Учебное пособие для вузов

Глава 1. Уровни научного знании

состоящей из утверждений разной степени общности. Наиболее общий уровень — аксиомы, теоретические законы. Например, для классической механики это три закона Ньютона (инерции; взаимосвязи силы, массы и ускорения; равенства сил действия и противодействия). Механика Ньютона — это теоретическое знание, опи­сывающее законы движения такого идеального объек­та, как материальная точка, осуществляющегося при полном отсутствии трения, в математическом простран­стве с евклидовой метрикой. Вторым, менее общим уровнем научной теории являются частные теоретичес­кие законы, описывающие структуру, свойства и пове­дение идеальных объектов, сконструированных из ис­ходных идеальных объектов. Для классической меха­ники это, например, законы движения идеального маятника. Как показал в своих работах B.C. Степин, частные теоретические законы, строго говоря, не вы­водятся чисто логически (автоматически) из общих. Они получаются в ходе осмысления результатов мыс­ленного эксперимента над идеальными объектами, сконструированными из элементов исходной, «общей теоретической схемы». Третий, наименее общий уро­вень развитой научной теории состоит из частных, единичных теоретических высказываний, утверждаю­щих нечто о конкретных во времени и пространстве состояниях, свойствах, отношениях некоторых идеаль­ных объектов. Например, таким утверждением в кине­матике Ньютона может быть следующее: «Если к ма­териальной точке К1 применить силу F1, то через вре­мя Т1 она будет находиться на расстоянии L1 от места приложения к ней указанной силы». Единичные тео­ретические утверждения логически дедуктивно выво­дятся из частных и общих теоретических законов пу­тем подстановки на место переменных, фигурирующих в законах, некоторых конкретных величин из области значений переменной.

Важно подчеркнуть, что с эмпирическим знанием могут сравниваться не общие и частные теоретичес­кие законы, а только их единичные следствия после их эмпирической интерпретации и идентификации (отож­дествления) с соответствующими эмпирическим выс­называниями. Последние же, как отмечалось выше, идентифицируются в свою очередь с определенным набором чувственных данных.

Только таким, весьма сложным путем (через массу «посредников») опыт и теория вообще могут быть срав­нены на предмет соответствия друг другу. Идентифи­кация (=) же теоретических и эмпирических терминов и соответствующих им идеальных и эмпирических объектов осуществляется с помощью идентификацион­ных предложений, в которых утверждается определен­ное тождество значений конкретных терминов эмпи­рического и теоретического языка. Такие предложения называются также «интерпретационными», «правила­ми соответствия» или «редукционными предложени­ями» (Р. Карнап). Некоторые примеры интерпрета­ционных предложений: «материальные точки суть планеты Солнечной системы» (небесная механика), «евклидова прямая суть луч света» (оптика), «разбе-гание галактик суть эффект Доплера» (астрономия) и т. д. и т. п.

Какова природа интерпретационных предложе­ний? Как показал Р. Карнап, несмотря на то, что об­щий вид этих высказываний имеет логическую форму «А есть В», они отнюдь не являются суждениями, а суть определения. А любые определения — это условные соглашения о значении терминов и к ним не примени­ма характеристика истинности и ложности. Они могут быть лишь эффективными или неэффективными, удоб­ными или неудобными, полезными или бесполезными. Одним словом, интерпретативные предложения име­ют инструментальный характер, их задача — быть связующим звеном («мостом») между теорией и эмпи­рией. Хотя интерпретативные предложения конвенци­ональны, они отнюдь не произвольны, поскольку все­гда являются элементами некоторой конкретной язы­ковой системы, термины которой взаимосвязаны и ограничивают возможные значения друг друга.

Очевидно, что любая эмпирическая интерпретация некоторой теории всегда неполна по отношению к собственному содержанию последней, так как всегда имеется возможность предложить новую интерпрета­цию любой теории, расширив тем самым сферу ее при­менимости. Вся история математики, теоретического естествознания и социальных теорий дает многочис­ленные тому подтверждения. Любое, сколь угодно большое число интерпретаций теории не способно полностью исчерпать ее содержание. Это говорит о принципиальной несводимости теории к эмпирии, о самодостаточности теоретического мира и его отно­сительной независимости от эмпирического мира.

