А. М. Горького черновик диплома Студентки 5 курса дневного отделения Грязевой Веры Алексеевны Руководитель творческого семинар
Скачать 0.7 Mb.
|
ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИНСТИТУТ ИМ. А.М.ГОРЬКОГО Черновик диплома Студентки 5 курса дневного отделения Грязевой Веры Алексеевны Руководитель творческого семинара проф. С.П. Толкачёв Москва 2008 г. Автобиография Родилась в 1987 году в Москве, на Соколиной Горе. Рисовать начала раньше, чем научилась писать – поэтому и ручку всегда держала как карандаш, отчего – неразборчивый, кривой почерк. В школе пытались переучить - бесполезно. Школа – с углублённым изучением английского языка. Иностранные языки довольно легко давались, лет в десять начала что-то переводить и, тогда же, пробовать сочинять сама (сначала – стихи, которых особенно много писала в 13-14 лет. Наверное, такой возраст), но долго как-то не придавала этому значения. Стихи – род дневника. Ещё шахматы. Очень любила шахматы… И даже «подавала надежды». Не сложилось. И хорошо, что так. Училась живописи. Сначала дома (дедушка был талантливый художник-любитель), потом в изостудии (кажется, тогда дворец пионеров даже ещё не переименовали во что-то другое…), а в 1999 поступила в художественную школу в Измайлове. Собиралась в дальнейшем учиться на художника-иллюстратора, но в 2002 году попала на занятия Литературного лицея при Литинституте, и, как писали лет двести назад в романах, «это решило мою участь» - с одной стороны, поняла окончательно, что живопись словом мне ближе, чем маслом или акварелью, а с другой – оказалась навсегда пленена атмосферой в особняке на Тверском бульваре, 25. В 2004 г. поступила в Литературный институт, на семинар прозы Александра Евсеевича Рекемчука, откуда в 2006 году перешла на семинар прозы Сергея Петровича Толкачёва. Осенью 2007 г. три месяца училась в Кёльне. Что ещё? Играла в любительском театре, ходила на курсы художников-кукольников, путешествовала, подрабатывала переводчиком… До поступления в Литинститут писала много и быстро, теперь же это кажется куда более сложным, ответственным и трудным чем пять лет назад. Порой даже мучительным. Повесть о Зинаиде Жученко я писала с перерывами – три года (в то же самое время продолжая писать и эссе, и стихи, и рассказы). Хотя возможно это свойство исторического материала, странного жанра, где совершенно точные факты соседствуют с фантазией или вовсе фантастикой – жанр этот я люблю и вовсе не считаю бегством от реальности – какое уж от неё бегство… А возможно, в писаниях моих так и осталось многое – не от литературы, а скорее, от игры, игры в шахматы, и акварельных этюдов, а ещё детской привычки – придумывать, сочинять истории, передумывать, пересочинять, переправить – жизнь. Воссоздавать заново и иначе. Отрывки, сцены и импровизации о Зинаиде Фёдоровне Гернгросс, более известной как агент Михеев В дорожном платье, с саквояжем, В автомобиле и в вагоне, Она боится лишь погони, Сухим измучена миражем… Осип Мандельштам, «Кинематограф»Пролог Утром двенадцатого, то есть двадцать пятого (ох уж эта путаница с датами…) августа 1909 года, по улице берлинского предместья Шарлоттенбург, известного прекрасным старинным дворцом и очаровательным парком, шёл сутулый невысокий человек, немолодой, седоватый – бородка клинышком, очки и чёрная шляпа. Временами он останавливался около афиш, заинтересованно как будто читая их. Намётанный глаз определил бы сразу: пожилой господин хочет удостовериться, что за ним не следят. Но такового глаза на шарлоттенбургской тихой улочке не было, как не было и этих высматриваемых седым господином шпионов. Ещё раз подозрительно оглядев переулок, он вошёл в какой-то дом и поднявшись на третий этаж, позвонил. — Здесь живёт фрау Жученко? — Здесь. —Я к ней по делу. —Проходите. Чистенькая, убранная со вкусом квартирка. Вошёл в гостиную. Гравюры на стенах – красивые старинные гравюры, немецкие, в романтическом духе: всё соборы да замки, да средневековые площади. Очень хорошие гравюры, но они могли бы висеть