А. Белый почему я стал символистом
Скачать 1.46 Mb.
|
А. Белый ПОЧЕМУ Я СТАЛ СИМВОЛИСТОМ И ПОЧЕМУ Я НЕ ПЕРЕСТАЛ ИМ БЫТЬ ВО ВСЕХ ФАЗАХ МОЕГО ИДЕЙНОГО И ХУДОЖЕСТВЕННОГО РАЗВИТИЯ 1 Почему я стал символистом. На это ответят нижеследующие разъяснения мои. Но прежде всего должен отметить основную тему символизма в себе. Я различаю себя в этой теме двояко (или даже трояко); я ощущаю в себе становление темы символизма так, как она пела в душе моей с раннего детства; и я осознаю эту тему в усилиях ее идейно выгранить - уже позднее: при встречах с людьми; здесь вступают: идеологический момент и момент социальный; появляется "мы", коллектив и мечты о партии; и в этом втором моменте я отличаю два, так сказать, подмомента: совместное вынашивание символизма в целом интимном идейного быта "символистов" и идеологическую фиксацию его как культурного течения русской действительности; в этой фиксации я отличаю: во-первых, то, что привнесено мной; во-вторых, то, на чем мы, символисты, пересекались согласно. Ряд напластований лежит для меня на моей теме: 1) интимное "я", 2) идеологически выношенное отдельно от других, 3) с другими, 4) идейно платформированное вне тактических и полемических преломлений моментов, 5) вопросы тактики, полемики (так называемая "школа" в искусстве). На вопросы о том, как я стал символистом и когда стал, по совести отвечаю: никак не стал, никогда не становился, но всегда был символистом (до встречи со словами "символ", "символист"); в играх четырехлетнего ребенка позднейше осознанный символизм восприятий был внутреннейшей данностью детского сознания; вспоминаю себя в одной из игр; желая отразить существо состояния сознания (напуг), я беру пунцовую крышку картонки, упрятываю ее в тень, чтобы не видеть предметность, но цвет, я прохожу мимо пунцового пятна и восклицаю про себя: "нечто багровое"; "нечто" - переживанье; багровое пятно - форма выражения; то и другое, вместе взятые, символ (в символизации); "нечто" неопознано; крышка картонки - внешний предмет, не имеющий отношения к "нечто"; он же - видоизмененный тенями (багровое пятно) итог слияния того (безобразного) и этого (предметного) в то, что ни то и ни это, но третье; символ - это третье; построив его, я преодолеваю два мира (хаотичное состояние испуга и поданный мне предмет внешнего мира); оба мира недействительны; есть третий мир; и я весь втянут в познание этого третьего мира, не данного душе, ни внешнему предмету; творческий акт, соединение видоизменяет познание в особого рода познание; познавательный результат, выговариваемый в суждении "нечто багровое" утверждает мой сдвиг к третьему миру. То, что я описываю схематично, - нерв моих детских игр; нечто, имманентное моему сознанию; взрослые никак, ничем не задевают во мне жизнь этого нерва; наоборот: облепляют его извне поданными предметами и разъяснениями о них, не открывающими мне ничего о моих внутреннейших движениях детской души; я вынужден эти движения скрыть; да и если бы я хотел выявить эти движения, у меня нет слов; словам и смыслам их я научен извне; движения эти, мое "нечто", однако, настолько "реальность", не взятая на учет взрослыми, что, разрастаясь во мне вне слов и образов, она рассасывает во мне мое "Я"; "Я" чувствует себя утопающим в пережитиях без названия; и "я" в особой, лишь мне ведомой игре, выплывает в то, что уже ни внутри, ни снаружи, - таков в позднейшем открытии мне мир символов (не познание, не переживание, не отражение пассивное в рассудке "предмета", не творчество его, но - творчество-познание, так сказать). Упражнение в этих играх осознано мною как собственно культура роста моего "Я"; но я брошен взрослыми в этой своей культуре (выкарабкивайся как знаешь); и когда доктор говорит о том, что я нервный и что от меня надо отнять сказки, я чувствую, что спасительную соломинку игры в образы отнимают извне у меня, и я без нее кинут в бездну невнятицы; если бы взрослые поняли мой детский страх перед отнятием у меня сказки, они бы на своем языке выразили этот страх так: "Он борется за целость "Я", - за то, чтобы не впасть в нервное заболевание". Шести лет я подслушиваю