Леонид Жуховицкий Ни дня без мысли

Скачать 4.62 Mb.

Название	Леонид Жуховицкий Ни дня без мысли
страница	6/78
Дата публикации	21.08.2013
Размер	4.62 Mb.
Тип	Документы

100-bal.ru > Право > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 78

ПОЧЕМУ Я ДОЛЖЕН ЭТО ЗНАТЬ?

На первой странице популярнейшего издания крупными, в два раза больше названия газеты, буквами – главная сенсация недели, а то и месяца, а то и года: «Тарзан: Наташу Королеву я у Николаева не уводил». И шикарное фото мужичка с романтической женской прической.

Открыл газету на нужной странице, прочитал интервью. Надо же! Все переживали, а, оказывается – зря. Думали – уводил, а он не уводил. Можно успокоиться.

Освоив эту гвоздевую новость и немного придя в себя, я задумался: а какое, собственно, лично мне до всего этого дело? А если бы, не дай Бог, все же уводил – тогда мне что, стреляться? Почему я должен знать, кто у них кого там бросил первый, а кто второй?

Игорь Николаев – это который поет, как правило, удачно. Наташа Королева – тоже поет, иногда в джинсах, прозрачных на попе. Тарзан не поет, зато работает стриптизером и, по слухам, снимает штаны элегантней, чем остальные – мастер своего дела, настоящий профи. Молодцы ребята, все трое.

Вообще, если бы наша жизнь была сплошной курорт, я бы, может, и заинтересовался, кто у них с кем, когда, как и даже в какой позе. Но жизнь—то, увы, не курортная! Американцы решают, бомбить Иран или пока подождать, на Ближнем Востоке теракт – взорвали автобус с детьми, у нас в Москве за неделю шесть заказных убийств, две международных фотовыставки и четыре театральных премьеры. Мало того – как раз на этих днях какие—то юные сволочи забили железными прутами старика—азербайджанца. А меня настойчиво убеждают, что главная суперновость – кто конкретно обрюхатил симпатичную эстрадную девушку.

Неожиданно закралось горькое сомнение: если они со мной разговаривают как с дураком, может, я и есть дурак? Подошел к зеркалу – да нет, физиономия как физиономия, взгляд вполне осмысленный. И диплом есть, и на службе, вроде бы, ценят, и соседи время от времени совета спрашивают. За что же со мной так?

Позвонил знакомому из той самой редакции. Он сказал равнодушно: «Да, мы желтые. Ну и что? Читатель требует – вот мы и даем».

Точка зрения известная: тот же коммерческий принцип «Пипл хавает». И все же в этой конструкции кроется немалая ложь.

Пипл не хавает – пипл хлебает, что дают. А дают ему изо дня в день одно и то же. На всех каналах телевидения. В половине газет, а про глянцевые журналы и говорить нечего, две трети статей про голливудские разводы, треть – про отечественные. И привыкают наши Пети и Машеньки, что настоящая жизнь там, на глянцевых страницах, где поют с голой попой или за хорошие деньги снимают на сцене штаны.

Мне скажут – и это нужно. Соглашусь. Но именно – «и это»! А – не только это. Не только свадьбы, разводы, измены и примирения звезд, широко известных в городе Урюпинске, на Садовой улице, в третьем подъезде дома номер шесть.

Я лютый враг любой цензуры, кроме одной—единственной: цензуры совести. А если с совестью туго, должен быть хоть здравый смысл. Ведь у журналистов тоже дети растут. И хавают они те же СМИ – ведь ни газет, ни передач для особо элитных детей не существуют. Что же из них вырастет на таком—то пайке?

Я вдруг подумал, что уже лет десять не видел ни на одной из обложек фотографии Юрия Башмета, Инны Чуриковой, Василия Аксенова. И вообще никогда не видел – нашего гениального соотечественника и современника, к сожалению, уже покойного Сергея Аверинцева. А почему, собственно, он не заслуживал первой страницы? Ведь он тоже не уводил Наташу Королеву у Игоря Николаева.

НЕ СЛЮБИЛОСЬ И НЕ СТЕРПЕЛОСЬ

Праздником этот день никак не назовешь – но что дата, это безусловно. Десять лет назад в одном из парижских туннелей погибла Диана – «народная принцесса», разведенная жена наследника английского престола, любовница Доди аль—Файеда, одного из самых денежных плейбоев Европы. Сейчас все таблоиды мировых столиц откликнулись на печальный юбилей – было, что вспомнить.

Кого только ни винили в ее гибели! И проклятых папарацци, которые, так настырно преследовали лимузин с любовниками, что водитель просто вынужден был гнать машину во всю мощь немерянных лошадиных сил, и самого водителя, то ли пьяного, то ли обкуренного, и даже английскую королеву, которая якобы стремилась убрать скандальную экс—невестку. Официальные и журналистские расследования оправдали и фотографов, и королеву, а водитель сам погиб, и ничего уже не расскажет. Остался только факт роковой аварии да смятый в лепешку «Мерседес». И, конечно же, красочная легенда о «принцессе на все времена», как нынче назвали Диану сразу несколько изданий, не только желтых.

О мертвых хорошо или ничего. А как быть с легендой? Она—то жива, еще как жива – постоянно обрастает новыми деталями. О легенде, я думаю, лучше – честно.

Сразу после гибели Дианы она была назначена на роль ангела, разведенному супругу достались рога и копыта. Не любил, изменял, с этого все и началось. Началось, однако, гораздо раньше.

У наследного принца, некрасивого и нескладного Чарльза, были свои проблемы, надо сказать, довольно тяжелые. Будучи не «принцем на все времена», а вполне рядовым молодым человеком, он много лет любил Камиллу Паркер и хотел жениться именно на ней. Увы, Камилла была из простой семьи, и по этой причине в принцессы не годилась. Возможно, Чарльз и мог бы плюнуть на корону во имя любви – но подруга упорно не хотела лишать любимого человека будущего трона. Не имея возможности жениться на Камилле, принц долго не женился вообще – а это было уже против жестких английских традиций. Поползли слухи, что Чарльза вообще не привлекают женщины. Пришлось искать невесту. В поисках участвовала и подруга, она и порекомендовала Диану – красивую аристократку с благополучной репутацией. Чарльз женился, Камилла вышла замуж, под прошлым подвели черту.

