К творческому портрету учёного
Скачать 0.65 Mb.
|
| СЕРГЕЙ СЕРГЕЕВИЧ АВЕРИНЦЕВ: К ТВОРЧЕСКОМУ ПОРТРЕТУ УЧЁНОГО И в конце концов выяснилось то, что выясняется всегда: что времени нужны не те, кто ему, времени, поддакивает, а совсем другие собеседники. С.С.Аверинцев. Памяти А.Ф.Лосева 1. Сергей Сергеевич Аверинцев (10.12.1937 – 21.2.2004) – филолог-классик, византинист, библеист, исследователь европейской и русской культуры, историк религии, переводчик и комментатор множества текстов на древних и новых языках (среди них - сочинения Платона, Аристотеля, Плутарха, Ефрема Сирина, Фомы Аквинского; латинская, греческая и сирийская литургическая поэзия; ряд ветхозаветных книг; ранние христианские апокрифы и синоптические Евангелия; немецкая и французская поэзия 19 – 20 веков). Уже одно это, далеко не полное перечисление направлений его гуманитарной работы кажется удивительным. Но есть в Аверинцеве нечто еще более удивительное, чем «возрожденческая» широта интересов и способностей и несравненная эрудиция в каждой из этих сложнейших областей: любой его труд и вся его деятельность в целом не укладываются в известные рубрики гуманитарных «специальностей» и жанров. Так, его энциклопедическая статья представляет собой и критический обзор наличных знаний и мнений, и собственное решение темы (невероятно сжатые выводы из огромной работы, изложение которой должно было бы занять тома), и маленький художественный шедевр, своего рода поэму в дискурсивной форме. Но и это не все! как правило, такая статья представляет собой урок нравственности – но нравственности не бытовой, а, если угодно, метафизической. По словам С.Г.Бочарова, «филолог Аверинцев оставил нам свой энциклопедический словарь не просто важнейших понятий – важнейших слов нашей жизни («любовь», «спасение», «чудо», «судьба» и многое другое)… Этот филолог был светский проповедник, в выступлениях на разные темы походя формулировавший уроки поведения…»1 Позволю себе уточнить: уроки не столько поведения, сколько обращения к тому источнику, из которого проистекает всякий жизненный выбор, всякое поведение - к virtus humana (русский перевод: «добродетель человека» - значительно сужает смысл этого слова). Словами самого Аверинцева это можно назвать «этической перспективой, свободной от поверхностной морализации»2 Мысль Аверинцева выходит за пределы собственно филологического анализа и вступает в области философии (общей антропологии и этики) и богословия (экзегетики и христианской апологетики). Если говорить точнее, следует переменить вектор на противоположный: мысль Аверинцева исходит из некоторых начал, более общих, чем те, которыми располагает обычно «предметный» филолог, и оттуда спускается к своему конкретному предмету. Эта ясная - и именно в силу своей ясности - крайне нетривиальная мысль, охватывающая эпохи и языки, находящая связи в самых отдаленных явлениях культурной истории, уникальна по своей «жанровой» природе: это мысль одновременно филолога и философа, антрополога и богослова, историка и просветителя, аналитика и ритора, христианского апологета и политического мыслителя. Однако мыслью в случае Аверинцева дело не исчерпывается: не меньшее его достижение - это его язык, его письмо, его своеобразное красноречие. Первые публичные выступления Аверинцева поразили читателя прежде всего как факт языка. То, что в нем изумляло, - это забытое богатство русского словаря (свободно принимающего в себя ученые варваризмы) и уверенная свобода в обращении с ним, сила и точность слова, обдуманность и красота изложения, трезвого и поэтичного одновременно, – все то, что к этому времени в нашей стране казалось попросту невозможным. Не говоря уже о цитатах на многих языках, новых и древних, припоминаемых по ходу речи ex improviso. Время – после десятилетий принудительного молчания, казенной «новоречи», внедрения не просто «низовой», но уголовной речевой стихии даже в язык интеллигенции (расплата за лагеря, по слову Ахматовой) – это время было мучительно косноязычным3. Если темой шестидесятничества была свобода публичного высказывания и право на «инакомыслие», то здесь решалась более сложная вещь: проблема качества этой «иной» мысли и слова. Вопрос был в том, каким образом человек может обрести свое, в действительности свободное слово (свободное, среди прочего, и от тяжелого невежества), то есть не только право независимо мыслить и говорить – но и способность делать это всерьез. Другая новизна общественной позиции «культурного сопротивления» состоит в том, что, в отличие от «шестидесятников», они (в первую очередь Аверинцев, но то же можно отнести и к И.