где угодно – в кабинете учёного, в публичной библиотеке, в комнатах хорошей гостиницы – и они ничего не говорили о хозяйке квартиры. На этом фоне странно выделялась десятилетней давности афиша парижского театра Ренессанс – Сара Бернар в роли Гамлета. Худенькая фигурка в чёрном камзоле, рыжие волосы, взгляд исподлобья. Вычурные изломы орнамента – авторство Альфонса Мухи ни с чем не спутаешь. Но пожилой господин современного искусства не жаловал, и на афише своего взгляда не задержал. Утренний свет приглушен занавесками, мягкая мебель, рояль, в беспорядке разбросаны ноты. Навстречу выбежал светловолосый мальчик лет десяти. «Можно видеть госпожу Жученко?». «Да, я сейчас позову маму. Mutti!» Наконец, вышла и она – высокая светловолосая дама в очках, лет тридцати пяти или тридцати семи, одетая просто и со вкусом. «Она похожа, - сентиментально вдруг подумал седой господин, - на земскую учительницу или курсистку добрых старых времён». Господин, вопреки взятой на себя роли, был очень сентиментален. Мальчик куда-то исчез. Не было видно и женщины, открывшей дверь – вероятно, это была Леля – подруга и компаньонка госпожи Жученко, привязанная к ней – он слышал об этом – безгранично. Они одни. — Что вам угодно? — Я Бурцев, редактор «Былого». Её лицо оставалось совершенно спокойным. Серые глаза равнодушно-приветливо смотрели сквозь золотые очки. И она не сказала: «Ах да, разоблачитель Азефа, Шерлок Холмс русской революции…» - в её устах это было бы фальшиво, сомнительно даже… Не дернулся нервно угол улыбки, не сверкнули тревогой глаза. — Чем могу быть Вам полезна? Сам господин Бурцев волновался значительно сильнее. Заговорил нервно, немного сбиваясь: — Я давно хотел вас видеть, не выходило всё, да и теперь я отправляюсь в Стокгольм, заехал случайно. Как вы, наверное, знаете, я занимаюсь историей освободительного движения и хотел просить вас поделиться некоторыми воспоминаниями. — Я всегда принимала случайное участие в движении. Вряд ли я могу быть вам полезна. — О, не преуменьшайте… Да к тому же, мне, как историку, интересна любая крупица… — Заочно я знаю вас хорошо и рада помочь вам. Но я не знаю, что именно нужно вам, задавайте лучше вопросы. Это деланное спокойствие почти раздражает его. Но он сдержался. Сказал уклончиво: — Я бродяга. Не привык вести беседы в частных домах. Лучше пойдёмте в кафе и там поговорим обо всём. Они договорились встретиться на берлинском вокзале, в семь вечера. Бурцев ждал два часа, но фрау Жученко не появилась. Когда он пришёл на следующее утро, она утверждала, что ждала тоже и не дождалась его. Разминулись. Она говорила с прежней спокойной уверенностью, безмятежно улыбаясь этой маленькой путанице. — Не будем спорить, меня вовсе не это интересует… - Его голос уже не дрожал; но сталь в голосе была неестественна, наигранна. — Да… Я вас слушаю, - она всё так же спокойно сидела в кресле, прищурившись (была без очков), смотрела на него. Он подошёл совсем близко и сказал в упор, как выстрелил: — Я хочу вас просить, не поделитесь ли вы со мной воспоминаниями – о вашей пятнадцатилетней агентурной работе в департаменте полиции и в охранке? Скорее утвержденье, чем вопрос: — Вы, конечно, не откроете мне и доказчиков, ни доказательств. — Без сомнения, нет. – Он почти кричал. – Но вы лучше меня знаете, что это так. Не будь у меня точных данных, стал бы я столь определённо обвинять вас? С улицы – голоса играющих детей. Среди них как будто различим смех Николеньки. Секунды тянутся… Мучительные скорее для Бурцева, чем для фрау Жученко. Она вовсе не поражена разоблачением. Не изменилась в лице, на искривила усмешки, и глаза не бегают… О нет, эти глаза спокойны. Они светятся каким-то новым светом. Ликующим. — Я давно ждала вас. Ещё полгода назад я сказала своему начальству: «Бурцев разоблачил Азефа. Очередь теперь за мной». Как видите, я не ошиблась. И я, скажу искренне, рада, что явились ко мне вы, а не эсеры. Он ожидал обычных уловок, путаных и сбивчивых объяснений, уверений в невиновности и обращений к славному