Новые психологические явления и задачи после Октября
Пожалуй, более всего Ленин выступает перед нами как психолог в послеоктябрьские годы. Меняется вся принципиальная установка. До социалистической революции нечего было и думать о всестороннем преобразовании человека, самое большее — его перевоспитывала и в немалой мере преображала революционная борьба. После социалистической революции становится возможной задача устранения капиталистического наследия в психике трудящихся, хотя бы это и был очень трудный и длительный процесс.
За несколько дней до Октябрьского переворота Ленин вдруг бросает несколько слов, которых никогда, ни единого раза до этого мы у него не встречали: “Настроением масс руководиться невозможно, ибо оно изменчиво и не поддается учету; мы должны руководиться объективным анализом и оценкой революции. Массы дали доверие большевикам и требуют от них не слов, а дел…”176. Да, накануне взятия власти Ленин видит уже то единственно важное настроение, перед которым все остальные несущественны и третьестепенны. Народ оказал доверие большевикам. Назавтра социалистическая революция. Тем самым послезавтра все психологические задачи становятся принципиально иными, в известной мере противоположными тем, какие стояли до социалистической революции. Конечно, очень не быстро произойдет, предвидит Ленин, этот сдвиг, связанный с “переходом от исторической спячки к новому историческому творчеству”177; от энтузиазма, ограниченного революционными задачами, к энтузиазму созидательному, обращенному к новой жизни. Но во всяком случае новая глава ленинской социальной психологии отныне открывается.
Самое главное отныне — удержание завоеванной власти. Если до Октября стержень революционной психологии масс — свержение власти, то теперь — ее сохранение. Рабочие, крестьяне, красноармейцы, писал Ленин в 1920 г., “за эти три года в массе страдали сильнее, чем в первые годы капиталистического рабства. Они шли на голод, холод, на мучения, чтобы только удержать власть”178. Уже в самом начале революции Ленин предсказывал, что героизм, энергия и самопожертвование масс будут неисчерпаемы в отстаивании революционной победы, в преодолении всех трудностей на пути Советской власти. Пользуясь его выражением более ранних лет, можно сказать, что теперь “мы” и “они” стали существенно иными: “мы” -это и сам революционный народ и его молодая, только что установленная власть. Вот что должно было гигантски умножить духовные силы этого “мы” и извлечь из недр новые огромные чувства. “Победа будет на стороне эксплуатируемых, — писал Ленин вскоре после Октября, — ибо за них жизнь, за них сила числа, сила массы, сила неисчерпаемых источников всего самоотверженного, идейного, честного, рвущегося вперед, просыпающегося к строительству нового, всего гигантского запаса энергии и талантов так называемого „простонародья", рабочих и крестьян. За ними победа”179. Конечно, активизировались и силы контрреволюции. Но “как бы в отдельных кругах ни велико было возмущение и негодование, в глубине народной массы идет процесс созидания, накопления энергии, дисциплины, который даст нам твердость вынести все удары…”180
Отсюда, из борьбы за удержание дела революции, ее победы, начинается и развертывается процесс психологического рождения нового человека. На первом месте — “чудеса храбрости и выносливости” вооруженных рабочих и крестьян на фронтах гражданской войны, героизм, героизм и еще .раз героизм трудящихся в тылу. А следом — переворот в глубинах сознания. В 1919 г. в бессмертной статье “Великий почин” Ленин пишет: “Это — начало переворота, более трудного, более существенного, более коренного, более решающего, чем свержение буржуазии, ибо это — победа над собственной косностью, распущенностью, мелкобуржуазным эгоизмом, над этими привычками, которые проклятый капитализм оставил в наследство рабочему и крестьянину”181. Только после свержения буржуазии может “вся совокупность трудящихся и эксплуатируемых… развернуть впервые в истории всю инициативу и всю энергию десятков миллионов задавленных капитализмом людей”182.