Бродскому) перестали говорить с идеологией, даже в форме ее прямого обличения: « мое поколение было первое, которое увидело, что у идеологии нет лица, нет даже злого лица, что разговаривать не с кем»4 Явление юного Аверинцева, в середине 60-х годов заговорившего как «власть имеющий» о таких предметах, которые большинству его современников (гуманитариев, в том числе) были просто неведомы, словами, о существовании которых не знали или забыли, производило впечатление чуда: откуда такое? Такого быть не может: все похожее на это кончилось два поколения назад! Можно добавить, что первые читатели и слушатели Аверинцева не могли еще оценить, что это было не просто чудесное воскрешение, казалось бы, окончательно истребленной «культурной революцией» русской культуры, но ее обновление и продолжение. Новизна слова Аверинцева остается неоцененной и поныне, поскольку оно обновляет и само представление о «новизне», привычное для 20 века. Итальянский славист Витторио Страда в поминальных заметках сказал об Аверинцеве так: «Его служение было плодом русской культуры, островки которой сохранились вопреки всем невзгодам советской эпохи, и которая в нем, родившемся в 1937 году, пережила свое возрождение и обновление.»5 Это обновление, новый путь мысли и чувства, который открывал Аверинцев, нам и хотелось бы обсудить. Но начнем с общего хронологического очерка. 2. Всякий ответственный разговор о себе Сергей Сергеевич Аверинцев начинал с истории семьи: действительно, странным образом сохранившегося островка «жилой» жизни среди «нежилых жилых домов» (словами старшего друга Аверинцева, А.В.Михайлова6) или «общей социально-психологической аномалии подсоветского бытия и образования» (словами Р.Гальцевой )7. По свидетельству Аверинцева, «атмосферу родительского дома определяло то обстоятельство, что его отец, биолог С.В.Аверинцев (1875 – 1957), был еще дореволюционным профессором, интеллигентом старой формации, много рассказывавшим сыну о прежней России и о прежней Европе, особенно о Германии самого начала века (где совершенствовал свои знания после окончания Петербургского Университета)»8 Аверинцев вырос в кругу друзей отца (тех, кого называли «бывшими», «старорежимными» или, крепче и проще, «врагами народа»), среди дореволюционных изданий и, волей обстоятельств (болезненности, не позволившей ему до 5 класса посещать школу), «неестественно мало для советского человека знал обо всем советском»9 . Но что он кровно знал, это динамику русской истории: его отец, ученый-естественник, читавший сыну Горация на латыни, был сыном крестьянина, который родился в крепостном сословии! В памяти семьи Аверинцева была страна, в которой возможны были такие траектории жизни: из крепостной деревни к геттингенскому профессорству. Этот чудом сохраненный мир, свой мир, занимавший одну комнату в московской коммунальной квартире, не был музейной резервацией: это была осажденная и осаждаемая крепость. Мысль о верности – одна из магистральных мыслей Аверинцева – была выношена им с детства. «К 14 годам была выбрана намеренно «старомодная» профессия – классическая филология, изучение древних языков и античной литературы».10 Аверинцев поступает на классическое отделение филологического факультета Московского Университета и в 1961 году заканчивает его, затем – аспирантуру. Уже с 1961 года начинают публиковаться его энциклопедические статьи, обнаруживающие поразительную зрелость автора и владение знаниями в тех областях, к которым уже несколько поколений соотечественников