партийному прошлому, волокиты очных ставок, следствия, допросов… Ничего подобного. Первый случай в его «практике». — Значит, вы признаёте — ? — Да, я служила. К сожаленью, не пятнадцать лет, а только три; служила не за страх, а за совесть, и с удовольствием вспоминаю о своей работе. Теперь скрывать нечего. Я отвечу на ваши вопросы, но ничего не открою из того, что повредило бы нам, служащим Департамента полиции. В ней есть что-то патетическое. Она не смущена разоблачением. Вовсе не смущена! Даже – улыбается. Гордо, отчаянно. Как странен, невыносим сейчас детский смех под окнами. Легкая тень пробегает по её лицу. — Но я не хотела бы говорить здесь… Не лучше ли встретиться в кафе. В Café Monopol, к примеру. Идите, а я за вами вскоре. Выйдя на улицу, он увидел за собой слежку. Обычные уловки, зигзаги по переулкам, и хвоста уже не было, когда он пришёл в Monopol и стал ждать. Вскоре появилась и она. — Вы думаете, я вам верю, что мы с вами здесь только вдвоём, что за мною никто не следит? — Конечно. Никто о нашем свидании не знает. И я приходил к вам без оружия. Как всегда. — Ах, оставьте! Я убеждена, что тут сидят люди, изучающие меня. Когда уйду – убьют. Аккуратная белокурая Kellnerin1 приносит кофий в высоких стеклянных чашках, ставит на стол – «Danke, Fraulein»2 - уходит. — Да нет же! Если не знать, о чём они говорят, — это совершенно заурядная парочка. Ну, объясняются чуть слишком эмоционально. Особенно нервничает немолодой господин. Но мало ли от чего в объяснении с изящной дамой может нервничать господин, похожий на профессора истории? — Уверяю вас, нет. — Приходится верить вам. Вы ведь не побоялись прийти ко мне. Хотя – во второй раз – я могла вам устроить засаду. — За мной следили, когда я от вас вышел. — Филёры берлинской полиции передо мной не отчитываются. Вы приезжий. Подозрительный. За мной они тоже когда-то следили. Под кличкой Gretchen3. Вы ведь знаете, агенты наружного наблюдения не знают, за кем следят. Условное имя, да приметы, да с недавних пор ещё фотография – вот и всё… Потом, узнав кто я, их начальство поменяло кличку на die Walküre4 а вскоре и вовсе приказало снять наблюдение… - она замолчала, понимая, что некстати, видимо, отвлеклась. - За вами наблюдали, потому что вы Бурцев. Я не причем. — Да, да… Я и не подозреваю вас. Вам не выгодно. Лучше я, чем эсеры… — О, безусловно. Итак, о чём вы хотите спросить? Спрашивайте – я отвечу… Покушение Фрумы Фрумкиной на градоначальника Рейнботта в театре? Я знала о нём, и выдала Фруму. И литературу я распространяла и передавала бомбы, но ни одного преступления не совершилось… Провал четырёх эсеровских типографий – моих рук дело. — Лаборатория? — Акинфиевская? Я, конечно. Кто же ещё? Только не надо называть меня провокаторшей. Сыщица, охранщица, шпионка, предательница – только не провокаторша. Я не вызвала и не допустила ни одного преступления. Да и предательница – не точное слово. Я никогда и не была сторонницей революции. — Да? Странно. Обычно агентами становятся революционеры-неудачники. — В первый раз я вступила в революционный кружок, уже будучи агентом охранного отделения. И добросовестным – к нечестным приёмам я не прибегала. Я по убеждению служила, а не за страх и не за тридцать сребреников. Страха – не было. Пауза. — Конечно, меня убьют, но смерти я не боюсь. — Если вы ответите на мои вопросы, они обещали не трогать вас… — Не верю. Но мне не страшно. Лишь бы не серная кислота. Хотя с них станется… - пауза. – Ну что, презираете вы меня? – спросила она, прищурившись глядя в глаза Бурцеву. — Презрение – слишком слабое чувство… Я смотрю на вас с ужасом. Не мог предполагать, что такой тип как вы, возможен. Это какой-то гипноз… Смех. — О, нет. Я не одна. Есть ещё в моём роде. И всегда будут. Молчание. — Ну, что же вы не спрашиваете?