Чтобы удержать завоеванную власть, надо было осуществить некоторые самые первоочередные задачи, в том числе победить разруху и голод и наладить производство внутри, победить врага на фронтах. В статье “Великий почин” Ленин указывал на своего рода замкнутый круг: чтобы спастись от голода, нужно поднять производительность труда. “Известно, — писал Ленин, — что подобные противоречия разрешаются на практике прорывом этого порочного круга, переломом настроения масс, геройской инициативой отдельных групп, которая на фоне такого перелома играет нередко решающую роль”. Такую геройскую инициативу и проявили участники субботников, рабочие, “несмотря на то, что они устали, измучены, истощены недоеданием”183. Это движение подняло авторитет рабочих в глазах крестьян, коммунистов — в рядах беспартийных184. Еще задолго до “Великого почина” Ленин ставил вопрос о необходимости грядущего перелома в психологии труда. Он писал об унаследованной от прошлого психике представителя эксплуатируемой массы: “Попятно, что известное время все его внимание, все помыслы, все силы души устремлены только на то, чтобы вздохнуть, выпрямиться, развернуться, взять ближайшие блага жизни, которые можно взять и которых не давали ему свергнутые эксплуататоры. Понятно, что известное время необходимо на то, чтобы рядовой представитель массы не только увидал сам, не только убедился, но и почувствовал, что так просто „взять", хапнуть, урвать нельзя, что это ведет к усилению разрухи, к гибели, к возврату Корниловых. Соответственный перелом в условиях жизни (а следовательно, и в психологии) рядовой трудящейся массы только-только начинается”185.
Иными словами, психологический перелом в массе должен был произойти одновременно и от героизма в стремлении не допустить возврата старого самодержавно-капиталистического строя и от чувства невозможности выйти из экономических бедствий иначе, чем на путях нового отношения к труду. “Трудовая дисциплина, бешеная энергия в труде, готовность на самопожертвование, тесный союз крестьян с рабочими — вот что спасет трудящихся навсегда от гнета помещиков и капиталистов”186. В уже цитированной выше работе “Очередные задачи Советской власти”, особенно изобилующей мыслями, касающимися психологии масс, Ленин писал: “В мелкокрестьянской стране, только год тому назад свергнувшей царизм и менее чем полгода тому назад освободившейся от Керенских, осталось, естественно, немало стихийного анархизма, усиленного озверением и одичанием, сопровождающими всякую долгую и реакционную войну, создалось немало настроений отчаяния и беспредметного озлобления”; понятно, продолжает Ленин, какие длительные и упорные усилия передовой части рабочих и крестьян необходимы “для полного перелома настроений массы и перехода ее к правильному, выдержанному, дисциплинированному труду”187. И ниже в этой же работе Ленин писал: “Надо научиться соединять вместе бурный, бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной во время труда, с беспрекословным повиновением — воле одного лица, советского руководителя, во время труда”188.
Вот еще мысли Ленина об изменении психологии труда, по первоначальному варианту работы “Очередные задачи Советской власти”. Ленин пишет сначала о психологии труда в условиях капиталистического гнета: “На этой почве было неизбежно создание такой психологии, что общественное мнение трудящихся не только не преследовало плохую работу или отлынивание от работы, а, напротив, видело в этом неизбежный и законный протест или способ сопротивления непомерным требованиям эксплуататора”. Далее Ленин указывает, что среди изголодавшегося и измучившегося за годы войны населения вполне понятны и неизбежны были случаи полного упадка настроения, а следовательно, и организованности. Как глубокий психолог, он замечает, что надеяться на немедленную перемену с помощью нескольких декретов “было бы столь же нелепо, как если бы призывами пытались придать бодрость духа и трудоспособность человеку, которого избили до полусмерти”. Вместе с тем Советская власть, создаваемая самими трудящимися и считающаяся с “нарастанием оздоровления среди трудящихся масс”, по мысли Ленина, будет в состоянии коренным образом изменить психологию трудящихся189. Прочно еще держится мелкособственнический взгляд, писал Ленин: мне бы урвать побольше, а там хоть трава не расти, но именно эту массу Ленин звал “будить, поднимать к историческому творчеству”190, звал перерабатывать в ней нравы, загаженные частной собственностью191.