Оказалось, однако, что любовь – зла.

У Принца с Дианой не заладилось. Любви не было ни с той, ни с другой стороны. Тем не менее, венценосные супруги честно предполагали нести свой красивый крест. Надеялись, стерпится – слюбится. Увы, сперва не слюбилось, потом не стерпелось.

Внутренне близкими людьми они так и не стали. Диане очень нравилось все, что вокруг брака: фотографии в газетах, благотворительность под фотокамеры, приемы в лучших домах планеты. Она держалась естественно, ее любил народ, о ней много и, в основном, восторженно писали. Диана не сразу поняла, что, став женой наследного принца, она фактически поступила на работу, и трудная должность накладывает массу ограничений. В частности – никогда не попадать в скандальные ситуации. С этой работой Диана не справилась.

Став женой Чарльза, Диана не стала ему подругой. А принц, не наделенный ни большими талантами, ни бешеным темпераментом, ни особым умом, нуждался именно в подруге. Отношения с Камиллой возобновились. Диана поступила так, как в подобных ситуациях поступают миллионы жен – завела любовника, одного из охранников дворца. Скандал не вышел за пределы королевской семьи, охранника тихо уволили. Следующим оказался инструктор по верховой езде, потом дворецкий, потом еще ряд джентльменов и не джентльменов. Все они обращались с ней довольно плохо или просто плохо и, в конце концов, бросали. Можно винить в этом именно их. Но если человек десять раз подряд спотыкается на ровном месте – может, он просто плохо смотрит под ноги? Кратковременные любовники принцессы продавали ее письма и публиковали воспоминания с перечислением ее мужчин. Подонки? Конечно. Но почему Диана выбирала именно их? Просто оказывались под рукой? Правда, среди ее любовников оказался и сын президента США Джона Кеннеди, человек умный, образованный и энергичный – но их роман начался вечером, а утром кончился.

Еще не разойдясь с Чарльзом, Диана стала любовницей врача—кардиолога Хасната Хана. Как пишут, позже она рассказывала, что только Хан относился к ней по—человечески. Но и он не вытерпел, когда Диана, уже разведясь с Чарльзом, попыталась по—своему вертеть судьбой любовника – сперва попробовала искать потенциальному мужу работу в Южной Африке, а потом направилась в Пакистан просить у родителей Хана согласия на брак с их сыном, даже не поинтересовавшись, что по этому поводу думает он сам… Возмущенный ее агрессивным эгоизмом, Хан с ней порвал.

Пожалуй, эта история довольно много говорит о причинах любовных неудач леди Ди: вместо того, чтобы встраиваться в жизнь, считаясь с интересами окружающих, Диана жестко и нетерпеливо пыталась приспособить окружающих к своим желаниям и планам. В Англии, где личная свобода и достоинство ценятся очень высоко, где даже местоимение «я» пишется с большой буквы, это могло вызвать только раздражение и отторжение.

Был ли Доди аль—Файед исключением в веренице мужчин леди Ди? После парижской трагедии отец Доди миллиардер Мохаммед аль—Файед утверждал, что любовники собирались пожениться, и Диана была беременна. Беременность подтверждения не нашла, а о подлинных намерениях Доди, к тому же подсевшему на наркотики, судить невозможно – не исключено, что связь с бывшей женой наследного принца Англии просто льстила самолюбию не только сына, но и папы, «новых египтян», фантастически богатых, но не вхожих в консервативную лондонскую элиту. Теперь гадать бессмысленно: все кончилось так, как кончилось.

Никто не знает, как сложилась бы дальнейшая судьба красивой, тщеславной и очень эгоистичной женщины. Под извилистой жизнью подведена прямая черта. Кровавая авария в парижском туннеле оказалась трагичной для Дианы и наредкость удачной для легенды: ничто так не украшает биографию знаменитости, как безвременная смерть.

Ну, а я – зачем я все это пишу? Зачем ищу скрытую истину в почти остывшей золе? Ведь легенда уже сложилась, оформилась, отвердела. Кому она мешает?

Я люблю легенды за их красоту и законченность. Но вот что меня тревожит: слишком часто подростки воспринимают легенду не как красивую сказку, а как желанную модель собственной судьбы. Когда—то один из моих любимых поэтов, Маяковский, советовал юношам делать жизнь с товарища Дзержинского. Сколько романтиков послушались, пошли в чекисты, а потом расстреливали измученных пытками людей в подвалах Лубянки, пока сами не кончили жизнь у тех же стенок в тех же подвалах.

Легенда делает мир ярче. Правда – справедливее.

Кстати, правда о Диане, постепенно проникла в разные слои английского общества и сделала это общество гораздо человечней. Когда измотанный несчастливой женитьбой принц Чарльз годы спустя все же женился на своей единственно любимой женщине, Камилле Паркер, общественное мнение консервативной Британии одобрило этот далекий от традиции брак. Любовь и понимание даже для наследного принца важнее аристократического происхождения невесты – Бог даст, этот тезис отныне прочно войдет в жесткую английскую традицию. Тогда можно будет считать, что неудачный брак красавицы Дианы и невезучего Чарльза все же сделал жизнь на Земле немного лучше.

ЗАМУЖ ЗА БОГАТОГО

Девятилетняя девчушка мечтательно произносит:

– Если у меня будет богатый муж, обязательно куплю «Ягуар».

Между прочим, дочка рядовых и достаточно интеллигентных родителей, которые скромно ездят на многократно битых «Жигулях».

Взрослые посмеиваются – вон куда глядит юное поколение! А у меня легкая тревога. Не из—за мечты о шикарной тачке, тут все нормально, не о «Запорожце» же ей мечтать. Но почему – богатый муж? Могла бы, например, сказать, что вырастет, выучится, заработает кучу денег и купит все, что душа захочет. Так нет же, уповает именно на мужа. Выходит, уже и в младших классах угнездилась идея о браке как средстве заработка…

Особенно удивляться нечему.

