деды и прадеды. Шум в зале стоял невероятный, Лева привыкал к нему несколько месяцев, пока научился пропускать его мимо ушей, словно шум прибоя или шелест листьев. Преподаватели – старики с белоснежными бородами – будто соревновались друг с другом в долголетии. Младшему из них хорошо перевалило за семьдесят: видимо, более юные претенденты считались недостаточно зрелыми для великого дела обучения Торе. На фоне их седин резко выделялась черная, без единого серебряного волоска, борода Левиного раввина, допущенного в преподавательский состав за необычайные способности и прочие религиозные достоинства. Старики как один, учились еще при царе в ешивах Литвы, тогдашнем мировом центре преподавания Торы, и усвоили там особый стиль постижения Талмуда. Поэтому их ешиву до сих пор называли «литовской», хотя к нынешней Литве она не имела ни малейшего отношения. Возглавлял ешиву известный во всем еврейском мире мудрец, возраста которого никто не знал. Правда, в одной из бесед с учениками мудрец рассказал, как ему удалось отвертеться от мобилизации в русскую армию. Он был тогда еще совсем мальчишкой, безусым пареньком с длинными пейсами, и воевать с японцами не испытывал ни малейшего желания. Вот он-то, наверняка знал, какое выражение появляется на морде лошади, когда телега вместе с седоками валится в дорожную грязь. – В минуту гнева, – продолжил раввин, – женщина ненавидит мужа по-настоящему, до конца. А рассердить ее может очень многое, особенно если ей кажется, будто из-за причуд мужа она лишена возможности жить, как ей нравится, и детей воспитывать, как ей представляется правильным. Понимаешь? – Понимаю, – на этот раз Лева уже не отвел глаз. – Люди не меняются – запомни это. Легче выучить всю Тору наизусть, чем изменить одну черту характера. Потому выбирать нужно похожих на тебя, из тех, кто хочет вести такой же образ жизни. Не для тебя и не из-за тебя, ибо эти одолжения невозможно соблюдать всю жизнь, а ради себя самой. Нерелигиозная девушка, какой бы умницей она ни была и что бы ни обещала до свадьбы, спустя несколько лет вывернется из постромков и опрокинет без всякого стыда телегу семейной жизни. И это не покажется ей ни обидным, ни зазорным, а вполне естественным, нормальным шагом. Судьба у жены ешиботника непростая, не всякая женщина способна вынести тяжесть скудного быта и постоянное отсутствие мужа. Для этого нужно понимать, куда ведет путь и какую ношу несет каждый член семьи. Понимаешь? – Понимаю. – Злата – чудесная девушка – лучше тебе не найти. Ты пересмотрел уже достаточно кандидаток. Решайся. – Но я еще не видел ее. – Запиши телефон. Назначь встречу. И не тяни. Лева вздохнул, записал телефон, попрощался с раввином и вышел на улицу. Вокруг него заструился, затрепетал теплый зимний день. До первой свечки Хануки81 оставалось меньше недели, деревья в городском саду стояли зеленые, шурша промытыми недавним дождем листьями. По минскому ощущению, наступала весна, и Леве постоянно приходилось преодолевать дурное кипение, само собой возникающее в крови. До настоящей весны было еще далеко. Улица Нордау, уютная улочка в религиозном районе Реховота, круто уходила вверх, и пока Лева добрался до своего переулка, лоб под шляпой пробила испарина. Возвращаться в ешиву не хотелось, скоро обед, лучше перекусить дома, немного поспать и отдохнувшим вернуться к вечернему кругу занятий. Вообще, по-хорошему, надо было бы поселиться рядом с ешивой, чтоб меньше ходить, но мать, по минской привычке, хотела жить возле рынка. – Ты, с молодыми ножками, не рассыплешься, а мне сумки таскать каждые сто метров в тягость. Вот так Лева и оказался в «Ноам алихот», синагоге для простого люда, расположенной у самого рынка. Зато от его дома до двери в синагогу было ровно четыре минуты ходьбы, и это давало возможность поспать лишние полчаса в сладкие субботние утра. Мать еще не пришла с работы, доставать обед из холодильника пришлось самому. Из-за беседы с раввином Лева оказался дома непривычно рано, обычно к его приходу мать успевала все разогреть и поставить на стол. В свои неполные шестьдесят Беба была крепкой, подвижной женщиной, избыток энергии выплескивался через рот: мать говорила не останавливаясь, вполуха выслушивая ответ собеседника. Возможно, умение воспринимать человеческую речь, как