слова мамы об "этом" моем: "это" - болезнь чувствительных нервов". Так на "их" языке; строя символические суждения "нечто багровое", "страна незабудок" и т., д., я учусь не заболеть болезнью чувствительных нервов от яркости неопознанных восприятий, во мне живущих; через 26 лет я узнаю в одном из циклов Штейнера, что эта яркость восприятия угрожала некогда атлантам, и, чтобы темперировать жизнь чувств, с сестринской душой Адама соединился Логос (в духовном мире); следствие этого - равновесие в переживаниях докладов органов чувств; так через 26 лет мне открыт подлинный возраст моего "Я" на рубеже третьего и четвертого года; я спасен от разрыва внутренних чувств во мне (или "болезни чувствительных нервов"); акт этого спасения - в игре соединения, в символизации, при помощи красной картонки моего, меня рвущего "нечто"; произнеся "нечто багровое", я соединил доклады разных министерств моих чувств; в символе-модели - преодоление ранних стадий лемуро-атлантского хаоса в нечто конкретно-логическое; об этом моя игра; после - символизм, или акты творчески-познавательных действий, приобщающих меня миру Логоса; до-растерзы, хаосы, бред, над которым в игре я поднялся. Так переживался мною конкретно период древнейших культур в становлении самосознающего "Я"; об этом точнейше я передал в "Котике Летаеве"; "Котик Летаев" берет фразу преодоления древнего ужаса, может быть, Лемурии, - в игру: игра - в символизации; это - результат действий спасения где-то свыше надо мной сходящего Логоса; символ, или третье двух миров, пересечение параллелей в крест с точкой духовного мира в центре: точка - вспыхивает; это - мое спасенное от разрыва "Я"; "Котик Летаев" рисует ощущение трехлетнего, которому кажется, что его из бредов через печную дыру вынесли в квартиру, где "папа", и "мама", и "няня" бегут от "этого" (не логизированного "нечто"); оно потом дегенерирует в "буку"; которым пугают меня; но самый страх буки уже не страх, а моя игра в страх; я в символе вышел из страха. Так бы я осветил переживания четырехлетнего "Бореньки" материалом узнаний 30-летнего мужа; познавательные схемы антропософского цикла вполне объясняют мне мой опытный материал в условиях внятного его разглядывания тренированной памятью ("Котик Летаев" - опыт тренировки); но и ясно отсюда: без опытного материала материал антропософских лекций - пуст; только в соединении с опытом лекции эти понятны; вне - они суть схоластика; чем мудренее, тем мельче схоластика перерождается в корковом слое мозга; антропософ, если он не символист, т. е. если он не умеет производить соединений извне поданного материала с опытом, имманентным жизни его, - явление просто чудовищное; а символист, отвергающий логический генезис своих опытных невнятиц, - дегенерирует в нервнобольного, если он искренен (Блок), либо в аллегоризирующего стилиста, если он неискренен (Вячеслав Иванов). Но я забегаю вперед. Четырех лет я играл в символы; но в игры эти не мог посвятить я ни взрослых, ни детей; те и другие меня бы не поняли - я в этом убежден; и - притаился (так стал "эсотериком" я с четырехлетнего возраста); на мне росли мины и маски; святочная личина открылася в переживаниях мне, пятилетнему; я надел ее; и стал личностью; это было, вероятно, вступлением моим в греческий период; "Боренька Бугаев" с того времени сознательно развивал "мимикри" среди взрослых; условия его отрочества и даже юношества были таковы, что что-то от "личины" приросло к лику индивидуума; в позднейших символизациях жизни и "Борис Николаевич", и "Андрей Белый", и "Унзер Фрейнд" вынужден был изживать свое самосознающее "Я" не по прямому поводу, а в диалекте ритмизируемых вариаций "Я" личностей-личин, из которых ни одна не была "Я"; причина, почему "Я" не изживаемо в личности-личине, уже с семилетнего возраста - предмет мучительных раздумий и игр всерьез, или вариаций поведения. Неудивительно, что тема в вариациях, идея многообразия, комплексности индивидуума, в чем бы он ни выражался (в мировоззрении, в мечте о коллективе, в упражнениях моральной действительности), стала естественным приращением к теме символа (два