А. В. Ахутин. Поворотные времена
Скачать 266.76 Kb.
|
1 2
| principium: не только то, с чего она начинается, но и то, чем она держится и определяется как философия, как prima philosophia, как философия в собственном — а не метафизическом, теологическом или научном — смысле слова. Начало начальствующее. Философия, рискнем сказать, есть искусство радикального, предельного изумления. Из-умление предельно, когда ум касается своих пределов. Философия, стало быть, не столько разрешает первичное изумление, сколько развертывает его, делает его предельным, необходимым и всеобщим, — умным изумлением. Сам ум — со всем своим знанием, со всей логичностью, систематичностью, проницательностью, строгостью и глубиной — превращается философией в орган изумления, столь же теперь глубокого, проницательного etc. Философски изумляясь, ум каким-то образом выходит за свои пределы, изумляется самому себе, оказывается загадочным, невозможным, возвращается к своему началу, где он был еще только возможным. Причем, не только ум, но и весь продуманный им умный мир в самом его бытии. Само бытие как бы возвращается философски изумленным умом в свою предельную — без-умную — изумительность, загадочность, немыcлимость, невозможность. Или всевозможность (интуиция Шестова верна). Ничего странного: ведь в философии мы каждый раз восходим — или возвращаемся — к самим началам мышления и бытия. Самые яркие примеры философского изумления, фундаментального озадачивания самой возможностью мышления и бытия мы находим не только в сократовском искусстве (мудрости) "незнания", но и в загадках Герклита, в апориях Парменида-Зенона, в диалектике платоновского "Парменида", в перипетиях аристотелевской "сущности" (), в "экстазах" Плотина... Не стану наспех перебирать всю историю философии. Замечу лишь, что, если бы Киркегор не был вразумлен гегелевским Разумом, он не смог бы изумиться неустранимому бытию того, что этот Разум, казалось бы, навсегда снял (hat aufgehoben), что осталось несчастным, непричастным всеобщему Духу – в отчаянном одиночестве своего абсурдного существования. И не в том ли разгадка пожизненной привязанности Шестова к своему извечному врагу – Разуму, которого, — уже давно разоблаченного и поверженного, – почему-то нужно было все снова и снова упорно опровергать и разоблачать, – не в том ли, говорю я, разгадка этой странной дружбы-вражды, что лишь в двумерном пространстве спора, борьбы с Разумом "слезы и смех", "крики и громы", "каторга", "отчаяние", существование без "покровительства законов", – все это обретает философский смысл. Иными словами, открывается в своей поразительной бытийной неустранимости: в той же необходимости и всеобщности, которой обладают "принудительные истины". Эти страхи и страсти нельзя уже счесть иллюзиями воображения, некими недо-разумениями, исключениями, случайностями, историческими обстоятельствами, – словом, чем-то не причастным бытию самому по себе. Для какого же разума именно такой мир может быть "ноуменальным", истинным? 3. Пожалуй, Шестов мог бы сказать нам, что “удивление” слишком отвлеченно, слишком теоретично, чтобы дать понять об истинном начале философской борьбы. Но кажется, и у греков "начало философии" коренится глубже теоретического удивления. Экзистенциальный корень философского удивления можно, пожалуй, увидеть в греческой трагедии21, — явление, странным образом незамеченное Шестовым в его "странствованиях по душам". Трагическое удивление входит в средоточие трагического патоса. Удивление, по словам Аристотеля, возникает в момент перелома, когда необходимая, логически последовательная связь поступков, преследующих благую цель, неожиданно, парадоксально (), приводит к цели противоположной (Arist. Poet. 1452al2-22). Именно патос трагического удивления порождает сострадание и страх и одновременно очищает эти страсти (Ibid. a37-40). Я понимаю так: трагедия освобождает эти страсти от видимости случайного и открывает их всеобщую возможность. Этим-то трагическая поэзия и философичнее разных историй о несчастных случаях (Ср. 1451аЗб-Ь8). 