не имели доступа (например, статьи «Августин», «Аврелий», «Боэций» в КЛЭ). Настоящим дебютом Аверинцева становится его монографический труд «Плутарх и античная биография: к месту классика жанра в истории жанра», защищенный в 1967 году в качестве кандидатской диссертации (изданный в книжном варианте только в 1973). Отмеченный в 1968 году премией Ленинского комсомола (эта премия стала для автора своего рода охранной грамотой на многие годы), «Плутарх» сразу же делает Аверинцева одним из центральных участников культурной жизни, человеком, «которого ждали». С этого момента его авторитет и востребованность только растут и в течение нескольких лет он становится живой легендой. «Не помню кто, не то Аристотель, не то Аверинцев сказал…» - эта шутка из скетча Венедикта Ерофеева дает понять масштаб этой легенды к началу 70-х годов. Как в иные времена другое «веселое имя», Пушкин, имя «Аверинцев» стал паролем, которым перекликались «свои» в окружающей темноте. Его слово стало символом «нарушения общественного неприличия» (автохарактеристика самого Аверинцева) – и призывом к такому «нарушению». В «Плутархе» заявлены многие магистральные темы Аверинцева: его сосредоточенность на феномене «перекрестка» (в случае Плутарха – это перекресток римской и греческой традиций, с одной стороны; гуманистической трезвости и почтения к традиционной мифологии – с другой); его любовь к «мирным», не радикальным историческим фигурам, к интуиции меры и здравого смысла. Образу Плутарха в трудах Аверинцева в дальнейшем составят своего рода параллели библейский Сирах, греческие Отцы Церкви, Фома Аквинский, Вячеслав Иванов. Ранний успех Аверинцева напоминал сюжет Андерсена: странный, «чужой», преследуемый своими одноклассниками мальчик становится любимцем общества, его гордостью, властителем дум, «нашим Сережей»! На его лекции о самых диковинных предметах (таких, как византийский эпос Нонна Панополитанского) сходится «вся Москва». Этот внешний успех потребовал от Аверинцева нового труда: преодоления своей почти парализующей застенчивости (о которой вспоминают все, кто знал его в ранние годы), принятия на себя ответственности не только кабинетного ученого, но публичного лица, ритора и педагога. О постоянном внутреннем труде как основе «феномена Аверинцева» пишет его старший друг А.В.Михайлов (которому, по словам Аверинцева, он обязан своим посвящением в музыку и многим другим): «Сергей Сергеевич создан своим трудом. Лишь благодаря этому очень многое давалось ему без труда»11. Отметим, что само представление о таком труде - не конкретно предметном, не производительном, но о труде духовном, о постоянном внутреннем самосоздании, самообновлении, о гетевском «Умри – и стань!» - было практически забыто в стране, где «труд» официально объявлялся вершиной человеческих добродетелей. Это, однако, не так странно: труд такого рода может привлекать только свободного человека. Параллельно с поздней античностью Аверинцев «первой эпохи» занимается европейской философией (сотрудничество в эпохальной «Философской Энциклопедии», статьи для журнала «Вопросы философии»), историей христианства (такие статьи, как «Христианство», «Новый Завет», «Обращение», «Откровение», «Протестантизм», «Теодицея», «Теология», «Эсхатология» и другие, помещенные в «Философской Энциклопедии»), эстетикой и философией искусства (составление совместно с А.В.Михайловым антологии текстов из истории западной философии искусства, начиная с О.Шпенглера, запрещенной к изданию; редактирование перевода «Философии искусства» Шеллинга). По свидетельству Аверинцева, это сочинение Шеллинга сохранило для него значение на долгие годы. Отдельные статьи из не допущенной к изданию антологии – об О. Шпенглере, Ж. Маритене, К.Г.