22
Шеврикука отправился в получердачье, но Пэрста Капсулы не обнаружил. Однако недавнее присутствие Пэрста под крышей Землескреба ощущалось. Разыскивать Пэрста Капсулу Шеврикука не посчитал нужным, хотя кое какие ответы получить от него было бы нелишним. Но, видимо, Пэрст сам знал, когда и что ему, Шеврикуке, сообщить или открыть. Хотелось бы так думать… Но можно было допустить и иное. Во всяком случае, позавчера Пэрст Капсула посещал дом Тутомлиных, с какой целью — ведомо ему (а может, и кому то другому). Он то и дело оказывался рядом с ним, Шеврикукой, и сопровождал его (или конвоировал!) домой, в Землескреб.
Мельтешили и суетились в нижних палатах прохвост Продольный и двое его приятелей домовых из Останкина, одной породы с ним. Был там и так называемый дядя, бритоголовый боевик. Любохват. А может, только делали вид, что мельтешили? Дядя же чаще выглядел злым, властно солидным и озабоченным. Какие заботы привели его на Покровку? Вряд ли интерес к его, Шеврикуке, личности. Хотя и такой интерес следует держать в уме. Не Продольный ли выкрикивал: «Бочонок Полуботка! Бочонок Полуботка!» Но как останкинские мелкие пройдохи (исключим Любохвата) вообще посмели суетиться в чужих пределах, как допустили это, не пресекли и не наказали? (Своему присутствию на Покровке Шеврикука как бы и не удивлялся, полагая, что тут случай особый, его собственный, но ведь и его, в конце концов, пытались обуздать и пресечь.) Или Любохват имел городские полномочия, а останкинские пройдохи были приданы ему подручными? А зоркие сычи из Темного Угла, проявлявшиеся в нижних палатах, они что — были сами по себе, по собственной охоте и страсти? Или по чьему то приватному заказу, при наличных платежах за услуги? Или тоже были посланы в придачу Любохвату? А может, они наблюдали за определенной им (ими) персоной, прихватывая в обзоры своего бдения любые особы, скажем, и его, Шеврикуку?
Ну и пусть! Ну и их сычиное, темное дело!
Ответы на все имеются. А коли они есть, их следует добыть. Не все они будут полезны, не все вразумительны, иные его удивят, расстроят и ослабят. А иные и ужаснут. Ну что же, он сам выбрал себе развлечение.
И уж совершенно необходимо было уяснить, кто старался навести на него дурман или воздействовать, применяя слова просвещенных специалистов, психотропным оружием, с какой опять же целью — попугать, предостеречь либо произвести над ним увлекательный опыт? Либо вовсе уничтожить в нем сознание? Шеврикука не слишком надеялся выяснить это сразу, но к новым атакам и опытам он был обязан готовиться.
Один ли был на Покровке (орудовал, наблюдал, интересовался, исследовал и пр.) Бордюр или с командой? И отчего они из своего наднаучия не могли обойтись для приобретения сведений приборами, датчиками, или что там у них имеется? Неужели и у них есть потребность в личном участии? И их тянет поглядеть, послушать, а может, и дотронуться до чего то?
