7
Утром в половине шестого Данилова разбудил телефон. «Неужто Наташа?!»
— вскочил с постели Данилов. Звонила его бывшая жена, Клавдия Петровна.
— Слушай, Данилов, — сказала она. — Я собираюсь выйти замуж за профессора Войнова…
— Я слышал, — сказал Данилов, задерживая зевок. — Это который по экономике Турции… Я рад за тебя…
— У меня сегодня очень важный день: при профессоре начинается мой испытательный срок, ты должен освободить меня от всех забот, я прошу тебя как друга, — решительно сказала Клавдия.
— То есть каких забот? — взволновался Данилов.
— Ты должен выполнить уйму моих дел, и домашних, и служебных. Мне надо развязать руки, ты сам понимаешь, как трудно и рискованно будет мне поначалу при таком серьезном человеке, как Войнов.
— Но я то тут при чем! — тенором взвился Данилов. — Я же тебе давно не муж. Мы разведены судом!
— Ну, Данилов, милый, ах какой ты несносный, ты же обещал быть мне другом… Ну смилуйся, государыня рыбка! Ну у… А, Данилов?.. И потом, наконец, прости, что я тебе об этом напоминаю, но ты ведь мог быть отцом моего ребенка… Даже отцом многих моих детей… — Последние слова Клавдия произнесла с прежней лаской, но и с угрозой, давая Данилову понять, что имеет все права на исполнительный лист и из за несговорчивости Данилова своими правами вынуждена будет воспользоваться, хотя это — крайний случай и дурной тон.
— Помилуй… — начал было Данилов, но Клавдия тотчас же сказала голосом, каким могла заговорить умирающая лебедь Сен Санса — Плисецкой, уже затрепетавшая ослабшим крылом:
— Если ты мне не поможешь, я повешусь, ты меня знаешь…
— Ну ладно, — вздохнул Данилов. — Но я могу только по утрам…
— Вот и прекрасно! — воскликнула Клавдия. — На неделю!
Сразу же она продиктовала Данилову список своих забот. Было в нем шестнадцать пунктов. Данилов записывал заботы и думал о том, что и сегодня, верно, он снова не получит из химчистки синие брюки.
Он все ждал каких нибудь особенных толчков внешних сил, независимого от него движения демонической пластинки браслета или уж, на крайний случай, совершенно необыкновенного, скандального знака, объявившего бы о прибытии Кармадона. Но нет, Кармадон не являлся. «А жаль», — думал Данилов. Теперь он полагал, что Кармадон наверняка освободил бы его от забот Клавдии Петровны. Может быть, он даже испепелил бы ее в сердцах. Но, видно, отпускные задержали Кармадону, а то и премиальные.
Хотя у Данилова не было никакого желания вступать в переговоры с внеземными силами, то есть помимо всего прочего напоминать о себе, однако он вступил.
В связи с прибытием Кармадона он потребовал у Канцелярии от Наслаждений индикатор, на манер счетчика Гейгера, который бы тут же фиксировал наличие вблизи Данилова демонических сил. «Для удобства сопровождения Кармадона в пространстве, — объяснил Данилов. — Ща а а как мне да а адут!» — думал он, зажмурившись. Однако индикатор ему тут же прислали. «Что же, они и в самом деле, что ли, не знают о времени „Ч“?» — удивился Данилов. Индикатор походил на шариковую ручку системы «Рейнольдс», на самом верху его при наличии вблизи демонических сил должна была высветляться изнутри голая рубенсовская женщина в красных сапогах. Данилов сказал мысленно: «Ну, Валентин Сергеевич, держитесь!» Настроение у него улучшилось, был он самонадеян, смел, полагал, что Валентин Сергеевич теперь где то далеко и внизу.