Ленин подчеркивал, что “массы должны но только знать, но и чувствовать, что сокращение периода голода, холода и нищеты всецело зависит от скорейшего выполнения ими наших хозяйственных планов”192. Все полнее развивает он взгляд о необходимости сочетания энтузиазма (общеполитического и вытекающего из него трудового) с хозяйственным расчетом и дисциплиной труда, основанной на личной заинтересованности. Сначала, писал он, мы рассчитывали наладить производство на волне народного энтузиазма, затем поняли, что и личная заинтересованность поднимет производство193. Конечно, энтузиазм, натиск, героизм навсегда останутся памятником, этот энтузиазм сыграл великую роль и на долгие годы отзовется в международном рабочем движении, но пришло время хозяйственного расчета, торговли194. Для подведения десятков миллионов людей к коммунизму нужно строить экономику “не на энтузиазме непосредственно, а при помощи энтузиазма, рожденного великой революцией, на личном интересе, на личной заинтересованности, на хозяйственном расчете…”195
Речь идет далеко не только о мотивах производительности и интенсивности труда. Происходит внутренний переворот в человеке, в людях. “Мы дошли до величайшего момента в своей революции, мы подняли массы пролетариев, мы подняли массы бедноты в деревне к сознательной поддержке нас. Ни одна революция этого не делала”196. С громадной, гигантской силой звучит в народном сознании и многообразно проявляется это совершенно новое “мы”, рожденное победившей народной революцией. Ее двухлетняя история показала, писал Ленин в 1919 г., “не только образец исполнения долга, но и образец высочайшего героизма, невиданного в мире революционного энтузиазма и самоотвержения”197.
Уже в 1917 г. Ленин видел далеко вперед: “Широкое, поистине массовое создание возможности проявлять предприимчивость, соревнование, смелый почин является только теперь”198. Новые задачи выдвигают и новый тип людей. “Десятки тысяч отборных, передовых, преданных социализму рабочих, неспособных поддаться на взятку и на хищение, способных создать железную силу против кулаков, спекулянтов, мародеров, взяточников, дезорганизаторов, — вот что необходимо”199. Ленин очень рано предугадывает будущую возрастающую роль всяческих форм соревнования в новой системе общественных, в частности трудовых, отношений людей. Соревнование выступает в его глазах и как форма инициативы, самодеятельности, и как путь развития новой дисциплины труда.
В частности, Ленин обратил внимание на ту важную для социальной психологии сторону соревнования, что в нем открыт широкий простор для воздействия силы примера. Иначе говоря, речь идет о закономерности подражания примеру, как и обратно — отталкивания от отрицательных примеров. Все в той же не раз упомянутой работе “Очередные задачи Советской власти” Ленин писал, что социализм “впервые открывает дорогу для соревнования действительно в массовом масштабе”, и уточнял, что отчетность и гласность превратят мертвые бюрократические отчеты “в живые примеры — как отталкивающие, так и привлекающие”200. При капитализме значение примера в общественной жизни ограниченно. При переходе политической власти в руки пролетариата дело меняется в корне. “…Сила примера впервые получает возможность оказать свое массовое действие”201. Это — одна из важнейших сторон формирования новой психологии в целом.
“Естественно, что в массах, только что сбросивших невиданно-дикий гнет, идет глубокое и широкое кипение и брожение, — что выработка массами новых основ трудовой дисциплины — процесс очень длительный, — что до полной победы над помещиком и буржуазией такая выработка не могла даже и начаться”202. Напротив, при социализме, как пишет Ленин Кржижановскому в 1920 г., даже такой вопрос, как электрификация, — это вопрос, для решения которого нужно вызвать “соревнование и самодеятельность мае с…”203
Исключительно богаты одновременные высказывания Ленина по психологическим вопросам, относящимся к гражданской войне и борьбе с интервенцией. Ленин очень чутко фиксирует психологическую готовность или неготовность масс к войне. В феврале 1918 г. он пишет: да, сейчас массы не в состоянии вести войну; но уверенно предсказывает: пройдет время неслыханных тягот, и народ увидит в себе силу и возможность дать отпор204. Ленин не ждет этого перелома, он готовит его. Он так объясняет приглашение на VII съезд партии вернувшихся с фронта псковских крестьян: “…чтобы они рассказали, как обращаются немцы, чтобы они создали ту психологию, когда заболевший паническим бегством солдат начнет выздоравливать и скажет: „Да, теперь я понял,, что это не та война, которую большевики обещали прекратить, — это новая война, которую немцы ведут против Советской власти". Тогда наступит оздоровление”205. И еще немного позже: “Эти месяцы прошли, и перелом наступил; прошел тот период, когда мы были бессильны… создалась новая дисциплина, и в армию пошли новые люди, которые тысячами отдают жизнь”206.