ряда жизней, пересекаемых в третьей); триадизм, осложненный плюрализмом вариаций, тональностей, методов, - и идеологическая тема жизни, и мироощущение опыта, и муки моральной жизни, осложненные непониманием моего "Я" на протяжении "47" лет; это "Я" уже с семи лет знало и уже с 17 лет осознало, что никакое "Я" по прямой линии невыражаемо в личности, а в градации личностей, из которых каждая имеет свою "роль"; вопрос о режиссуре, о гармонической диалектике в течениях контрастов и противоречий "Я" в личностях по эпохам развития, по степеням понимания этого "Я" другими, по разным коллективам, в которых приходилось одновременно работать, вырос отсюда; последовательность поведения не в прямолобом усилии впереть индивидуум в личность; следствие такого "вперения" - разрыв личности; и не в отрезе себя, одной личности, от градации их, данной в "Я" (элементарное представление о верности себе), а в гармонизации течения "личностей" в круге; так проблема моральной фантазии, как режиссура, а не изгнание "актеров" со сцены жизни за исключением одного, выявилась как проблема сперва морали ребенка (семи лет), потом, вскоре, и мировоззрения. И с "7" лет до "47" лет (40 лет!) мое "Я" с удивлением стояло перед другими "Я", не понимавшими проблему многообразия и режиссуры; другие "Я" обвиняли мое "Я" в измене, когда мое "Я" ставило перед ними ту же тему поведения, но в другой вариации; и лишь позднее я понял, что ряд людей действительно не знают конкретно соотношения моралей личности и индивидуума; мораль личности - последовательность как отрезок прямой; мораль индивидуума - стояние среди круга взаимно пересеченных отрезков в усилии на точках пересечения построить гармонию закономерно изменяющейся кривой. К ужасу моему, я увидел, что большинство людей, на кончике языка умеющих оформить всю бездну, лежащую между индивидуальной и личной жизнями, в проблеме собственной жизни не видят конкретно последовательности и стремления к цельности в отличиях личной жизни от индивидуальной; и - обратно; поскольку индивидуум есть всегда коллектив, постольку в социальной жизни они не имеют никакого представления о ритме жизни с другими, оценивая и себя, и других в правилах поведения личности, а не индивидуальности; их утверждения о грехах и достоинствах ближних носят характер действенной превратности, которая и является роковым законом гибели всех обществ, коммун, кружков, коллективов. Звук об этом узнании мне подан с "личиною", когда мне было пять лет; и в играх с другими детьми; в этих играх обнаружилась уже для меня тема непонимания меня другими; я был "символист" (т. е. третье нас двух), а многие из детей и почти все взрослые были мне выявлением во втором (внешнем) мире их первого (внутреннего); это первое было личностью; второе - личиною; между ними лежала прямая линия соединения (из внутреннего во внешнее); я же был в третьем (в вершине треугольника): в точке индивидуальности; линия моего поведения от внутреннего во внешнее всегда была проекцией треугольника, эмблемой, знаком, личиной; позднее я жил внутри многогранника, в ряде линий-личин. Опыт непосредственно данного знания об этом слагался от пяти до семи лет; осознавался всю жизнь; один из крупных моментов узнавания - формула отличия личности от индивидуума, а души рассуждающей от души самосознающей; души с невыраженной индивидуальностью живут в четвертом культурном периоде в 1928 году независимо от того, понимают или не понимают они рассудочно, что индивидуум не личность; поэтому их линия от первого (внутреннего) ко второму (внешнему) миру - линия "субьект - объект"; они, будучи субъективистами в переживаниях души, ищут объективности во внешнем выражении; но их объективность субъективна; какова личность - такова личина; личина, данная в объективном, метода мировоззрения. Я никогда не был объективен - сознательно, а, так сказать, много-объективен; с "17" лет проблема многообразия методов - проблема вынашиваемой теории символизма; но я не был только субьективен (во внутреннем самораскрытии), но - индивидуален. Так стал я с отрочества убежденным индивидуалистом, что для меня сперва