О. И. Ананьин Экономическая наука как объект методологической рефлексии
Скачать 0.99 Mb.
|
3. Картины экономической реальности Выделение экономики как объекта познания только на первый взгляд может показаться простой задачей. Отнюдь не случайно, что ранние общества, судя по исследованиям антропологов, вообще не знали такого понятия. Социолог Карл Поланьи назвал такое положение «анонимностью экономики»: в ранних обществах «экономический процесс институционально оформляется посредством отношений родства, брака, возрастных групп, тайных обществ, тотемных ассоциаций и общественных торжеств. Термин ‘‘экономическая жизнь’’ не имеет здесь очевидного значения».5 Понятие экономики, согласно Поланьи, возникло лишь после того, как сама экономика как объективное явление выделилась из нераздельной прежде социальной ткани в автономную подсистему общества, что и произошло в процессе формирования рыночных экономик уже в Новое время. Стоит заметить, что этимологический предшественник современной «экономики» древнегреческое слово «ойкономия» было гораздо шире по значению и охватывало все, что относилось к ведению домашнего хозяйства - от агротехники до бытовой гигиены и семейных отношений. Знания на столь разнородные темы могли соседствовать в нравоучительных трактатах типа знаменитого «Домостроя», но не имели шансов стать единой наукой. Кристаллизация представлений об экономике как объекте теоретического познания шла по двум линиям: одна выстраивалась вокруг особого предмета - материального богатства, другая - вокруг особого типа поведения людей, мотивированного исключительно их частными интересами. На этой основе сформировались две базовые картины экономической реальности, или онтологии, которые с некоторой долей условности можно назвать, соответственно, продуктовой и поведенческой.6 Первым из крупных экономистов, кто проявил осознанный интерес к картинам экономической реальности, или онтологиям, как особому типу знания, был, по-видимому, Шумпетер. В своей «Истории экономического анализа» он отметил: «Чтобы иметь возможность сформулировать какую бы то ни было проблему, прежде мы должны иметь перед собой образ некоторой взаимосвязанной совокупности явлений в качестве заслуживающего внимания объекта наших аналитических усилий... Tакого рода видение не только исторически должно предшествовать началу исследования в любой области, но может и заново вторгаться в историю каждой сложившейся науки всякий раз, когда появляется человек, способный видеть вещи в таком свете, источник которого не может быть найден среди факторов, методов и результатов, характеризующих ранее достигнутый уровень развития науки».7 Систематическая работа по выявлению и анализу экономических онтологий началась позже и была связана с переосмыслением истории экономической науки на базе методологических идей И. Лакатоша. Идентификация и сопоставление конкурирующих научно-исследовательских программ предполагало прежде всего выявление их онтологической компоненты, или, в терминах Лакатоша, «жесткого ядра». Это позволило выработать новое, более емкое представление о логике развития экономической науки, показать, что структура экономического знания, с точки зрения его содержания, формировалась главным образом путем расширения спектра научно-исследовательских программ и сложившихся на их основе научных направлений, школ и традиций. 3.1. Дуализм картины экономической реальности классической школы политической экономии. Обе базовые экономические онтологии - продуктовую и поведенческую - можно найти уже у А. Смита. В его теоретической системе явно выделяются два блока. Один связан с метафорой «невидимой руки», согласно которой рынок координирует действия людей, направляя частный интерес каждого его участника на поиск путей удовлетворения общественного спроса. Это был смелый контринтуитивный вывод. Вопреки общепринятому мнению, он утверждал, что между частными и общественными интересами нет антагонизма. Этот вывод лежал в основе нарождавшейся либеральной идеологии, выражая веру Смита в способность рынка к саморегулированию, подкрепляя его приверженность принципам свободы торговли и предпринимательства, скептицизм в отношении государственного регулирования экономических процессов. Поясняя свою мысль, Смит ссылался на тенденцию рынков к взаимному уравновешиванию спроса и предложения и, соответственно, тяготение цен к их естественному (читай - равновесному) уровню. В свою очередь, эту тенденцию он выводил из двух простых зависимостей: (а) превышение спроса над предложением повышает цену (и доходность) товара и тем самым (б) привлекает дополнительные ресурсы на данный рынок, восполняя недостаточное предложение. Симметричный уравновешивающий механизм «запускается» в случае превышения предложения над спросом. Второй блок теоретической системы А. Смита покоится на абстракции общественного продукта. Экономика предстает как процесс непрерывного кругооборота некоторого однородного субстрата - общественного продукта, обеспечивающего материальную базу всей жизнедеятельности общества. Каждый год он распределяется между всеми классами общества, потребляется ими и снова воспроизводится трудом производительных работников. Эта продуктовая онтология задает четкую и жесткую рамку для анализа зависимостей, определяющих возможности и последствия структурных сдвигов в распределении и использовании производимого богатства (пропорциях потребления и накопления, соотношениях заработной платы, прибыли и ренты и т.