Утром по списку забот Клавдии Петровны Данилову следовало отправиться в Настасьинский переулок, в дом номер восемь. На листочке, пахнувшем перламутром для ногтей, изящно и лениво было написано: «Зайти и отметиться в очереди. Хлопобуды. Будохлопы». Дом, крепкий, когда то доходный, Данилов отыскал легко. Перескакивая через ступеньки, Данилов все же не сразу оказался на втором этаже, он отвык от старых лестниц, в своем кооперативном строении он был бы уже, наверное, под крышей. Согласно бумаге Данилов позвонил в квартиру номер три. На двери была медная табличка, на ней изображение куриного яйца с пасхальным рисунком и курчавые слова: «Юрий Ростовцев, окончил два института», а ниже, в скобках, меленько: «из них один университет». Дверь приоткрылась, и высокий мужчина, в очках, лет тридцати пяти, с лицом веселого и кормленого ребенка, выглянул на волю. Смотрел он на Данилова с любопытством, но и с сомнением, словно бы чего то ждал. Или слов каких или пароля. «Хлопобуды»,
— сказал на всякий случай Данилов. «Будохлопы», — кивнул Ростовцев (а это был он), то ли поправляя Данилова, то ли отвечая на пароль. Но дверь тут же распахнул и Данилову улыбнулся. Каким Данилов ни был в то мгновение деловым, а все же отметил удивительное обаяние румяного хозяина квартиры. «С этаким не пропадешь, — подумал Данилов, — с этаким любая авантюра не страшна, и в очереди за пивом морду не побьют, и если в ресторане чистую скатерть попросит, официантка в такого салатницу не швырнет…» Впрочем, у самого Данилова обаяния было не меньше. Но всегда ли был уверен в себе Данилов? Увы, не всегда…
— Мне отметиться в очереди, — сказал Данилов.
— Сюда проходите, пожалуйста, — поманил его Ростовцев, закрыл дверь, а сам исчез в боковой комнатушке. В руке его Данилов успел увидеть вересковую трубку несомненно федоровской работы.
Прихожая в квартире была огромная, в доме Данилова в ней обязательно бы устроили площадку для игры в городки, а то и просто, на всякий случай, забили бы ее со всех сторон досками и фанерой. Теперь в прихожей или в коридоре, где виднелись между прочим детская коляска, вешалки, велосипеды и оцинкованное корыто, повешенное на крепкий гвоздь, теснились десятки людей. Свет горел, и Данилов мог заметить, что публика собралась в прихожей отменная. Все люди были исключительно приличные, прекрасно одетые, не курили, не толкались, чего следовало бы ожидать в очереди, и говорили вполголоса. Почти совсем не имелось в прихожей юношей, в особенности длинноволосых, а те, которые были, жались как то, на себя не походили, не хамили, видно было, что они кого то заменяют. Большинство же ожидавших относились к среднему поколению, самому деятельному и динамичному теперь. Здесь стояли сорока— и тридцатилетние люди, в самом соку, а им и еще соки предстояло добирать. Хозяин квартиры Юрий Ростовцев, окончивший два института, был, пожалуй, из них самый бедный и несолидный, пусть и имел федоровскую трубку. Дамы присутствовали пышные, цветущие, в дорогих нарядах, и Данилов представил, что и его бывшая жена Клавдия Петровна выглядела здесь бы неплохо. Данилов вспомнил, что на подходе к дому — в переулке и на улице Чехова — он видел много личных машин. все больше «Волг», а то и каких нибудь там изумительных «опелей» и «пежо» с московскими номерами. Не иначе как на тех машинах прикатили сюда люди из очереди.
— Данилов, и вы тут?
Данилов обернулся. Кудасов стоял перед ним.
— Я не за себя, — сказал Данилов.
— Номер то у вас какой? — спросил Кудасов.
— У меня никакого…
— Ну а у того то, вместо кого вы? Если не секрет…
— Сейчас посмотрю, — сказал Данилов, — у меня где то есть бумажка… Двести семнадцатый, что ли…
— Я чуть впереди, — сказал Кудасов. — Это вы за Клавдию Петровну, наверное?..
— Да…
— Вы номер то на ладони чернилами напишите.
— Зачем на ладони?
— Ну как же… Для верности… Здесь все так делают… Вот мою ручку возьмите… Чернила хорошие.
Данилов поневоле вывел на ладони «217», ручку вернул с благодарностью, сказал:
— Давно я не писал номеров на ладони.
— А то как же… Здесь ведь такая публика — палец в рот не клади! Я вот на двух написал, на одной — арабскими, на другой — римскими, да и покрупней, чем вы.
Было душно, и Данилов распахнул пальто.
— Ба, да у вас у самого ручка то есть! — сказал тут же Кудасов, углядев известный нам индикатор.
— Она не пишет, — поспешно сказал Данилов.
— Шведская?
— Шведская, — согласился Данилов.
— Кабы заглянуть…
— Да пожалуйста… — жалобно сказал Данилов.
Он протянул Кудасову ручку, опасаясь при этом, как бы не засветилась грешным делом голая рубенсовская женщина в красных сапогах. Женщина не засветилась, ничего демонического в квартире Ростовцева не было.