Леночку Клементьеву, узнал теперь Шеврикука, готовили к выходу не день и не два. А прежде долго уговаривали. Перед смотринами последовали запросы о привидении — какого века, какого пола, каких кровей, летает или парит, какова стартовая стоимость, нуждается ли в кормлении и т. д. Некоторые давали понять, что свой интерес к зданию связывают в первую очередь с ценностью привидения. Поначалу Дударев легкомысленно отнесся к подобного рода любителям. Но Кубаринов был категоричен «Вы бросьте эти свои либеральные замашки! Привидение должно быть! Договоритесь с ним!» Дударев пожал плечами и решил полпрефекту не противоречить. Он выезжал на переговоры с привидением, причем обращался к нему (к ней) в разных комнатах, залах, коридорах и даже на лестницах, в дневные и вечерние часы. Ответов не услышал, впрочем, он и не рассчитывал их услышать. Он полагал, что Кубаринов забудет о своей блажи, а если вразумленное им привидение вдруг явится на смотринах, он, Дударев, заявит Кубаринову: «Вот, пожалуйста. Переговоры были трудными, но успешными». И потребует отдельный гонорар. Кубаринов же не только не забыл о своей блажи, но и при утряске протокола церемонии распорядился выход привидения держать особым номером культурной программы. Тогда Дударев и вспомнил о Леночке Клементьевой. Она чахла по Митеньке Мельникову, этому дурошлепу. А значит, была чахлая. Привидение прежде всего должно покорять чахлостью, полагал Дударев, и, как оказалось, ошибался. Конечно, он мог бы нанять какую нибудь удручающего вида артистку миманса, привыкшую скучать вблизи Жизели, или же, в расчетах сэкономить, мадемуазель из мосфильмовской массовки с нервической натурой. То есть тех, кто знал ремесло и был бы рад зрителям. Но все чужие — болтуны, особенно если им недоплатят. Уговаривать Леночку пришлось долго, но уговорили. С ней занимались, ей подбирали наряды не только в театральных костюмерных, но и в запаснике Новоиерусалимского музея, и все шло вроде бы хорошо. Невинная пастушка, соблазненная барином, вот кем становилась Леночка Клементьева. Рассеянный гений, кандидат наук Мельников, под дулом дударевской воли вынужденный мудрить в нижних палатах со звуком и светом, и тот иногда, будто просыпаясь, удивленно смотрел на Леночку, видел ее в васильковом поле, и свирель из орешины пела рядом. Дудареву же она казалась фарфоровым изделием, и он отчасти был недоволен, по нему какие либо выпуклости, округлости и вообще определенности форм для привидения были лишними, в идеале ему следовало быть чахло плоско размытым, ну да ладно, утешал себя Дударев, темноту произведем погуще. Леночка маялась, куксилась, капризничала, заявляла, что ей противно ломать комедию. Но вызвавшаяся быть при ней Совокупеева ставила Леночку на место. «А ну ка к зеркалу! И поправляй ресницы!» — говорила ей Совокупеева Александра Ильинична, она же Саша, она же Сашенька, она же в дальнейшем Александрин. Дударев был экономист, и Совокупеева была экономист. А Клементьева — музыковед и в Департаменте Шмелей, в музыкальном управлении, занималась (в закрытой теме, ну и тем более) биомузыкой, вела и стрекоз, а потому Дударев считал ее натурой артистической, способной при случае лицедействовать и порхать. И вот он ошибся. В звездную минуту выхода Леночка, уже убранная, загримированная, надушенная печалью умирающих камелий, разревелась и отказалась являться. Тогда то Дударев и бегал от рассерженного Кубаринова в походную гримерную с угрозами и уговорами. Пытались Леночку просто вытолкать, но она оказалась такой мускулистой и цепкой, что и Совокупеева не смогла справиться с ней. «Да что же это! — недоумевала Совокупеева. — А а! Где наша не пропадала! Сарынь на кичку!» Она моментально сбросила с себя одежды, какие могли бы вызвать недоумения гостей, приказала ассистентам из инфизкультовских птенцов затянуть на ней корсет, добытый для Леночки, что они и произвели с удовольствием и хрустом («Кости то не ломайте, гвардейцы!»), выбрала что то из разбросанных там и тут тряпок, примяла свои роскошные волосы париком и шишаком Минервы, не удержалась, мазанула себя у зеркала красками и помадой, ей бы тогда — с гиканьем, да на спине лошади, да на манеж цирка, но пришлось присмиреть и притихнуть, но страдалицей не стала, а поплыла павой… Александрин… Некоторые были довольны. Полпрефекта Кубаринов был чрезвычайно доволен. Этакие ананасы да в его саду. Он служил в бывшем Департаменте Шмелей наверху, среди шмелей самых мохнатых, видел