Важно подчеркнуть особый статус интерпретатив-ных предложений, которые не являются ни чисто теоре­тическими, ни чисто эмпирическими высказываниями, а чем-то промежуточным между ними. Они включают в свой состав как эмпирические, так и теоретические термины. Интерпретативное знание являет собой при­мер когнитивного образования кентаврового типа, выступая относительно самостоятельным звеном в пространстве научного знания. Не имея собственной онтологии, интерпретативное знание является лишь ин­струментальным посредником между теорией и эмпи­рией. Его самостоятельность и особая роль в структу­ре научного знания была по-настоящему осознана лишь в XX веке. Этому способствовал, с одной стороны, рост абстрактности теоретического знания, сопровождав­шийся неизбежной потерей его наглядности. С дру­гой — расширение и пролиферация сферы эмпиричес­кой применимости научных теорий.

Учет самостоятельной роли интепретативного зна­ния в структуре научного знания приводит к необхо­димости более тонкого понимания процедур подтвер­ждения и опровержения научных теорий опытом. В общем виде схема взаимосвязи теории и опыта мо­жет быть символически записана следующим образом: Т1 + И |— Е1, где Т1 — проверяемая на опыте теория,

II — ее эмпирическая интерпретация, | операция

логического следования, Е1 — эмпирические следствия из системы «Т1 4- II». Рассмотрим возможные вариан­ты действия по этой схеме. Первый. Допустим, что в ре­зультате сопоставления Е1 с данными наблюдения и эксперимента установлена истинность высказывания Е1. Что отсюда следует? Только то, что система «Т1 4- II» в целом, возможно, истинна, ибо из истинности след­ствий логически не следует истинность посылок, из которых они были выведены (это элементарный закон дедуктивной логики). Более того, согласно определению материальной импликации, являющейся формальной моделью отношения выводимости, следует, что истин­ные высказывания могут быть получены и из ложных посылок. Примером может служить элементарный правильный силлогизм: «Все тигры — травоядные. Все травоядные — хищники. Следовательно, все тигры — хищники». Таким образом, строго логически истинность эмпирических следствий теории не только не служит доказательством истинности теорий, но даже — под­тверждением ее истинности. Конечно, если заранее допустить (предположить) истинность теории, тогда независимое установление (например, с помощью эмпирического опыта) истинности выведенных из них следствий подтверждает (хотя и не доказывает) сделан­ное допущение об истинности теории. Важно также подчеркнуть, что установление истинности Е1 подтвер­ждает не истинность Т1 самой себе, а только истин­ность всей системы «Т1 + II» в целом. Таким образом, не только доказательство, но даже подтверждение опы­том истинности теории самой по себе (т. е. взятой от­дельно от присоединенной к ней интерпретации) — не­возможно. Рассмотрим второй вариант. Установлена ложность Е1. Что отсюда следует с логической необхо­димостью? Только ложность всей системы «Т1 + II» в целом, но отнюдь не ложность именно Т1. Ложной (неудачной, некорректной) может быть объявлена как раз ее конкретная эмпирическая интерпретация (II) и тем самым ограничена сфера предполагавшейся эм­пирической применимости теории. Таким образом, опыт не доказывает однозначно и ложность теории. Общий вывод: теория проверяется на опыте всегда не сама по себе, а только вместе с присоединенной к ней эмпирической интерпретацией, а потому ни согласие этой системы с данными опыта, ни противоречие с ними не способно однозначно ни подтвердить, ни оп­ровергнуть теорию саму по себе. Следствие: проблема истинности теории не может быть решена только пу-

Глава 1. Уровни нарргр знания

тем ее сопоставления с опытом. Ее решение требует дополнительных средств и, в частности, привлечения более общих — метатеоретических предпосылок и ос­нований научного познания.
| Метатворетический уровень научного знания

Кроме эмпирического и теоретического уровней в структуре научного знания необходимо артикулиро­вать наличие третьего, более общего по сравнению с ними — метатеоретического уровня науки. Он состоит из двух основных подуровней: 1) общенаучного знания и 2) философских оснований науки. Какова природа каждого из этих подуровней метатеоретического науч­ного знания и их функции? Как они связаны с рас­смотренными выше теоретическим и эмпирическим уровнями научного знания?