— Умеют же, — сказал Кудасов, возвращая индикатор.
— Умеют, — вздохнул Данилов.
— Но, видно, дешевая она…
— Недорогая…
— А вот умеют…
Зная Кудасова, Данилов чувствовал, что очень скоро Кудасов поставит его, Данилова, в такое положение, в каком ему ничего не останется делать, как подарить Кудасову шведскую недорогую ручку, а Кудасов еще и ломаться станет… «Но нет уж, шиш!» — подумал Данилов.
Но тут индикатору во спасение дверь одной из комнат открылась, и в прихожую стремительно вышли люди, явно те, которых ждали. Были они чрезвычайно озабоченные и значительные, ни на кого не глядели, ни с кем не здоровались, спешили куда то, в другую комнату, словно в преддверии великих событий, с очередного заседания на внеочередное. Все задвигались, с готовностью стали уступать дорогу, сжимаясь и делаясь плоскими, а тоже были, видно, люди не простые. Дамы вставали на цыпочки, желая углядеть, кто ж там идет то. Впереди шествия Данилов заметил маленького человека с черной бородкой, верткого, легкого и решительного, он и придавал движению ритм и важность, то был известный социолог Облаков, доктор наук, Данилова в какой то компании знакомили с ним, у Добкиных, что ли. К удивлению своему, Данилов увидел среди прошедших и известного ему директора магазина Галкина. Дама в зимнем парике обернулась к Кудасову и Данилову, вся возбужденная и пылкая:
— А вот тот то, тот — кто, в сером костюме?
— Комментатор международник, по телевизору выступает, — обиженно сказал Кудасов. — И сюда просочился!
— Да нет! Не тот в сером костюме, а который в сером костюме сзади шел!
— Врач.
— Косметолог?
— Диетолог.
— А гинеколог где же?
— А я почем знаю! — сердитый Кудасов отвернулся от дамы, прохождение комментатора международника в числе распорядителей, видно, поубавило в Кудасове куртуазности.
Важные люди прошли, закрыли за собой дверь. В прихожей сразу стало шумно, в очереди вот вот должно было возникнуть движение. То, из за чего не выспались и не курили в коридоре, начиналось.
— А вы что же, не сумели сюда пробиться? — сказал Кудасов. — Или проспали?
— Да как то недосуг было…
— Вот и зря… А впрочем, я вас знаю… — покачал головой Кудасов. — Вы человек беспечный — живете только нынешним днем. Думать о будущем вам и в голову не приходит… И детей у вас нет…
— Да уж куда тут… — вздохнул Данилов.
— Номер первый! — деловито прозвучало в прихожей.
И стали номера по очереди проходить в комнату с комиссией, или как там ее называть, а оттуда возвращались вскоре и теперь уже, довольные, шли к выходу. Очередь двигалась потихоньку, Данилов расстегнул все пуговицы пальто, а лохматую нутриевую шапку, чудом купленную ему Муравлевым в пригородном меховом ателье за двадцать рублей, повесил на криво загнутый угол оцинкованного корыта. Он прикинул в уме скорость движения очереди и понял, что проведет здесь полтора часа. «Ну, Клавдия!» — пригрозил он подруге профессора Войнова. Впрочем, и сам он был хорош!
Но вот отметился Кудасов, улыбаясь и засовывая бумажник в потаенный карман пиджака, прошел мимо Данилова. А через четверть часа вызвали и номер двести семнадцатый. Данилов двинулся было на вызов, но вдруг ему стало жалко нутриевую шапку, висевшую теперь от него далеко, не хотелось бы ее терять, а тут еще прихожую пересек со сковородкой в руке, направляясь, видно, на кухню, румяный тридцатилетний отрок Ростовцев, и Данилов отметил, что обаятельный то он обаятельный, но в сущности пират и, наверное, где то прячет клад.
— Номер двести семнадцатый, — сказали опять.
«Ну ладно, — подумал Данилов. — Шапка не инструмент, да и демонических сил здесь нет…» И он пошел в большую комнату, видно, столовую.
— Номер двести семнадцатый?
— Да, — улыбнулся Данилов, — двести семнадцатый…
И он предъявил ладонь с чернильными цифрами.
Спрашивал не Облаков, социолог и доктор наук, хотя Данилов сразу понял, что он тут главный, а крупный пегий человек в пушистых баках и усах, сидевший на три стула левее Облакова. Он держал ручку и имел перед собой зеленую тетрадь, то ли ведомость, то ли вахтенный журнал.