Совокупееву в президиумах, но в привидении ее не признал. Да и сам он был уже не тот, что в Шмелях. Кубаринов и Гликерию с Дуняшей посчитал произросшими в его саду. Дударев тоже был, конечно, доволен. Правда, появление местных, не столь обязательных уже привидений его вначале смутило. «Вылезли бы вовремя и нас бы не томили». Когда же случилось приключение со вспышкой страстей, смысл которого мало кем был правильно истолкован, Дударев возрадовался. Ну пусть кого то искалечили, ну пусть кому то морду побили (и Дударева помяли), и пусть, без этого в Москве нельзя. Старались не зря, не зря накрывали столы, не зря тормошили живописцев, не зря добывали минометный расчет впечатление произведено! Произведено! А с привидениями и вообще делу даден неожиданный ход. Дударев уже сообразил, что сейчас долговременное городить нет смысла, а надо все соображать на ходу. Теперь он охотно разговаривал с репортерами и рекламными дельцами, и получалось, что три явленных привидения с его предприятием связаны контрактами. Есть и другие. У каждой из трех дам — своя судьба, свои коммерческие интересы, и они не разыгрывали интермедию, а стихийно проявили страсти трудового соперничества, по старому — соревнования. Но их проблемы будут улажены. Так Дударев просвещал. Иногда задумывался: а вдруг эти две чужие бабы — не местные привидения, а бывшие сотрудницы какого нибудь бывшего Департамента. Скажем, Департамента Дорожных Краж. Тогда дело будет сложнее. Но впрочем, пока мысли Дударева о привидениях были не самые важные…
А ведь Бордюр обещал, что более никогда вблизи меня не возникнет, вспомнилось Шеврикуке. Но взял и возник. И именно в той, поднебесной, а ля бордюковской оболочке. В беседе с доверительными якобы интонациями Бордюр уверял, что Шеврикука и останкинские домовые находятся вне его задач и проблем, не известно каких, деловых ли, ученых ли, сыскных ли, или лабораторных, они ему даже не сбоку припека. Что ж, Бордюр, выходит, специалист по привидениям? Или его занимает совсем иное? Ладно… Важно было, что Бордюр появился в доме на Покровке и дал себя увидеть.
Не все прояснилось Шеврикуке в действиях (или в бездействиях) покровского домового Пелагеича и изверга Бушмелева. Оставалось ждать проявлений их натур. И не терпелось Шеврикуке посетить лыжную базу.
Шагая тротуаром вдоль Землескреба в направлении Останкинского парка, Шеврикука вспомнил, что в тетрадях и на отдельных листках Петра Арсеньевича выписки из тех или иных текстов сопровождались указаниями на библиотеки исчезнувшие — Я. В. Брюса, М. С. Лопухина и вот на библиотеку Тутомлиных и фонд С. Н. Тутомлина. Не в лабиринте ли, известном теперь Шеврикуке, делал выписки Петр Арсеньевич? Не служил ли он вообще в какие либо годы в усадьбе Тутомлиных, если не в главном доме, то хотя бы во флигелях или дворовых корпусах? И видел он, Шеврикука, записи Петра Арсеньевича о Всемирной Свече. Изучать их, правда, не стал. Не забрать ли сейчас у Радлугиных портфель Петра Арсеньевича? Нет. Не надо, решил Шеврикука, нет времени, и далась тебе эта Всемирная Свеча!
— Игорь Константинович, погодите, — окликнули Шеврикуку.
Шеврикука поморщился, остановился.
Нет, не Радлугин окликал его. Дударев.
Дударев, случалось, катался по двору и по Останкину на харьковском дорожном велосипеде. Порой даже озорничал с мальчишками и гонял колесом резиновые мячи. Теперь же он выглядывал из окна сиреневого «Запорожца» с номерным знаком, предположил Шеврикука, малого предприятия.
— Игорь Константинович, вам случайно наш Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, не встречался?
— Сегодня нет.
— Вот стервец! И японец с ним пропал. Как бы они не загуляли! И Совокупееву вы не видели?
— Я ее давно не видел, — соврал Шеврикука. — Последний раз я ее видел, когда вы оплакивали Департамент Шмелей. Последний раз и первый. Я тогда с ней и познакомился.
— Вот и надейся на людей!
— У меня создалось впечатление… не так давно… — осторожно сказал Шеврикука, — что Сергей Андреевич вышел из вашего дела. После того как вы решили произвести его в сторожа с колотушкой.
— Вышел, вошел! — сказал Дударев. — Вчера вышел, сегодня снова вошел! Он с утра обещал связать меня с привидениями.
— С какими привидениями? — удивился Шеврикука.
— С какими! С теми! С двумя! С чужими. И пропал, стервец, с японцем! — Дударев негодовал уже громко. — Уверял, стервец, что на Покровке все привидения — его подруги!
— Я вас не понимаю, — сказал Шеврикука.
