План.
Введение.
Начало творческого пути.
Серийное домостроение.
Революция или утопия.
Ле Корбюзье – великий и ужасный.
Заключение.
- 1 -
«Эстетика инженера и эстетика архитектора связаны единством, но первая из них переживает бурный расцвет, а вторая мучительно деградирует»
«Мои искания, так же как и мои чувства, сводятся к одному, к главному в жизни—к поэзии»
Jle Корбюзье.(«К архитектуре»)
XX век, словно ящик Пандоры, преподнес человечеству массу сюрпризов в диапозоне от короткой юбки до ядерной бомбы. Не избежал потрясений и наиболее статичный, приверженный канонам и стереотипам род искусств. В небесах героического периода архитектуры гордо реет Ле Корбюзье. «Для широкой публики вся современная живопись – это Пикассо», все произведения современной архитектуры – это Ле Корбюзье», писал в 1958 году искусствовед Мишель Рагон. Сорок лет спустя смысл этих почти нарицательных имен не потускнел. Под патиной времени обнаруживается чеканный профиль революционера Корбю в ореоле мифов и терновом венце проклятий.
В стремлении добиться нового расцвета эстетики архитектуры и в поэтизации этой важнейшей сферы человеческой деятельности — ключ к раскрытию творчества Ле Корбюзье — великого мастера, жизнь которого связала два века в истории современной архитектуры.
-2-
Конец XIX века знаменовался небывалым размахом строительства, огромными достижениями в науке и технике. Возникают новые смелые конструкции, применяются новые строительные материалы, новая строительная технология. И наряду с этим обнаруживалась несостоятельность традиционных эстетических концепций в искусстве архитектуры. В архитектурной среде происходило расслоение: одни старались осмыслить новые возможности, другие вопреки конструктивной логике пытались спрятать новые конструкции за ложной декорацией обветшалых архитектурных стилей.
В 1887 году в Париже началось строительство Эйфелевой башни. 6 октября того же
года в горной швейцарской деревушке Ля Шо-де-Фон родился Шарль-Эдуард Жанне ре-Гри (спустя 33 года он возьмет имя Ле Корбюзье). В те времена, когда Адольф Лоос писал свою нашумевшую статью «Орнамент и преступление», юный отпрыск владельца эмалировочной мастерской штудировал книгу Оуэна Джонса «История орнамента" и покрывал узорами крышки часов. Часы, отчеканенные пятнадцатилетним Шарлем-Эдуардом Жаннере (будущим Ле Корбюзье), получили почетный диплом Международной выставки декоративных искусств в Турине в 1902 году.
Полученное по наследству ремесло могло стать занятием всей его жизни, если бы не вмешательство директора Школы искусств Шарля Л'Эплатенье. «Он хотел сделать из меня архитектора. Я испытывал отвращение к архитектуре и архитекторам... Но мне было 16 лет, и я подчинился", - вспоминал впоследствии Ле Корбюзье.
«В семнадцать лет мне посчастливилось встретить человека без предрассудков, который поручил мне постройку своего дома. И в возрасте от 17 до 18 лет я построил этот дом с великим старанием и целой кучей волнующих происшествий. Этот дом, по всей вероятности, ужасен»
Дом этот был первым и последним в творчестве Ле Корбюзье, выстроенным в духе декоративного стиля 900-х годов модерн. Ле Корбюзье в 19 лет навсегда перевернул в своем творчестве эту страницу в истории архитектуры, чтобы никогда больше к ней не возвращаться.
«Но с тех пор я убедился, что дом строится из материалов, рабочими, по разработанному плану и разрезу и это определяет успех или неуспех произведения», — выводит для себя свой первый неизменный постулат будущий архитектор-новатор. Так, уже в начале века он задумывается о необходимости искать новые пути в архитектуре. Молодой Жаннере отказывается от канонических приемов и готовых рецептов, преподносимых в архитектурных школах, от понятия о «великом вдохновении свыше», не имеющем отношения к реальности.
И в первом своем здании Ле Корбюзье уже искал эстетического единства назначения и формы, стремился поэтически осмыслить и органически включить архитектуру в окружающую природу.
«Жилище — это возможность свободно двигаться... отдыхать, погружаться в раздумье; возможность испытывать или вызывать присутствие среды: солнце — хозяин всего живого, движение воздушных струй, чарующее глаз и несущее душевное равновесие, зрелище трав, цветов, деревьев, неба, пространства».
Итак с гонораром в кармане, рюкзаком за спиной и блокнотом для зарисовок в руках он спустился с гор в колыбель романской цивилизации - Италию. Лихорадка путешествий, прерываемая краткими периодами работы у Йозефа Гофмана в Вене, Огюста Перре в Париже, Петера Беренса в Берлине, заставила молодого человека исколесить полконтинента. Это и были .его университеты. За год до смерти апостол модернизма напишет: «Архитектура не профессия, а состояние души». Не случайно многие его работы будут выполнены в соавторстве с двоюродным братом - архитектором Пьером Жаннеро.
Он не верил учебникам, только собственным глазам: "Если вам доведется увидеть Рим как городской комплекс, состоящий из горизонталей, цилиндрических или полигональных призм, вам никогда больше не захочется создавать гнусные шутовские нагромождения с фронтонами, колоннами, куполами etc». Римские впечатления Корбюзье не были следствием близорукости. Просто он видел то, что хотел увидеть. Это была точка зрения крепкого хозяйственника, который готовился почистить авгиевы конюшни «висящих над нами тяжелым грузом культур прошлого».
В 1917 году неугомонный паломник осел в Париже. Война шла к концу. Старушка Европа жаждала очищения и новой жизни. Пароксизмы омоложения сотрясали ее еще с конца прошлого века. То и дело раздавался клич "долой эту зараженную атмосферу!». Слово "новый" повторялось, как заклинание: новое общество, новая религия, новый стиль. Представители Ар Нуво испытывали отвращение к академизму. В свою очередь, будущий авангард c гадливостью взирал на чувственные формы Ар Нуво и видел в них лишь пышное надгробие ушедшей "прекрасной эпохе".
Вспышка активности Ле Корбюзье в 20-е годы была проникнута стремлением подарить свет блуждающему в потемках человечеству. Вместе с художником Амедеем Озанфаном он декларирует принципы пуризма (от фр. pur – чистый. Полотна пуристов не стали заметным явлением в живописи. Им выпала роль цветных пятен на голых и белых стенах шедевров пуристской архитектуры). Затем друзья издают журнал «Эспри нуво» (новый дух), очень скоро ставший трибуной Корбюзье-пророка.
Он спешит перевернуть страницу истории. Он проповедует с одержимостью, с какой Лютер прибивал свои тезисы к вратам церквей: "Машина сверкает перед нами полированными стальными дисками, сферами, цилиндрами. Все детали сделаны с безукоризненной, теоретически рассчитанной точностью, которую природа нам никогда не показывает... эти диски и сферы чем-то напоминают нам божеств древнего Египта или Конго». Отсюда неизбежно следует: "Дом - машина для жилья", мебель - «предметы-органы», картина -«машина для эмоций". Бескомпромиссный рационализм («архитектор создает гармонию, которая является чистым продуктом его разума») сочетается с наивной попыткой уберечься от катаклизмов, призвав народы на большую стройплощадку («архитектура или... революция»). Производная от этой веры эстетика аскетична до предела («Простые геометрические формы прекрасны, потому что они легко воспринимаются. Прямой угол имеет законное право на существование, больше того, он обязателен.»)
|