д.), предпосылки и пределы его роста. Звено, которое связывает два блока - понятие естественной цены. Механизм «невидимой руки» призван объяснить единство естественных и рыночных цен (в силу их совпадения в «естественном», т.е. равновесном состоянии экономики) и, следовательно, правомерность использования в экономических измерениях естественных, т.е. равновесных цен взамен фактических рыночных. Это дает единое и устойчивое во времени мерило всех продуктов. В результате общественный продукт как конгломерат разнородных благ, произведенных нацией в течение года, может быть представлен как нечто единое, как особый предмет изучения. Вопреки распространенному убеждению, именно образ кругооборота общественного продукта, а не анализ рыночной конкуренции, стал первой научной картиной экономической реальности – сначала у физиократов, затем у Смита. Важнейшие собственно научные достижения классической политической экономии базировались именно на продуктовой онтологии8, для которой были характерны:
Что касается поведенческой онтологии, то у Смита она еще не стала основой научной теории. В описании рыночного механизма Смит не был оригинален и не шел дальше представлений здравого смысла своей эпохи. Как и Ньютон, он верил, что естественный мир гармоничен в силу его божественного происхождения. В результате образ «невидимой руки» Провидения, гармонизирующей частные интересы с общественным благом, сразу же стал ядром идеологической доктрины, но лишь спустя век - в результате маржиналистской революции - развился в научную онтологию для целого спектра исследовательских программ. Раздвоенность картины экономической реальности в классической политэкономии создавала значительные трудности при определении ее предмета. Первая же систематическая попытка такого рода, предпринятая в Д.С. Миллем в его методологическом очерке в 30-е гг. ХIХ в., натолкнулась на проблему разграничения факторов богатства и, соответственно, наук, их изучающих. Милль сознавал, что рост богатства во многом обусловлен состоянием производственно-технической базы, изучение которой не входит в сферу компетенции экономиста: «так, производство зерна посредством человеческого труда - это результат закона разума и многих законов материи». Его решение проблемы поначалу было прямолинейным: «...те законы, которые представляют собой исключительно законы материи, относятся к ведению физической науки...; законы же человеческого разума, и никакие иные, - в ведении политической экономии, которая окончательно суммирует совместный результат действия тех и других». Соответственно, политическая экономия определялась как наука об общих законах рационального человеческого поведения по сравнению с естественными науками, изучающими общие законы материи. «Достаточно универсальный» характер общественных законов Милль объяснял их сводимостью к «элементарным законам человеческого ума», иначе говоря, наличием некоторой общей природы человека. Так, в случае производства зерна «закон разума состоит в том, что человек стремится обладать средствами существования и, в конечном счете, действует ради их обеспечения»9. Однако после написания собственных трудов по политической экономии Д.С. Милль заметно скорректировал позицию. Прежде всего, он признал, «что притязать на научный характер» политическая экономия имеет право «лишь благодаря принципу конкуренции», ибо только на его основе «можно сформулировать довольно общие и обладающие научной точностью принципы, в соответствии с которыми будут регулироваться ренты и т.д.».10 Кроме того, он стал разграничивать законы производства и законы распределения и приравнял законы производства к «истинам, свойственным естественным наукам» и не имеющим в себе «ничего, зависящего от воли»11. Уточнив первоначальную позицию, Милль явно пошел навстречу практике тогдашней политэкономии, как она была представлена трудами Смита и Рикардо, Мальтуса и Сэя. Законы поведения нужны были «классикам» главным образом для того, чтобы оправдать сведение собственно теории политической экономии к анализу равновесных (естественных) состояний и, стало быть, к незыблемым «законам производства». Соответственно, определение политической экономии как моральной науки, науки о поведении, оказывалось в значительной мере формальной данью традиции. Показательно, что такой авторитетный и в то же время нейтральный наблюдатель, как философ И. Кант, не относил политическую экономию к сфере «моральных», или практических наук, считая ее наукой, основанной на «естественной причинности»12. Итак, классическая политическая экономия была, прежде всего, теорией богатства. Она изучала экономику преимущественно «на выходе», со стороны материального результата производственной деятельности - общественного продукта, его структуры и динамики. Продуктовая онтология классической школы активно использовалась и в дальнейшем - в исследованиях К. Маркса, В. Леонтьева, П. Сраффы, Л. Пазинетти,13 