Вообще же люди, сидевшие за пустым обеденным столом, накрытым индийской клеенкой в шашлычных сюжетах, а их было девять человек, походили и на приемную комиссию, хотя Данилову и трудно было представить заседание приемной комиссии в комнате с телевизором, старенькими тумбочками в балясинах, ореховым трюмо, мраморным рукомойником и немецкими ковриками на стенах — гуси на них паслись и прыгали кролики возле склонившейся к ручью Гретхен, видимо, дочери мельника. При этом люди за столом опять показались Данилову такими значительными и большими, что Данилов сразу же почувствовал расстояние между ними и собой, он даже заробел на мгновение, будто он стоял теперь у подножья пирамиды Хеопса (по новой науке — Хуфу), а эти люди глядели на него с последних великаньих камней пирамиды.
— Ваша фамилия? — спросил пегий человек.
— Данилов, — ответил Данилов.
— У нас таких нет, — сказал пегий человек.
— Я за Соболеву Клавдию Петровну, — сказал Данилов.
— Отчего она доверила вам?
— Я ее бывший муж… — сказал Данилов.
Пегий человек с сомнением поглядел на Облакова, тот наклонил голову и сказал быстро:
— Бывшим мужьям доверять можно.
— Все же покажите какой нибудь документ, — сказал пегий человек.
Он изучил театральное удостоверение Данилова и его паспорт, а данные паспорта — серию, номер, каким отделением милиции выдан и когда — записал в зеленую тетрадь.
— Хорошо. Мы отмечаем Соболеву.
— Я могу идти? — спросил Данилов.
— А взнос?
— Какой взнос?
— Пятнадцать рублей.
— Она мне ничего не говорила, — сказал Данилов. — При мне нет пятнадцати рублей… Она попросила отметиться — и все… Придет в следующий раз и заплатит…
— Она прекрасно помнила об этих пятнадцати рублях, — мрачно заявил человек в красивых очках, именно его Кудасов назвал международником, Данилов ему явно не нравился.
— Вы займите пятнадцать рублей, — доброжелательно сказал Облаков. — Наверное, в очереди у вас есть знакомые.
При этих словах директор магазина Галкин принялся рассматривать кроликов милой Гретхен.
— У меня здесь нет знакомых, — сказал Данилов, он был рад тому, что Галкин отвернулся.
— Ну… — развел руками Облаков.
— Придется Соболеву Клавдию Петровну, — строго сказал пегий человек,
— перенести в конец очереди. Новый номер ей будет назван при уплате взноса.
— Как же так… — растерялся Данилов. — Она забежит сегодня и уплатит…
— Правила очереди серьезные и незыблемые, мы исключений не делали и делать не намерены.
— И вообще, — сказал международник в красивых очках, на Данилова не глядя, — я полагаю, у нас нет никакой необходимости вступать в дискуссии со случайным посетителем.
В тишине Данилов с некоей надеждой посмотрел на Облакова, но и тот был незыблем.
— Спасибо, — сказал Данилов. — До свидания.
Ему даже не ответили.
«Серьезные люди», — подумал Данилов.
Нутриевая шапка благополучно висела на неровно загнутом углу оцинкованного корыта, и Данилов ее тотчас же снял. «Цела шапка то, — подумал он растроганно. — И верно, серьезные люди. С такими можно иметь дело».
И опять в прихожей появился румяный Ростовцев, окончивший два института, махорочный дымок исходил из его федоровской трубки, а на плече у Ростовцева сидел зеленый попугай. «Нет, точно злодей», — рассудил Данилов.
На воздухе Данилов подумал: «Ну вот будет Клавдии наука за ее скупердяйство!» Однако тут он нашел, что чувствует себя обиженным или раздосадованным, будто это его, а не Клавдию, упрекнули в забывчивости и легкомыслии и перенесли в конец очереди. Он видел теперь в истории с лишением номера — попрание справедливости. «Какое они имеют право! — возмутился Данилов. — Нет, это дело так оставить нельзя… Да я их разнесу! Тоже мне бюрократы!»
Он позвонил из автомата Клавдии.
— Данилов, слушай! — горным ручьем зазвенела в трубке Клавдия. — Я тебе звоню, звоню, а ты вот где! Я тебе сейчас все расскажу, как у нас идут дела с Войновым, ты порадуешься за меня. А сейчас скажи, ты отметился?