… Извольте… Распутинское дело? Студенческий заговор, в Москве, подготовка покушения на императора во время коронации? – Улыбка хорошо выполненной работы. – О, его «освещала» я. И добавила почти мечтательно: — Это был мой дебют… Глава 1 ОБВИНЯЕМАЯ ГЕРНГРОСС Приведённая на допрос арестантка. Худенькая, тонкая. Лет двадцать, не больше. Белокуренькая. Не так уж и много прошло дней с её ареста — но они сделали её, видимо от природы бледную, совершенно прозрачной. Холодные серые глаза, большой лоб, носик остренький, слегка вздёрнутый, хищный, тонкие губы насмешливо сжаты… — Гернгросс Зинаида Фёдоровна? — спросил жандармский ротмистр. Гернгросс, Гернгросс… Что–то знакомое. Вероятно, немка… Остзейское что-то… Гернгросс… Вероятно, из хорошей семьи. И что таких тянет в социализм, в революцию? Им–то чего не хватает… Она близоруко сощурилась. — Могу я, по крайней мере, узнать, в чём меня обвиняют? — Вы арестованы по подозрению в участии в террористическом кружке, планировавшем покушение на Государя Императора… Она не отрицала ничего, но и не соглашалась, отмалчивалась на важные вопросы, не назвала ни одного нового имени, говорила о чём–то, не имеющем почти никакого значения. Она петербурженка, воспитывалась в Смольном институте благородных девиц, потом зарабатывала уроками, приехала в Москву с целью поступить на курсы. Ну да, собирались по субботам у знакомого студента, обсуждали новейшие политические теории и экономическое положение в стране. Да, студент Васенька Бахарев — с ним она познакомилась у сестёр Акимовых, курсисток — интересуется химией, и ему для каких-то опытов была нужна пикриновая кислота, она и купила — в москательной лавке в Торговых рядах (на 35 копеек) и потом ещё в аптеке Келлера (20 копеек), — ей продали без затруднений, предположив, что кислота нужна ей для дамских рукоделий вроде окраски искусственных цветов. Ещё переводила интересовавшие его фрагменты из книги какого-то французского химика, так как сам он иностранных языков не знает… Но она думает, что всё это — и пикрин, и французский химик нужны были ему для научных опытов, и ни о каких других целях и не догадывалась. Она производит очень убедительное впечатление институтской наивности и сентиментальности… Но не игра ли всё это? Ладно, и не таким языки развязывали. «В одиночную»… Очень как будто нужны нам ваши показания, Гернгросс Зинаида Фёдоровна… Картина преступленья и так налицо. Хорошие агенты у Сергея Васильевича… Умеют общий язык с каждым найти, куды нам–то… Он бы и с Зинаидой Фёдоровной этой смог бы поговорить так, что всё бы рассказала, сама, по собственному желанию, в дружеской беседе за чашкой чаю… Интересно, что ж это за агент–то, который на злоумышленников донёс? Кажется, какой–то Михеев. А может и не Михеев вовсе, может, Мишель или как–нибудь ещё… Кто ж скажет–то? Агентов у нас берегут. Как там Сергей Васильевич пишет, да и слог–то какой чудесный… «Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой вы находитесь в нелегальной связи. Берегите её, как зеницу ока. Один неосторожный ваш шаг, и вы её опозорите. Помните это, относитесь к этим людям так, как я вам советую, и они поймёт вас, доверятся и будут честно, самоотверженно работать… Никогда и никому не называйте имени вашего сотрудника, сами забудьте его настоящую фамилию и помните только по псевдониму». Каково! Словно роман читаешь, а не служебную инструкцию… Каково ж было удивление ротмистра, когда ему посоветовали не слишком донимать Зинаиду Гернгросс допросами. Дескать, и другие есть. Может быть, более разговорчивые. А дело–то не в этом — зашевелились в голове ротмистра подозренья, но право же, было не до того — очень много работы, служба, знаете ль, нервная–с, утомительная. И подозренья забылись. МЫ СБИВАЕМСЯ НА МОНОЛОГ ГЕРОИНИ «Кто–то предал кого–то… Я? Или меня? Всё так странно сплелось, перепуталось. Что там за стенами тюрьмы — какой день, месяц, время года? — даже и не скажешь; и сколько времени прошло с ареста, не скажешь тоже. Я устала. Больна. Как долго это может ещё продлиться? Ведь кажется, что прошла уже вечность… Нет, когда я соглашалась, я ведь знала… Не знала… Откуда я могла знать? Об этом никто не сказал… Мне казалось, всё было так весело… Да и если б меня предупредили отчётливей, я