В течение всей истории гражданской войны вопросы психологии фронта и тыла неуклонно привлекают внимание Ленина. С одной стороны, он отмечает даже такие оттенки, как воздействие осенних холодов на духосостояние: “Вы знаете, что осенние холода влияют на настроение красноармейцев, понижая его. создают новые трудности…”207 С другой стороны, он учитывает и психологический фактор в преодолении всевозможных военных трудностей: “Положение чрезвычайно тяжелое. Но мы не отчаиваемся, ибо знаем, что всякий раз, как создается трудное положение для Советской республики, рабочие проявляют чудеса храбрости, своим примером ободряют и воодушевляют войска и ведут их к новым победам”208. Отметим и настороженное, зоркое внимание Ленина к психологическим процессам в крестьянской массе. Он напоминает огромную разницу в социально-психологических условиях рабочих и крестьян. Рабочие, говорит он, во всем мире в 'большей или меньшей мере объединены. Однако попытка переделать психологию раздробленных крестьян -это важная часть боя за социализм. “Но почти нигде в мире не было еще систематических, беззаветных и самоотверженных попыток объединить тех, кто по деревням, в мелком земледельческом производстве, в глуши и темноте отуплен всеми условиями жизни”209. Решение этой задачи социалистического строительства требовало длительного времени. Она отнюдь не была решена к 1921 г., когда особенности психологии крестьянства проявились с огромной силой и непосредственно сигнализировали о необходимости изменения экономической политики Советского государства. “Это было, — писал Ленин в 1922 г., — в первый и, надеюсь, в последний раз в истории Советской России, когда большие массы крестьянства, не сознательно, а инстинктивно, по настроению были против нас… Причина была та, что мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед… что массы почувствовали то, чего мы тогда еще не умели сознательно формулировать…”210.
Итак, в послеоктябрьские годы в социально-психологических наблюдениях Ленина звучат существенно новые тона. Если раньше его интересовали те революционные силы общества, которые могли быть объединены и слиты для сокрушения старого порядка, если все клонилось к тому, чтобы обострить в сознании масс рубеж между “мы”, трудящиеся, и “они”, эксплуататоры вместе с защищающей их властью и церковью, то теперь усилия направлены на внедрение в сознание и на сплочение совсем другого “мы”.
В том числе Ленин уделяет большое внимание рождению черт новой психологии в отношении к государственной власти. “Государство, — писал он, — бывшее веками органом угнетения и ограбления народа, оставило нам в наследство величайшую ненависть и недоверие масс ко всему государственному”211. Это наследство при Советской власти в какой-то мере сказывалось на вопросе об учете и контроле. Но все же шаг за шагом должно было быть преодолено отношение к деятелям государства, к государственным органам как к “ним” в противопоставлении “нам”. Ленин отмечает как явление огромного прогрессивного значения, что широкие массы не только достижения, но и ошибки Советского правительства и партии ощущали как свои собственные достижения и свои собственные ошибки. “…Они взялись собственной энергией, собственными руками за необыкновенно трудное дело, наделали тысячи ошибок, и от каждой ошибки сами страдали, и каждая ошибка выковывала и закаляла…”212
В послеоктябрьские годы, как и до них, внимание Ленина к процессам и явлениям общественной психики снова в высшей степени целеустремленно: все это важно ему отнюдь не само по себе, а как показатель состояния революционных сил, как жизненно необходимые условия отстаивания и развития дела революции. Но если до революции очень мало было таких стойких привычек и традиций, которые представляли ценность с точки зрения “науки революции”, и в основном она была устремлена на преодоление большинства привычек и традиций существующего общества, то после Октября все сильнее звучит мотив выработки и закрепления нового психического склада, нового характера, новых психических норм. Величайший борец против неподвижности всего в дореволюционном быте, Ленин теперь становится борцом за превращение нового в привычку, в быт. Так, он писал, что “достигнутым надо считать только то, что вошло в культуру, в быт, в привычки”213.
Это подчеркивает, что различие между психическими сдвигами и психическим складом для марксистско-ленинской социальной психологии может быть лишь относительным и важность того или другого целиком зависит от конкретно-исторических условий.