— Я то отметился… — сказал Данилов.
— И прекрасно! Я всегда знала, что ты чудесный, милый человек. Слушай, вчера я вязала Войнову шерстяные носки, ты знаешь, чего мне это стоит, но я связала пятку! И при этом поддерживала с ним светский разговор… А утром, представь, он любит морковное желе и бульон с фрикадельками, я все приготовила, да еще как!..
«Мне хоть бы раз связала носки», — подумал Данилов и сказал сурово:
— Уволь меня. Меня не интересуют ни пятки, ни фрикадельки, ни профессор Войнов, ни твоя у него стажировка!
— Ну, Данилов…
— Я то отметился, но тебя не отметили, а перевели в конец очереди.
— Я так и знала! Так и знала. Ты пожадничал?
— Не надо было ставить меня в глупое положение, могла бы предупредить о взносе и передать мне деньги.
— Ах, наказание какое! Ты просто бессердечный человек! Ну свои бы дал или занял у кого!
— Спасибо за совет.
— Что же делать то теперь?
— Не знаю… И кто эти будохлопы? Хлопобуды эти?
— Тише, тише… это тайна…
— Вот и хорошо. И все твои заботы будут для меня теперь тайной. Список я тебе перешлю по почте…
— Погоди… Это не для телефона. Ты где?
— На Горького. Сейчас зайду в кулинарию.
— Хорошо, через двадцать минут я буду там!
«Нужна ты мне!» — думал Данилов, стоя в кофейне бывшего магазина «Украина» и пережевывая бутерброд с жирной, словно на ней полагалось жарить, любительской колбасой. Как все было нелепо! Сам он, Данилов, стоял на краю жизни, вихри внутренней музыки и предчувствия того, что он в музыке должен сделать, мучили его. Наташа, несмотря на все отчаянные усилия воли Данилова, никак не выходила из его сердца и его души, альт, может быть, исчез навсегда, и каково от сознания этого было Данилову, а он занимался какой то чепухой, будто бы опять был связан с совершенно чужой, неприятной ему женщиной, пустой и взбалмошной бабой! И ведь она ему совсем не была нужна, да и он ей годился лишь как вспомогательное средство, как багор матросу или банка для червей невскому рыболову!
«Нет! Я сейчас же встану и уйду!» — сказал себе Данилов.
Но сейчас же возникла красивая, бисквитная с шоколадом и цукатами, Клавдия. Была она в лисьей шубе и лисьей же рыжей шапке.
— Ну вот, — сказала Клавдия Петровна, — насчет Войнова ты успокойся. Там у меня все идет хорошо, тьфу, тьфу, постучи по деревяшке…
— Я успокоился…
— Теперь про очередь… Как же это ты?.. Неужели у тебя не было пятнадцати рублей?
— Действительно, — сказал Данилов. — Экая вдруг со мной оплошность произошла…
— Ну хорошо, — сдалась Клавдия. — Я виновата. Но ты сам понимаешь, — про очередь никому ни слова. Это эксперимент… И его можно сглазить, понимаешь?
— Нет, — признался Данилов.
— Ну какой ты… Помнишь, как «Современник» получился? Бедные, голодные, никому не известные актеры после работы по ночам, по утрам, за чашкой кофе что то там репетировали, кричали, ругались, во что то верили и вдруг — бац! — «Вечно живые»! «Современник»! Билеты с рук! Собственный буфет! А теперь их еще и лоно МХАТа приняло в свои объятья! Вот и наши. В неурочные часы, на общественных началах…
— Прости, но пятнадцать рублей? Это уж иные начала…
— А а! — махнула рукой Клавдия. — Но зато они у нас и не бедные, и не неизвестные. А наоборот! И все с будущим — а стало быть, с гарантией для нас…
— Кто они? Кто эти будохлопы то?
— Хлопобуды, — поправила Клавдия. — Научно инициативная группа хлопот о будущем. «Хлопобуды» — это Ростовцев придумал.
