ОЛЬГА
С Андреем мы познакомились в конце августа. То лето, в принципе, ничем не отличалось от нынешнего или прошлого. Все как обычно — в конце июня мы закрыли квартал, я с Лилькой уехала отдыхать в Италию, потом вернулась, потом две недели втягивала себя за уши в рабочий процесс, потом потянулась бесконечная череда вечеринок, проходивших за городом, на летних верандах московских ресторанов или у кого-то дома. И все мы были традиционно расслаблены, легки на подъем, сексуальны и слегка пьяны. Даже скорое наступление осени не слишком нас напрягало. Мы проводили вечера в компаниях звезд русского шоу-бизнеса, или зкспатов, или обворожительных мужиков с криминальным прошлым, или топ-менеджеров, или диджеев, или полуспившейся богемы — всех и не упомнишь. Пятница традиционно начиналась легким ужином в четверг и заканчивалась плотным завтраком в понедельник. Мы катались на прогулочных катерах, кабриолетах, разбитых «Жигулях» бомбил, скутерах широкоплечих тренеров по фитнесу, и даже на поездах метро. В основном все события происходили ночью. Как обычно летом, все стоящие события происходят по ночам. Такая ночь длиной в три месяца… В общем, ничего примечательного тем летом не происходило — вот только две пары новых туфель натирали сильнее обычного, да у машины пришлось сменить бампер. Первое событие — следствие неумелого посещения распродаж, второе — неумелой парковки. Вот и все, что мне запомнилось из августа 2003 года.
А потом появился Он. Я сидела на летней веранде кафе «Фреско» на дне рождения своей неблизкой подруги, и откровенно скучала, переговариваясь с Лилькой на тему свежих чувств, нового увлечения, а может быть, даже романа. Андрей с приятелем приехал около полуночи. Я точно помню время, потому что как раз собиралась уезжать. «Какой хороший мальчик», — сказала Лилька, цокая языком. «Да, ничего», — бросила я, и из чувства противоречия решила остаться. Чуть позже оказалась рядом с ним, и начались милые шутки, обсуждение каких-то журнальных статей, концертов, отпуска, работы… В общем, ни к чему не обязывающие разговоры. Красивый мальчик, красивая девочка — что может быть проще? Очередное летнее знакомство. Через двадцать минут поддалась уговорам выпить еще шампанского, хохотала над его рассказами про детские годы в Америке. Еще через час почувствовала себя пьяной, потом попросила его проводить меня на такси до дома и… все.
Он оказался безумно интересным человеком. Журналист, мать в Америке, отец в России, родился в Питере. Он слишком выделялся на фоне московских людей моего круга, которых если и можно как-то охарактеризовать, то только словами «легкие, ненапряжные». Слово «позитив» тогда еще не вошло в обиход. Мы стали чаще встречаться. Вечеринки, андеграундные концерты, кино, выставки, совместные походы в книжные магазины… В какой-то день случился спонтанный секс. Да, хороший, но даже после него мы умудрялись оставаться друзьями. Мои подруги в шутку называли нас молодоженами — в самом деле, пару раз в неделю нас видели вместе, при этом я продолжала утверждать, что мы просто друзья. Идиотская история. Хотя он мне определенно нравился.
Я влюбилась как-то в шутку, что ли. Да, именно в шутку. «Мы слишком разные, зайка, — любил повторять он, — у тебя впереди карьера, удачное замужество и дети. У меня — скорый отъезд в Голландию или проза ». Да, стоит сказать, он ненавидел всеобщее погружение в западную модель, предпочитая ей свободу, и немного писал. В общем, мы были классическими противоположностями, предпочитая ругаться до смерти, нежели соглашаться с чужими привязанностями, а уж тем более с чужим вкусом. «Странная история, — сказала Лилька, — я скорее покрашу волосы в зеленый цвет, чем поверю, что у вас получится что-то серьезное». «Думаю, что мы поженимся!» — расхохоталась я, в душе полностью с ней согласившись. Удачная получилась шутка. Кстати, Лилька так и не перекрасилась.
Наступил октябрь. Мы просыпались вместе не реже шести раз в неделю. Мы обнаружили не менее пятидесяти фильмов, которые нравились обоим, групп двадцать, которые мы оба искренне считали крутыми, нескольких дизайнеров, от которых приходили в восторг, десяток книг и спектаклей, над которыми чуть не всхлипывали в одних и тех же местах. И это не считая миллиона мелочей, которые мы находили «прикольными», «симпатичными», «ничего себе», «не безнадежными» и «клевыми». Оказалось, что путь от полных противоположностей до единого целого — всего лишь месяц.