фон, не вникая в смысл интонаций и слов, помогло Леве привыкнуть к шуму в ешиве. Уроженка небольшого местечка на Подолии, Беба прекрасно знала идиш и охотно затевала разговоры с работодательницами – домохозяйками Реховота. Часто беседа затягивалась, занимая куда больше времени, чем сама работа, плавно перетекая в посиделки на кухне за стаканом чая с домашним пирогом. Узнав, что сын домработницы учится в ешиве и заработок идет на его содержание, хозяйки щедро расплачивались и приглашали еще раз.82 Пока у Левиной мамы хватало сил на мытье полов и протирание пыли, он мог, ни о чем не думая, погружаться в хитросплетения талмудических споров. Поначалу такое положение казалось Леве несправедливым и даже унизительным: ведь он со своим дипломом инженера-электронщика мог найти хорошую работу и навсегда избавить мать от тяжелого труда. Но, с другой стороны, профессия инженера ему всегда не нравилась, да и в институт он поступил только из-за настойчивого требования мамы. – Ах, наши мамы! – говаривал раввин, – они еще помнят, что хороший ребенок должен много и хорошо учиться, но вот чему именно учиться – успели позабыть. Вернее – их заставили забыть. Славно, славно потрудилась советская власть! Впрочем, по специальности Лева не работал ни одной секунды: сразу после получения диплома они начали собираться в Израиль, а событие, произошедшее во время сборов, полностью переменило его настроения и планы. Как обычно, всё началось с денег. Лева с мамой жили очень скромно, если не сказать – бедно. Отец оставил их сразу после Левиного рождения и после нескольких лет неаккуратной выплаты алиментов исчез. Мама до пенсии проработала сестрой в реанимационном отделении городской больницы, и за эти годы в Минске набралось много благодарных ей пациентов. Руки у мамы были золотыми – впрочем, не только руки: рассказывали, будто больным становилось легче, когда она просто заходила в палату. На благодарности бывших подопечных Беба построила нехитрую схему выживания. Когда становилось совсем туго, она одалживала у одного из них приличную сумму, а перед сроком возврата долга просила такую же у другого пациента и возвращала первому. За полгода—год, откладывая понемногу, Беба собирала деньги, и цепь замыкалась. Однако очень скоро всё начиналось по новому кругу. Ночные дежурства, уколы на дому и прочие медицинские подработки с трудом удерживали бюджет на хилом плаву. Лева не работал ни одного дня в своей жизни – он только учился и отдыхал от учебы. Перед защитой дипломного проекта мама вышла на пенсию: тощую стопку рублей, еле перекрывающую оплату коммунальных услуг. В Минске – теперь уже столице самостоятельного государства – большинство заводов закрылись, а отпускать мальчика в джунгли мелких фирм и фирмешек мама не хотела. Выход оставался только один – бежать! Но прежде необходимо было вернуть долги, приодеться и подлечить зубы, ведь пломбы в Израиле стоят безумные деньги! Сумма на такое обустройство требовалась не очень большая, но взять ее было неоткуда. И в этот момент Леве приснился сон… Микроволновка щелкнула и выключилась. Старая печка (таймер не электронный, а еще механический) постоянно барахлит. Лева пробовал его чинить, да куда там – дешевая штамповка, все запрессовано и заплавлено, если менять, то весь блок, но тогда уже дешевле купить новую. Ладно, не страшно, можно еще раз повернуть ручку. Сосредоточенно прочитав благословение, Лева приступил к еде. Привычная, незамысловатая пища: хлеб с хумусом, соевые сосиски, авокадо, пара апельсинов на закуску. Из серии «бедный, но честный». Вернее – бедный, но праведный. Как написано о праведниках: «Хлеб с водой ешь, на земле спи, счастлив и хорошо тебе». Счастлив в этом мире, и хорошо в будущем. Меню, правда, более разнообразное, чем указанная в цитате трапеза, но по сравнению с изобилием обычной израильской семьи такой обед иначе, чем «хлеб и вода», не назовешь. Хотя, для точности сравнения, праведность тоже нужно сопоставлять с праведностью обычной израильской семьи. От этой мысли Лева улыбнулся. Н-да, нельзя же настолько занижать планку! Если уже измерять праведность, то хотя бы в масштабе религиозного района Реховота. Но тогда обед не тянет на «хлеб и воду». Тьфу! Семья Бебы вместе со всеми соседями погибла во время войны – обычная