непосредственно, а потом и логически значило: социал-индивидуалистом, ибо индивидуум - социальное целое (церковь, община-ассоциация), а общество - индивидуально в своем "общем"; вне знания этого "in concreto" общество - труп. К 1904 году это было менее четкой формулой, которую я многообразно высказывал, но которую читатели (друзья и враги) не хотели признать, живя, главным образом, в фикциях одно-личной, а не много-личной социальной жизни. Их социальной проблемой была проблема общества-государства, а личной проблемой - не осознанный четко собственный субъективизм. Усилия, опыты, падения и страдания моей социальной жизни - община-индивидуум; и те же падения и достижения личной жизни - противоречия личностей, как материал к ритмизации их в индивидууме души самосознающей. Все знаки терминов, мировоззрений, слов, общений от детства до состояния внутри антропософского общества - выворот своего состояния среди других; другие казались в своих индивидуальных и социальных выявлениях слишком личностями (неправомерно субъективными или объективными); я же казался их "о6ъективизму" субъективно непоследователен; их "субъективизму" - докучно принципиальным; "непоследовательный принципиалист" - таким я стоял перед всеми; "объективники" от хаоса и аритмии - такими выглядели они передо мною. Я был "символист" от отроческого шопенгауэрианства до зрелой антропософии (включительно); они часто - нет; нас разделяла грань непреодоленных разделений 4-го и 5-го культурных периодов*.(* См. сложное учение о культурах в моей "Истории становления самосознающей души") Эта грань намечалась в конце первого семилетия, когда мое выпадение в третий мир (символов) казалось мне выпадением в грех моего протеста и бунта против предрассудков "цивилизации", или внешнего мира (чужих детей, назиданий, квартиры, профессорского быта и т. д.). Я стал бунтовать, но бунт - утаил. 2 Мои "символические" познания расширялись в сложностях утаиваемых игр в "это"; так звал я невнятную мне данность внутреннего опыта, перепахивая ее в творчеством познаваемый "мой" мир: мир символиста; действительность этого мира - мой познавательный результат; гувернантка, подозревая о скрываемой мною игре, однажды потребовала, чтобы я играл вслух, и я заиграл вслух, болтая вздор, долженствующий убедить в простоте и наивности моих игр; она - убедилась; одновременно: чувствуя борьбу за мое "Я" отца и матери, заставляющих это "Я" по-разному выражать себя, я инстинктивно выдумывал им фиктивное "Я", долженствующее удовлетворить и отца и мать; выдумка шла по линии упрощения моего "Я"; так появилась во внешнем мире первая личность-личина, или "Боренька Бугаев" с удовлетворением принятый родителями, ибо отцу и матери представлялось лишь "общее" их воззрений; но "общего" было мало меж ними; и оттого: очень "мал" умом вышел этот "Боренька"; у него не было ничего своего; говорил он "общими" местами; родители, слыша в "общем" общее им, не замечали малости этого общего, а чужие - заметили; и "Боренька" тоже скоро заметил, что его считают чем-то вроде дурачка; он мучился, но "общего" преодолеть не мог; ведь индивидуальное выражение требует упражнений в выражении, требует "своих" слов; своих слов - не было: был "общий" язык - среднеарифметическое между папой, мамой, гувернанткой и "Боренькой"; он им показывал это среднее; оно было меньше действительного Бореньки. Так жизнь в первом коллективе, в родной семье, развиваясь по линии "общего", развивалась по линии не общинной, а общественно-государственной жизни; так "Боренька" имел первый опыт узнания о том, что "общество" есть знак насилия, уз, остановки роста индивидуальной жизни; родительская семья была узлом внутренне таимых противоречий и драм; в кризисе семейной жизни он имел опыт первого кризиса; чувство кризиса присоединилось к чувству символа, индивидуума и многогранности; с тех пор оно росло и к 17 годам выросло в чувство кризиса всей обстановки культуры. Свои познания индивидуум, скрытый под личностью, развивал в усилиях приобщения всего узнаваемого к игре; это значило: трансцендентный преодолевал в имманентное (слова к оформлению