в различных теориях роста, а также в экономической статистике. Тем не менее главные события в развитии экономической науки в последующий период были связаны с выявлением и освоением новых сторон экономической реальности. В ходе маржиналистской революции (70-90-е гг. XIX в.) основное внимание сместилось в сферу обмена и сфокусировалось на самом процессе деятельности, на поведении экономических агентов, прежде всего на принятии ими решений по распределению (аллокации) и использованию ресурсов. Соответственно, различные маржиналистские школы, неоклассическая микроэкономика, включая неоинституционализм, и ряд новейших направлений макроэкономики взяли за основу поведенческую онтологию. Наконец, осознание того, что поведение экономических агентов, в свою очередь, зависит от сложившихся норм и правил, стимулировало появление еще одной базовой онтологии - институциональной. Ее взяли на вооружение в ХIХ в. - историческая школа, в ХХ в. - традиционный институционализм и некоторые течения в рамках нового институционализма. Каждой картине экономической реальности соответствует своя эмпирическая база и свои методы ее изучения. Так, продуктовая онтология ориентирует на работу с макроэкономическими данными. Поведенческая онтология – это, напротив, онтология микроуровня. Она предполагает изучение актов выбора экономических агентов на основе их ожиданий, предпочтений и оценок вероятных исходов принимаемых решений. Институциональная онтология нацелена на описание исторически обусловленных стереотипов и норм поведения, организационных структур экономической деятельности, характера их эволюционных изменений. Если одни и те же явления рассматриваются в контексте разных картин экономической реальности, они получают, как правило, альтернативные, контекстно обусловленные, толкования. Например, рыночные цены могут представляться и как соотношение трудовых затрат (производственно-продуктовая онтология), и как договор, уравновешивающий спрос и предложение сторон (поведенческая онтология), и как общественная норма обмена (институциональная онтология). Сама по себе опора на определенную онтологию не предполагает замкнутости на соответствующее предметное поле. Каждый экономист более или менее отчетливо сознает, что хозяйственные процессы складываются из действий людей, что эти действия люди сообразуют с материальными и институциональными условиями среды, и что их общий результат выражается в некоторой совокупности благ, удовлетворяющих человеческие потребности. Выбор онтологии – это выбор ракурса рассмотрения объекта: что принимается в качестве предпосылок, как разграничиваются параметры и переменные и т.д. Можно выделить три основных вектора развития онтологических представлений об экономике в постклассический период:
3.2. Кейнсианский вектор Установка «классиков» на изучение равновесных состояний экономики как единственно достойный предмет теоретического познания придавала новой науке весьма абстрактный характер. Внимание фокусировалось на стационарных процессах и долгосрочных трендах, тогда как краткосрочные отклонения от равновесия объявлялись результатом действия случайных или, во всяком случае, несущественных факторов. Так, приняв «Закон Сэя», который по существу снимал проблему согласования спроса и предложения на макроуровне, лидеры классической школы (Ж.-Б. Сэй, Д. Милль, Д. Рикардо, Д.С. Милль) вывели из сферы теоретического анализа такие явления, как денежные кризисы и кризисы перепроизводства, и тем самым отгородились от острейших практических проблем экономической политики. Исторически наиболее ранние попытки выдвижения концепций, выходивших за эти узкие рамки, были связаны с вовлечением в экономический анализ краткосрочных факторов экономической динамики, которые с самого начала оказались тесно переплетенными с включением денег в картину экономической реальности. Показательна судьба одной из первых попыток преодолеть смитианский канон, предпринятая в Англии в самом начале ХIХ в. коммерсантом и общественным деятелем Генри Торнтоном. К тому времени идеи Адама Смита успели стать частью мировоззрения образованных слоев британского общества, и не только эпигоны, но и критики Смита воспринимали экономику в понятиях и образах «Богатства народов». Одной из характерных черт этого взгляда было представление об истинной экономике как реальной экономике, в противовес денежной. Обмены товаров на деньги и денег на товары понимались не иначе, как промежуточные акты, от которых в теоретическом анализе можно и нужно абстрагироваться. Реальное значение придавалось только конечному результату: обмену товара на товар при пассивной роли денег-посредника. Для Смита сами деньги были техническим средством обращения, частью реальных капитальных запасов общества (массой денежного металла в обороте). Это представление органично сочеталось с количественной теорией денег в версии Д. Юма, по которой изменения денежной массы затрагивали только номинальные величины и не влияли на реальные экономические процессы. Как практик, Торнтон не мог согласиться с таким подходом и дополнил общую картину еще одним элементом. Он показал, что в экономике наряду с жестким каркасом, задаваемым объемными и структурными характеристиками общественного продукта, действует еще один значимый фактор, который прежде оставался за рамками экономического анализа. Этот фактор – доверие. В самых первых строках своей книги Торнтон подчеркнул связь этого фактора с уровнем хозяйственной активности: «в обществе, в котором законность и чувство морального долга слабы, и, следовательно, собственность не имеет надежной защиты, уровень доверия и кредита будет, разумеется, низким; не будет велик и объем торговли».14 Кредитно-денежная система выступала механизмом поддержки такого доверия. Работая на кредитном рынке, Торнтон хорошо понимал, что экономические обмены не сводятся к товарным обменам, что на практике товары и услуги нередко обмениваются на обязательства (т.