история подольского местечка. Небогатое имущество разграбили жители окрестных хуторов. Уцелел лишь громоздкий комод, сделанный Мендлом, братом Бебы, известным на всю округу столяром. В мае сорок первого года он прислал его Бебе в Минск, заплатив возчику немалые деньги. Беба так и не успела разобраться, почему он так поступил. Фотография дяди Мендла вместе с фотографиями маминых бабушки, дедушки, пяти сестер и двух братьев стояла за стеклом комода: единственное, что осталось от громадной семьи. Во сне Лева его узнал сразу; ребенком он часто разглядывал фотографии, и мама никогда не упускала случая рассказать какую-нибудь семейную историю. Ее послушать, так в этой маленькой деревеньке сосредоточились вся мудрость и все великолепие мира. Потом, оказавшись в местечке, Лева с удивлением разглядывал почерневшие от старости дома, крошечную площадь, низенькие холмы. Память и грусть – самые удивительные оптические приборы на свете. – Зайди в мою мастерскую, – сказал дядя Мендл, застыв в позе, навсегда зафиксированной фотографом, – в правой ножке верстака запрятаны шесть царских червонцев. Их должно хватить на выезд. Лева проснулся с ощущением, будто сон на сей раз не дурман, а секундный прорыв за границу иной реальности. Образование и опыт сопротивлялись: «Это чушь, чушь, – твердил голос разума, – наваждение, фата-моргана». Лева сходил в туалет, попил воды и вернулся в постель. Заснуть удалось не сразу, он долго ворочался, вспоминая слова дяди Мендла. Сон пришел только под утро, и тут же лицо дяди всплыло перед глазами Левы. – Зайди в мою мастерскую, – повторил дядя, – в правой ножке верстака запрятаны шесть царских червонцев. – Какая еще мастерская? – удивилась мама. – Он работал в сарае возле дома, что там сохранилось спустя пятьдесят лет? Лева не стал возражать. Но на следующую ночь сон повторился. – Зайди в мою мастерскую, – настаивал дядя, – в правой ножке верстака запрятаны шесть царских червонцев. Мама достала фотографию и долго рассматривала пожелтевший клочок картона. – Поехали, – наконец сказала она, возвращая фотографию на место. – На могилу сходим. Когда еще получится… Семья Бебы и Левы лежала в тенистом овражке, неподалеку от ручья, тихонько струившегося сквозь заросли осоки. В кронах старых вязов пересвистывались иволги, осторожно, словно боясь разбудить мертвых, постукивал дятел. На шершавой поверхности бетонного надгробия сиротливо белела гранитная плита с едва различимой надписью: «Здесь покоятся советские граждане, погибшие от рук немецко-фашистских захватчиков». Мама достала из сумки припасенную баночку с черной краской, и Лева принялся аккуратно заполнять бороздки, вытесанные в граните. – Советские граждане, – ворчала мама, – убивали их как евреев, а не как граждан. Боятся правду написать, будто «еврей» – слово стыдное. Надпись давно можно было изменить, властям новой Белоруссии до убитых евреев не было никакого дела, но мама столько десятилетий ворчала, что уже не могла остановиться, а на замену доски не хватало ни денег, ни сил. Густая крона вязов укрывала могилу трепещущей на ветру тенью, и теплая, ласковая тень никак не вязалась с тем ужасным, что произошло когда-то на этом месте, с холодом и мраком, поглотившим без остатка целое местечко. «Где они, – думал Лева, – куда исчезли их души, их смех, их невеликие радости и большие несчастья? И с ним, с Левой – неужели и с ним когда-нибудь случится нечто подобное, о чем не хочется даже думать, и он, Лева, тоже будет лежать где-нибудь под такой же веселой травой и ясным небом?» Он гнал от себя прилипчивые мысли, но они возвращались и возвращались, мешая аккуратно накладывать краску. Войдя в бывший двор ее семьи, Беба тепло расцеловалась со старушкой, рассыпавшей корм курицам. В двадцатые годы они учились в одном классе, но жизнь в советской деревне состарила ее куда раньше положенного срока. Лева не мог оторвать глаз от босых ступней старушки, как видно, она все лето ходила босиком: кожа на ступнях почернела, натянулась и походила на резину. В сарае, о котором говорил дядя Мендл, теперь располагался хлев, несколько свиней вразнобой хрюкали за проволочной загородкой. – Да ты что, Бебка, – рассмеялась старушка, услышав про верстак. – От него и следа не осталось. А зачем он тебе сдался, той кусок