Психология и революция
Мы уже знаем, что Ленин интересовался явлениями общественной психологии только как революционер и во имя задач революции. Именно поэтому в поле его зрения находились преимущественно и даже почти исключительно те социально-психологические явления, которые относятся к группе изменчивых, динамических и которые чаще всего охватывают термином “настроения”, а не другая группа — относительно устойчивые, которые называют “психическим складом”, или “характером”, той или иной классовой, профессиональной, этнической и всякой иной общности. Наука о социальной психологии не проводит пропасти между этими двумя группами явлений. Но она все же проводит между ними относительное различие.
В сочинениях В.И. Ленина, если прочесть их насквозь, мы встречаем многие десятки случаев употребления слова “настроение”. В дополнение к тому, что уже цитировалось выше, упомянем, например, что еще в 1895 г. Ленин прибегал к этому понятию, в связи со своей поездкой в Орехово-Зуево: “Раскол народа на рабочих и буржуа — самый резкий. Рабочие настроены поэтому довольно оппозиционно…”214 Если свести вместе все употребления Лениным слова “настроения”, получится изрядная пачка. Оно действительно ведущее в его социальной психологии, и именно поэтому с полным основанием первое исследование о взглядах Ленина в области социальной психологии, написанное Б.Д.Парыгиным в качестве кандидатской диссертации, носило название: “В.И. Ленин о формировании настроения масс”215.
Но неверно было бы, разумеется, сводить дело к тому или иному термину. У Ленина есть и другие многократно используемые слова, например “инстинкт” (классовый инстинкт, революционный инстинкт). Этот термин употребляется в значении, очень близком к “стихийности” — термину, который тоже очень широко представлен в ленинских высказываниях. Рядом с ними нельзя не упомянуть используемые Лениным понятия “чутье”, “чувства”, “энергия”, “страсть”, “энтузиазм”, а также “усталость”, “гнев”, “ненависть”, “апатия” и другие подобные.
“Рабочий класс инстинктивно, стихийно социал-демократичен…”216. “…Период накопления революционной энергии…”217. “…Волна общественного возбуждения…”218. “…Поднимутся сотни тысяч рабочих, не забывших “мирного” девятого января и страстно жаждущих вооруженного девятого января”219. “Сами рабочие стихийно ведут именно такую линию. Они слишком страстно переживали великую октябрьскую и декабрьскую борьбу”220. Монархические иллюзии крестьянства “нередко парализовали его энергию… порождали пустую мечтательность о „божьей земле"…”221. “…При несознательных, сонных, нерешительных массах никакие изменения к лучшему невозможны… Без заинтересованности, сознательности, бодрости, действенности, решительности, самостоятельности масс абсолютно ничего ни в той, ни в другой области сделано быть не может”222. “Сонный мещанский дух, который частенько господствовал прежде в некоторых рабочих союзах Швейцарии, исчезает и заменяется боевым настроением… Рабочие держались дружно”223. “Общее, выливающееся через край недовольство масс, возбуждение их против буржуазии ж ее правительства”224. “Озлобление масс, вследствие возобновившейся грабительской войны, естественно возросло еще быстрее и сильнее”225. “Нельзя вести массы на грабительскую войну в силу* тайных договоров и надеяться на их энтузиазм… И нельзя вызвать героизма в массах, не разрывая с империализмом…”226. “Народ не может и не будет терпеливой пассивно ждать…”227. “Есть признаки роста апатии и равнодушия. Это понятно. Это означает не упадок революции, как кричат кадеты и их подголоски, а упадок веры в резолюции и в выборы. Массы в революции требуют от руководящих партий дела, а не слов, победы в борьбе, а не разговоров”228. “Недовольство, возмущение, озлобление в армии, в крестьянстве, среди рабочих растет”229. Разрешение национального и аграрного вопроса дало бы “настоящий взрыв революционного энтузиазма в массах…”230. “Я знаю, что среди крестьян Саратовской, Самарской и Симбирской губерний, где наблюдалась самая большая усталость и неспособность идти на военные действия, замечается перелом”231.
Эта подборка разнообразнейших оборотов речи Ленина приведена для того, чтобы еще раз проиллюстрировать богатство, емкость его социально-психологической мысли. Без таких характеристик и мазков нельзя представить себе Ленина-публициста, Ленина-революционера.