В переломные моменты истории все меняется быстро и резко. Карьеры делаются за недели, крупные состояния создаются стремительно, слава буквально лежит на земле: кто первый нагнулся, тот и знаменит. Конечно, как и во всяком деле, везет единицам, талантливым, решительным или просто удачливым. Но с миллионами самых рядовых людей, не талантливых, не отчаянных и не шибко везучих, произошло то, что называется психологическим шоком. Или, в переводе на наш обыденный – поехала крыша. Вон, сосед разбогател – а я?

Шикарная жизнь, бушующая по соседству, сметает не только моральные нормы, но и обычный здравый смысл. Где добро, где зло, где разумный риск, где откровенная дурь – пойди разбери. В моду вошли небывалые прежде профессии: дилер, брокер, маклер, риелтер, топ—менеджер, депутат, рэкетир, банкир, валютная проститутка. Всех этих специалистов объединило одно, но важное: высокий заработок. В этом ряду логично возникла еще одна очень доходная профессия – замуж за богатого.

Каким—то ремеслам в последние годы начали обучать в густо расплодившихся экономических, юридических и управленческих академиях. Рэкетиры, депутаты и проститутки повышали квалификацию на практике, по месту работы. Но больше всего учебных пособий, отечественных и переводных, публиковалось по специальности «богатая жена».

По телеэкранам нынче толпами бродят разного рода прекрасные няни, длинноногие секретарши, начинающие певички из провинции и прочие золушки, на каждую из которых в конце сериала находится свой принц. У принца чаще всего уже есть семья, но удачливым золушкам, как правило, удается вытряхнуть устаревшую жену из супружеской постели. Десятки дамских журналов обстоятельно описывают охотничьи угодья, где водятся миллионеры. Молоденькие звезды кино и эстрады то и дело выходят замуж под телекамеру, и на просторной лужайке перед дворцом состоятельного избранника поздравить молодых собираются знаменитости, которых всех вместе увидишь разве что на правительственном концерте в честь Дня милиции.

Дети телевизор смотрят в полглаза, дамские журналы, как правило, не читают, но в этом и нет нужды – идея носится в воздухе.

Из всех денежных профессий работа богатой жены, пожалуй, самая привлекательная. Рэкетир рискует не только свободой, но и жизнью. Банки лопаются. Проституток то и дело убивают вместе с клиентами. Богатые жены рискуют меньше – даже в случае развода они уходят в новую жизнь не с пустыми руками.

Конечно, и у них есть проблемы. Та, например, что их очень не любят рядовые россиянки, работающие, ведущие хозяйство и растящие детей. Более того, ухоженных охотниц за готовым богатством они называют жабами. Жабы обижаются, и вполне справедливо: ну что стоило назвать тигрицами, волчицами, акулами, хотя бы щуками. А то – жабы! Но что поделаешь – слово прижилось.

Еще охотней, чем о роскошных свадьбах, дамские издания пишут о роскошных разводах. Какой иск подан в суд, какие доказательства представлены, сколько берет адвокат, сколько обещает высудить. Все это, конечно, не точно, по слухам, что осторожные журналисты разумно оговаривают – но какие же красивые слухи! Голливудская звезда требует с другой голливудской звезды три виллы, два дворца, двенадцать «Мерседесов» и дачный участок на Аляске. Отставная жена Пола Маккартни собирается отсудить у последнего живого битла половину миллиардного состояния. Бывшая супруга российского металлургического олигарха разошлась с ним много лет назад, но теперь при горячей поддержке популярной газеты взыскует алименты на сына в количестве двадцати миллионов долларов в месяц.

Надо сказать, успешных жаб в России не так уж много. По той простой причине, что миллионеров у нас куда меньше, чем не только в США, но и в какой—нибудь Голландии. К тому же в большинстве своем состоятельные россияне уже не молоды, давно женаты и вовсе не собираются менять жен на жаб. Тут вполне годится старинное присловье офицерских супруг: хочешь стать генеральшей, выходи замуж за лейтенанта. Но это правило, естественно, не для тех, кто хочет все и немедленно.

Шансы на супервыгодное замужество ничтожно малы. Почему же тяга к нему так велика? Почему не единицы, не десятки – тысячи и тысячи девушек всерьез рассчитывают на жабью удачу?

Возможно, дело в том, что на их иллюзиях жиреет целая индустрия, в которой крутятся огромные деньги.

Чтобы журналу давали дорогую рекламу, нужен солидный тираж. А где его взять? Вот и приманивают сладкой жизнью бесчисленных секретарш и парикмахерш, продавщиц и станочниц. Конечно, с деньгами у бедных девушек перебои – но стоит ли жалеть сотню в месяц, если в перспективе почти гарантированный миллион! Телеаудитория еще масштабней, рейтинги каналам еще нужней. Хотите знать, с помощью какого дезодоранта медсестра из провинции вышла замуж за лорда? А еще она носила ажурное белье нашей фирмы и пользовалась нашей краской для волос. Л’Ореаль, Париж – ведь вы этого достойны. Не переключайтесь, реклама пройдет быстро!

Реклама проходит быстро, жизнь тоже. Есть белье в сеточку, есть чудодейственная краска для волос – все есть, кроме богатого мужа…

Одна из самых стойких иллюзий – иностранцы без ума от русских женщин, а всякий иностранец уж точно богач. Пословица про бесплатный сыр не работает – любое импортное предложение принимается, практически, без рассмотрения. Изрядно поездив по заграницам – сорок стран пятнали своими штампами мой паспорт – попробую объяснить любовь иноземцев к нашим соотечественницам.

Практически везде парни женятся на тех девушках, что рядом: общий язык, общие нравы, общая культура, общая компания, общие представления о нормальной семье. Проще притираться, удобней жить, легче растить детей. Но, действительно, во многих европейских странах есть мужчины, которые поглядывают в сторону русских жен. Кто они?

Тут вариантов несколько.

Прежде всего, студенты, учившиеся в России. Смешно думать, что молодой парень сможет пять лет обходиться без женщин. Он и не обходится. К тому же российская подруга или жена – хороший гид по нашей нестандартной действительности, она помогает прожить долгий срок учебы комфортно и приятно. Естественно, на родину молодой специалист возвращается с русской семьей.