Общенаучное знание состоит из следующих эле­ментов: 1) частнонаучная и общенаучная картины мира, 2) частнонаучные и общенаучные гносеологические, методологические, логические и аксиологические прин­ципы. Особо важное значение метатеоретический уро­вень знания играет в таком классе наук, как логико-математические. Показателем этой важности является то, что он оформился в этих науках даже в виде само­стоятельных дисциплин: метаматематика и металоги-ка. Предметом последних является исследование ма­тематических и логических теорий для решения про­блем их непротиворечивости, полноты, независимости аксиом, доказательности, конструктивности. В есте­ственно-научных и в социально-гуманитарных дисцип­линах метатеоретический уровень существует в виде соответствующих частнонаучных и общенаучных прин­ципов. Необходимо подчеркнуть, что в современной науке не существует какого-то единого по содержанию, одинакового для всех научных дисциплин метатеоре­тического знания. Последнее всегда конкретизирова­но и в существенной степени «привязано» к особенно­стям научных теорий. Частнонаучная картина мира — это совокупность господствующих в какой-либо науке представлений о мире. Как правило, ее основу состав­ляют онтологические принципы парадигмальной для данной науки теории. Например, основу физической картины мира классического естествознания образу­ют следующие онтологические принципы:

1. 
   объективная реальность имеет дискретный харак­тер; она состоит из отдельных тел, между которы­ми имеет место взаимодействие с помощью неко­торых сил (притяжение, отталкивание и т. д.);
   
2. 
   все изменения в реальности управляются закона­ми, имеющими строго однозначный характер;
   
3. 
   все процессы протекают в абсолютном простран­стве и времени, свойства которых никак не зави­сят ни от содержания этих процессов, ни от выбо­ра системы отсчета для их описания;
   
4. 
   все воздействия одного-тела на другое передаются мгновенно;
   
5. 
   необходимость первична, случайность вторична; случайность — лишь проявление необходимости в определенных взаимодействиях (точка пересече­ния независимых причинных рядов), во всех ос­тальных ситуациях «случайность» понимается как мера незнания «истинного положения дел». Большинство из этих принципов непосредственно
   

входит в структуру механики Ньютона. Основу биоло­гической картины мира классического естествознания составляла дарвиновская теория эволюции видов на основе механизма естественного отбора, включавшего в себя в качестве существенного свойства случайность.

Какова роль частнонаучной картины мира в струк­туре научного знания? Она задает и санкционирует как истинный определенный категориальной тип видения конкретной наукой ее эмпирических и теоретических (идеализированных) объектов, гармонизируя их между собой. Какова ее природа? Безусловно, она не появля­ется как результат обобщения теоретического и/или эмпирического познания. Частнонаучная картина мира является всегда конкретизацией определенной (более общей) философской онтологии. Последняя же суть продукт рефлексивно-конструктивной деятельности разума в сфере всеобщих различений и оппозиций.

Общенаучная картина мира это, как правило, одна из частнонаучных картин мира, которая является гос­подствующей в науке той или иной эпохи. Она являет­ся дополнительным элементом метатеоретического уровня тех конкретных наук, которые не имеют ее в качестве собственной частнонаучной картины мира. Например, для всего классического естествознания физическая картина мира, основанная на онтологии механики Ньютона, рассматривалась как общенаучная. «Механицизм» по существу и означал признание и утверждение ее в качестве таковой для всех других наук (химии, биологии, геологии, астрономии, физио­логии и даже социологии и политологии). В некласси­ческом естествознании на статус общенаучной карти­ны мира по-прежнему претендовала физическая кар­тина мира, а именно— та, которая лежала в основе теории относительности и квантовой механики.