4. Полагаю, мы лучше поймем и греческое удивление, и «достоверный абсурд» Тертуллиана, и «ученое незнание» Н. Кузанского, и картезианское сомнение, и, наконец, «отчаяние» Киркегора и Шестова, если увидим в них — помимо прочего — также и метаморфозы собственно философского патоса. Если все это действительно входит в условия философской озадаченности, относится к самому делу, — ясно, что я в состоянии философски «suspendre mon jugement» (отстранить (букв. “подвесить”) мое суждение) (Декарт) лишь в том случае, когда способен выдержать "Suspension des Ethischen" (Киркегор)22 и всего с ним связанного (Истина, Добро, Красота). Но верно и обратное. 5. Что более противоположно первоначалам философии Шестова, чем первоначала разума, чем вечные, самоочевидные истины, на которых базируется его логическая необходимость, те verites de raison, над которыми и Бог не властен? Не перечислишь всех вариаций его критики этих vrites. В самом деле, философия на протяжении всей своей истории определяла себя как мышление (даже науку) о первых началах и причинах бытия и мышления. Разве не в отыскании само-бытного, само-обоснованного, само-очевидного состоит само дело философии? Но присмотримся и к этой философской задаче повнимательней. Что, собственно, значит здесь это "само"? На чем основано то мышление, которым мы собираемся мыслить о первоначалах, т.е. — о тех основах, которыми ведь впервые основывается само разумное мышление, способное что бы то ни было искать и обосновывать? Как вообще мышление может поставить под вопрос само мышление, саму возможность мыслить? Тем более, как оно может поставить под вопрос само бытие, его возможность? Что значит помыслить первоначало бытия? Обосновать бытие мышлением? Выяснить его настоящий вид? Ответить на вопрос: как возможно то, что не может не быть? Но именно так ставится этот вопрос в философии. И мы всегда найдем в философии, отвечающей задаче primae philosophiae, фундаментальную двумерность: она мыслит о мысли, обоснованной логически (доказательной), догматически (в теологии, например) или эмпирически, но свое собственное мышление, разбирающее саму возможность подобного обоснования, строго отличает от обоснованного знания. Но это ведь и значит, что философия открывает незнание, лежащее в основе всего мира знания, Обитает в пространстве внелогического (разумеется, не просто нелогичного), простирающемся по ту сторону всего фактически или даже самоочевидного. Так Платон останавливается в «Теэтете» перед той апорией, что первоначала (элементы) “логоса“, которым держится знание, определенное как «правильное мнение с “логосом”», сами не могут быть таким знанием, ибо по определению суть “алогон” (Plat. Theaet. 203a-205e). В «Государстве» он, соответственно, строго отделяет диалектический “нус” (noàj) философии от дианоэтических “эпистем” (™pst»mh), причем сам этот "алогичный" нус, устремленный к тому же по ту сторону самого себя, и есть то "негипотетическое" первоначало, которое призвано обосновать "гипотетические" начала логически рассуждающих "наук". Так и Аристотель — в логическом сочинении, с логической строгостью — показывает, что «начала доказательства», без которых никакая логика «не производит знания» и которые поэтому должны быть более истинными, более необходимыми, чем всякая знаемая на их основании истина, сами недоказуемы (Analyt. post. 1. 2-3). Философия поэтому не может быть ни главной наукой, ни наукой вообще (ib. 76a16-22). А значит, ум, который и занимается началами наук (ib. 100a6-16), который связывает всякий доказывающий силлогизм (ib. 85a1), который, стало быть, призван придать всему необходимому силу необходимости, — сам ум как будто ни на чем не основан, ничем не держится... Не буду множить примеры. Подобное самоопределение философской мысли в разных формах свойственно каждой серьезной философии, ибо такого рода парадоксальность присуща самому ее делу: мышлению о первых началах мышления и бытия. Шестов редко принимает всерьез двумерносгь философского мышления, о которой говорит философская традиция. Он считает, что для Аристотеля, скажем, — как для Спинозы, Гегеля и Гуссерля, — вообще нет никакой разницы между философией и наукой.23 А если так, то для второго — и единственного — измерения мышления остается sola fide, solus absurdus... 