Второй вариант – вдовец или разведенный с детьми. Ему нелегко найти новую пару: европейки предпочитают делать собственную карьеру и не горят желанием провести жизнь, поддерживая огонь в чужом очаге. Вот мужчина и ищет «home wife», домашнюю жену, женщину без претензий, бесплатную домработницу, готовую решить все проблемы одинокого мужчины и у плиты, и у стиральной машины, и в постели.

Есть и третий вариант. Социальные аутсайдеры, не наделенные ни внешностью, ни обаянием, ни профессией, ни богатством – те бедолаги, что просто не могут найти женщину в силу своей крайне низкой конкурентоспособности на брачном рынке. Часто они живут на пособие по безработице, которого хватает на общение по Интернету, а если полгода ужиматься, то и на авиабилет для виртуальной избранницы.

В жизни бывает все, в том числе, и вполне удачные браки с иностранцами любых категорий – даже в лотерее кто—то выигрывает. Но на это «бывает», все—таки, лучше не делать ставку.

Вот несколько житейских историй.

Красивая студентка гуманитарного ВУЗа, к зависти подруг, вышла замуж за итальянца из богатой семьи и уехала на родину мужа. Знакомые обнадеживали: не понравится – разведешься, хуже не будет, вернешься не нищей. Возвращаться Марина не собиралась, муж ей нравился, да и Ломбардия, все же, не Рязань. В Италии семья мужа считалась, правда, не богатой, но вполне состоятельной – это состояние оценивалось то ли в пять, то ли в восемь миллионов евро. Однако семейные деньги были вложены в виноградники и молочное хозяйство, поскольку отец завидного мужа был фермером. До ближайшего города километров сто, до ласкового Адриатического моря все двести. Денег на тряпки и туфли хватало с избытком, но куда было в этих тряпках пойти? Ресторанчик да кино на чужом языке – вот и все радости.

Семья оказалась трудовая: вставали с рассветом и трудились до темна, как и положено крестьянам. Русскую невестку поначалу щадили, пусть осмотрится да подучит язык. Потом прозрачно намекнули, что надо бы работать вместе с другими женщинами. Она обиделась и сказалась больной. Со временем, однако, пришлось выздороветь. Остался выбор – крестьянствовать или разводиться. Марина предпочла развестись. К тому времени она уже немного подучила итальянский и была уверена, что в красивой южной стране и ей выпадет новый шанс.

Расходы и хлопоты муж благородно взял на себя. А дальше случился шок: оказалось, что Марина не имеет никаких прав не только на семейное имущество, но и на итальянское гражданство. Езжай, девушка, домой. В маленьком городке Бальцано дель Граппа ее привела ко мне сердобольная итальянская тетка, бухгалтерша местного радио. Марина была на грани истерики. Но чем я мог помочь? Италия не Россия, там закон есть закон, и изменить решение суда не может не только заезжий писатель, но и президент республики. Девушка рыдала и жаловалась, что ее обманули. В этом была доля истины – только обманул ее не муж и не судья, обманула легенда о богатой и глупой загранице, где стоит выйти замуж за местного, и ты навек в шоколаде.

Похожий случай произошел с моей приятельницей Аленой, симпатичной богемной девочкой, которая в Москве вышла замуж за англичанина, выпускника театрального института, по диплому режиссера. У нее уже был ребенок и ожидался второй, хотя во втором она еще не была уверена. Алена зашла ко мне попрощаться. Я спросил, что она думает делать в Англии. Девушка снисходительно улыбнулась и объяснила, что в Англии женщине с ребенком работать не обязательно, там такие пособия, что с лихвой хватит на все. Тем более что муж очень талантлив, и у него есть план создать в Лондоне экспериментальный театр. Через полтора года Алена вернулась уже с двумя детьми. Выяснилось, что английских пособий с лихвой хватает на детей, но вот никогда не работавшая мама в этих льготах никак не учитывается. Надежды на мужа, к сожалению, не было, поскольку он считал, что в Англии творческому мужчине работать тоже не обязательно, нужно сосредоточиться на главном, продумывать детали эксперимента и копить энергию на будущие театральные свершения. Он вел такую же богемную жизнь, как прежде в Москве, а вот Алена этой приятной возможности была лишена, ибо кому—то надо же сидеть с детьми. И в этом случае никто никого не обманывал – обманула разве что прельстительная легенда о красивой жизни неработающих английских мамаш.

Совсем уж анекдотичный случай произошел с нашей соотечественницей, тридцатилетней горничной в одной из гостиниц областного приволжского города, простоватой женщиной со многими материальными и жилищными проблемами. Она вышла замуж за весьма пожилого немца, предпринимателя очень средней руки. С ее стороны не было не только любви, но даже намека на симпатию – она вышла замуж, чтобы развестись. В крохотном городишке, где все ей было безнадежно чужое, она прожила с немцем месяца три, составив за это время реестр его имущества, включая два банковских счета, для него скромных, для нее колоссальных. Будучи наслышана, что в Германии суды справедливые, при разводе она уверенно потребовала делиться «по честному» – то есть, располовинить маленькую мастерскую, магазинчик и счета. И была искренне возмущена, услышав, что ей не причитается ничего, да и сам брак признан не действительным. Она с трудом добралась до ближайшего российского консульства, где ей смогли помочь только в одном – отправить домой. Бедная жаба вернулась в свою гостиницу и долго рассказывала всем желающим, какие сволочи немцы и какие предатели наши дипломаты.

Вообще, во всех нормальных, то есть демократических, странах не существует никаких специально женских или специально мужских прав – есть равные права супругов. В случае развода каждый остается с тем, что имел до брака, и только имущество, нажитое совместно, делится пополам. Кто зарабатывал в этот период больше, кто меньше или не зарабатывал ничего, существенного значения не имеет, что, в общем—то, справедливо – крайне трудно определить, как делились обязанности в семье, да и надо ли определять? Поэтому краткосрочные браки практически ничего не меняют в материальном положении разведенных – ведь они просто не успевают что—то нажить совместно. Примерно такие законы и в России, и суды, как и в Европе, не могут выходить за их рамки.