Однако наличие конкурирующих фундаменталь­ных парадигм в самой физике (классическая физика и неклассическая физика), основанных на принятии су­щественно различных онтологии, существенно подо­рвало доверие представителей других наук к физичес­кой картине мира как общенаучной. В результате все больше утверждалась мысль о принципиальной моза-ичности общенаучной картины мира, которая должна включать в себя принципы картин мира всех фунда­ментальных наук. Для неклассического естествознания общенаучная картина мира — это комплементарный симбиоз физической, биологической и теоретико-сис­темной картин мира. Постнеклассическое естествозна­ние пытается дополнить этот симбиоз идеями целе­сообразности и разумности всего существующего в объективном мире. В результате современная общена­учная картина мира все больше претендует на само­стоятельный статус в структуре метатеоретического знания в каждой из наук наряду с частнонаучными картинами мира. С другой стороны, по степени своей общности современная общенаучная картина мира все ближе приближается к философской онтологии.

Те же тенденции плюрализации и универсализации имеют место в отношении не только онтологических элементов метатеоретического знания современной науки, но и других ее составляющих, таких как гносе­ологические и аксиологические принципы. Хорошо известными примерами таких принципов в структуре физического познания являются, в частности, принцип соответствия, принцип дополнительности, принцип принципиальной наблюдаемости, принцип приоритет­ности количественного (математического) описания перед качественным, принцип зависимости результатов наблюдения от условий познания и др. Сегодня боль­шинство этих принципов претендует уже на статус общенаучных. На такой же статус претендуют и гносе­ологические принципы, родившиеся в лоне математи­ческого метатеоретического познания. Например, прин­цип невозможности полной формализации научных теорий, принцип конструктивности доказательства и др.

В слое метатеоретического научного знания важ­ное место занимают также разнообразные методоло­гические и логические императивы и правила. При этом они существенно различны не только для разных наук, но и для одной и той же науки на разных стадиях ее развития. Совершенно очевидно различие методо­логического инструментария математики и физики, физики и истории, истории и лингвистики. Однако не менее разительно методологическое несходство арис­тотелевской физики (качественно-умозрительной) и классической физики (экспериментально-математической) и т. д. и т. п. Чем вызвано это несходство в методологи­ческих требованиях и правилах в разных науках? Несомненно, с одной стороны, различием предметов исследования. Но с другой, различием в понимании целей и ценностей научного познания. Древнеегипет­ская и древнегреческая геометрия имели один и тот же предмет — пространственные свойства и отноше­ния. Но для древних египтян методом получения зна­ния об этих свойствах и отношениях являются много­кратные измерения этих свойств, а для древнегреческих геометров — аксиоматический метод выведения всего геометрического знания из простых и самоочевидных геометрических аксиом. И это различие в методах гео­метрического познания было обусловлено разным по­ниманием целей научного познания. Для древних егип­тян такой целью было получение практически полез­ного знания (оно могло быть и приблизительным), для древних греков —■ получение именно истинного и до­казательного знания.

Вопрос о целях и ценностях научного познания — это уже проблема аксиологических предпосылок на­уки. Среди аксиологических принципов науки важно различать внутренние и внешние аксиологические основания. Внутренние аксиологические основания науки суть имманентные именно для нее, в отличие от других видов познавательной и практической деятель­ности, ценности и цели. К их числу относятся объек­тивная истина, определенность, точность, доказатель­ность, методологичность, системность и др. В отече­ственной философии науки они получили название «идеалы и нормы научного исследования». Внутренние аксиологические ценности направлены вовнутрь науки и выступают непосредственными стандартами, регу­ляторами правильности и законности научной деятель­ности, критериями оценки приемлемости и качества ее продуктов (наблюдений, экспериментов, фактов, зако­нов, выводов, теорий ит. д.). Внешние аксиологические ценности науки суть цели, нормы и идеалы науки, которые направлены вовне науки и регулируют ее отношения с обществом, культурой и их различными структурами. Среди этих ценностей важнейшими вы­ступают практическая полезность, эффективность, повышение интеллектуального и образовательного потенциала общества, содействие научно-техническо­му, экономическому и социальному прогрессу, рост адаптивных возможностей человечества во взаимодей­ствии с окружающей средой и др.