6. Разумные истины необходимы и принудительны. Почему? «Ведь если уже о чем спрашивать, то именно о том, откуда пошла эта принудительность»24. Однако, о чем ином спрашивает философия, когда она спрашивает о первых началах? Вопрос о началах, когда он радикальный, т.е. философский, обращен к тому началу, где еще нет никаких начал, ни самоочевидных, ни проблематичных. Где неизвестно, как возможна очевидность и как ставятся проблемы. Она подводит мысль и бытие к некоему ничто мысли и бытия. Где еще как бы нет того, что только может быть. Может быть настоящим бытием, состоятельной мыслью, может быть необходимым и принудительным или случайным и свободным, очевидным или сомнительным... Первые, исходные, философские начала и причины бытия и мышления — не вечные истины и очевидности, а начинания, причинения, допущения. Если философия по своей сути есть вопрос о начале мысли и бытия, она развертывает логику и онтологию как форму возвращения к началу. Туда, где все только начинается, может начаться. Где все еще возможно. Где все необходимости — логические, онтологические, теологические, технологические — выходят из своих предопределенных ходов и сходятся на философский суд, принужденные задаться одним вопросом: как вообще возможна необходимость, откуда она пошла, каким ходом она находится и пускается в ход? Что если возможны разные необходимости: у Аристотеля одна, а у Декарта, скажем, другая? Ведь Декарт и впрямь начинает все дело мысли как бы с самого начала. И не начинает ли с самого начала каждая философия? Не есть ли философия вообще тот оборот мышления, когда оно начинает все свое дело с самого начала и ведет его по-другому, по-своему? Так, видимо, и можно говорить о двумерности (а может быть, и многомерности) философского мышления: оно всегда движется в определенном, необходимом строе мысли и мира, но одновременно и в сфере начал, где таятся упущенные (в "очищенном" — Шестов сказал бы «ободранном»25 — мире снятые, забытые) возможности и еще только возможные допущения мышления и бытия. Шестов близко подходит к такому пониманию «второго измерения мышления» и афоризме XVI («Maximum метафизики») четвертой части книги «Афины и Иерусалим», озаглавленной «О втором измерении мышления. (Борьба и умозрение)». «Там, где мы усматриваем преступное и нечестивое своеволие, отсутствие всякого “основания“, — пишет тут в частности Шестов, — там они (греки. — А. А.) видели начало метафизической истины. <...> Для них метафизика не была продолжением науки. Последнее arche, последний источник истины они находили за пределами знания, и с принципами, на которых покоится познания, не имел ничего общего. Нам кажется это безумием и нелепостью. Мы хотим, чтобы метафизика была наукой»26. Подведем некоторые итоги. Как все же дело Л. Шестова входит в само дело первой философии? 1. Шестов пробуждает, приводит философскую мысль в себя из самозабвения в научной и всякой иной одномерной метафизике. Как и современная ему экзистенциальная философия, он захвачен тем единичным, случайным, несчастным существованием, которое полностью "снимается" в мире идеальных сущностей, общностей, закщнов и проектов. 2. По правде говоря, он пробуждает не столько философскую мысль, сколько изначальный философский патос: страсть, страдание, болезнь без-умия и беспочвенности. Тот же патос он находит и отчаянии Киркегора, в умении Паскаля жить над бездной, в «sola fide» Лютера, в экстазах Плотина... Я попытался показать, что подобный патос действительно лежит в началах философии, что он открывал саму философию как искусство незнания, радикального удивления и что найдем мы его не только там, где ищет и находит Шестов, но и в греческой трагедии, и в апофатике «ученого незнания» Н. Кузанского, и картезианском сомнении, кантовском антиномизме и т.д. 3. Философский патос охватывает все дело философии как возвращения разумного мира к началам-начинаниям разумения и бытия, в ничто, чреватое возможностями разумения и бытия. 