Любопытно, кстати, как закончились самые громкие и скандальные тяжбы. Бывшая жена Пола Маккартни получила раз в десять меньше, чем хотела. Да еще и потеряла репутацию – английская общественность отнеслась к собранному ею компромату, да и к ней самой, с понятной брезгливостью. А недавно в печати появилась маленькая заметка о судьбе иска бывшей жены к российскому металлургическому олигарху. Вместо двадцати миллионов долларов в месяц она получила трехкомнатную квартиру в провинциальном городе, машину отечественного производства, шестьдесят четыре тысячи баксов наличными и пятьсот зеленых ежемесячно на сына. Однако нельзя сказать, что от этой истории никто не выиграл: выиграли конкуренты предпринимателя, затеявшие и оплатившие весь этот нечистый скандал, и, конечно же, дорогие адвокаты, которые получают свое при любом решении суда.

Недавно, участвуя в одном из наших бесчисленных телевизионных ток—шоу, я узнал, что в России создан профсоюз домохозяек. Объявила об этом невысокая женщина в сером, мужского покроя, костюме, по профессии адвокат, председатель этого самого профсоюза. Присутствующие удивились – чьи профессиональные права должна защищать эта новая контора? Права жен защищает закон, права детей – тем более. Оказалось, новому профсоюзу предстоит представлять интересы неработающих бездетных женщин. Можно согласиться, эту категорию российских гражданок тоже требуется оберегать от разных житейских невзгод. Но кто они, эти женщины? Жены станочников, инженеров, врачей и учителей, будучи бездетными, конечно же, работают: рядовому россиянину даже маленькую семью в одиночку содержать нелегко, да и что станет делать целыми днями молодая здоровая женщина одна в скромной квартирке?

Наверное, есть и такие. Однако кое—что сразу вызвало сомнение. Профсоюз дело дорогое – тут и офис, и транспорт, и филиалы по стране, и зарплаты служащим, включая саму председательшу, которая, естественно, вправе рассчитывать на достойный адвокатский доход. На какие шиши создана эта контора? На что станет существовать? Вряд ли жена токаря, пекаря или лекаря станет тратиться на членские взносы в пользу нового чиновничьего аппарата.

Из ответов на недоуменные вопросы кое—что прояснилось. Речь, оказывается, шла не обо всех бездетных домохозяйках, а лишь о тех, кто собирается в возможном будущем делить нефтяные компании, алюминиевые комбинаты, заводы, газеты, пароходы, городские особняки и загородные дворцы. То есть, о тех неработающих домохозяйках, которых домохозяйки работающие как раз и именуют жабами – о так называемых рублевских женах. Их мало, очень мало, но уж им—то вполне хватит средств на содержание новой конторы. Видимо, они и скинулись на необычный профсоюз во главе с председательшей в костюме мужского покроя.

Короткий отрезок узкой подмосковной дороги оказывает все большее влияние на российскую действительность. У жаб с Рублево—Успенского шоссе уже появились свои моды, свои клубы, свои тусовки, свои развлечения, свои телевизионные программы и даже своя литература. Почему бы не появиться и своему профсоюзу – ведь этим дамам есть, что защищать. Масштабно и агрессивно они рекламируют свой стиль существования, множа бесчисленные стада несчастных дурочек, которые в погоне за чужой жизнью безнадежно упускают свою. Те юные провинциалочки, что толпятся в переулках и подворотнях близ гостиниц или дежурят ночами на обочинах Ленинградского шоссе – они ведь не родились проститутками. В большинстве своем это жабы—неудачницы, легковерные золушки, которым никогда не добраться до бала в королевском дворце. Скорей всего, их будущее – до обидного короткая дорожка из бедной молодости прямиком в нищую старость. Вот их бы объединить в профсоюз! Но кому они нужны – им ведь нечем платить предприимчивой адвокатше…

Справедливости ради надо заметить, что и до жаб добралось равноправие. Нынче брак стал средством заработка не только для женщин. Правда, в России мужики пока не афишируют свои материальные победы при разводах, но, судя по чужеземному опыту, ждать этого недолго. Молодой муж Элизабет Тейлор (они познакомились в лечебнице для алкоголиков) прожил с великой актрисой полтора года и при расставании высудил полтора миллиона долларов, по миллиону за год. Видимо, очень уж нелегкой оказалась работа! Брачные контракты у нас в новинку, а в Европе и Америке обычное дело. И вовсе не обязательно они защищают права женщин. Знаменитый писатель Гарольд Робинс в известном романе «Искатели приключений» привел условия брачного контракта между сыном русского эмигранта Сергеем Никовичем и влюбленной в него дочерью парижского банкира. После долгого торга с адвокатами будущего тестя «они пришли к соглашению относительно приданого в сто тысяч долларов и ежемесячного содержания в две с половиной тысячи долларов. По обоюдному согласию в договор был добавлен еще один пункт: в случае требования развода со стороны Сью—Энн Сергей должен был получить по пятьдесят тысяч долларов за каждый год их супружеской жизни»… Все вышло по писанному: Сью—Энн пожелала развестись, и Сергей полностью получил положенное. Следует учесть, что действие романа происходило в середине сороковых прошлого века, когда месячная зарплата столичного журналиста составляла сто долларов, за один доллар можно было пообедать в ресторане, а самая шикарная машина стоила в пределах тысячи. Так что жабы мужского пола тоже своего не упускали и не упускают.

…Уже хотел поставить точку, но оказалось – рано. По ящику в лихой программе «Пусть говорят» показали уморительный сюжет. Тема – внебрачные дети. Героини по—русски не понимают, они приехали в Москву из Германии. Пожилая дама рассказывает, что сорок лет назад в Гамбурге она переспала с уже поминавшимся Полом Маккартни, и ее девочка, скорее всего, дочь знаменитого музыканта. Девочке уже под сорок, ростом она раза в полтора выше Пола, весит раза в два больше. Сходство не просматривается. Тем не менее, немочки полагают, что Маккартни надо бы согласиться на генетическую экспертизу – а вдруг и в самом деле дочь?