б не поверила. Здесь всё совсем по–другому, чем там. («Это бред, это сон, это снится, это чей–то жестокий обман!») Холодно — как же холодно — вечно, и когда выпустят, кажется, никогда не согреюсь. В камере сыро. Старый, серый, сырой и холодный камень. Клочок серого неба в зарешёченном окошке. Книги из тюремной библиотеки. Хорошо, хоть этого не отобрали пока. Если б не чтение — уже впору с ума сходить… Как легко, оказывается, можно сломать человека! Я и не знала». НЕДАВНО — НЕТ, В ПРОШЛОЙ ЖИЗНИ Когда–то, недавно, нет, в другой жизни… И этот портрет белой дамы, в кабинете её превосходительства начальницы института, этот старый портрет — светлое платье, светлые локоны, открытые плечи, гордо вскинутая голова и длинная шея, хищный нос, немного крупный и резкий для лица юной женщины, тонко очерченные губы в насмешливой улыбке, тёмные и холодные глаза. И она тоже когда–то — почти столетье назад — воспитывалась здесь же, в Смольном. Но ведь тогда, верно, всё было иначе… Она в платье–тунике с высокой талией и короткими пышными рукавами, времён Александра I, но та книга, ночью тайком читанная в дортуаре, о средневековой прекрасной Франции — эта книга была и о ней тоже, о белой даме… Как решительна и прекрасна! — а у Зиночки Гернгросс пальцы испачканы чернилами, и смялась крахмаленная пелеринка, и опять замечталась на уроке? И не сразу даже отреагировала на окрик классной дамы: «Вы рассеяны, мадмуазель Гернгросс! Да слушайте же внимательней!» И всё иначе, чем в книге, за окном петербургское серое небо и опять не тот век… Того, о чём мечтала, не будет — она не будет носить туник и кринолинов, и так гордо смотреть, и плести в Лондоне дипломатические интриги, и умирать на берегу реки… НЕКИЙ СКУЧНЫЙ МЕМУАРИСТ… Некий скучный мемуарист, автор всеми позабытой брошюры — пафосной по идее и дурно–сентиментальной по стилю, но, увы, оставшейся одним из немногих источников, по которым можно теперь составить представление о жизни и деятельности Зинаиды Фёдоровны — восклицает: началось всё именно с этого! Проще именно так представить всё дело — вначале увлеклась революционной идеей, вошла в преступный кружок, но тут вдруг заговор был раскрыт — и… А тут именно что дружеские, вовсе не похожие на допрос беседы обаяшки Сергея Васильевича, и вот, слабая душа, для коей революционная благая идея была лишь модною тенденцией… Впрочем, что толку спорить! Ведь проницательному мемуаристу понять не дано, отчего же иначе может стать агентом охранного отделения, провокатором! — барышня, институтка, остзейская немочка, полковничья дочка… Контрвопрос не придёт ему в голову: «Что забыла она в революции?». Так же не задастся он и другим: «Откуда, если агента Михеева ещё не было – ни в природе, ни тем паче в бумагах департаментских, — а была лишь прогрессивно настроенная мадмуазель Гернгросс, «товарищ Зинаида», — откуда ж тогда стало известно о заговоре?» Для него вообще непонятно: «Ужель добровольно можно стать…» Ладно, что говорить о нём? Оставим мемуариста на время в покое. Конспиратор он был не слишком хороший, а психолог — и того хуже, поэтому ясно — в том, что творится в головке «девушки с геройскими помыслами», не ему разбираться. МОСКОВСКИЙ ДЕБЮТ МИХЕЕВА А всё было вовсе иначе. Всё начиналось так радужно. Прохладный, но сухой и ясный апрельский день, когда Зинаида Фёдоровна, буквально накануне приехавшая в Москву, наняла извозчика ехать в Гнездниковский переулок… — В Гнездниковский… — В охранное что ли, а, барышня? – ухмыльнулся извозчик. — Вовсе нет, и с чего так решили? – оборвала она резко. Она сразу увидела этот неприметный зелёный особняк в два этажа, сразу, как только свернули в переулок с Тверского бульвара, но виду не подала, и пошла в другом направлении, свернула туда, где за крышами и деревьями, покрывающимися первой зеленью, замаячила, словно мираж, башенка какого-то костёла – столь неожиданно здесь, в самом центре Москвы. Потом вернулась, как-то испугавшись заблудиться – её глаза, привычные к петербургской правильности, терялись в