4. Шестов наводит нас на мысль о принципиальной двумерности философского мышления, хотя сам, увлеченный борьбой с одномерным метафизическим разумом, чаще всего не замечает всей парадоксальности разума философского. Между тем, все напряжение философского разума создается именно тем, что он связывает то, что его разрывает противоборством: стремление к завершению и возвращение к началу. В античности: (ум) как “полемос” (связь-сражение) между многим и единым, между миром форм и бесформенной формой форм, между логосом ("эпистемами") и бездной единого; в средневековье intellectus, распятый между божественным ничто и ничтожностью тварного мира, между , между sacra doctrina и docta ignorantia; в XVII веке: cogitatio — между методическим познанием и тодическим сомнением (незнанием), между res extensa и res cogitans (двумя необщающимися субстанциями), между всесторонне бесконечным миром и конечным человеком... Сегодня: ... ? 5. Наконец, что же такое "вера" Шестова? По-моему и здесь Шестов не столько озабочен каким-то определенным вероисповеданием, сколько самим началом, возможным начинанием веры как бы из ничего, из бездны. Когда бездна разверзается под ногами, точнее, когда открывается, что под ногами человека не почва, а изначально разверстая бездна, тогда из бездны души рождается зов, на который впервые может откликнуться Бог. Итак, я старался обрисовать место, которое может занимать мысль Л. Шестова в пространствах первой философии. Придется просить прощения у Льва Исаковича за то, что я попробовал привить дикую веточку его мысли к Древу Познания. 1993. 1 Иванов-Разумник Р. И. О смысле жизни. СПб. 1908. С. 166. 2 «“Записки из подполья” не обсуждаются и даже не называются по имени ни в одном философском учебнике. Нет иностранных слов, нет школьной терминологии, нет академического штемпеля: значит, не философия. На самом же деле, если была когда-нибудь сделана “Критика чистого разума”, то ее нужно искать у Достоевского — в “Записках из подполья” и в его больших романах, целиком из этих записок вышедших». Шестов Л. Соч. в 2-х томах. Т. 2. М. 1993. С. 42. 3 Шестов Л. Sola fide. — Только верою. Греческая и средневековая философия. Лютер и церковь. YMCA-Press. Париж. 1966. С. 112. 4 Федотов ГЛ. Л. Шестов. На весах Иова. Изд. Совр. Записки. Париж 1929 // Числа. Сборники под редакцией И.В. де Марциали и Н.А. Оцупа. Кн. 2-3. 1930,с.259. 5 Марголин Ю. Антифилософ // Новый журнал. New-York. 1969, т. 99. С. 224-236. 6 В этой связи Шестов любит цитировать слова Плотина: — «душам предстоит великая и последняя борьба» (Plot. Enn. 1. 6. 7,32). См. Шестов Л. Сочинения в 2-х томах. "Наука". 1993, т. 1, с. 662. Отметим, что Плотин здесь почти дословно приводит типичные выражения Платона, описывающие восхождение души в «занебесную сферу» чистого ума: см. Plat. Phaedr. 247b; ср. Symp. 210e; RP. 618b. 7 Шестов Л. Памяти великого философа. Эдмунд Гуссерль // Шестов Л. Умозрение и откровение. УМСА-Ргеss. Раris. 1964, с. 305. 8 Шестов Л. Сочинения в 2-х томах, т. 1, с. 333, 660-662. 9 Шестов Л. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. С. 163. 10 Шестов Л. Соч. в 2-х томах. Т. 2. С. 329. 11 Там ж. С. 393-396. 12 Там же. С. 394. 13 Fondane B. Rencontres avec Leon Chestov. Plasma. Paris. 1982. P. 131. 14 Шестов Л. Киркегард и экзистенциальная философия. (Глас вопиющего в пустыне). "Прогресс"-"Гнозис". М. 1992. С. 73. 15 Шестов Л. Сочинения в 2-х томах. Т. 2. С. 325. Т. 1. С. 609-610 et passim. 16 Там же. Т. 1. С. 367. Т. 2. С. 336. 17 Шестов Л. Соч. в 2-х томах. Т. 2. С. 324; 354. 18 Шестов поставил это изречение эпиграфом к статье о философии Паскаля «Гефсиманская ночь». См. Шестов Л. Соч. в 2-х томах. Т. 2. С. 278. 19 «Но предприятие это мучительно и трудно, и какая-то леность нечувствительно вовлекает меня в ход моей обычной жизни. И подобно рабу, который радуется во сне воображаемой свободе, а когда начинает подозревать, что его свобода всего лишь сон, боится пробуждения, потакая своим приятным иллюзиям, чтобы и дальше обманываться, так и я нечувствительно для себя впадаю в свои старые мнения и боюсь пробудиться от этой дремоты из страха, что трудное бодрствование, которое сменит это спокойствие, не только не добавит сколько-нибудь света познанию истины, но и не будет достаточным для того, чтобы рассеять мрак тех трудностей, которые и так беспокоили меня. (Пер. автора). — Descartes R. Meditations touchant la premiere philosopie. Premiere meditation. — Descartes. Oeuvres et Lettres. Gallimard. (Bibliothèque de la Pléiade). Paris. 