приходили, разумеется, после); наиболее яркая игра, давшая сильнейший импульс к жизни, - разыгранный в "Я" новый завет (опять-таки около 7 лет); пересечение двух линий в третье креста, переживания двух "я" в третьем были инстинктивно узнаны; символ "этого" конкретно логизировался: стал логосом; с тех пор в конкретно-символическом и в конкретно-христианском переживании непосредственно произошла спайка в индивидуальном, таимом "Я". Сфера "символа" непосредственно стала сферою как-то по-новому ("игра не игра") переживаемой религии; впоследствии, лет через 14, эта спайка религии с игрой, осознанной как искусство, и связала студента Бугаева с термином Владимира Соловьева; термин - теургия; дело не в слове: слово может быть и дрянь и не дрянь; дело - в связавшемся со словом опытом, имманентном сознаниям: и семилетнего "Бореньки", всерьез играющего в Новый Завет, и студента-естественника, бьющегося в усилиях сочетать точность критического взгляда на вещи с "религией"; религия в термине переживалась, как пересечение, соединение, связь этого и того (внутреннего и внешнего), а образ пересечения - символ; закон, или ритм, в получении энного ряда символов, соединений, связей (символизаций, "религионизаций") - знак Логоса: Христос; термин "теургия" обозначал в эпоху религиозной стадии моего символизма - творческое заново переплавление материалов и образов религиозной истории в нечто, имманентное мне, сквозь меня прорастающее; "Теургия", как "богоделание"; говоря более внешне, - мифотворчество. Мне нужен был знак-отделитель от догматизма; слово "теургия" - отделяло от догмата. Лет 7 - 8-ми, переживая сошествие Св. Духа на двух-трех плитках паркетного пола, я, Боренька-символист, сосредотачивал свою игру всерьез на теургии, осознанной позднее как один из видов символизаций, очень редких и ценных в символизме; в христианских символах я, начиная с Бореньки-символиста и кончая "Андреем Белым", видел особый род символов, отличающихся чистотой и благородством; так, в камушках пляжа многие особенно ценят прозрачные камушки, предпочитая их прочим; я видел особую прозрачность в евангельских символах; в них втягивались и мои моральные, и художественные впечатления; другие символы часто раскалывали мои восприятия на эстетическую их приятность и этическую недоброкачественность, или - обратно; тут краски и свет соединялись в прозрачность блеска. Так бы и определил мой игровой подход к христианству; повторяю: играл я всерьез. Тут же должен оговориться для правильного понимания всех позднейших касаний моих религиозной проблемы; эта проблема весьма не процветала в нашем быту; отец мой, профессор математики, имеющий сложнейшую свою философскую систему, допускал, "так сказать", высшую силу и все образы "заветов" ставил передо мной со своими аллегорическими "так сказать"; его более интересовали проблемы нравственной эволюции человека в религиозных эмблемах; он был решительным отрицателем церкви, догматов, традиций; и ненавидел "мистику"; обрядам он не препятствовал, т. е. - принимал священника с крестом из... светских приличий (как не принять человека); и наоборот: основы естественнонаучного мировоззрения чрез отца, можно сказать, затопляли воздух нашей квартиры; из речей отца и его друзей, профессоров математики, физики, химии и биологии, на меня ушатами изливались лозунги дарвинизма, механического мировоззрения, геологии и палеонтологии; сколько я себя помню, столько же помню себя знающим, что гром - скопление электричества, что Скиния Завета была наэлектризована "жрецами", что земля - шар, что человек произошел от обезьяны и что мир не сотворен семь тысяч лет назад, а - начала не имеет. Стало быть: мое живейшее восприятие образов Ветхого и Нового Заветов было восприятие символизма моей души; над традицией у нас в доме смеялись; единственная традиционно верующая бабушка была вечно ошучена папой и мамой; мама лишь под конец жизни определилась религиозно; но и она в религиозных образах искала символов, а не наивной действительности; в молодости она отдавалась стихии музыки и светских удовольствий; дяди и тети со стороны отца все