Легко заметить, что речь тут в большинстве случаев идет о психических сдвигах в классах и в массах. Внимание Ленина в основном привлекает психологическая динамика. Гораздо реже и меньше он пишет о тех или иных устойчивых чертах психического склада как основных трудящихся классов, так и различных социальных прослоек, групп, профессий. Эти наблюдения Ленина не дают столь цельной картины, как в области социально-психических сдвигов и изменений, но подчас они очень важны, особенно поскольку Ленин фиксирует такие устойчивые психологические формы, сломить которые призвано революционное движение. Впрочем, в редких случаях оно способно на них и опереться. Наконец, после победы социалистической революции, как мы видели, Ленин устремляет внимание на то, чтобы дело ее вошло в плоть и кровь масс, само воплотилось бы в крепкие психологические привычки.
Выше мы отвели главное место ленинским характеристикам психологии трудящихся масс. Но у него есть бесценные для историка заметки и наблюдения, касающиеся психологии буржуазии. Так, Ленин, отмечая вслед за Марксом метания мелкой буржуазии между ультрареволюционностью и реакцией, неоднократно отмечал психологические отличия мелкой буржуазии от крупной. “Буржуа — люди деловые, люди крупного торгового расчета, привыкшие и к вопросам политики подходить строго деловым образом, с недоверием к словам, с уменьем брать быка за рога”232. В 1905 г. Ленин пишет о буржуазии слова, которые могли бы быть отнесены и ко многим другим историческим периодам: “Признание революции буржуазией не может быть искренним, независимо от личной добросовестности того или иного идеолога буржуазии. Буржуазия не может не внести с собой своекорыстия и непоследовательности, торгашества и мелких реакционных уловок и на эту высшую стадию движения”233. И разоблачая идеологию буржуазного либерализма, Ленин вместе с тем заглядывает в его психологическую подноготную. Так, идя на уступки дворянству в политике, буржуазия склонна и психологически отпускать ему грехи, а свое собственное межеумочное положение ощущать как какую-то особенную изысканность либерального духа. “Такая либеральная логика психологически неизбежна: надо представить наше дворянство ничтожным, чтобы изобразить ничтожным отступлением от демократизма привилегии дворянства.
Психологически неизбежны также, при положении буржуазии между молотом и наковальней, идеалистические фразы, которыми оперирует теперь с таким безвкусием наш либерализм вообще и его излюбленные философы в особенности”234.
Если, по словам Ленина, буржуазная борьба за свободу отличается непоследовательностью, половинчатостью, то отсюда проистекают две струи в русской дореволюционной интеллигенции, хотя бы в своем большинстве она и была по происхождению буржуазной. С одной стороны, “революционная интеллигенция, происходящая главным образом из этих классов, геройски боролась за свободу”235. С другой стороны, приспособленчество, обслуживание нужд самодержавия и буржуазии. “Вот она, — пишет Ленин, — психология российского интеллигента: на словах он храбрый радикал, па деле он подленький чиновник”236. Ленин все же отмечал не раз естественно и необходимо возникавшие конфликты буржуазной интеллигенции с буржуазией. Например: “Нежелание интеллигентов позволить третировать себя как простых наемников, как продавцов рабочей силы… всегда приводило, от времени до времени, к конфликтам управских воротил то с врачами, которые коллективно подавали в отставку, то с техниками и т.д.”237.
Можно было бы привести немало ленинских психологических наблюдений, касающихся таких общественных слоев, как служащие (чиновничество), военные, духовенство.
Наблюдения, касающиеся военных, интересны как контрастом между характеристиками духа царской армии и советской, так и указаниями еще в предреволюционные времена на неумолимо происходящую социально-политическую дифференциацию среди военных. Чем больше использовало свои войска правительство против населения, тем неизбежнее они втягивались в политическую жизнь. Из контрреволюционной армии, говорит Ленин, неумолимо происходит выделение, во-первых, ядра борцов за революцию, во-вторых, массы нейтральных238. Иначе говоря, правительство, бросая против революции солдат, тем самым “поднимает на борьбу самых отсталых и самых невежественных, самых забитых и самых мертвых политически, — борьба просветит, встряхнет и оживит их”239. Напомним в связи с этим и тот психологический штрих, который стал знаменитым благодаря литературе, театру и искусству: Ленин схватил в нескольких словах перелом в народных массах чувства, вызываемого видом военных: “Мы знаем, что в народных массах поднимается теперь другой голос; они говорят себе: теперь надо бояться человека с ружьем…”240.