1953, p. 272-273. 20 Ср. Шестов Л. Сочинения в 2-х томах, т. 1/ C. 143,153. 21 См. выше статью «Открытие сознания. Древнегреческая трагедия и философия». 22 Suspension des Etischen значит у Киркегора «удаление, устранение этического от дел». Он имеет в виду обычное в церковных кругах выражение Suspension eines Geistlichen, кот. означает запрещение духовному лицу отправлять богослужение. «…Этическое как таковое, — говорит Киркегор, — есть нечто всеобщее, а всеобщее — это то, что применимо к каждому <...> . Как только единичный индивид пытается сделать себя значимым в своей единичности перед лицом всеобщего, он согрешает и может лишь, признав это, снова примириться со всеобщим <...> Вера как раз и есть тот парадокс, что единичный индивид стоит выше всеобщего». Кьеркегор С. Страх и трепет. Пер. Н. В. Исаевой и С. А. Исаева. М. 1993. С. 53-54. «И для Ницше, — напоминает Шестов, — его “по ту сторону добра и зла”, только формой выражения отличающееся от Suspension des Ethischen, было не решением теоретической проблемы, а выходом из того безнадежного тупика, в который его загнали всеобщие и необходимые истины» (Шестов Л. Соч. в 2-х томах. Т. 1. С. 485). См. также Шестов Л. Киргегард и экзистенциальная философия. С. 43-52. 23 ШестовЛ. Сочинения в 2-х томах, т. 1. С. 22 et passim.. 24 Там же. С. 616. 25 Там же. С. 620-621. 26 Там же. С. 622. |
1 2
Похожие:
 | А. В. Ахутин. Поворотные времена. Статьи и наброски. 1975-2003 Воронцов Н. П. Хахатаника: познавательный книгожурнал для школьников и их родителей | | А. В. Ахутин. Поворотные времена. Статьи и наброски. 1975-2003 Методические указания разработаны кандидатом физико-математических наук, доцентом Нойкиным Ю. М |
| А. В. Ахутин. Поворотные времена. Статьи и наброски. 1975-2003 С 25 февраля по 28 февраля в школе проходило мероприятие «Ради жизни на Земле». Химики тоже принимали участие | | А. В. Ахутин. Поворотные времена. Статьи и наброски. 1975-2003 Программа предназначена для преподавателей, ведущих данную дисциплину, учебных ассистентов и студентов направления 030100. 62 «Философия»... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Все самые важные, поворотные, невероятные события происходят в жизни неожиданно | | Конспект урока времена Должность: у читель начальных классов Гиззатуллина... Тема и номер урока: урок №8, тема: «Времена года» в разделе «Вселенная, время, календарь» |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Задачи: Ввести и первично закрепить новую лексику по теме Времена года, повторить слова, обозначающие действия в разные времена года... | | Закон №1 Моё имя Мистер Всезнайка. Я живу в Лондоне – столице Великобритании. Я познакомлю тебя с временами английского глагола. Английские... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Оборот there is/there are. Порядок слов в английском предложении (утвердительные, отрицательные, вопросительные). Типы вопросов (общие,... | | Урок №18 Музыка и движение Цель: показать способность музыки передавать... Музыкальный материал: А. Вивальди «Времена года», симфоническая сказка С. Прокофьева «Петя и волк» темы утки и птички; Р. Шуман «Смелый... |
| Д. О. Серов Исследование судебных реформ неоспоримо составляет одно... Подготовка судебной реформы Петра I: концепция, зарубежные образцы, законотворческий процесс | | Планеты солнечной системы. Отчего на земле сменяются день, ночь, времена года Познакомить учащихся с планетами Солнечной системы, сформировать представление о них и о том, отчего на Земле сменяются день, ночь,... |
| Хочу обратиться к тебе и многое сказать. В первую очередь, то, что... Силен, красив, мужественен, во все времена выглядишь молодо, всегда активен и популярен! Милый друг, да, это все о тебе! Если учесть,... | | Моё родное село Борок, что стоит на берегах реки Тёбзы, в прежние... Тёбзы, в прежние времена называлось Борком Железным и когда- то славилось своими домницами и кузницами, где варили и ковали самодельное... |
| Урок французского языка по теме «Погода, времена года, праздники (Новый год и Рождество)» | | Узбекистан: Каримов предрекает трудные времена Муниципальное автономное образовательное учреждение «Средняя общеобразовательная школа №21» |