Потом наступила зима, и мы бегали по снегу, заливались хохотом, ловили друг друга в подмосковных сугробах, играли в снежки, катались на коньках, падая друг на друга, улыбались так, как могут улыбаться только в кино. И все стало настолько искренне, настолько открыто — щеки румянятся от мороза и внутреннего тепла, губы постоянно обветрены от поцелуев, глаза блестят. Мы счастливы, мы целуемся так крепко, словно за всю жизнь никогда никого не целовали. Мы пьем глинтвейн, готовим дома фондю, отключаем телефоны, чтобы спрятаться от всех на целые выходные. Мы постоянно занимаемся любовью и даже сами не верим в то, что люди способны так самозабвенно трахаться без помощи нанотехнологий. Наши почтовые ящики не выдерживают ежедневной переписки с открытками, фотографиями и рисунками в приложениях. Ящик с эсэмэсками приходится вычищать раз в две недели, иначе он лопается от тысяч записок (не считая тех, особенных, которые ты сохраняешь). Мы изнасиловали все доступные средства связи — телефоны, ICQ, почту, собственные live journal'ы. Мы просто с ума сошли, и это безумие достигало пика, если кто-то из нас заболевал. Я первый раз в жизни поняла, что такое ощущать кожей другого человека. Я чувствовала его температуру, его кашель, его насморк, его больную голову. Когда он лежал дома с температурой, я заряжала батарейку сотового не меньше двух раз, если мне не удавалось уехать с работы пораньше, а то и вовсе прогулять. Даже похмельем мы стали страдать одинаково, что, впрочем, неудивительно. Это была зима записок — они были везде: на холодильнике, утром на зеркале в прихожей, в карманах и, конечно, в уже изнасилованных нами средствах связи. Как же без этого? И еще это была зима цветов. Если раньше с цветами у меня ассоциировалась весна, то теперь, глядя на подаренный мне букет, я невольно вспоминаю ту зиму. А потом наступил Новый год с его мандаринами, елками, красными коробками в смешной подарочной бумаге, шутихами, салютами, фейерверками и четырехдневным загулом на даче у его друзей. У его потрясающих друзей, таких же, как он, ненормальных, друзей моего мужчины, к которым я так привязалась и кого так полюбила. Я даже стала дружить с их девушками, пыталась стать хорошей подругой и перезваниваться не реже раза в неделю. Стоит заметить, что с тех пор знакомые всех моих последующих мужчин вызывали у меня только раздражение. Равно как и их девушки.
К началу февраля мы безвозвратно утонули в нежности. Мы ходили за ручку, целовались практически везде, вместе принимали душ по утрам, поправляли друг другу шарфы, вырывали друг у друга магазинные сумки, пили из одного бокала, сломя голову неслись за таблетками, если у кого-то начинала болеть голова, никогда не выкуривали последнюю сигарету в одиночку. И самое главное во всем происходившем — его глаза. Такие искрящиеся, такие трогательные, иногда со снежинкой на реснице, иногда мутные от недосыпа. Его глаза. Каждый день. Близко-близко…
Да, все было безумно трогательным — то, как он спит, как ест, как целует мои замерзшие пальцы, как снимает обувь, говорит по телефону, дарит мне милые безделушки, посвящает мне километровые постинги в своем livejournal, курит, засыпая пеплом все пространство вокруг себя. Любившие без ума знают это состояние, когда самое трогательное в твоем мужчине — его недостатки. Те маленькие штришки его поведения, замечая которые ты покрываешься мурашками, роняешь слезу или застываешь с глупой улыбкой.