закоулках московских. Цок копыт по булыжнику стих, в переулках было пустынно. Час ещё ранний… Вот она, цель её пути – двухэтажное неинтересное здание, не примечательный зеленоватый особняк – кажется, даже архитектурно чем-то похожий на зданье Департамента Полиции в Петербурге. Окна в переулок. Двери небольшие. Входит. Темно. Постепенно глаз привыкает: вовсе не темно, просто лёгкий спокойный сумрак, а на улице весеннее утро. Большая, но с невысоким потолком передняя, из которой – несколько маленьких дверей в приёмные. В дальнем правом углу – странная лестница наверх – винтовая, витая, как-то лихо закрученная. Некто просит назвать имя, услышав, кивает и ни о чём более не спрашивает. «Поднимайтесь. Вас там уже ждут». Поднялась по лестнице, спиралью уходящей на второй этаж. Сверху светлее. Лестница вела в широкий коридор, за ним – большая достаточно комната, там много столов, груды дел, стук пишущих машинок. Мимо. Невнятная маленькая комнатка, за ней тёмная передняя, после – небольшой кабинет в два окна. Окна раскрыты. Конторка, диван, несколько стульев. Навстречу – мужчина лет сорока, полный, невысокий, да нет, среднего, пожалуй, роста, чуть ниже Зинаиды. — Медников, – представляется он. – Евстратий Павлович. Старший чиновник для поручений. Голос певучий, немного простоватые интонации. Щеки румяные, усики, тонковатые для полного, с крупными чертами, лица, бородка, длинные русые волосы. Глаза, глаза – очень хороши, серо-голубые, спокойные. Ласковые. — Зинаида, – как-то лирически произнесла, ох уж этот взгляд, ой, непрост, непрост Евстратий Палыч. Вид, говор – это так, масочка удачная, ну глаза… Насмешливые, но ласковые искорки. Да нет, спокойны, очень спокойны… Вспомнив об обстановке, исправилась на тон более официальный, – Гернгросс. Зинаида Фёдоровна. — Наслышаны-с, оченно наслышаны. Как же… Уникальный, можно сказать, случай. Восхищён-с. — Евстратий Павлович, не смущайте барышню. – Незнакомый голос. – Успеете наговориться ещё… Усы, бородка – на сей раз интеллигентские, и такое неяркое, неприметно-приятное лицо, из тех, что забываются через минуту, и уж не догадаешься – кто, если б не здесь, в самом сердце сыска, встретить… Очки, сквозь них немного бесцветные глаза – — Зубатов, Сергей Васильевич. Статский советник. Помощник начальника Московского охранного отделения. – Это всё Медников говорит, нараспев, и как будто, ну самую малость, с какой-то иронией. — Именно мне выпала честь быть вашим, – а это уже Сергей Васильевич, – наставником… Господин Семякин сообщил мне о вашем благородном стремлении послужить отечеству. Это очень похвально. А учитывая Вашу личность – неожиданно и даже трогательно. Слова немного бесцветны, как и глаза, но тон мил, душевен. Как здесь, право, мило. По-домашнему, не столь официально, как в Петербурге. Но атмосфера и более деятельна… Ах, неужто не сон? Так представляла, представляла себе, как это всё будет… А вот – вот я уже и здесь, и кажется, как может быть по-другому? Всё ж интересно, какое произвела впечатленье? Неужели – сбывается… Смешно, но как недавно не осмеливалась даже и мечтать об этом всерьёз… — Видимо, сейчас нет смысла предупреждать вас о той опасности, коей… Да какая опасность… Ну да, и опасности – тоже. Зиночка, неужели это действительно происходит? И эти таинственные, значительные люди обращаются к тебе, пусть и с долькой снисходительности, но – почти восхищённо? — Ибо господин Семякин, видимо, в общем предупреждал вас, а детали и частности более отношенья имеют к правилам конспирации… Такое ликованье в душе, что как-то принуждаешь себя слушать. Слишком не верится… Они оба как акварельные портреты. Первое впечатленье. Блики апрельского солнца. Даже как-то размыты. Ну к чему, зачем эта детская восторженность? Не надо её показывать… а то не будут принимать всерьёз. Вот-де, «барышня с геройскими помыслами». А это всерьёз, господа… ещё как… А в распахнутых окнах трепещет, колеблется воздух. На улице холодно, а здесь тепло, и тонкая граница эта дрожит, как кисейная занавеса. Апрель… так ведь первый же понедельник… Зина, это уж вовсе ребячество. Ну и что? Скоро пройдёт. Оставьте пока… Из доклада П.