Как хорошо показано в историко-научной и совре­менной методологической литературе, набор и содер­жание внутренних и внешних ценностей науки суще­ственно различен не только для разных наук в одно и то же время, но и для одной и той же науки в разные исторические периоды ее существования. Так, напри­мер, ценность логической доказательности научного знания, его аксиоматического построения имеет при­оритетное значение в математике и логике, но не в истории и литературоведении или даже в физике. В истории как науке на первый план выходят хроноло­гическая точность и полнота описания уникальных ис­торических событий, адекватное понимание и оценка источников. В физике же на первый план выходят эмпирическая воспроизводимость явлений, их точное количественное описание, экспериментальная прове­ряемость, практическая (техническая и технологическая) применимость. В технических науках последняя цен­ность является заведомо ведущей по сравнению со всеми другими. Однако содержание и состав внутрен­них и внешних ценностей не является чем-то постоян­ным, неизменным и для одной и той же науки в разное время и для развития науки в целом. Так, понимание того, что считать «доказательством», существенно раз­лично в классической и конструктивной математике, в физике Аристотеля и физике Ньютона, в интроспек­тивной психологии XIX века и современной когнитив­ной психологии и т. д.

Таким образом, аксиологическим и основаниями метатеоретического знания в науке ни в коем случае нельзя пренебрегать. Наука и ценности не разделены каким-то барьером. Ценности оказывают существен­ное влияние на понимание самого смысла и задач на­учного исследования, задавая его перспективу и оце­нивая степень приемлемости предлагаемых научных продуктов. Многие ожесточенные споры и дискуссии как в сфере науки, так и между «наукой» и «не-нау-кой», имеют основание именно в сфере аксиологии науки, хотя участники таких дискуссий обычно пола­гают, что расходятся в вопросах онтологии и гносеоло­гии. В качестве ярких примеров таких дискуссий мож­но указать наспор между птолемеевцами и коперни-канцами в астрономии, Махом и Больцманом по поводу законности молекулярно-кинетической теории газов, формалистами и интуиционистами по вопросам надеж­ности математических доказательств и т. д. и т. п. В су­щественном различии ценностных оснований науки можно легко убедиться, сравнив, например, аксиологию классической, неклассической и постнеклассической науки. Аксиология классической науки: универсальный метод, бескорыстное служение истине, научный про­гресс. Аксиология неклассической науки: субъект-объектность знания, общезначимость, консенсуаль-ность, дополнительность, вероятная истинность. Акси­ология постнеклассической науки: конструктивность научного знания, плюрализм методов и концепций, толерантность, экологическая и гуманитарная направ­ленность науки, когнитивная ответственность.

Имеется ли различие в природе онтологических, гносеологических и аксиологических принципов как различных элементов в структуре метатеоретического научного знания? С нашей точки зрения, ответ на дан­ный вопрос должен быть утвердительным. Его основа­ния коренятся в структуре сознания. Тогда как онтоло­гические и гносеологические основания науки суть конструктивно-мыслительные продукты познаватель­ной подструктуры сознания, аксиологические — его ценностной подструктуры. Обе подструктуры сознания равноправны, внутренне взаимосвязаны и дополняют друг друга в рамках функционирования сознания как целого в каждом акте сознания. Наука, хотя и является предметной деятельностью сознания, есть, тем не ме­нее, целостное выражение всей структуры сознания, а не только его познавательных функций. Ценности и ценностное знание — необходимый внутренний эле­мент не только социально-гуманитарных наук, как полагали неокантианцы, но и естественно-научного и логико-математического знания.