— Вы что, газеты, что ли, не читаете? И телевизор не смотрите? Два дня назад на Покровке…
— Я читал, — сказал Шеврикука. — Но в газетах мало ли что пишут. Зачем вы так шумите и волнуетесь?
Дударев быстро снял черные очки, посмотрел по сторонам.
— Да да, вы правы, — Дударев заговорил почти шепотом, а Шеврикука стоял уже в двух метрах от «Запорожца». — Всюду социальные и экономические завистники! Но Митенька Мельников скоро обезопасит нас от всех ушей, глаз и нюхающих носов. А вы наш. Вы же наш! Сколько я вам обещал платить в последний раз?
— Тысячи две с половиной.
— А сколько я положил вам при первом разговоре в Останкинском парке?
— Пятьсот пятьдесят.
— Вот. Пятьсот пятьдесят, — Дударев был доволен. — Потом две с половиной. А теперь я вам кладу шесть тысяч в месяц. И это ведь вы будете у меня по совместительству?
— По совместительству, — кивнул Шеврикука.
— Чувствуете, как растет ваше благосостояние? Не растет, а скачет!
— Чувствую, — согласился Шеврикука. — Не благосостояние, а Сергей Бубка.
— Я понимаю вашу иронию, — добродушно сказал Дударев. — Но скоро пойдут работы, и мы будем вам платить.
— Появится дом, где потребуется перестилать пол?
— Должен появиться, — произнес со значением Дударев. — Должен. Но в Москве сейчас с этим трудно.
— И всегда было нелегко. Хотя случались и чудеса. На моей памяти один шутник вычихал дом.
— Как это? — заинтересовался Дударев.
— У князя Хованского, Григория Александровича, того самого, что написал: «Я вечор в лугах гуляла, грусть хотела разогнать», — был любимый шут Савельич, большой ловкач и забавник. Этот Савельич на спор вычихал у одного вельможи дом. Обязан был чихнуть на каждой из ста двадцати ступеней парадной лестницы. Чихнул.
— Когда это было? — спросил Дударев.
— При Карамзине. Хованский был приятелем Карамзина.
— Вы сказали: «На моей памяти».
— Я так сказал? — смутился Шеврикука — На моей читательской памяти, видимо. Я начитанный. Время образуется для безделья. Вот Михаила Ивановича Пыляева не" давно читал.
— И я Пыляева недавно читал. Надо было. — Дударев задумался, он молча губами шевелил, положив руки на руль, может, что то и подсчитывал. Сказал:
— Нет, это нынче не пройдет. Чихание не для нас. Хотя…
— А покровский дом кому достанется? Если не секрет.
— Секрет! Секрет! Но не для вас! Тут есть варианты. Есть! И очень заманчивые!
— Вот вы снова и в воодушевлении, — улыбнулся Шеврикука. — А то совсем недавно поминали в сердцах агонию, всеобщую околесицу и жуть, отвергали возможность родовых схваток…
— Были причины, были! — резко сказал Дударев. — Я говорил тогда с вами про мельниковскую лабораторию. О ней — молчок! Это слишком серьезно.
— Я молчу. Я понимаю, — заверил Дударева Шеврикука, полагая при этом, что Дударев прокричал о разгроме лаборатории если не сотне, то уж по крайней мере десяткам человек.
— Вот я к чему пришел, — объяснил Дударев. — Мы отринули все это наше планов громадье. А сами цепляемся за него. Не можем отвыкнуть. Я понял. Нынче нельзя затевать что либо долговременное. Надо все соображать на ходу. Все менять и выстраивать на ходу! На лету! Кто этого не поймет, тот погибнет! Можно было бы еще три дня назад предположить, какой интерес вызовут привидения? Где этот стервец Грозный? С японцем к тому же! А в нашем доме, как вы считаете, Игорь Константинович, есть привидения?
— Привидения… — растерялся Шеврикука.
— Вы ведь в нашем доме живете? — Некое сомнение прозвучало в вопросе Дударева.
— Да, в Землескребе, — сказал Шеврикука.
— Здесь ведь столько людей понабито… Всех не узнаешь и за сто лет. А привидению то у нас проползти негде. Или не так?
— Утверждают, что одно завелось. В том самом подъезде, где обитает Митя Мельников.
— Откуда?