У аудитории горят глаза. Полно сочувствующих. Хватает и недоверчивых. Кто—то полагает, что если музыкант не хочет экспертизы, значит – отец. Робкое возражение, что в случае, если согласится, все шизофренички обоих полушарий планеты тоже захотят испробовать свой шанс, во внимание не принимается. Экс—любовницу последнего битла спрашивают, почему она не сделала предъяву раньше – не потому ли, что сорок лет назад паренек из Ливерпуля был безвестен и беден, а нынче миллиардер. Пока переводчица подбирает слова поделикатней, ведущий умело отодвигает бестактный вопрос: «Скажите, а тогда, сорок лет назад, вы подозревали, что Маккартни такой негодяй»? Пожилая немка растерянно хлопает глазами, а ведущий обращается уже к молодой: «А если вы встретитесь с отцом, вы его простите»? Сорокалетняя девушка мнется. Положение спасает рекламная пауза, и ведущий торопливо желает телевизионным истицам высудить у знаменитости все, что можно.

А я думаю: почему немецкие жабы приехали со своей слезницей в Россию? Почему не обличили предполагаемого отца у себя в Германии, а еще лучше, сразу в Лондоне? Ответ, впрочем, угадывается. В Европе правосудие не наше. Конечно, телесенсации и у них ценятся дорого. Но за вранье там адвокаты потребуют столько, что блудливый канал пойдет по миру. А у нас, слава Богу, не совсем Европа, у нас пока еще можно квакать в свое удовольствие, громко и не без выгоды: представляете, сколько заплатят за рекламную паузу в передаче о внебрачной дочери мировой знаменитости! Да и наши скромные звезды ни от чего не застрахованы: каждого третьего популярного певца преследовали сыновья лейтенанта Шмидта. Самой Пугачевой пришлось доказывать, что жесткий концертный график никак не позволял ей тайно родить дополнительную дочку, повсюду заявляющую о своем выгодном родстве…

Я человек действия. И если уж ставлю какую—нибудь проблему, мучительно пытаюсь понять: а как ее решить? В данном же случае никакого решения не вижу. Запретить ложь в СМИ? Но как его запретишь? И кто станет отделять откровенное вранье от смелых гипотез? Да и когда на Руси соблюдали запреты?

Выход вижу только один – напрямую обратиться к авантюрным старшеклассницам, загодя планирующим свою сладкую жизнь. Милые вы мои, не рассчитывайте на олигархов, не надейтесь на иностранцев, не напрашивайтесь в дочки к Полу Маккартни. Надейтесь на себя! Тогда, авось, не придется собирать остатки собственных иллюзий на обочине Ленинградского шоссе.

КАК Я СТАЛ ПАТРИОТОМ

Полвека назад в Москве прошел Всемирный фестиваль молодежи и студентов. Газеты в связи с юбилеем на давнее событие бегло отозвались. А мне что делать, если в моей памяти с той поры так и звенят колокольчики?

Тогда, в пятьдесят седьмом прошлого века, в Москву приехали тысячи молодых иностранцев. Причем, не только болгар или поляков, которые, хоть и в малом количестве, все же учились в наших ВУЗах и к которым мы понемножку привыкли – в городе появились французы, англичане, американцы и прочие представители стран, во главе которых стояли злобные враги всего прогрессивного человечества. Юные гости столицы ходили по Арбату, по бульварам, по Красной площади, к ним можно было запросто подойти и даже поговорить. Правда, этой возможностью почти никто не пользовался: в иностранных языках наша молодежь в ту пору была предельно слаба. Мне же повезло: я еще старшеклассником три года отучился на вечерних курсах английского, и о вещах обиходных вполне мог потолковать.

В жаркий летний день накануне торжественного события, когда фестиваль еще не открылся, но иностранцы уже съехались, ко мне зашел бывший одноклассник с младшим братом. Они позвали побродить по центру, явно рассчитывая использовать меня в качестве устного переводчика, по старинному толмача. Я с удовольствием согласился – когда еще представится случай попрактиковаться в языке? Дошли до Манежной. Никакой формы или знака для гостей праздника не существовало, но иностранцы бросались в глаза сразу – они резко выделялись из толпы. Не только непривычной в те годы яркостью одежды, не только длинными волосами у парней и короткой стрижкой у девушек, но и еще чем—то – пожалуй, это была внутренняя свобода, которая у нас появилась где—то в середине девяностых. На улице их сразу обступали, причем, любопытство было взаимным: они приехали посмотреть на загадочную Россию (Советский Союз был названием, скорее, внутренним), а москвичи, лишенные возможности поехать в Европу или, тем более, Америку, пытались понять чужой сад по случайно залетевшим к нам листикам.

На углу музея Ленина, где сейчас, кажется, Городская дума, в центре небольшой толпы стояла высокая девчонка с темными кудряшками и растерянным веснущатым лицом. Ее о чем—то спрашивали, все разом, а она в ответ только улыбалась. А что ей оставалось – спрашивали—то по—русски.

Вот тут и пригодился мой английский. «Хочешь, спасу?», спросил я девчонку и, не дожидаясь ответа, взял за руку и потащил из толпы. Высокая девочка оказалась англичанкой, жила в Лондоне, звали ее Валери. Я сказал, что по—русски получится «Валька». Ей идея понравилась, она тут же и меня переиначила по—своему: «Ленни».

Ей—ей, ни о чем греховном я не думал – только подремонтировать мой московский английский. К тому же я был комсомолец и дурак, верил всему, что писали в наших газетах, и не сомневался, что именно коммунизм светлое будущее всего человечества. Спасибо Никите Сергеевичу – я уже знал, что Сталин оказался мразью. Но Ленин, партия – это было святое. И я был готов выполнить свой долг советского человека, то есть убедить англичанку в великих преимуществах социализма.

Но мне было двадцать пять, ей двадцать один. И уже на следующий день стало ясно, что ограничиться одной лишь политической пропагандой вряд ли получится.