Одной из важных проблем в философии науки является вопрос о статусе философских оснований науки в структуре научного знания. Главный пункт проблемы: включать или не включать философские основания науки во внутреннюю структуру науки. В принципе никто не отрицает влияние философских представлений на развитие и особенно оценку науч­ных достижений. История науки и, в частности, выс­казывания на этот счет великих ее творцов не остав­ляют в этом никаких сомнений. Однако позитивисты настаивают на том, что влияние философии на про­цесс научного познания является чисто внешним, и потому философские основания нельзя включать в структуру научного знания, иначе науке грозит реци­див натурфилософствования, подчинение ее различ­ным «философским спекуляциям», от которых наука с таким трудом избавилась к началу XX века. Натур­философы и сторонники влиятельной метафизики (в том числе марксистско-ленинской философии), на­против, утверждали, что философские основания на­уки должны быть включены в структуру самой науки, поскольку служат обоснованию ее теоретических конструкций, расширяют ее когнитивные ресурсы и познавательный горизонт. Третьи занимают проме­жуточную позицию, считая, что в моменты научных революций, в период становления новых фундамен­тальных теорий философские основания науки вхо­дят в структуру научного знания. Однако после того как научная теория достигла необходимой степени зрелости, философские основания науки удаляются из ее структуры. Они ссылаются на то, что в учебной ли­тературе, отражающей стадию зрелых научных тео­рий, при изложении содержания последних мы очень редко находим упоминание о ее философских основа­ниях. Эта позиция развивалась, в частности, в рабо­тах Э.М. Чудинова под названием концепции СЛЕНТ (философия как строительные леса научной теории). Кто же прав? Все и никто, то есть все, но лишь час­тично, и никто полностью. Дело в том, что ни одна из представленных выше позиций не сумела дать пра­вильного истолкования особой природы и особой структуры философских оснований науки. Необходи­мо подчеркнуть, что философские основания науки — это особый, промежуточный между философией и наукой род знания, который не является ни чисто фи­лософским, ни чисто научным. .

Философские основания науки суть гетерогенные по структуре высказывания, включающие в свой со­став понятия и термины как философские, так и кон­кретно-научные. Они являют собой второй случай су­ществования в науке кентаврового знания. Первым случаем такого рода были рассмотренные выше интер­претативные предложения, связывающие теоретический и эмпирический уровни научного знания. В этом отно­шении имеет место полная аналогия между философс­кими основаниями науки и интерпретативными пред­ложениями по структуре (смешанной), статусу (опреде­ления), функциям (мост между качественно различными по содержанию уровнями знания), природе (идентифи­кация значений терминов разных уровней знаний).

Приведем примеры философских оснований науки: «Пространство и время классической механики суб­станциальны», «Числа — сущность вещей», «Числа су­ществуют объективно», «Однозначные законы детерми-нистичны», «Вероятностные законы индетерминистич-ны», «Пространство и время теории относительности атрибутивно и относительно», «Аксиомы евклидовой геометрии интуитивно очевидны», «Распространение энергии квантами — свидетельство дискретной струк­туры мира» и т. д. и т. п. Далее в соответствии с основ­ными разделами философии необходимо выделять раз­личные типы философских оснований науки: онтологи­ческие, гносеологические, методологические, логические, аксиологические, социальные и др.

Как известно, в силу всеобщего характера филосо­фии ее утверждения не могут быть получены путем обобщения только научных знаний. Справедливо и то, что научные теории нельзя чисто логически вывести в качестве следствий какой-либо философии. Между философией и наукой имеется такой же логический разрыв, как и между теоретическим и эмпирическим уровнями научного знания. Однако эта логическая брешь может быть преодолена и постоянно преодоле­вается благодаря не логической, а конструктивной деятельности мышления по созданию соответствующих интерпретативных схем, которые являются по своей природе условными и конвенциональными положени­ями. Только после введения соответствующих философ­ских оснований науки научные теории могут выступать подтверждением или опровержением определенных философских концепций, равно как та или иная фило­софия может оказывать положительное или отрица­тельное влияние на науку. Спрашивать же, включать ли философские основания науки в структуру научно­го знания или нет, аналогично вопросу, включать ли эмпирическую интерпретацию теории в структуру эмпирического знания или теоретического. Очевидно, что мы ставим заведомо некорректный вопрос, на ко­торый не может быть дан однозначный ответ. Ясно одно, что без философских оснований науки наруша­ется целостность знания и целостность культуры, по отношению к которым философия и наука выступают лишь ее частными аспектами. И эта целостность куль­туры постоянно заявляет о себе не только в периоды создания новых научных теорий, но и после этого, в периоды их функционирования и принятия научным сообществом в качестве парадигмальных.