Тут она оглянулась и заговорила страшным шепотом. То есть не то чтобы страшным, а скорее зловещим. Опять я не прав. Клавдия Петровна вообще не умела говорить страшно и зловеще. Она заговорила шелестящим таинственным шепотом. Медные застежки лисьей шубы Клавдия Петровна расстегнула, и на ласковой шее ее странным светом взбрызнули японские инкубаторские жемчуга. В инициативную группу хлопот о будущем, понял Данилов, сошлись замечательные умы. Люди ключевых, на сегодняшний день, профессий. Те же кибернетики, имеющие дело с ЭВМ, из института Лужкова, понадобились им лишь на подсобные работы, связанные с расчетами, просчетами и прочей математикой. Высшей и низшей. А так ядро группы составили социологи во главе со знаменитым Облаковым, футурологи, юристы, психологи, философы, два частных фрейдиста, специалисты по экономическим и международным вопросам и бог весть еще кто, даже один писатель: ну этот для того, чтобы править протоколы и ведомости и — если возникнет нужда — простыми словами описывать удачные дела хлопобудов. А на вторых ролях — для консультаций и практических действий — группа предполагала использовать — и использовала уже! — людей любых профессий: и начальников ЖЭКов, и агитаторов, и вагоновожатых, и врачей, и охотников, и собаководов, и парикмахеров, и мозолистов, и мастеров наземной часофикации, и реставраторов лица, и преподавателей вузов, и модельеров от Зайцева, и детективов, и дизайнеров, и аквариумистов, и председателей месткомов — да кого хочешь, лишь бы все эти лица были деловые и значительные, не больные и не старые, лучше до сорока, и могли протянуть на своем посту еще, по крайней мере, два десятка лет.
— Ну хорошо, — сказал Данилов, — а ты чего ждешь от хлопобудов?
Нежными, чуть полными пальцами в двух изумительных перстнях — с сердоликом и бриллиантом — Клавдия Петровна донесла сигарету «Уинстон» к чистой тарелке и легким движением стряхнула пепел на фаянс.
— Это сложный вопрос, — сказала она. — Это и философский вопрос. Тут все словами не назовешь, тут надо страждать. Да, страждать… И особая интуиция тут нужна. Ты можешь не понять… Или понять не так.
— И все же? — сказал Данилов. — Вдруг и пойму.
— Каждый порядочный человек, уважающий себя, — сказала Клавдия Петровна, — желает жить хорошо и даже лучше, чем хорошо. И желает занять положение, какое ему по душе. Перейти из последних в первые. Ну не в первые, а в восьмые. Какая разница!
— Ты со мной, что ли, была в последних?
— Не в самых последних, — мило улыбнулась Клавдия Петровна. — Но, Володенька, увы, близко к ним… Не обессудь. И хватит об этом. Нынешним своим положением я довольна. Вот ежели все выйдет у меня с Войновым, я и совсем на время успокоюсь… Но на время… Ведь жить то надо страстями!
— Страстями? — спросил Данилов.
— Да, — сказала Клавдия Петровна, — страстями. Ты живешь чувствами, а мне нужно — страстями. Это не я придумала, это нынче стиль такой.
— Я знаю, что это не ты придумала…
— А теперь у меня все есть или с Войновым будет. Я женщина заурядная, но своего стою. Я в соку. Я красивая. Я красивая, а, Данилов?
— Красивая, — согласился Данилов.
— Что нужно женщине? Слава? Удачи в общественной деятельности? Я проживу без них, я и так эмансипированная. Славы деловой мне и задаром не надо, она не по мне, я смотрю на работу как на свободу от домашних дел, унизительных для женщины, отупляющих ее, — вон взгляни на свою знакомую Муравлеву, она вся погрязла в бездуховности! Одна коса оттуда торчит. И то
— натуральная… И перегрузки мне не нужны. Они вообще — для любителей. Славы иной, увы, я уже не получу, мне не стать ни Софи Лорен, ни Надеждой Павловой…
— А если бы ты вовремя постаралась, — спросил Данилов, — ты что же, стала бы ими?
— Ах, отстань! Слушай серьезно. Итак, отбросим славу и подвиги. Остается любовь. Остается вечная и главная мелодия женщины. И здесь для меня первое правило — не быть в любви несчастной. Но и не делать несчастным мужчину. Или мужчин.
— Естественно, не таких мужчин, как я, — сказал Данилов.
— Сам посуди, Володенька, ты человек неустойчивый и легкий, ты можешь увлечь неопытную доверчивую девушку с пылким воображением и без приличного туалета, но составить счастье женщины с богатой и требовательной натурой ты не способен… Ты вот даже пятнадцать рублей… Хотя я не жалею о прошлом и за квартиру я тебе благодарна… Но профессор Войнов сильная и деловая натура. Ты, Данилов, оркестрант. Войнов даст мне все… То есть я и сама бы этого всего достигла, но уж когда Войнов возьмет меня под руку, я словно бы иной персоной стану… На другие места мы станем садиться… И уж с этих мест на худшие меня не пересадят. Я и салон заведу.