На день Святого Валентина он подарил мне кольцо — простенькое колечко с малюсеньким камнем, лучше которого на моих руках ничего не смотрелось все последующие годы. В конце марта мы начали планировать поездку на майские праздники, к концу апреля считать дни, оставшиеся до нее, в начале июня — планировать следующую, а в августе стали подумывать о том, чтобы завести собаку. До середины сентября нас как бы и не было здесь, то есть мы находились в Москве почти все это время, только никого не замечали, делая вид, что и нас никто не видит. Мы просто растворились друг в друге. Раз — и все. Как сахар в чае. Осенью начались мои первые робкие разговоры о чьих-то свадьбах, знакомых, ждущих ребенка, беременных подругах и поймавшей свадебный букет двоюродной сестре. Во время таких разговоров он становился особенно трогательным. Он мог мне вообще ничего не отвечать — просто молча смотреть в глаза: и так все понятно без слов. Если вы встретите в метро или троллейбусе пару молча улыбающихся и нежно гладящих друг друга людей, не спешите думать, что они немые. Это просто разговор двух инопланетян, сходящих друг от друга с ума. Их нет здесь, среди нас. Они где-то там — в космосе.
Тем временем наш собственный космос стал постепенно сужаться. Поздней осенью Андрей вошел в какой-то бизнес, связанный с продажами светового оборудования. Партнеры любили частые совещания, время от времени заканчивавшиеся далеко за полночь, поездки к клиентам — клубам и дискотекам, посещения презентаций с целью упрочения деловых контактов и командировки в Питер, где они собирались открывать филиал. «Это мой родной город, зайка. К тому же он нереально развивается! » Изредка мы встречались на ужинах с его партнерами и их подругами и женами. Эти люди уже не казались мне особенными по сравнению с его друзьями из новогодней компании. У Андрея появилось настоящее рабочее расписание, только, в отличие от меня, он работал с двенадцати дня до десяти ночи, тогда как я — с десяти утра до семи вечера. Мы встречались по вечерам, болтали за ужином, потом смотрели кино, на выходные старались куда-то выбираться. Как-то незаметно в нашу речь вошло выражение «совместная жизнь».
Я постепенно поняла, что мы просто привыкли друг к другу. Диалоги стали банальными, новости — неинтересными, анекдоты — несмешными, а секс умеренным… Фильмы, музыка и книги, когда-то приводившие в восторг обоих, пылились на полках, потому что ни у кого из нас не было желания пересматривать или перечитывать их. Нового миллиона вещей, которые мы вместе могли бы назвать «прикольными», отчего-то не появлялось.
Даже вкусы в одежде у нас стали стремительно расходиться.
— Я в клубном бизнесе, зайка, он обязывает выглядеть соответствующе.
— Соответствующе чему, Андрюша?
— Ну… соответствующе клубному бизнесу…
Как-то зимой Андрей впервые не пришел ночевать, позвонив от Антона и сославшись на то, что они там жутко напились. Антон подтвердил. В ту ночь я впервые разрыдалась — «соответствующе клубному бизнесу». На следующий день устроила ему дикую истерику с вопросами, требованиями клятв в верности, немедленного предъявления алиби. Дура, одним словом. Не получив должных, как мне тогда казалось, свидетельств, я разозлилась. На него, на его друзей, на его новый бизнес, наконец. Я чувствовала, что все меняется, и я ничего не могу с этим поделать. Ушла какая-то важная деталь, та самая деталь, что поддерживала наши отношения. Глядя на него, я не могла понять, что изменилось. Теперь мне кажется, все дело было в его глазах. Они больше не сияли. В тот день я поняла, что нежность ушла. Что я не могу больше очарованно наблюдать за тем, как он рассыпает пепел по всему столу. Любовь уходит — остаются только недостатки.
Нет, загулы не продолжились, наоборот, он стал приходить раньше, мы проводили больше времени вместе, пару раз даже съездили на выходные в Питер. На первый взгляд, все снова встало на свои места. А через месяц опять повторилось. Он стал часто приходить под утро, у него появилась работа по выходным, телефонные разговоры, которые он предпочитал вести при закрытых дверях, ссылаясь на «бизнес-процессы».