Переломный момент вышел довольно смешной. Валери, видимо, впервые в жизни увидела на ком—то из моих сограждан тюбетейку и заинтересовалась этим нестандартным головным убором. Оказалось, родные наказывали ей привезти из Москвы в качестве экзотического сувенира русскую шапку. Правда, шапка подразумевалась меховая, но где же при тогдашнем дефиците ее было взять? Однако и тюбетейка могла сойти за традиционный московско—сибирский головной убор. Я тут же вызвался круглую расшитую шапочку Вальке подарить. Зашли в ЦУМ. Повезло – тюбетейки, хоть и одного вида, там лежали.

Любую одежку надо брать по мерке. И я, в легкой панике вспоминая, хватит ли денег в кармане на обещанный дар, автоматически задал девчонке вопрос: «What is the number of your cucumber»? Дурацкая рифма сама сорвалась с языка, я перепугался – ведь это означало – каков размер твоего огурца? Но англичанка не обиделась, а расхохоталась, и потом еще долго смеялась, прижимаясь к моему плечу. С этого все и началось, сработало великое правило: не обязательно за девушкой ухаживать, достаточно один раз ее как следует рассмешить.

Знал ли я, что ни о каких романах с иностранками не может быть и речи? Конечно, знал! Об этом нигде не писали, по радио не говорили, но ни для кого это не было тайной. Разумеется, фестиваль есть фестиваль, важнейшее международное мероприятие, и готовились к нему, как положено: в магазины подбросили продукты, на автобусы, развозившие гостей, нацепили яркие значки в форме цветка, чиновникам приказали не хамить, а милиционерам улыбаться. Однако и советскую власть никто не отменял. И те, чьей профессией была бдительность, утроили старание. В помощь органам мобилизовали комсомольский актив. Возле Большого театра я встретил Димку Ипполитова, симпатичного охламона, который жил в Столешниковом переулке и прежде постоянно хвастался драками с пацанами из Марьиной рощи. Теперь же он попал в помощники органов и с восторгом рассказывал, как их комсомольская бригада отлавливала девчонок, гулявших с иностранцами, отводила их в пятидесятое отделение милиции и в специальной комнате стригла наголо. Особую гордость вызвал у него случай, когда их команду послали патрулировать Пресню, и они застукали преступную парочку в самом неподходящем месте, в заросшей аллее Ваганьковского кладбища, прямо между могилами. Парень—иностранец мало что понял, и, застегивая штаны, смущенно бормотал: «Мир, дрюжба». А девчонка лет семнадцати, плача и натягивая трусики, уперто твердила: «Все равно рожу француза, все равно рожу француза»! Иностранца вежливо проводили к выходу с кладбища, а девчонку потащили в отделение составлять протокол и стричь.

Впрочем, в Димкиных откровениях не было надобности: тотальная слежка за строителями коммунизма была тогда привычным обстоятельством жизни, я, как и все, про нее знал, но не слишком боялся. Ну, следят, и что? Они ведь борются со шпионами, но я—то не шпион!

Конечно, умнее было не искать приключений на свое мягкое место. Но в двадцать пять лет, как и раньше, как и позже, если дело касалось женщин, никакие разумные соображения для меня цены не имели.

Короче, на второй день мы с Валери уже целовались, на третий вовсю обнимались, а вечером дня четвертого я повез англичанку на двадцатом троллейбусе в Серебряный бор.

Тут, наверное, надо сделать в сюжете паузу, чтобы объяснить, на каком фоне развивались события. И, в частности, причем тут Серебряный бор.

Дело в том, что Москва в середине пятидесятых была типичным городом трущоб. Не хрущоб – панельные пятиэтажки имени дорогого Никиты Сергеевича в ту пору только выходили из стадии проекта – а именно трущоб. То есть, бараков, подвалов, разваливающихся домов дореволюционной постройки, громадных коммуналок и старинных особняков, разгороженных фанерными стенками на убогие клетушки. Мы, например, жили тогда в самом центре, дом стоял на углу Красной площади и улицы Двадцать пятого октября (ныне Никольской) – но в полуподвальной квартире было девять комнат, и жило в ней тридцать три человека. Мы вчетвером – мама, папа, бабушка и я – обитали в восемнадцатиметровой комнате, и наш быт вовсе не считался нищенским: в соседней пятнадцатиметровой комнатушке жило пятеро: мать—одиночка с тремя дочерьми и стариком—отцом. Кухня в квартире, естественно, была одна, уборная одна, а в ванной хозяйки даже стирать брезговали.

Никакой трагичности в таком существовании я не ощущал. Когда мне исполнилось двадцать пять, в нашу комнату втиснулось то ли пятнадцать, то ли двадцать моих друзей, и все разместились, и всем было хорошо и весело. Среди гостей были, кстати, нынешние классики: Женя Евтушенко, Роберт Рождественский, Лина Костенко, Илья Глазунов. И все они жили не лучше меня – у Жени, например, с мамой и сестрой была комнатка в двухэтажном деревянном доме, стены которого снаружи наклонно подпирались столбами. Конечно, были в столице и иные дома, особенно вдоль улицы Горького, нынче их называют «сталинскими» – там селилась высокая партийная номенклатура. Но эти хоромы никакой зависти у моих друзей не вызывали, они существовали как бы в другой стране.

До фестиваля Москва казалась мне очень красивым городом: Кремль с башнями, Красная площадь, Большой театр, Елисеевский гастроном, Центральный телеграф, к праздникам украшавшийся цветными лампочками – что еще надо? Но когда по любимому городу мне пришлось чуть ли не сутками бродить вместе с юной англичанкой, я начал со стыдом замечать убожество московских переулков и бесчисленных развалюх в тесной близости от Кремля. Пришлось объяснять подружке, что все эти руины на самом деле ценнейшие памятники истории и культуры, которые вот—вот отреставрируют. Устав от вранья, я выкинул козырную карту: повез Вальку кататься в метро. Она смотрела, вежливо хвалила мраморные стены и мозаичные потолки, но потом осторожно поинтересовалась, зачем все это – ведь метро просто транспорт…

Теперь, видимо, надо объяснить, почему – Серебряный бор?