были или ярко атеистичны, или индифферентны; тот же индифферентизм характеризовал братьев и сестер матери и моих гувернанток; меня механически обучили двум-трем молитвам и не требовали никаких знаков религнозности; мои игры в Новый Завет я скрыл; традиция, которую мне в ранних годах старался привить отец, - традиция естествознания; пяти лет я знаю, не умея читать, всю зоологию Поля Бэра почти назубок; и в период от 11 до 14 лет пережил сильное увлечение естествознанием, мне доступным, мечтал об естественном факультете; моя "цивилизация" была светской; жизнь же религиозных символов протекла в глубоко скрываемом ото всех мире моих символов ("игр всерьез"); позднейшие попытки студента Бугаева по-своему вникнуть и по-своему осветить вопросы церковности, традиции и православия под влиянием Соловьевых я переживал как бунт и самостоятельный вырыв из "традиций" нашей квартиры, профессорской, издающей исконный запах "традиционного" для меня так называемого вольномыслия. Никто мне не открывал глаз на дарвинизм, палеонтологию и т. д.; они были открыты всегда, вобраны воздухом общений с отцом и внимательным вслушиванием в споры взрослых профессоров, друзей отца. Делаю эту оговорку, чтобы было ясно, откуда следует видеть мой период религиозности, "мистики" и т. д.; это был период сильнейшей революции против устоев позитивистического быта среды; в этом - различие в наших подходах к религиозной догме с Соловьевыми; они все же не до конца видели, до какой степени я был в период моего увлечения Соловьевым "религионизирующим" символистом, а не "символизирующим" верующим. Моя вера с первых лет юности была бунтом дерзания, питаемая волей к новой культуре, а не смиренным склонением, питаемым богомольностью. Вот почему мои "подмигивающие" мистики юношеской "Симфонии" определялись мной как люди высшей, многострунной культуры, окончившие два факультета; только такие в моем представлении имели права дерзать на подход к "Апокалипсису"; это все люди-бунтари, люди в "пику", если и верующие, то - по-особенному. Я сам, студент-естественник, работающий в химической лаборатории и прошедший сквозь анатомический театр, - был таков: Оствальд и "Основы химии" Менделеева - в одной руке; "Апокалипсис" - в другой; если бы "Основы химии" и литература по дарвинизму не были бы моим чтением, я не позволил бы себе писать в таком откровенно религиозно-символическом тоне, в каком, например, написались статьи "Священные цвета" и "Апокалипсис в русской поэзии". Возвращаюсь к детским годам. Затаив в себе свой, третий мир, назидающий меня игре в символы, я все, что ни узнавал от взрослых, а также из книг, проводил через свою душу: во все это выигрывался; мои игры в период 8 - 9 лет: я был Гераклом, "Кожаным Чулком" Купера, Фингалом и... инженером, заведующим системой плотин в Голландии, Скобелевым, немного позднее Юлием Цезарем, деятелем в римском сенате (мои посещения классов гимназии приурочивались к посещению мною сената); все, что я узнавал, я пропускал сквозь себя, игрой вживаясь в узнанное; и - подглядывая сквозь игру всерьез то, что превышало мой возраст; с 9 лет многообразия моих героических игр (я - и Скобелев, и - Суворов, и - гроза ирокезов и т. д.) выдвинули проблему их сочетания в единую игру, где бы отдельные людификации ("я в ролях") образовали бы круг вокруг моего индивидуума; пришлось мне сложить легенду о некоем "он", совмещающем в себе все, что есть; и "ему" (т.е. себе самому) я перекладывал все прочитанные мифы и события моей обыденной жизни: в проявлении "его" жизни; "он" пух на мифах, разрастался в годах; игра моя стала к 12-летнему возрасту игрой перманентной, игрой в неинтересную жизнь "воспитанника Бугаева; игра в "играх" сложнела и разрасталась; след ее потерялся для меня лишь в университетских годах, когда "миф" моей жизни и жизнь мне открытого второго "я" как-то серьезно слились; едва погасли следы "его" за моими плечами, как впереди, перед глазами, уже стоял "писатель", скоро ставший "Андреем Белым"; "Андрей Белый" был своеобразным синтезом личных вариаций Бориса Николаевича в эпоху университета, как "он" был интереснейшим