Я больше не злилась на него, нет. Даже раздражение ушло, осталась только озлобленность. Я больше не корила ни его, ни себя, предпочитая проводить вечера в компании подруг, у которых все шло практически таким же путем. «Нужно либо жениться, либо завести ребенка. А лучше все вместе», — советовали они. Я соглашалась, потому что у многих моих подруг имелось и то, и другое, что никак не сказывалось на их отношениях с мужчинами. Я решила выдержать паузу, посмотреть на все со стороны, прислушаться к себе, подождать чего-то, что, черт возьми, вернет нас в прежнее состояние нежности. В ту зиму цветов. Я надеялась. Я верила. Я ждала, потому что просто не представляла, что делать…
Под Новый год мы обедали с Лилькой, которая снова вернула себе место самого близкого человека в моей жизни. Мы долго болтали ни о чем со всеми этими «как дела», «чего нового» и «какие планы». Под конец обеда она сказала, что у нее для меня есть неприятная новость. В общем, она «не хотела говорить», «решила не обострять», «вообще не любит эту грязь», но тем не менее я должна знать, что в среду Лилька видела Андрея целующимся с какой-то шлюхой в клубе «Осень ». Я закашлялась, Лилька стала колотить меня по спине, у меня брызнули слезы, то ли оттого, что я поперхнулась, то ли… конечно, от услышанного. В течение получаса Лилька обрушила на меня все подробности той сцены, живописав все так, как умеют только самые преданные подруги. Я совершенно точно знала, что это не вранье, потому что в среду Андрей заявился в четыре утра, делая вид, что о-о-очень сильно напился. Мужчины почему-то уверены, что плохая игра в бухого — хорошая отмазка.
Приехав домой, я выпила полбутылки вина, дождалась Андрея и сообщила ему, что он может убираться на все четыре стороны без объяснений. Андрей покраснел, неловко попытался выяснить причину моего решения, а услышав, снова начал краснеть, нести всякий бред: «это было не то, что ты думаешь», «ты веришь этой идиотке?», «это наша сотрудница», и прочее. Последним аргументом прозвучало «твоя Лилька сука, которая давно меня хочет!». После этого я выставила его за дверь.
Мы не виделись неделю. Я не подходила к телефону, когда он звонил, не отвечала на письма, вычеркнула его из ICQ, я думала только об одном — чем Она лучше? Неужели Она может быть лучше меня? Нежность, трогательность… я банально налетела на обычное вранье. Может, это даже и не вранье, просто образ жизни? А может, причина во мне? Я сама изменилась, стала невнимательной, усталой, привыкла, наконец? И он не выдержал. Устал, взбесился, наделал глупостей. В общем, еще неделю я проводила вечера, борясь с чувством вины. Потом снова начала ходить на вечеринки, посещать клубы, однажды от отчаяния пошла целоваться с малознакомым, но близко плясавшим экспатом.
А следующим утром поняла, что не могу без него. Я плюнула на условности и позвонила. Лучше быть счастливой, чем гордой. Он приехал через час. Квартира снова наполнилась Его запахом, Его голосом, Его милыми недостатками. Мы снова нырнули. Я зареклась общаться с подругами, зареклась думать о чем-то, кроме него.
Падать, погружаться, тонуть, терять точку опоры… Страсть и осознание того, что можешь дышать и существовать только когда он рядом. Я готова прощать, забывать, любить, несмотря ни на что. И превращать себя тем самым в домашнее животное, готовое идти за своим хозяином на край света, только бы он шагал рядом. Я знаю для нас только один способ расстаться, но, черт подери, так тяжело на это решиться! Какая же я слабая! Нет, я не была такой, и, что самое приятное, не хочу такой быть. Я верну все, чего бы мне это ни стоило. Я готова пожертвовать всем, что у меня есть, лишь бы больше не страдать, я смогу… Я обещаю тебе. Я тебя больше никогда не отпущу!
Следующие два месяца пролетели как сказка. Не хочется говорить банальность про «второй медовый месяц», но так оно и получилось. Снег, в котором мы валялись, обжигал, лед на катке выщерблен, в глинтвейне слишком много корицы, а на Патриарших прудах — слишком много людей. Мы ходили на все кинопремьеры в «Пушкинский», «Октябрь» или «Киргизию», кормили друг друга с ложечки десертами в «Шоколаднице», «Кофе-мании» или «Курвуазье», пили красное вино, валяясь в постели, исчезали на выходные, смотрели старые фильмы, фотографировали друг друга на улице. В общем, все было так хорошо, что, казалось — лучше и быть не может. Потом наступил Новый год, который мы встретили вдвоем в Праге. Потом — Старый Новый год в обществе моих родителей. После трогательных семейных посиделок, когда родители разговаривают с твоим молодым человеком как с будущим зятем, когда твой молодой человек делает комплименты кулинарному искусству твоей матери и долго курит на балконе с отцом, сразу после Старого Нового года мы впервые серьезно заговорили о женитьбе. В конце января я забеременела.