е., по сути дела, обещания) будущих платежей, и что возможность таких сделок придает экономике дополнительные важные свойства. Кредит у Торнтона – это не нейтральная и пассивная среда, через которую проходят технологически взаимосвязанные продуктовые потоки; это активный и пластичный посредник, способный быстро и чутко менять свою конфигурацию и пропускную способность вслед за изменениями в состоянии доверия. При возрастающем доверии скорость оборота платежных средств растет, и даже при неизменной их массе это вызывает эффект, соответствующий эффекту от увеличения их количества. При определенных условиях этот эффект может, по выражению Торнтона, «побуждать трудолюбие», т.е. расширять производство или торговлю, иначе говоря - быть реальным эффектом. Напротив, при снижении доверия «пропускная способность» кредитной системы может падать, подавляя экономическую активность даже при растущей денежной эмиссии. Концепция Торнтона соединяла классический долгосрочный подход на основе макроагрегатов, характеризующих движение общественного продукта, и тогда еще совершенно новый краткосрочный подход, вводивший в картину экономической реальности массовое поведение экономических агентов. Последнее выступало фактором, объяснявшим относительную пластичность макроэкономических зависимостей и определявшим соответствующее поле маневра для регулирующей политики денежных властей. Состояние доверия в концепции Торнтона – близкий эквивалент того, что впоследствии стали называть экономическими ожиданиями, своего рода субъективной компонентой экономической деятельности, институционально закрепленной в денежной системе.15 Однако эти представления Торнтона не вписывались в смитианский научный канон и вскоре после смерти автора оказались практически забытыми. Господство долгосрочного подхода заблокировало их восприятие на целое столетие. Переоткрывший эти идеи уже на исходе ХIХ в. знаменитый шведский экономист К. Викселль узнал о своем предшественнике только через 20 лет после публикации собственных изысканий. Только сдвиги в экономических системах ведущих капиталистических стран, происходившие с конца ХIХ в. (повсеместное утверждение института центральных банков) и в первой половине ХХ в. (возникновение различных форм регулируемого капитализма) закономерно привели к актуализации «линии Торнтона» в экономической теории. В конечном счете, новая онтология денежной экономики с пульсирующим уровнем деловой активности по-настоящему утвердилась в науке только в результате кейнсианской революции и выделения макроэкономики в отдельную отрасль современного экономического знания в середине ХХ в. 3.3. Неоклассический вектор Самый масштабный сдвиг в развитии экономической науки произошел в последней трети ХIХ в. и был связан с маржиналистской революцией. Именно в этот период образ экономики как совокупности индивидов, координирующих свои действия через рынок, стал реальным организующим началом при построении новых экономических теорий. Если раньше «невидимая рука» была именно невидимой – изучались только результаты ее функционирования, то теперь на первый план вышел вопрос том, как она действует, каковы условия достижения равновесного состояния. Внимание сместилось с макроуровня на микроуровень - на поведение первичных агентов экономического действия, их индивидуальные цели, ожидания и оценки. Соответственно, то, что прежде находилось в центре внимания – вопросы распределения общественного продукта и обеспечения экономического роста – теперь отошло в тень, стало восприниматься как свойство, присущее равновесному состоянию едва ли не по определению. Эти перемены были закреплены знаменитым определением экономической науки Л. Роббинса (1932), согласно которому она «изучает человеческое поведение как отношение между целями и ограниченными средствами, имеющими альтернативное применение»16. Это определение звучала весьма непривычно: оно фиксировало определенный ракурс человеческого поведения, вообще не связывая его с экономикой как сферой деятельности. Правда, отвергнув стандартные «материалистические» формулировки предмета экономической науки (как науки о богатстве), Роббинс сохранил предпосылку о внешнем характере целей экономической деятельности, т.