Итак, анализ структуры научного знания показыва­ет ее трехуровневость (эмпирический, теоретический и метатеоретический уровень) и n-слойность каждого из уровней. При этом характерно, что каждый из уровней зажат как бы между двумя плоскостями (снизу и сверху). Эмпирический уровень знания — между чув­ственным знанием и теоретическим, теоретический — между эмпирическим и метатеоретическим, наконец, метатеоретический — между теоретическим и фило­софским. Такая «зажатость», с одной стороны, суще­ственно ограничивает творческую свободу сознания на каждом из уровней, но, вместе с тем, гармонизирует все уровни научного знания между собой, придавая ему не только внутреннюю целостность, но и возможность органического вписывания в более широкую когнитив­ную и социокультурную реальность.

Три основных уровня в структуре научного знания (эмпирический, теоретический и метатеоретический) обладают, с одной стороны, относительной самостоя­тельностью, а с другой — органической взаимосвязью в процессе функционирования научного знания как целого. Говоря о соотношении эмпирического и теоре­тического знания, еще раз подчеркнем, что между ними имеет место несводимость в обе стороны. Теоретическое знание не сводимо к эмпирическому благодаря конст­руктивному характеру мышления как основному детер­минанту его содержания. С другой стороны, эмпири­ческое знание не сводимо к теоретическому благодаря наличию чувственного познания как основного детер­минанта содержания эмпирического знания. Более того, даже после конкретной эмпирической интерпре­тации научной теории имеет место лишь ее частичная сводимость к эмпирическому знанию, ибо любая тео­рия всегда открыта другим эмпирическим интерпре­тациям. Теоретическое знание всегда богаче любого ко­нечного множества его возможных эмпирических ин­терпретаций. Постановка вопроса о том, что первично (а что вторично): эмпирическое или теоретическое — неправомерна. Она есть следствие заранее принятой редукционистской установки. Столь же неверной ус­тановкой является глобальный антиредуционизм, осно­ванный на идее несоизмеримости теории и эмпирии и ведущий к безбрежному плюрализму. Плюрализм, од­нако, только тогда становится плодотворным, когда до­полнен идеями системности и целостности. С этих позиций новое эмпирическое знание может быть «спровоцировано» (и это убедительно показывает ис­тория науки) как содержанием чувственного познания (данные наблюдения и эксперимента), так и содержа­нием теоретического знания. Эмпиризм абсолютизиру­ет первый тип «провоцирования», теоретизм — второй.

Аналогичная ситуация имеет место и в понимании соотношения научных теорий и метатеоретического знания (в частности, между научно-теоретическим и философским знанием). Здесь также несостоятельны в своих крайних вариантах как редукционизм, так и ан­тиредукционизм. Невозможность сведения философии к научно-теоретическому знанию, за что ратуют пози­тивисты, обусловлена конструктивным характером фи­лософского разума как основного детерминанта со­держания философии. Невозможность же сведения научных теорий к «истинной» философии, на чем на­стаивают натурфилософы, обусловлена тем, что важ­нейшим детерминантом содержания научно-теорети­ческого знания является такой «самостоятельный иг­рок» как эмпирический опыт. После определенной конкретно-научной интерпретации философии имеет место лишь частичная ее сводимость к науке, ибо философское знание всегда открыто к различным его

Раздел II. Стрртдра, методы и развитие нзрнрго знания

научным и вненаучным интерпретациям. Содержание философии всегда богаче любого конечного множества его возможных научно-теоретических интерпретаций. Новое же теоретическое конкретно-научное знание может быть в принципе «спровоцировано» содержа­нием как эмпирического знания, так и метатеоретичес­кого, в частности, философского.