Выразительны даваемые Лениным характеристики устойчивых черт чиновничества в дореволюционной России и его политических колебаний в 1917 г.
Из всего сказанного Лениным о духовенстве отметим здесь лишь одно-единственное наблюдение. А именно, Ленин обратил специальное внимание на фигуру деревенского священника: “Почему деревенский священник, — писал он в 1908 г., — этот урядник казенного православия, оказался больше на стороне мужика, чем буржуазный либерал? Потому что деревенскому священнику приходится жить бок 6 бок с мужиком, зависеть от него в тысяче случаев, даже иногда — при мелком крестьянском земледелии попов на церковной земле — бывать в настоящей шкуре крестьянина… Таким образом оказывается, что реакционнейшему попу труднее, чем просвещенному адвокату и профессору предать мужика помещику”241.
Хорошо известно, как много сказано Лениным о положении женщин в дореволюционной России, о роли женщин в революционном пролетарском движении, строительстве социализма. Среди этих высказываний встречаются драгоценные для психолога мысли. “Пролетарские женщины, — писал он в 1916 г., — не будут смотреть пассивно, как хорошо вооруженная буржуазия будет расстреливать плохо вооруженных или невооруженных рабочих”242. А в 1921 г., говоря об освобождении женщины от домашнего рабства, Ленин писал, что переход этот труден, “ибо дело идет здесь о переделке наиболее укоренившихся, привычных, заскорузлых, окостенелых „порядков"…”243.
Задача состоит конечно, не в том, чтобы привести здесь все ленинские характеристики общественных групп, слоев, классов. Важно лишь показать, как через все его научно-революционное творчество проходит установка — знать и учитывать особенности, своеобразные черты психологии каждого слоя, каждой профессии, тем более каждого класса244. При этом интересно замечание Ленина: “Личные исключения из групповых и классовых типов, конечно, есть и всегда будут. Но социальные типы остаются”245.
Особо следует остановиться на той стороне социальной психологии, которая относится к национальному вопросу.
Однажды по поводу утверждения итальянского социалиста Лаццари: “Мы знаем психологию итальянского народа”, Ленин бросил знаменательные иронические слова: “Я лично не решился бы этого утверждать о русском народе…”246. Ленин, великий русский революционер Ленин не берется утверждать, что он знает психологию русского народа! За этими словами многое скрывается.
Прежде всего, за ними скрывается мысль, что в каждой национальной культуре есть две антагонистические культуры, иными словами, нет и не может быть единой психологии такой этнической общности, как нация247. Далее, за этими словами скрывается мысль, что выпячивание каких-то общих черт, охватывающих всю нацию, служит цели внедрения в умы буржуазного патриотизма и национализма, т.е. призванная затушить революционное пробуждение масс248. И, может быть, самое главное — национальные особенности, при их усердном подчеркивании, служат не сплочению, а разъединению мирового революционного движения. Это в некотором смысле то же самое, что и подчинение “общерусского дела”, пишет Ленин, той узости, “которая заставляет питерца забывать о Москве, москвича о Питере, киевлянина о всем, кроме Киева…”249
Как ставился Лениным вопрос о национальном чувстве, лучше всего видно по его работе “О национальной гордости великороссов”. “Интерес (не по-холопски понятой) национальной гордости великороссов совпадает с социалистическим интересом великорусских (и всех иных) пролетариев”250. “Мы полны чувства национальной гордости, и именно поэтому мы особенно ненавидим свое рабское прошлое… и свое рабское настоящее… Никто не повинен в том, если он родился рабом; но раб, который не только чуждается стремлений к своей свободе, но оправдывает и прикрашивает свое рабство (например, называет удушение Польши, Украины и т.д. „защитой отечества" великороссов), такой раб есть вызывающий законное чувство негодования, презрения и омерзения холуй и хам”251.
Ленин видел в процессе ассимиляции наций под воздействием капитализма величайший исторический прогресс252. Ленин был за национально-освободительные движения в той мере, в какой они были направлены против господства одной нации над другой. Он не отделял при этом национальное движение от вопроса о классах, участвовавших в нем. “Для первой эпохи типично, — писал Ленин, — пробуждение национальных движений, вовлечение в них крестьянства, как наиболее многочисленного и наиболее „тяжелого на подъем" слоя населения в связи с борьбой за политическую свободу вообще и за права национальности в частности”253. Ленин при этом был непримиримым врагом всякого противопоставления наций друг другу, видя в этом отравление “сознания темных и забитых масс”254.