е. оставил целеполагание вне рамок науки. Под экономическим поведением подразумевалась деятельность, связанная исключительно с целереализацией: выбором и применением средств. Но совокупность средств - это и есть богатство! В этом смысле новизна формулы Роббинса касалась не столько объекта изучения, сколько именно ракурса его рассмотрения. Однако со временем из него выросла отдельная дисциплина «микроэкономика», ставшая инструментарием для анализа «экономного» (или «экономизирующего») поведения в самых разнообразных ситуациях, в том числе весьма далеких от экономики в обычном смысле этого слова. Роббинс, например, настаивал на том, что разница между производством картофеля и производством философских идей, в свете этого подхода, несущественна. В свете новых исследовательских задач ключевым элементом экономической онтологии стали, во-первых, характеристики экономических агентов, координирующих свои действия, и, во-вторых, условия координации этих действий. Оказалось, что теперь экономика как наука возможна только при наличии определенности в отношении типа поведения экономических агентов. Если их поведение произвольно, то экономика непредсказуема. Начало методологической проработки этой проблемы восходит еще к Д.С. Миллю, который полагал, что политическая экономия имеет дело с абстракцией человеческого поведения. Человек в экономике рассматривается, по Миллю, «лишь как существо, желающее обладать богатством и способное сравнивать эффективность разных средств достижения этой цели».17 Предложенная Миллем методологическая трактовка экономического человека заметно опередила свое время. По-настоящему востребованной она оказалась только в рамках неоклассического направления современной экономической мысли. Взяв курс на строгое выведение любого экономического явления из логики рационального поведения индивидов, неоклассики не могли положиться на некий усредненный образ человека. Интересы теоретического анализа потребовали «экономического человека» с новыми, в том числе мало реалистичными и по существу идеальными характеристиками. Уровень когнитивных способностей и компетенции «экономического человека» предполагался предельно высоким. Экономический агент современных неоклассических теорий имеет неограниченный доступ к необходимой ему информации, способен мгновенно её обрабатывать, без задержки оценивать обстановку, предвидеть будущие события и принимать на этой основе единственно правильные решения. Другой ключевой элемент неоклассической картины экономической реальности - предпосылка конкурентного рынка в наиболее радикальном ее варианте - как рынка совершенной (идеальной) конкуренции. Введение этой предпосылки означает, что любой экономический агент противостоит анонимной стихии рынка в одиночку, не имея никакой возможности оказывать на нее влияние. Отношение «индивид - общество» в этом случае оказывается таким же объективным, как и отношение «индивид - дикая природа». Таким образом, в теории поведение всех экономических агентов становится предсказуемым. Механизм конкурентного рынка перестает быть «черным ящиком» и получает четкое теоретическое описание, позволяющее логически строго выводить результаты его функционирования непосредственно из данных о наличных ресурсах и предпосылок об индивидуальном поведении. Развитие экономической теории общего равновесия, в течение ряда десятилетий составлявшей ядро общей картины экономической реальности, привело к парадоксальному результату. Под интуицию А. Смита о «невидимой руке» был подведен сложнейший математический аппарат, с помощью которого удалось теоретически строго доказать, что общее равновесие в конкурентной экономике действительно возможно. Пятидесятые годы ХХ в., когда этот результат был получен, стали звездным часом «чистой» экономической теории. Однако то же самое доказательство продемонстрировало, сколь эфемерны, далеки от реальности условия, необходимые для получения такого результата. Кроме последовательно рациональных экономических агентов и отсутствия каких-либо препятствия для конкуренции между ними, необходимым оказалось соблюдение и такого экзотического требования, как полнота рынков: в каждый данный момент времени должны существовать рынки, на которых бы согласовывались поставки всех товаров на любую дату в будущем. С тем, чтобы как-то ослабить эти крайне нереалистичные предпосылки, в жертву пришлось принести полноту общей картины. Это привело к тому, что в конце ХХ в. микроэкономика в значительной мере отошла от своего прежнего теоретического ядра - теории общего равновесия, т.е. попыток теоретически моделировать экономику в целом - и распалась на множество частных теорий, описывающих отдельные рынки или иные типы экономических взаимодействий (конкурентные и монопольные, с нулевыми и ненулевыми трансакционными издержками, информационно совершенные и характеризующиеся асимметричной информацией и т.д.). На первый план вышли теории, базирующиеся на теоретико-игровых представлениях и моделирующие стратегические взаимодействия экономических агентов. Объединяет такое знание уже не общность предмета, а однотипность методов его получения. Хотя модели общего равновесия нашли в последние десятилетия применение в макроэкономике, это было достигнуто опять-таки ценой дополнительных, заведомо нереалистичных предпосылок, существенно ограничивших степень общности соответствующих теорий. В итоге ныне даже в рамках господствующего в современной экономической теории неоклассического направления трудно говорить о наличии единой картины экономической реальности. Скорее, современный экономист-теоретик имеет дело с мозаикой во многом сходных, но все же частных, не связанных между собой образов и фрагментов такой реальности. 