В те годы долгой московской зимой, мокрой весной и дождливой осенью перед молодежью угрюмо вставала неизбежная проблема. Есть он, есть она, есть нарастающий вал страсти – но где? Мне еще повезло: я жил рядом с Зарядьем, островком старой Москвы с извилистыми переулками, глухими дворами, приземистыми домишками, подъездами почти без квартир и загадочными наружными лестницами, которые вели только на чердак, а иногда не вели никуда, просто утыкались в кирпичную стену. Эта романтика была темной и пыльной – но от безвыходности и она годилась. Зато летом была лафа: Измайловский парк, Сокольники, закоулки Нескучного сада и, конечно же, великолепный Серебряный бор.

Тогда этот остров на окраине города был другим – не дачный поселок для московской элиты, а просто лесной массив с пляжем и узкими тропинками, едва видными среди густого кустарника. Последние городские фонари вечерами тускло светились лишь на конечной остановке троллейбуса. Идеальное место!

Девочка шла, куда я вел, на крохотной полянке села рядом со мной на траву – а потом вдруг заупрямилась. Причем, не притворно, а по—настоящему. Нет и нет! Я удивился – наши девчонки никогда так себя не вели. Уж если поехала, на ночь глядя, в Серебряный бор…

– Чего ты меня отталкиваешь? – спросил я почти возмущенно.

Она ехидно ответила:

– Потому, что у меня есть моральные принципы, а у тебя нет.

Мы вернулись в город.

На следующий день опять встретились и снова поехали в парк – на этот раз, в Сокольники. Увы, повторилось то же самое: безлюдная полянка, темнота – и тонкие ручонки, упершиеся мне в грудь.

Видно, физиономия у меня была очень уж обиженная, потому что Валька сказала:

– Завтра я к тебе приду.

Я изобразил на лице величайшее удовольствие, но не уверен, что удалось скрыть охвативший меня ужас. Придет ко мне – а куда? Я уже догадался, что в странах, еще не дозревших до социализма, к любви на лоне природы относятся с меньшим энтузиазмом, чем у нас. Тем более, Валери успела рассказать что ее семья из восьми человек не только имеет в Лондоне девятикомнатный дом, но и собирается купить еще один, так как Валькина старшая сестра недавно вышла замуж. А я про свою коммуналку даже не заикался.

Ну, что тут прикажешь делать?

Не имей сто рублей. Сто друзей у меня было. На счастье, Алла и Роберт Рождественские, у которых была четырехметровая комнатушка в подвале рядом с Садовым кольцом, после рождения дочки получили новую жилплощадь в том же дворе – тоже комнату, тоже в подвале, но уже в шестнадцать метров. Переезд пока не состоялся, но ключ ребятам уже выдали. Там и мебель была: железная койка, накрытая байковым одеялом…

Утром я не отказал себе в удовольствии попросить:

– А теперь расскажи мне, пожалуйста, о своих моральных принципах.

Англичанка расхохоталась. Как же мне нравятся девчонки с чувством юмора!

Все десять дней до конца фестиваля мы с Валери почти не разлучались. Только на ночь – Вальке твердо напомнили, что спать гостям фестиваля полагается в общежитии. Мы целыми днями бродили по разноцветной, веселой, непривычно свободной Москве, заглядывали в музеи. Я знакомил англичанку с друзьями. Познакомил и со своей тогдашней девушкой Ингой, красивой, взбалмошной и зверски ревнивой. К моему удивлению, к Валери она отнеслась вполне лояльно, даже с симпатией. Я спросил:

– Чего же ты к другим ревнуешь?

– Но эта же уедет, – резонно ответила Инга.

Да, она уехала. Прощались мы долго и трогательно, обменялись адресами, даже условились о будущих встречах. Валери нарисовала план их лондонского дома и объяснила, как ночью через крышу крылечка можно забраться к ней в комнату. Я никогда еще не был за границей, и ничего мне в этом смысле не светило. Но почему—то казалось, что фестиваль все вокруг изменил, что старая жизнь ушла, и началась новая, которая теперь и будет всегда.

Недели полторы после фестиваля Москву качала волна эйфории, потом улеглась. Газеты напечатали последние статьи о замечательном празднике прогрессивной молодежи мира. С автобусов сняли значки в форме цветка. Милиционеры перестали улыбаться, чиновники начали хамить. И стало ясно, что на деле все наоборот: новая жизнь кончилась и началась старая, которая теперь и будет всегда.

Но тут пришло письмо в непривычном синем конверте, с чужой маркой и обратным адресом по—английски. Валька писала то, что обычно и пишут девушки своим дружкам. Именно тогда я впервые узнал модное нынче слово «бой—френд». Я тут же ответил, тычась в словарь, чтобы не оказаться безграмотным. Пришло еще письмо. Я снова ответил. Перед третьим посланием пауза вышла почти в месяц, я разобрал дату на штемпеле и понял, что Валькины письма читаю не только я. Впрочем, ничего неожиданного в этом не было.

А потом мне пришла повестка из райвоенкомата: явиться тогда—то, во столько—то, в комнату такую—то, к майору такому—то. Зачем я понадобился родине, не указывалось.

Я пошел, куда звали. Майор такой—то разговаривать со мной не стал, а проводил на второй этаж, в комнату без таблички. Там сидел штатский мужчина лет пятидесяти, плотный, седоватый, с простым и вполне добродушным лицом. Он поинтересовался, где я учусь, как учусь, занимаюсь ли общественной работой. И лишь потом спросил, знаю ли я такую фамилию – Валери Цвайг. К вопросу я был готов и ответил, что, конечно, знаю и даже с ней переписываюсь.

– Ну—ка, Леонид, честно, по—комсомольски, – спросил мужчина, – что у тебя с англичанкой было?

– Да все было, – сказал я.

– Совсем все?

– Совсем.

– А ты не знал, что с иностранками – не рекомендуется? – уже построже спросил собеседник.

Я ответил с вызовом:

– Конечно, знал. Но что, их парням наших девчонок можно, а нам ихних – нельзя?

Мужчина в штатском удивился, помедлил – и сделал вывод:

– А что? Пожалуй, патриотично!

Насколько помню, это был первый серьезный патриотический поступок в моей жизни.

Вот только письма из Лондона до меня больше не доходили.