Таким образом, в структуре научного знания мож­но выделить три качественно различных по содержа­нию и функциям уровня знания: эмпирический, теоре­тический и метатеоретический. Ни один из них не сводим к другому и не является логическим обобщени­ем или следствием другого. Тем не менее, они состав­ляют единое связное целое. Способом осуществления такой связи является процедура интерпретации тер­минов одного уровня знания в терминах других. Един­ство и взаимосвязь трех указанных уровней обеспечи­вает для любой научной дисциплины ее относитель­ную самостоятельность, устойчивость и способность к развитию на своей собственной основе. Вместе с тем, метатеоретический уровень науки обеспечивает ее связь с когнитивными ресурсами наличной культуры.

МЕТОДЫ ЭМПИРИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ


Человек может получать новое знание о действи­тельности прежде всего непосредственно, т. е. без применения специальных познавательных средств, — путем восприятия и обыденного наблюдения. Однако в науке, как правило, используется опосредствованный способ постижения истины. Существуют три основных метода опосредствованного получения нового знания — операциональный, экспериментальный и логико-мате­матический. Все остальные частные методы, как пра­вило, представляют некоторую комбинацию этих трех. В данной главе мы рассмотрим первые два из этих методов.

На операциональном уровне используются такие процедуры, как систематическое наблюдение, сравне­ние, счет, измерение и некоторые другие. Принципи­альная методологическая важность операциональной методики в развитии естественных наук была осозна­на лишь в первой четверти XX века в свете новатор­ских достижений ученых при создании теории относи­тельности и квантовой механики. Прежде всего был ясно понят тот фундаментальный факт, что познаватель­ные операции являются не только средством добыва­ния знания о мире, но и важнейшим способом прида­ния точного физического смысла научным понятиям. Отсюда возникла потребность заново, в свете новых фактов развития науки, проанализировать логико-ме-^тодологический статус основных эмпирических про-Ч^еАУР в научном исследовании. Такая работа впервые была осуществлена Н. Кэмпбеллом (1920) и Р. Бридж­меном (1927), положив начало методологии операцио-нализма.

Поскольку многие ключевые понятия классичес­кой физики оказались непригодными для описания и объяснения новых экспериментальных фактов в обла­сти релятивистских скоростей и микропроцессов, по­явилось естественное желание проанализировать природу физических понятий вообще, структуру их «взаимоотношений» с экспериментом в частности. Имеются ли такие средства определения научных по­нятий, которые гарантируют их от «выбраковки» (как это было с понятием «эфира» в релятивистской меха­нике) в случае обнаружения принципиально новых данных? Ответ на этот вопрос стали искать в различ­ных способах формирования понятий и, в частности, таких, которые использовали создатели новых научных теорий. Например, в релятивистской механике значе­ния временных переменных (в соответствующих урав­нениях) для двух событий, происходящих в разных точках пространства, считываются по показаниям «син­хронизированных» часов, расположенных вблизи со­ответствующих точек. Принципиально новым здесь оказывается понятие одновременности событий, кото­рое определяется операционально, т. е. включает ука­зания на последовательность операций, — действий наблюдателей — по синхронизации часов, располо­женных в разных точках, и кроме того — для однознач­ного истолкования результатов этих операций, — ука­зание на систему отсчета, в которой находятся при­боры и наблюдатели.

Таким образом, очевидно, что эмпирическая проце­дура может выступать как средство выявления точно­го и однозначного физического смысла тех или иных ключевых понятий, для чего в их определение должен входить метод, позволяющий в каждом конкретном случае на основе (возможно мысленного) эксперимен­та решить, осмысленно (правильно ли) применение этого понятия в данной познавательной ситуации или нет. Иначе говоря, каждое такое понятие приобретает строгий смысл лишь в операциональном контексте, т. е. тогда, когда указана последовательность актуаль­но (или потенциально) осуществимых операций (дей­ствий), фактическое выполнение которых (или мыслен­ное их прослеживание) позволяет шаг за шагом выя­вить реальный смысл этого понятия и таким образом гарантировать его непустоту.