А. Столыпина на высочайшее имя от 12 октября 1909 года: «Летом текущего года, благодаря особым обстоятельствам последнего времени, старому эмигранту-народовольцу Бурцеву удалось разоблачить и предать широкой огласке долговременной секретную службу по политическому розыску Зинаиды Фёдоровны Жученко, урождённой Гернгросс. На секретную службу по Департаменту полиции Гернгросс поступила в 1863 году и, переехав весной 1894 года на жительство в Москву, стала работать при местном Охранном отделении. За этот период времени Жученко успела оказать содействие обнаружению и преданию в руки властей деятелей «московского террористического кружка» (Бахарев, Акимова и др.), подготовлявшего злодеяние чрезвычайной важности. Будучи привлечена к ответственности по этому делу, Гернгросс, на основании высочайшего Вашего Императорского Величества повеления, последовавшего по всеподданнейшему министру юстиции докладу в четырнадцатый день февраля месяца 1896 года, была, по вменении ей в наказание предварительного ареста, выслана под надзор полиции на пять лет в город Кутаис…» |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Прикладное программное обеспечение в предметной области реферат по... Студентки 1 курса дневного отделения кафедры теоретической и институциональной экономики |  | Дипломная работа студентки 5 курса дневного отделения специальности «Юриспруденция» Злоупотребление субъективными гражданскими правами на примере корпоративных правоотношений |
| Дипломная работа студентки 5 курса 4 группы дневного отделения специальности «Юриспруденция» Общая характеристика категории «добросовестность» в гражданском праве россии 7 | | Реферат студентки III курса дневного отделения Жанр (франц genre) – тип произведения в единстве специфических свойств его формы и содержания |
| Рабочая программа по курсу «криминалистика» Специальность 02. 11. 00 юриспруденция Учебная дисциплина «Криминалистика» изучается студентами 3 и 4 курса дневного отделения, 5 и 6 курса заочного отделения, третьего... | | Личнаякнижк а студента II курса дневного отделения планы учебных занятий IV семестра Личная книжка студента II курса дневного отделения. Планы учебных занятий IV семестра 2009/2010 учебного года. М.: Рхту им. Д. И.... |
| Методическое пособие для студентов четвертого курса дневного и заочного... Вопросы к зачету, задачи и практические задания, список источников и литературы для студентов четвертого курса дневного и заочного... | | Рабочая программа обсуждена на заседании кафедры Курс «Гостиничный сервис» предназначен для студентов 5 курса дневного отделения (84,2 ) и заочного отделения (53,1) специальности... |
| Реферат студентки первого курса заочного отделения, по «Основам экономической теории (часть 1)» Как и для чего появились деньги? | | Курсовая работа студентки I курса вечернего отделения Описание и анализ иллюстраций а. Н. Бенуа к “медному всаднику” А. С. Пушкина в изданиях 1903-23 годов |
| Контрольная работа По дисциплине Правоведение Тема: Право и личность Студентки 1 курса заочного отделения, группы взб5эк-11 Фуникова Анастасия Ивановна | | Методическое пособие для студентов четвертого курса дневного и заочного... Методическое пособие для студентов четвертого курса дневного и заочного отделения специальности |
| Расписание занятий студентов 2 курса дневного отделения факультета... | | Программа по дисциплине «психология в сфере внешней торговли» для... Разработчики программы: ст преподаватель балакирева с. М., к пс н., доцент савёлов в. П |
| Тематический план курса «теории личности в психологии» для студентов... Общий план курса и организация занятий. Отчетность (контрол работа + экзамен). Литература | | Вот уже в третий раз студенты факультета государственного и муниципального... Франции. 4 студентки четвертого курса и 2 выпускницы магистратуры нашего факультета провели незабываемый месяц в столице Евросоюза... |