3.4. Институциональные альтернативы Классическая политэкономия претендовала на общезначимое (и именно в этом смысле - научное) описание экономических явлений - независимое от национальной и конкретно исторической формы, которую такие явления могли принимать. Это была наука об экономике вообще и, соответственно, о любой национальной экономике в меру ее принадлежности к данному классу явлений. Неоклассическая теория имеет аналогичные притязания, по крайней мере, по отношению к любой рыночной экономике. При этом большинство известных экономических теорий можно назвать редукционистскими: они имеют тенденцию сводить свой предмет или к физическому продукту («богатству») «на выходе» из некоего экономического «черного ящика», или к рациональному человеческому действию как поведенческому стереотипу, запускающему этот же «черный ящик» «на входе». Внутреннее устройство, природа этого «черного ящика», т.е. собственно экономики, оставались и часто остаются на периферии внимания экономистов. Такое положение дел издавна вызывало критику в адрес экономической науки. Первую волну такой критики инициировала немецкая историческая школа еще в середине ХIХ в. Оспорив идею универсальности человеческой природы, основополагающую как для классической школы, так и нарождавшегося маржинализма, ее лидеры столкнулись с необходимостью найти взамен иной фактор, объясняющий общее и повторяющееся в индивидуальном экономическом поведении. Альтернативный принцип был найден в национальном духе, или этосе, получающем свое внешнее выражение в обычаях, а также правовых и политических институтах, формирующих, в свою очередь, и индивидуальное поведение, и организацию народного хозяйства. Лидер школы Г. Шмоллер пояснял, что «под политическими, правовыми и экономическими институтами мы понимаем особый... порядок общественной жизни, направленный к определенной цели и обеспечивающий устойчивые рамки для непрерывной деятельности».18 Первый опыт теоретического рассмотрения институционального среза экономики относится к рубежу ХIХ-ХХ вв. и связан с американским институционализмом. Он отразил приверженность основоположников институционализма к прагматической философии. Подобно тому, как научная истина трактовалась прагматистами как общее убеждение членов научного сообщества, так и институты понимались институционалистами как образ мыслей, совпадающий у разных людей, составляющих данную социальную общность. Согласно авторитетному среди традиционных институционалистов определению У. Гамильтона, институт «обозначает образ мыслей или действия, имеющий достаточно широкое распространение и постоянство, укорененный в привычках групп людей или обычаях народа...».19 Это был принципиально новый для экономистов подход к пониманию экономической реальности. Он обошелся без апелляций к фикциям типа «неизменной человеческой природы» или «национального духа». Речь шла об особом типе реальности: трансиндивидуальных, или межсубъектных образцах поведения, т.е. о поведении индивидуальном и коллективном одновременно. Институты существуют лишь в той мере, в какой они действуют, «живут», а это возможно лишь при скоординированном сосуществовании: (а) индивидуальных мыследеятельных стереотипов, (б) коллективно разделяемых убеждений (образцов поведения) и (в) внешних предметных и организационных форм, способных эти образцы поведения поддерживать и закреплять («приводить обычай к строгой процедуре», по удачному выражению одного из лидеров институционализма Джона Коммонса). Как явления культуры, институты исторически специфичны и исторически «нагружены», т.е. несут в себе накопленный опыт предшествующих поколений. Проработка институциональной онтологии в экономической науке шла по двум направлениям: ситуационно-компаративистскому и эволюционному. Первое направление, долгое время занимавшее периферийное положение в науке, возникло из задачи сравнительного исследования экономических систем, прежде всего плановых и рыночных экономик. Однако в современных условиях оно оказалось созвучным отмеченной выше общей тенденции эволюции современной микроэкономики в сторону разработки частных теорий, привязанных к разнообразным формам экономических взаимодействий. Методологической основой этой тенденции еще на ранней стадии ее формирования заинтересовался известный философ К. Поппер. Обобщением его наблюдений стал принцип «ситуационного анализа», или «ситуационная логика»20. Согласно Попперу, экономический анализ, как правило, сводится к процедуре из двух основных элементов: описания проблемной ситуации, с которой столкнулся экономический агент, и интерпретации действий агента как рациональной реакции на задачу по выходу из ситуации. При этом описание ситуации сводится к стандартным предпосылкам экономического действия: характеристике ограничений по ресурсам и институциональных ограничений, определяющих набор допустимых правил поведения. Как показал анализ основного корпуса