Исследование художественного пространства времени оказалось одной из отличительных черт литературоведения XX-XXI века, что обусловлено как произошедшими в начале и первой половине 20 столетия изменениями в общенаучной картине мира,

1 Оригинал – с. 132. «Неужели она серьезно думает, что он станет хозяйничать на мармеладной фабрике? Нет, он всю жизнь будет играть в футбол, и ему было забавно, и в то же время страшно, когда он представлял себе, что будет играть в футбол двадцать лет подряд, тридцать лет подряд», - с. 113.

2 Оригинал – с. 25. «И ради футбола он ходил туда, и ради лакомств из холодильника, а еще ему нравилось, что там можно, оставив Вильму где-нибудь в саду, в коляске, гонять часами в футбол и не видеть дядю Лео», - с. 23-24.

3 Оригинал – с. 151-152. «Он думал о том, что Брилах и Берендт играют сейчас в футбол у них в саду, едят хлеб с повидлом, а потом Альберт повезет их куда-нибудь и угостит мороженым – может быть, на мосту или внизу, у Рейна, где можно прямо из-за столиков кидать камешки в воду и смотреть, как рабочие вытаскивают из воды покрыттые ржавчиной корабельные обломки. А тут приходилось сидеть среди обжор и любоваться, как довольная бабушка макает куски хлеба в кровавый жир», - с. – 129.

4 Оригинал – с. 256. «Нелла закрыла глаза, снова открыла их, потом еще и еще раз, но наваждение не исчезало. По аллее вереницей тянулись теннисисты. Они шли группками по двое, по трое. Молодые акторы в отутюженных белых брючках – все сплошь первые любовники. Казалось, режиссер проинструктировал их в последний раз, напомнил о том, что у церковной паперти, напротив дома возлюбленной, неуместно пересчитывать деньги в портмоне, и теперь пропускал их по очереди перед объектом кинокамеры. Они бодрым шагом шли по аллее, в зеленоватом тенистом сумраке. Словно целая процессия спаржевых человечков двигалась по заранее установленному маршруту», - с. 251.

5 Оригинал – с. 160. «Только две вещи были под запретом – жажда жизни и игра. <…> Игра считалась смертным грехом; не спорт – его они терпели, ведь спорт сохраняет живость, придает грацию, красоту, улучшает аппетит, аппетит волков…», - с. 167.

6 Оригинал – с. 40. «Вот уже мяч там, где ему полагалось лежать, Роберт только слегка удерживал его пальцами и мякотью ладони; сопротивление, которое придется преодолеть мячу, будет наименьшим, он уже держит свою биту, <…>. Но до конца игры еще оставалось три минуты и три секунды – тринадцать лишних секунд. Если он бросит мяч сейчас, следующему игроку тоже удастся бросить мяч, и Шрелла, который там, у черты, ждет избавления, должен будет еще раз побежать, а игроки изо всей силы кинут мяч ему прямо в лицо или в ноги, метя в поясницу; трижды Роберт наблюдал, как это делается: кто-нибудь из чужой команды попадал мячом в Шреллу, потом Неттлингер, игравший в одной команде с ним и со Шреллой, перехватывал мяч и бросал его кому-нибудь из противников, то есть попросту кидал ему мяч, и тот опять попадал в Шреллу, который корчился от боли…», с. – 43.

7 Оригинал – с. 203. «Положив на плечо палки для гольфа, мускулистые мужчины и хорошо натренированные женщины с серьезными лицами ходили по великолепно подстриженному газону вслед за мячами – восемнадцать лунок…», - с. 212.

8 Оригинал – с. 154. «Горе людям, не принявшим «причастие буйвола», ты же знаешь, что причастия обладают ужасным свойством, их действие бесконечно; люди страдали от голода, а чуда не случилось – хлеба и рыбы не приумножились, «причастие агнца» не могло утолить голод, зато «причастие буйвола» давало людям обильную пищу, считать они так и не научились: они платили триллион за конфету, яблоко стоило столько же, сколько лошадь, а потом у людей не оказалось даже трех пфеннигов, чтобы купить себе булочку, но они все равно полагали, что приличия и благопристойность, честь и верность превыше всего; когда людей напичкают «причастием буйвола» они мнят себя бессмертными…», - с. 161.

9 Оригинал – с. 69. «Вот уже пятьсот или шестьсот лет – недаром они кичатся древностью своей религии, - вот уже тысячу лет они хоронят предков на христианских кладбищах, вот уже тысячу лет они молятся и едят под распятием свой картофель с подливкой и шпиг с капустой. Зачем? Знаете, что они кричали, избивая меня? «Агнец божий». Такое мне дали прозвище. <…> В конце концов меня все же отправили в приют. Там меня никто не знал – ни дети, ни взрослые, но не прошло и двух дней, как меня прозвали «агнцем божьим», и мне опять стало страшно, хотя там никто не дрался. <…>. Вскоре мне исполнилось четырнадцать лет, <…> и в приют приехал директор отеля. <…> Они обошли строй, глядя нам в глаза, и сказали в один голос: «М ы ищем мальчиков, которые могли бы обслуживать публику», но выбрали они одного меня. Мне пришлось сразу же уложить вещи в картонную коробку и отправиться с директором сюда; в машине он сказал мне: «Надо надеяться, ты никогда не узнаешь, что твоему лицу цены нет, ты самый настоящий агнец божий», - и я почувствовал страх, господин доктор, я все еще боюсь и все еще жду, что меня начнут бить», с. 69-70.