— Там один чиновник накушался снотворного. Как раз над квартирой Мельникова. Фруктов по фамилии. Его затравили в пору оздоровительной кампании. Говорят, стал являться.
— Вы точно знаете?
— Я его не наблюдал. Но утверждают. Вот Сергей Андреевич, Крейсер Грозный, и утверждает.
— Ну у! Это враль! — поморщился Дударев.
— Враль, — согласился Шеврикука. — Враль то он враль, однако змей анаконда живет в Останкине. И вы его разыскиваете в надежде с его помощью войти в желанное вами общение.
— Возможно, вы правы, — задумался Дударев. — А коли что узнаете об этом Фруктове, непременно сообщите нам.
— Дались вам эта привидения! — раздраженно сказал Шеврикука. — Нашли на кого ставить! На весь этот хлам — привидения, призраки! Вот уж где точно симптомы агонии. Впрочем, нет. Когда соображают на ходу, проглатывают на ходу невесть что, случается не агония и не родовые схватки, а хроническое расстройство желудка.
Но Дударев его не слушал. Из кармана пиджака он достал карточку, схожую с визитной, но размером с открытку, и рассматривал ее. Шеврикука почувствовал, что Дударев намерен о чем то спросить его, но колеблется, стоит ли.
— Вы в каком подъезде живете?
— В том… — неопределенно указал рукой Шеврикука.
— Понятно, — сказал Дударев. — Вам сегодня в почтовый ящик ничего лишнего не бросали?
— А что именно? — спросил Шеврикука.
— Да всякую дрянь бросают! То посоветуют немедленно разослать в двадцать адресов требование купить букет Алле Пугачевой. То этот наш землескребный деятель… как его… Радлугин, что ли… озадачит анкетой по поводу Затмения. Сегодня сунули какую то странность.
— Я ничего не получал.
— А в вашем подъезде кто нибудь?
— Не знаю. Не слышал. В нашем подъезде никто.
— Странно, — сказал Дударев и, решившись, протянул Шеврикуке карточку. — Вот поглядите.
Карточка была лакированная, с золотым тиснением, Золотые буквы бежали по ней резво, цепляясь друг за друга лапами и хвостами, ватагами обезьян. В четырех местах росчерки выскакивали вверх и вбок особо длинными и изящными хвостами. Золотом обращались: «Товарищу Дудареву О. С.!» Далее следовали слова знакомые и малоинтересные: «Быстро! Безопасно! Блестящий эффект! Уничтожаем бытовых насекомых, не нарушая уюта вашего дома!», и Шеврикука вернул бы карточку, если бы не скосил глаза на подпись: «Отродье Б. 8783 — 4. Б. Ш. (Фл. Ш.)». Он перечитал золотые слова: «Если подружитесь с привидениями, не жадничайте, свяжитесь с нами, не сочтите за труд, иначе не отвечаем за уют дома. В любой день с 6 до 19 часов по телефону…» Номер был, но его замазали черным. Шеврикука перевернул карточку. И на обороте зачерненные цифры не проступили. Шеврикука пожал плечами, вернул карточку.
— Не знаю, что и сказать. Шутят. Резвятся. Бумага есть. Краски есть. Некуда девать.
— Странно, — пробормотал Дударев. — И главное — товарищу…
— Ни у кого более не видел, — сказал Шеврикука.
— Что вы слыхали про Отродья?
— Так. Останкинская болтовня.
— Вы сталкивались с ними?
— Нет. Их нет.
— Они есть, — убежденно сказал Дударев.
— Если номер телефона проступит, вы позвоните?
— Нет, — покачал головой Дударев.
— И правильно. Это какие нибудь богатые шутники озоруют.
— Не уверен, — сказал Дударев. — Но мы и сами с усами. Где же этот стервец Крейсер Грозный? Так вы, Игорь Константинович, если что узнаете про тень Фруктова, дайте знать.
— Теперь вы прямо как Отродье Б. Ш.! Что вы носитесь со всякими этими привидениями, с чепухой этой, досадно даже! — опять не выдержал Шеврикука.
— Вам то что досадовать! Вот скоро получим дом, надеюсь, без насморков и чиханий, и для вас там будет пол. А увидите Грозного, передайте ему все, что я о нем думаю.
И сиреневый «Запорожец» малого предприятия укатил.
— У меня у самого дела! — бросил ему вдогонку Шеврикука.
|