современных микроэкономических теорий, его составляют главным образом так называемые «модели с одним выходом», предполагающие однозначное соответствие между параметрами экономических ситуаций и реакцией на них со стороны рациональных агентов.21 А это означает, что главный груз объяснения результатов экономической деятельности ложится на характеристику ситуации, а не поведение агентов!22 Если же принять во внимание, что при описании ситуаций институциональные ограничения дают, по-видимому, больше шансов на какую-либо их систематизацию, то напрашивается во многом неожиданный вывод, что анализ институциональных структур (типичных ситуаций взаимодействия между экономическими агентами) не случайно претендует на роль ведущего направления экономической теории. Определенным противовесом подобной перспективе дальнейшей фрагментации теоретической структуры экономической науки может служить второе направление разработки институциональной онтологии - эволюционно-историческое. Формирование этого направления восходит к идеям К. Маркса о диалектике производительных сил и производственных отношений и - в методологически более радикальной форме - к исследовательской программе лидера американских институционалистов Т. Веблена по преобразованию экономики в эволюционную науку23. Свою программу Веблен противопоставлял всем современным ему экономическим теориям, будь-то классическая или неоклассическая, марксистская или австрийская. Он выделил и отверг общее ядро всех этих, в других отношениях весьма различных, теорий: опору на принцип равновесия; «таксономический» характер, то есть ориентированность на выявление общих законов и тенденций развития; предпосылки в отношении человеческого поведения. Главным источником его вдохновения служила эволюционная концепция Дарвина, предмет интеллектуальной моды во времена Веблена. Именно эволюционный подход был для него основой альтернативной картины экономической реальности, противовесом науке, видевшей свои предмет и задачу в изучении нормального (равновесных состояний, выровненных трендов развития и т.д.). Его не удовлетворяла наука, сведенная к «обсуждению конкретных фактов жизни с точки зрения степени их приближения к нормальному случаю». Его целью была теория «кумулятивно развертывающегося процесса»24 - такого типа процесса, траектория которого, в соответствии с исходной биологической метафорой, складывается шаг за шагом согласно правилам, которые сами могут меняться по мере развития процесса. Это была исключительно амбициозная программа. Эволюционизм самого Дарвина оставался, по крайней мере, до открытия генов, скорее философской доктриной, чем строгой научной теорией. Появление же генетики показало, что эволюционизм как научный подход способен дать не столько теорию самого процесса изменений, сколько теорию правил, направляющих такой процесс. В отличие от классической науки эволюционный подход с самого начала исходил из непредсказуемости конкретного исхода изучаемого процесса и, соответственно, ограничивал свою исследовательскую задачу выявлением механизмов, детерминирующих характер и спектр возможных его исходов. Как таковой, этот подход не был, вопреки Веблену, отказом от «таксономичности» (ориентации на законосообразность, «нормальность»). Скорее речь шла о смещении внимания к поиску закономерностей («нормальностей») более высоких порядков - «нормальных» правил, регулирующих соответствующие типы процессов, и даже «нормальных» механизмов отбора таких правил регулирования и, стало быть, эволюции системы этих правил. Центральная идея Веблена состояла в том, чтобы соединить эволюционную методологию с институциональным анализом экономического развития. Он полагал, что именно институты обеспечивают преемственность в экономических процессах, а посредством эволюции институциональной среды происходит приспособление экономики к изменениям ее материальной, прежде всего технической базы. Акцент на институты составлял главный содержательный пункт вебленовской программы. Веблену не удалось самому реализовать свою исследовательскую программу. Понятие «экономического института» оказалось слишком расплывчатым, чтобы на нем строить убедительную теорию. Только в конце ХХ в. эволюционный подход получил новый импульс для своего развития. В методологическом отношении современные версии экономического эволюционизма, как правило, опираются на представление изучаемого объекта в качестве популяции, и динамики этого объекта, соответственно, как постепенного обновления одной части элементов популяции (технологий, организационных форм, стереотипов поведения и т.