синтезом вариаций "Бореньки" и "гимназиста". Скажу лишь, что для своих, для особых целей мной вырезываемых кукол я с сожалением сжег в... 7 классе гимназии, когда уже не на шутку врезался в чтение философий и писал стихи; "он" был прохождением "символизма" в школе первой ступени; "Андрей Белый" появился на пороге школы "второй ступени". Четырехлетний Боренька вживался в суждение символическое "нечто багровое"; "Андрей Белый", вынашиваемый соловьевской квартирою, упражнялся с С. М. Соловьевым в гносисе символического суждения: "нечто... белое..." Оттого-то ему и выбрали псевдоним "Белый"; формы упражнений были различны: детская игра, теософский гносис цветного восприятия; суть же под формами была - тa же; и даже тема перемены интереса в гносисе от красного к белому связалась с особым впечатлением от библейского текста: "Если дела ваши как багряное, как снег убелю". Отсюда диалектика моей юношеской световой теории (от красного к белому), высказанная символически в семи этапах семицветья статьи "Священные цвета". Здесь попытка фиксировать семь моих юношеских мироощущений; одно пережито в четырехлетнем возрасте; другое в возрасте 19 лет. Все "это" выветвилось наружу, в культуру литературы, - из детской игры: я пришел в символизм со своим "символизмом"; литературную школу я измеривал и взвешивал по-своему. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Исследовательская работа «Почему снег белый?» Целью курса является формирование у студентов основ методологического подхода, позволяющего систематически изучать сложные природные... |  | Л. Мосионжник (Высшая Антропологическая Школа) Что мы знаем о великом Штефане? Что мы знаем о великом Штефане? Казалось бы, любой молдавский школьник легко ответит: воевал с турками, с венграми а ещё? Почему... |
| Почему школьники курят? Почему ты начал курить? Первая сигарета не доставляет удовольствия. Тогда почему? | | Прайс-Лист Топливораздаточные колонки Трк одним из 7 стандартных цветов: белый ral 9010, белый ral 1013, красный ral 3000, желтый ral 1021, зеленый ral 6018, серый ral... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... ... | | Реферат Тема: «Патрология» Развёрнутая богословская характеристика выражения «Бог стал человеком, чтобы человек стал Богом» |
| О проведении единого Урока Милосердия Губернатора области – начальника департамента внутренней и кадровой политики Белгородской области от 19 августа 2013 года №126-рп... | | Презентация книг писателя: «Белый пудель» Оборудование: Мультимедийное оборудование; презентация книг писателя: «Белый пудель», «Чудесный доктор», «Тапер», «Слон»; музыкальное... |
| Тема урока: Сочинение описание по картине И. И. Машкова «Клубника и белый кувшин» Учитель: Сегодня у нас урок развития речи, мы познакомимся с творчеством русского художника Ильи Ивановича Машкова. Внимательно рассмотрим... | | Конспект урока по окружающему миру: тема: «Почему звенит звонок и почему радуга разноцветная?» На какой вопрос Муравьишки мы сегодня ответим, вы узнаете позже, а сейчас давайте вспомним, что ответила Мудрая Черепаха, когда Муравьишка... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Главным событием в нашей стране в этом учебном году стал выбор нового президента – им стал Дмитрий Медведев | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Пятилетний Виталик, появляясь утром в детском саду, сразу же затевает беготню. Трудно переключить его на спокойные занятия. А если,... |
| Реферат по курсу «Проектирование Информационных систем» на тему:... ... | | Амур одна из величайших рек России, необычайно богата и разнообразна... Восточной Азии – белый и черный лещи, толстолоб, мелкочешуйчатый желтопер, белый и черный амуры, окунь ауха, желтощек, кони, косатки,... |
| Тема 1 Много узнал, много испытал, многое добился. И не важно, что не все и не сразу у тебя получалось, но ты достиг главного: стал лучше... | | Реферат по дисциплине «Окружающий мир» на тему: «Как работает организм человека» Меня всегда волновал вопрос: «Почему органы человека работают слаженно?» Ответ на этот вопрос и стал целью моей работы. По-моему... |