— Прости, но, скажем, Волконская Зинаида была интересна гостям, умела и музыку писать, и стихи, и играла неплохо…
— Какой ты, Данилов, бестактный! Твоя Волконская была бездельница, а я работаю для народа… Сорок часов в неделю… Но это одно про Войнова… А другое… У меня теперь будет машина, и не «Жигули», а «Волга» дача, не садово огородный сарай, а приличная профессорская дача в Загорянке… Квартиры будет две…
— Две? — встрепенулся Данилов.
— Что? — взглянула на него Клавдия Петровна и, сообразив, что разговор может принять неловкий для нее оборот, заторопилась: — И надо будет обязательно выехать за границу. Войнов уже согласился вывезти меня хотя бы года на три… И ему нужно для работы… Но, конечно, не в Турцию… Что там в Турции!.. Они, турки эти, в гаремах с утра до вечера пьют кофе и душат свободы!.. Есть же и другие страны — Италия, Франция, Англия, наконец, и оттуда Войнов сможет взглянуть на турецкие проблемы.
— Сможет, — кивнул Данилов.
— Но я увлеклась. Я же про другое тебе хочу сказать. Про хлопобудов. Сейчас я всем довольна. А через десять лет? Или через двадцать? Или тридцать? Что мне будет нужно тогда? Теперь ты понимаешь, почему я записалась в очередь? И даже не в одну, а в три?
— Хлопобуды завтрашним днем, что ли, торгуют?
— Да не торгуют! Как они могут торговать! Странный ты человек, Данилов! Они его и не предсказывают. Просто они все делают по науке. Ведь могут демографы сейчас точно сказать, сколько детей надо рожать женщине в восьмидесятом, девяностом, двухтысячном году, чтобы человечество сохранило в нормах воспроизводство своего, прости, поголовья. Или вот лесники. Они тебе назовут, сколько деревьев надо будет посадить через пять, десять, двадцать лет, чтобы, как верно поет Золотухин, который был хромой, а теперь Бумбараш, и на тот век лесу было «да ой ей ей!»… А уж футурологи, те вообще все наперед знают — у них движение каждой пылинки в истории определено — и так и в процентах — и травки каждой прозябанье…
— Неужто и гад морских подводный ход? — спросил Данилов.
— Насчет морских не знаю… Но у нас там есть человек из фирмы «Океан»… Он разберется с морской рыбой, если надо… Я тебе азы объясняю… Ты понял?
— Угу, — кивнул Данилов.
— А наши то умы, из хлопобудов, тоже не последние. Главные в группе — системные аналитики. Их бог — Облаков. Они такие движения души ловят, на каких любая машина споткнется. Подойдет моя очередь, они меня всю разумом и чувствами просветят, ну и медицинской аппаратурой просветят, представят меня в восьмидесятом, девяностом и двухтысячном году и скажут, что мне будет нужно и что — теперь и тогда — мне следует предпринять.
— При условии, что ты будешь жить страстями?
— Возможно… Хотя не исключено, что страсти возьмут и выйдут из моды. Аналитики все должны определить с точностью до сезона и учесть. Но и мы должны умно, по научному сформулировать нынешние свои запросы. Чтобы не сбить аналитиков с толку.
— И часто они берут по пятнадцати рублей?
— Не редко… По графику… Чтобы мы сознавали свою ответственность… Да и что теперь жалеть мелочь? Ведь потом то как бы не пришлось переплачивать.
— За что?
— Ну как за что… — удивилась Клавдия Петровна.
— Хорошо, — сказал Данилов. — Ладно. Получишь, положим, ты справку. На три десятилетия. Но ты измучаешь себя откровением хлопобудов.
— Себя — нет! Других — да!
— К счастью, — сказал Данилов, — я в твоих дальних хлопотах полезным быть не смогу…
— Кто знает…
— Нет, нет, ни в коем случае, — испугался Данилов, — эту неделю отдежурю, как обещал, и все…
— Подумаешь, пятнадцать рублей! — сказала Клавдия Петровна. — Многие в очереди даже и не ради себя стоят. А ради детей. Хотя и не все рожали. Что же экономить на детях! Потом репетиторам втрое дороже заплатишь!