дерева. – Да вот, сыну приснилось, – честно ответила ма– ма, – будто в нем Мендл деньги запрятал. – О, девочки, держите меня, – взмахнула руками старушка. – Ты, Бебка, всегда фантазеркой была. Да мало кому что блазнится! Вот я тоже недавно сон видела, будто в Минске есть старый комод, а в его ножке шесть царских червонцев запрятано. Ну, та я кину все дела и у Минск подамся – комод той шукать? Мама переглянулась с Левой и перевела разговор на другую тему. Дядя Мендл не зря был известен на всю округу – разобрать комод оказалось совсем не простым делом. Ножки стояли, точно железные, зубья пилы скользили по их шоколадной поверхности, оставляя лишь легкие зазубрины. Лева с мамой провозились до самого утра. Червонцы оказались в последней ножке, и денег, вырученных от их продажи, хватило как раз на сборы и на отъезд. В Израиле, сойдя с трапа самолета, Лева неожиданно для самого себя опустился на колени и поцеловал пахнущий бензином бетон летного поля. Так вот она и закружилась, завилась дорожка, приведшая его в ешиву. С тех пор минуло почти пять лет, минская жизнь отодвинулась, потускнела, словно за мутным стеклом. Поначалу Леве казалось, будто главное – хорошо освоить иврит, чтобы легко ориентироваться в бесконечных комментариях, рассыпанных мелкими, словно зернышки, буковками по страницам старых книг, но шли месяцы, годы, а понимание так и не приходило. Огромный том Талмуда уже на первой странице разбегался на множество тем, темы распадались на абзацы, подпункты и предложения, ссылки на другие темы, абзацы и предложения. Охватить, освоить, сделать своим это гигантское скопище казалось невозможным, и Лева с завистью выслушивал споры своих сверстников, легко и с удовольствием плавающих в этом море. |
Похожие:
 | Жестокость Яков Кротов 31. 08. 06 Яков Кротов Яков Кротов: Наша сегодняшняя передача будет посвящена жестокости. У нас в гостьях игуменья Елизавета Крючкова, педагог Вера Павловна... | | Никита Яковлевич Бичурин выходец из бедных слоев сель- ского духовенства,... Следуя традиции церкви, служителями культа стали и его сыновья — Яков и Иван Даниловы. Отец нашего знаменитого земляка — Яков Данилов... |
 | Предисловие Предисловие переводчика Утверждение тем рефератов по истории отрасли науки для сдачи кандидатского экзамена по дисциплине «История и философия науки» | | Каббала в контексте истории и современности Михаэль Лайтман Рабочая программа составлена на основании гос впо специальности 030600. 62 – журналистика (квалификация журналист) |
| Иноязычная лексика в романе "Бесы" Ф. М. Достоевского О проведении регионального этапа всероссийских спортивных соревнований школьников «Президентские состязания» | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... ... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Бесы : [роман] / Федор Достоевский. Москва : Эксмо, 2012. 603, [2] с. (Русская классика) | | Интенсивные методы обучения ия Гегечкори, Шехтер, Петрусинский, Китайгородская и др. Интенсивных методик много и они различный, что объясняется многообразием конкретных... |
| Структурно-семантические особенности диалогизма в романах ф. М. Достоевского... О проведении регионального этапа всероссийских спортивных соревнований школьников «Президентские состязания» | | Книга “Духовный поиск” это сборник каббалистических текстов, которые... |
| Ббк 57 с 4МО(03)—97 isbn 5-222-00155-5 ©Свищева Т. Я., 1997 © Оформление,... Рабочая программа утверждена на заседании кафедры «Связи с общественностью» протокол № от 20 г | | Урок для будущих судей Северного и Южного Бутова, избравших профессию юриста, была организована увлекательная, интересная и познавательная практика. Провел... |
| Самообследование Приказа №49 по отделу культуры от 21. 08. 1970г согласно народно-хозяйственного плана утвержденного Областным управлением культуры,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Елка наряжается» Яков Аким, «Встали девочки в кружок», «Снег, снег кружится» Агния Барто, «Выбрал папа елочку» Андрей Усачев |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Весело мне! : [для чтения взрослыми детям] / Яков Аким; [текст читают: А. Жданович, Т. Бовкалова; идея: С. Булацкий; худож. А. Трифанова].... | | Темы для работы в группе ас выздоровление продолжается… Предисловие 2 |