Юнге, И. Хейзинге – публиковались в журналах «Вопросы философии» и «Вопросы литературы». Вообще воздействие германской гуманитарной традиции на мысль Аверинцева (и отчасти на его стиль) остается заметным и позже, в трудах по византинистике, латинскому средневековью, в теоретико-литературных исследованиях. Не только «германский гений» высокой мысли, один из ее главных даров - интуиция морфологии (чрезвычайно важная для метода Аверинцева) и особая германская любовь к греческому началу Европы, германская академическая традиция с ее широтой и основательностью во многом определили творческий облик Аверинцева: его страстной любовью была немецкая поэзия. В разные годы он переводил и комментировал стихи Гельдерлина, Брентано, Гете, Г.Гессе, Р.М.Рильке, Г.Тракля, а также Нелли Закс и Пауля Целана и других немецких поэтов, чьи стихи он мог часами декламировать наизусть. Нередки в его текстах (особенно первого периода) цитаты из последнего классического романиста Европы, немецкого «гражданина мира» Томаса Манна, ссылки на Г.Гессе (эти два имени Аверинцев относит к своим преходящим увлечениям). Другой европейской компонентой его стиля и строя мысли стала, несомненно, «британская нота»: христианская эссеистика рыцаря «здравого смысла» К.Честертона, апологетические и историко-культурные сочинения К.С.Льюиса. Но эта встреча произойдет позднее, под воздействием переводчицы английских христианских моралистов Н.Л.Трауберг. Во французской словесности Аверинцев находил родство с Полем Клоделем, Бернаносом, Ш.Пеги. Среди своих европейских учителей сам Аверинцев называет Ж.Маритена, Э.Жильсона (в Европе об Аверинцеве порой говорят как о «русским Жильсоне»), а также Р.Гвардини и Э.Пшивару (по преимуществу католических философов). Прекрасно знал он и мыслителей других направлений: М.Хайдеггера, Г.-К.Юнга, М.Бубера, К.Ясперса, П.Тиллиха, К.Барта и других. «Знал» в случае Аверинцева значит и: обдумал, учел и сообщил о них читателю. Но самым глубоким и формообразующим европейским воздействием для Аверинцева стал Аристотель. Слабость «антиутопической» аристотелевской традиции (христианского аристотелизма, «внутренней формы западной культуры», его словами) в русской культуре Аверинцев считал чрезвычайно печальным обстоятельством и многое сделал, чтобы заполнить эту лакуну. Веничка Ерофеев, «путающий» его с Аристотелем, схватил суть дела. Что касается русских учителей, Аверинцев говорит о собственной принадлежности к «традиционно русским поискам цельного понимания культуры и человека»12, выраженной для него, прежде всего, в работах А.Ф.Лосева, о. Павла Флоренского, М.М.Бахтина, Д.С.Лихачева, а также в сочинениях Владимира Соловьева и Вяч. Иванова. Первоначальным воздействием А.Ф.Лосева определялись многие его литературные и философские интересы. Позднее отношение Аверинцева к Лосеву, как и к Бахтину и Флоренскому, принимало форму довольно острой полемики. С каждым из названных мыслителей (и с традицией «русской религиозной мысли» в целом) эта полемика велась по разным поводам, но основным требованием Аверинцева всегда оставалась ясность и ответственность мысли, «переспрашивание себя» и предположение возможного вопроса со стороны собеседника. Его врагом всегда было авторитарное, «жреческое» изложение собственных взглядов, выход автора из ситуации диалога. Ему претила малейшая тень утопизма. Вероятно, еще большее значение, чем русская мысль, для Аверинцева имела русская поэзия: древнерусская словесность и церковнославянская гимнография, Державин, Жуковский, Пушкин (предметы его позднейших монографических исследований), авторы двадцатого века: Вяч. Иванов, А.Ахматова, М.Цветаева, Б.Пастернак, О.Мандельштам (при этом он сохранял отстраненное отношение к таким великим авторам, как Александр Блок и Велимир Хлебников). Знание и глубокое чувство допетровской словесности и древнерусского искусства по существу вводило в общеславянское наследство (прежде всего, в круг культур Slavia Orthodoxa, православного славянства). Не удивительно, что особой благодарностью и признанием Аверинцева почтили в славянских традиционно православных странах: в Болгарии, Сербии, Украине, Белоруссии, где труды его переводились раньше всего, и где впоследствии он был удостоен самых высоких наград и званий. Впрочем, и Польша отвечала Аверинцеву особым вниманием: на польском языке книга его стихов вышла раньше, чем в России. В