10 Оригинал – с. 48. «Паси агнцев моих», с. – 49.

11 Оригинал – с. 171. «В этом мире, где одно движение руки может стоить человеку жизни», с. – 179.

12 Оригинал – с. 143. «Ему была запрещена политическая деятельность, но разве он когда-нибудь занимался политической деятельностью? Его амнистировали, ему простили его юношеское сумасбродство; он считался одним из самых способных кандидатов на офицерское звание; он был заворожен тупостью начальства, не знавшего ничего, кроме уставов, он сеял вокруг себя прах и развалины, вбивая в мозги людям формулы взрывов», - с. 149.

13 Оригинал – с. 91-92. «По твердому убеждению Брилаха, все взрослые – безнравственные, а дети – бесстыдные. <…> Есть, конечно, исключения, это признавал даже Брилах: дядя Альберт, потом столяр, который живет внизу, в доме Брилаха, фрау Борусяк и ее муж, Глум и Больда. Но лучше их всех фрау Борусяк – у нее низкий, глубокий голос, и она распевает над комнатой Брилаха чудесные песни, даже во дворе слышно», - с. 80.

14 Оригинал – с. 91-92. «Столяр был прекрасным человеком. Особенно хорошо он относился к Вильме: по субботам, когда ученик подметал в мастерской, стляр приказывал ему выбирать из мусора все деревянные чурки, отмывать их и относить Вильме, и особенно длинные кудрявые стружки тоже отдавать ей, а сам столяр, когда собирал деньги за квартиру, приносил Вильме конфеты. Если столяр заставал дома Лео, он говорил ему: «Я еще вам покажу», на что Лео отвечал: «И я вам тоже». Больше они друг с другом не разговаривали», - с. 80.

15 «Сектор обстрела».

16 «Сударыня».

17 Оригинал с. 254. «Время воспринимается здесь не в целом, а по частям, оно никогда не становиться историей, понимаешь?» - с. 265.

18 Оригинал – с. 254. «Здесь помнят, что все люди братья, даже если они враги», с. 265.

19 Оригинал – с. 260-261. «Мои старые пальцы крепко вцепились в сумочку; в ней золото, которое я принесу с собой из заколдованного замка, в ней выкуп за меня. <…> я принесла с собой не только сумочку, полную золота, но и ореховую скорлупу смеха; пусть она мала, зато в моем смехе заключена гигантская энергия, куда более действенная, чем динамит Роберта…», - с. 272-273.

20 Оригинал – с. 262. «Время набегало, заливая смертельной бледностью ее лицо, а голос продолжал вещать: - Семнадцать часов пятьдесят девять минут и десять секунд…и двадцать секунд…и тридцать секунд…и тридцать секунд…и сорок секунд…и пятьдесят секунд. – Снова раздался резкий сигнал и бархатный голос проговорил: - Восемнадцать часов, шестого сентября тысяча девятьсот пятьдесят восьмого года…Генриху исполнилось бы сорок восемь лет, Иоганне сорок девять, а Отто сорок один; Йозефу сейчас двадцать два года, Рут девятнадцать…», - с. 456.

21 Оригинал – с. 48 «…на Фемеля взирали мускулистые восемнадцатилетние юноши рождения 1885 года, усатые, с животным оптимизмом глядевшие в будущее, которое уготовила им судьба: истлеть под Верденом, истечь кровью в болотах Соммы или же, покоясь на кладбище героев у Шато-Тьерри, побудить 50 лет спустя туристов, направляющихся в Париж, занести в попорченную дождем книгу примирительные сентенции, продиктованные торжественностью минуты; в раздевалке пахло железом», - с. 274.

22 Оригинал – с. 58ю «Пастух короткими резкими окриками понукал собак, сгонявших овец в загоны…желтоватый свет наполнял белые колпаки, рядами убегавшие на север, в бесконечность», - с. 282.

23 Оригинал – с. 165. «…последний удар был, как всегда, нанесен нам с помощью цифр: «пал12/1. 1942», с. – 374.

24 Оригинал – с. 118. «…Окончательное мое решение созрело тридцатого сентября тысяча девятьсот седьмого года, днем, приблизительно в половине четвертого», с. – 333.

25 Оригинал – с. 56-57. «…благодаря Фемелю он уже познал чувство вечности; разве так не было всегда, разве уже сто лет назад он не стоял здесь у белой блестящей двери, заложив руки за спину, наблюдал за тихой игрой в бильярд, прислушиваясь к словам, которые то отбрасывали его на шестьдесят лет назад, то бросали на двадцать лет вперед…он погружался куда-то очень глубоко, двигался по дну океана», с. – 281.

26 Оригинал – с. 166. «…не в моей власти вернуться к тебе и каждый день делать себе новый кораблик из листка календаря, чтобы весело плавать на нем до полуночи; сегодня шестое сентября 1958 года, настало будущее – немецкое будущее…», с. – 375.

27 Оригинал – с. 19. «Леонора выронила из рук марку – на этот раз лиловую, - она помедлила, прежде чем наклеить ее на письмо к Шриту. У ворот кладбища нетерпеливо храпели лошади. Роберту Фемелю, двух лет от роду, разрешили подержать вожжи; вожжи были черные, кожаные, потрескавшиеся по краям, а свежая позолота на цифре «1917» сверкала ярче солнца», с. – 249-250.