— И о высшем образовании детишкам хлопочут?
— Кто о высшем. Кто о среднем, обязательном. Скажем, как частный вопрос, выясняют, и правильно делают, в школы с каким языком надо будет устраивать ребенка через десять лет. Может, тогда самым стоящим станет исландский язык. Или там ямайский диалект.
— Слушай, а вдруг через десять лет модно будет иметь по трое детей, — подумал Данилов. — Ты что же, родишь?
— Рожу, — сказала Клавдия Петровна.
— А пока будешь терпеть?
— Я и терплю, ты сам знаешь…
— Впрочем, это все частности…
— Частности, — согласилась Клавдия Петровна. — Для меня частности. Я буду знать главное, а частности сами откроются. Но многие то именно из за частностей в очереди и стоят. Дуры есть замечательные. Ну и дураки тем более. Уж раз по пятнадцать рублей платишь, то и… А они… Некоторые думают, что через очередь пошьют шубы и пыжиковые шапки по себестоимости… Ждут и туфли на воздушной платформе… Одного типа, видишь ли, манит магический кристалл.
— А Кудасов, он то что ходит?
— Не знаю. Наверное, и ему нужны какие нибудь прогнозы. Я для Войнова тоже кое что узнаю… Если мне его припрогнозируют…
— Или прифутуруют…
— Или прифутуруют… А может, Кудасов печется о службе… Тут многие со служебными болями…
— Ну вот, получишь ты прогноз. И что дальше?
— Дальше! В группе кроме системных аналитиков есть конструктивисты. Вон известный тебе Галкин, директор магазина. Скажем, узнаю я в частности, что в восемьдесят шестом году мне понадобится пальто из моржовой кожи, и сейчас же запишусь к нему в очередь…
— И десять лет будешь отмечаться?
— И буду! Зато вовремя, даже чуть раньше получу вещь. Конструктивисты они у нас оттого конструктивисты, что все наши проблемы, осознанные аналитиками, будут конструктивно решать… Кому какие конструктивисты окажутся нужны, тот к тому в очередь и встанет… Кто к косметологу, кто к начальнику ЖЭКа… Но все это частности…
— Что же главное?
— Это тайна. Но я… — тут улыбка слетела на перламутровые губы Клавдии. — А я уже знаю кое что. У меня есть уже сведения… Я не все знаю, но я догадываюсь… Я не скажу, как я узнала и через кого… Но поверь мне… У меня есть одна сумасшедшая идея…
— Достаточно сумасшедшая?
— Конечно, достаточно. Достаточно безумная идея.
— Стало быть, и тебе нужны три карты?
— Ах, Данилов! — нежной ладонью Клавдия прикоснулась к его щеке, прошлое растеплив. — Если бы ты был Сен Жермен… Нет, я уж сама все устрою!
— Но я зачем то тебе понадобился, раз ты мне все это рассказываешь?
— Я и сама не знаю зачем… Может быть, зачем то… Ну хотя бы ты поможешь восстановить потерянный номер… Скажешь им, что это ты был виноват с пятнадцатью рублями… Мои деньги хотел себе присвоить… Мы вместе пойдем, и ты им что нибудь скажешь…
— А к чему тебе номер, если ты и так все узнаешь?
— Нет. Я обязательно должна получить официальную справку. И потом, в очереди интересно… Разговоры… Люди… Знакомства очень полезные… Через три дня мы с тобой пойдем и восстановим номер…
— Но…
— Нет! Раз уж ты виноват… Раз уж пожадничал… И потом вдруг я тебя в свою безумную идею посвящу, а?
Тут послышался страшный разбойничий свист. Машины на улице Горького вздрогнули и остановились. Бутерброды и венгерские слоеные пирожки, подпрыгнув с буфетной стойки, посыпались Данилову с Клавдией на столик. «Кармадон, что ли?» — подумал Данилов. Но вот машины поехали, колбасу уборщицы подняли с пола и положили обратно на хлеб, пирожки и бутерброды были возвращены в буфет, а Клавдия все стояла и жадно глядела на улицу, открыв перламутровый рот.
Глаза Данилова двинулись по следу ее, и Данилов увидел, как мимо кулинарного магазина не спеша прошел румяный Ростовцев с федоровской трубкой во рту.
Клавдия решительно запахнула шубу, направилась к двери, сказала Данилову: «Я тебе позвоню… Действуй по списку… Извини…» И была такова.
|