духовном отношении чрезвычайно значительной для Аверинцева была мысль и личность Митрополита Сурожского Антония (Блума), с которым его связывали многолетние личные отношения, дружба с о. Александром Менем (позднее – сотрудничество со Свято-Филаретовским Богословским институтом и его создателем, о. Георгием Кочетковым). Каждое из публичных выступлений Аверинцева этих лет становилось общественным событием, пробивающим бреши в культурном «железном занавесе» и открывающим читателю новые смысловые, эстетические, этические пространства. Несоответствие смысла и тона этих работ официальной идеологии («общественному неприличию») казалось скандальным. Тем не менее, Аверинцев, при всех неприятностях, которые такая нескрываемая инаковость не могла не провоцировать, оставался «дозволенным» автором. Самым печальным уроном его деятельности, причиненным со стороны режима, вероятно, можно считать отчуждение Аверинцева от регулярного преподавания. Его редкий дар университетского наставника не был пущен в дело, и следствием этого в конце концов стало то, что академической «школы Аверинцева» не сложилось ни в отечественной медиевистике, ни в классике, ни в общей теории литературы, ни в сравнительной типологии культур. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Заголовок = Жадность ради щедрости: штрихи к психологическому портрету американцев часть-2 | | Метод моделирования на уроках географии в рамках реализации фгос ООО А. Г. Асмолов на вопрос «Чем определяется величие ученого?»,ответил: «Величие ученого определятся тем, насколько он задержал развитие... |
 | Н. С. Хрущев: штрихи к политическому портрету Его личность требует анализа потому, что он был действительно незаурядным политическим деятелем, одной из наиболее ярких и противоречивых... | | Об особенностях современного образования Александра Романовича Лурия — великого психолога, нейропсихолога, друга и соратника Выготского. На вопрос: «Чем определяется величие... |
| Протокол №1 Председатель Ученого совета, ректор Российской Федерации, решением Ученого совета Университета от 29. 10. 2007 «Об эксперименте по переходу на рейтинговую систему в... | | Программа «Одаренные дети» Обучая детей творческому мышлению, мы обогащаем их не только интеллектуально, но и личностно |
| Положение об обработке и защите персональных данных в федеральном... С изменениями, утвержденными решением Ученого совета от 29 февраля 2011 г., протокол №6 | | Департамент научно-технологической политики и образования Утверждено решением Ученого совета Академии 27. 09. 2004 г. (протокол №1), с изменениями в соответствии с решением Ученого совета... |
| Районная выставка конкурс «Моя лучшая творческая разработка мероприятия,... Образовательная – расширить знания учащихся о жизни и деятельности великого русского ученого М. В. Ломоносова | | Штрихи к литературному портрету «Мої листи», 1898), «Избранные песни» («Вибір пісень», 1909), а также историч тематика: «На трембите» («На трембіті», 1904), «Исторические... |
| Внеклассное мероприятие по математике Способствовать побуждению каждого учащегося к творческому поиску и размышлениям, раскрытию своего творческого потенциала | | Рекомендации Учебно-методической секции Ученого совета фгбоу впо... Кислициной О. В., заместителя директора Института государства и права, «Об использовании и совершенствовании методов оценки формирования... |
| Докладчики: деканы факультетов Решение Ученого совета Решение Ученого совета: утвердить отчеты деканов факультетов, проанализировать замечания председателей гак, разработать предложения... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Ученого совета Финансовой академии, член Ученого совета факультета "Учет и аудит", председатель комитета по образованию Аудиторской... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Обучая детей творческому мышлению, мы обогащаем их не только интеллектуально, но и личностно | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Цель урока: пробудить интерес учащихся к творческому исследованию лирического произведения |