д.) при сохранении других элементов, задающих общую структуру, неизменными. Иными словами, речь идет уже о популяционно-генетической картине реальности. Важным фактором современного этапа развития эволюционной экономики стало освоение экономистами математического аппарата синергетики, который, как предполается, открывает путь к моделированию процессов типа тех, что Веблен называл «кумулятивно развертывающимися». В содержательном плане речь идет о попытках выделения специфических особенностей социально-экономической материи в качестве носителей «наследственности» и источников «изменчивости». При этом механизмы изменчивости оказываются неотделимыми от активности субъектов хозяйственной деятельности, и в этом смысле проблема выходит за рамки собственно биологических аналогий, становится проблемой соотношений «генетического» и «телеологического», где «телеологическое» начало отражает не внешнее задание цели эволюции, а наличие целеполагания в самой деятельности субъектов хозяйства. Соответственно, эволюционное начало обогащается идеями австрийской школы, в частности Й. Шумпетера, с характерным для этой научной традиции акцентом на роль предпринимателя-новатора. ******* Наличие качественно разнородных картин экономической реальности – важная черта современной экономической науки. Это не проявление ее слабости, а естественная реакция на многомерный характер экономики как объекта познания, необходимая предпосылка расширения спектра теоретических поисков. Как отмечал один из ведущих экономистов-теоретиков ХХ в. англичанин Д. Хикс: «Наши теории как иструменты анализа действуют подобно шорам.. Сказать вежливее – это лучи света, которые высвечивают одни части объекта и оставляют во мраке другие. Пользуясь этими теориями, мы отводим взгляд от вещей, которые могут быть существенными, с тем чтобы четче разглядеть то, на что наш взгляд уже устремлен. Нет сомнения в том, что именно так и следует поступать, иначе мы увидим очень мало. Но очевидна и важность правильного выбора теории, чтобы она могла удовлетворительно выполнить такую функцию. Иначе она высветит не то, что надо… Поскольку мы изучаем меняющийся мир, теория, которая в один момент времени светила в правильном направлении, в другой момент может светить в неправильном. Это может происходить из-за перемен в мире (вещи, которые игнорировались, могут стать более важными, чем те, что принимались во внимание) или изменений в нас самих… Экономической теории на все случаи жизни, возможно, и не существует»25 По меткому наблюдению Й.Шумпетера, «экономическая наука – это не наука в том же смысле, в каком говорят об акустике как науке, скорее это наука в том смысле, в каком таковой считается «медицина» – сгусток плохо скоординированных и пересекающихся областей знания»26. Именно здесь истоки того, что термин «политическая экономия» к началу ХХ в. стал не столько обозначением отдельной науки, сколько общим названием для «наук об экономике». Соответственно, переход в англоязычной литературе к термину «экономикс» вместо «политической экономии» был лишь формальным отражением этих перемен. |
Похожие:
 | Программа дисциплины История экономических учений для специальности... «Экономическая теория» экономическая методологии и истории Председатель проф. О. И. Ананьин Зав кафедрой проф. О. И. Ананьин | | Программа дисциплины История экономических учений для специальности... «Экономическая теория» экономическая методологии и истории Председатель проф. О. И. Ананьин Зав кафедрой проф. О. И. Ананьин |
| Экономика (26Ч) Экономика и экономическая наука. Что изучает экономическая наука. Экономическая деятельность. Измерители экономической деятельности.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... При этом, как уже отмечалось, важно, что в процесс рефлексии вовлечены и учащиеся, и учитель. Как показывает опыт, в случае неучастия... |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Экономическая и социальная география- наука о развитии территориальной организации населения и хозяйстваю Объект ее изучения – хозяйственный... | | 5. Экономическая теория как наука. Главные вопросы экономики. Предмет,... Учебно-методический комплекс по «Психологии и педагогике» составлен в соответствии с требованиями Государственного образовательного... |
| Тема: Психология как наука. Объект и предмет психологии Фгбоу впо «поволжская государственная академия физической культуры, спорта и туризма» | | Методические рекомендации по изучению курса «Основы политологии».... Место политологии в системе гуманитарного знания и в системе профессиональной подготовки |
| Тема: Психология как наука. Объект и предмет психологии Программа развития научно-исследовательского и экспедиционного флота Росгидромета на 2010 – 2012 годы | | Возникновение и становление экономической мысли Экономическая теория как наука появилась только в 16 – 18 вв но экономическая мысль появилась гораздо раньше – примерно на 2 – 3... |
| I. Предмет и методы экономической теории Экономическая теория фундаментальная... Предприятие (фирма) и предпринимательство. Организационно-правовые формы предпринимательства | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Педагогика как наука, ее объект и предмет. Категориально-понятийный аппарат современной педагогики |
| Тематическое планирование по географии 10-11 класс Экономическая и социальная география как наука, её место в системе географических наук | | Тема: Туризм как экономическая система Межвузовская студенческая научно-практическая конференция «Молодежь, наука, сервис – XXI век» |
| Науки о земле Объект и субъект социально-гуманитарных наук. Общество как объект и предмет социально-гуманитарного познания | | С 13 по 20 мая 2013 года Объект и субъект социально-гуманитарных наук. Общество как объект и предмет социально-гуманитарного познания |