В национально-освободительных движениях Ленина интересовали те психологические аспекты, которые касаются, например, чувства ущемленного национального достоинства, обиды угнетенной нации на великодержавных угнетателей, их недоверия к угнетателям255.
Но на всем протяжении его сочинений мы ничего или почти ничего не находим о вещах, занимающих “этническую психологию”: об отличительных чертах национального характера или психического склада тех или иных народов или наций. Редко-редко бросит он мимоходом слово о способности русского народа к самопожертвованию или о склонности немцев к теоретическому мышлению. Но в общем этот круг вопросов чужд мысли Ленина. И в самом деле, он всегда руководствовался положением: “При всяком действительно серьезном и глубоком политическом вопросе группировка идет по классам, а не по нациям”256.
Итак, Ленин больше всего интересовался сдвигами в общественной психологии. Для него общественная психология была отнюдь не незыблемым и исходным основанием общественных явлений. Общественная психология может изменяться и должна изменяться. Нет места для идеализации или для возведения в абсолютный закон стихии, инстинктов, страстей массы. Агенты царского правительства усердно работали “над разжиганием дурных страстей темной массы…”257 Ленина интересовало лишь то в психологии массы, что содействовало революции или что преобразовывалось революцией. Замечательно выразительны его слова: “Поклонники Лаврова и Михайловского должны считаться с психологией забитой массы, а не с объективными условиями, преобразующими психологию борющейся массы”258.
Вот пример ленинского понимания социально-психологической динамики: “На сторону революции, — пишет он в статье “Перед бурей” в 1906 г., — становится все большая часть рабочих, крестьян, солдат, вчера еще бывших равнодушными или черносотенными. Одна за другой разрушаются те иллюзии, один за другим падают те предрассудки, которые делали русский народ доверчивым, терпеливым, простодушным, покорным, всевыносящим и всепрощающим”259. “Рабочая партия, — пояснял Ленин в том же году, — все надежды возлагает на массу, но на массу не запуганную, не пассивно подчиняющуюся, не покорно несущую ярмо, а массу сознательную, требовательную, борющуюся”260.
Эти примеры очень важны для понимания Ленина: он вовсе не слепой поклонник настроений, как и не слепой поклонник масс вообще. Он говорил о партии коммунистов: “…мы — партия, ведущая массы к социализму, а вовсе не идущая за всяким поворотом настроения или упадком настроения масс. Все с.-д. партии переживали временами апатию масс или увлечение их какой-нибудь ошибкой, какой-нибудь модой (шовинизмом, антисемитизмом, анархизмом, буланжизмом и т.п.), но никогда выдержанные революционные с.-д. не поддаются любому повороту настроения масс”261.
Ленин учил использовать психологию масс для самой радикальной ломки прежних общественных отношений и порядков. Но он учил одновременно и ломке в психологии всего того, что тормозило стремительный ход истории. Так, например, у крестьян как класса, показывал Ленин, налицо особая психология: крестьяне труженики и собственники; крестьяне трезвые деловые люди, люди практической жизни262. Психику этой массы, как и всякой иной, надо уметь привлечь, завоевать, переделать. Не сметь командовать! — предупреждал Ленин в отношении крестьянства263.
Как подлинный тонкий психолог, Ленин знал с практической стороны многие специфические особенности общественной психологии. Он писал о “массовой заразительности мятежнических действий”264. Писал он и о том, что “агитация необходима всегда и во время голода в особенности”265.
Но если ленинская наука революции помогает науке о социальной психологии охватить взором многие из ее жизненных задач и возможностей, дальнейший путь состоит не в механическом перенесении ленинских наблюдений в новые исторические условия. Ленин отнюдь не был профессиональным психологом и, соответственно, задача этой главы — лишь показать историкам, как может их обогатить интерес к психологии, познание психологии.
В следующих главах мы обратимся к простым элементам и коренным понятиям той отрасли психологической науки, которую называют социальной, или общественной, психологией.
Глава вторая |