Он примчался минут через сорок после того, как я сообщила ему по телефону эту новость. Помню тот ужин, дурацкие вопросы вроде: «ты хочешь мальчика или девочку?», приступы моей сентиментальности, выборы места для детской кроватки, споры о том, можно ли покупать одежки и пеленки заранее или это плохая примета? Обсуждение имени будущего ребенка — час обсуждений мужских имен и два часа женских. Он больше хотел девочку. Той ночью я не могла уснуть от счастья. Ворочалась, вставала, сидела у окна на кухне, отправляла ему эсэмэски с признаниями в любви, чтобы они стали первым, что он прочтет, проснувшись. Все эти милые, почти уже семейные радости, приятные хлопоты и горячие признания продолжались еще три дня. На четвертый день Андрей исчез…
Когда он уходит, ты сходишь с ума. От горя, от ревности, от обиды. Он, такой нежный, такой трогательный, такой любящий — он просто не мог этого сделать. Сначала ты просто не понимаешь, что произошло, — обзваниваешь его друзей, знакомых, случайных знакомых, опрашиваешь подруг, думая, что с ним что-то случилось. Но те лишь разводят руками или мычат, что недавно видели его, но «не очень уверены, когда точно». Ты начинаешь думать о самом страшном: его сбила машина, у него серьезные неприятности, он попал в больницу, он… Любящее существо слепо. Нас бросают, нас втаптывают в землю, а мы ничего не видим. Верим, любим, надеемся. Понимание приходит позднее. Недели через две. Он ушел. Бросил. Предал. Убежал. Его больше нет рядом.
Боль постепенно сменяется чувством потери. Сначала ты перечитываешь все его эсэмэски, письма, перебираешь все фотографии, где вы вместе, долго вертишь их в руках, вспоминая обстоятельства, при которых они сделаны. На этой он стоит с букетом тюльпанов, сорванных в три часа ночи с городской клумбы, на другой вы сидите рядом на дне рождения Наташки, и все твои подруги рассматривают его с неподдельной завистью, на третьей (снимал Он), ты стоишь на палубе прогулочного теплохода с развевающимися волосами и солнечными зайчиками в уголках темных очков — после того как он щелкнул фотоаппаратом, вы долго пили красное вино, мечтали о детях и приняли решение позвать на свадьбу только шестерых самых близких друзей («ненавижу толпу родственников и приятелей, сидящую за столом буквой «Т» — сказал Он). Ты рыдаешь над этими снимками, выкуривая по три пачки сигарет в день, бегаешь к каждому телефонному звонку, чувствуя, что сердце стучит где-то в области диафрагмы, просыпаешься ночами оттого, что тебе слышится, будто пришла эсэмэска, сводишь разговоры с подругами к обсуждению своих переживаний. Нет, тебе не нужно их сочувствие, утешение, советы и обнадеживающие слова о том, что все проходит. Все, что тебе нужно — это упоминание его имени, рассказы о том, что его где-то видели в одиночестве. В общем, пускай они говорят что угодно, лишь бы о нем…
Потом ты начинаешь ощущать потерю физически. У тебя скачет давление, постоянно слезятся глаза, тебя преследуют головные боли, чередующиеся с бессонницей. Любые, даже самые пошлые песни, в которых упоминается измена, расставание или смерть, заставляют тебя плакать. Ты доходишь до того, что, услышав топорную рифму «знаешь ли ты, вдоль ночных дорог, шла босиком, не жалея ног» говоришь себе «это про нас». Земфира, МакSим, Shinead O'Connor, Cardigans, Bryan Ferry — теперь твои любимые исполнители. Не говоря уже о George Michael. Внезапно расплакаться у маникюрши теперь для тебя обычное дело. А сколько мелодрам ты пересмотрела, предаваясь фантазиям о том, как он внезапно поймет, что ему нужна только ты, и захочет вернуться… Но разум знает: не захочет. Невозможно пробить стену равнодушия. Он не вернется. Со временем все чаще в голове пульсирует: он не вернется. И все реже: а вдруг… В конце месяца ты решаешься. Убираешь эмоции, перестаешь надеяться, включаешь логику и отключаешь телефон. Последнее, о чем ты думаешь перед абортом, — хорошо что маме ничего не сказала. Будто дернуло тогда что-то: «Не спеши». Возвращаешься из больницы с ощущением порванной тряпичной куклы. Тяжело. Дико тяжело. Особенно по ночам. Ты разучилась спать одна. «Донармил», «Ксанакс» и «Персен» становятся постоянными спутниками зарядки для телефона на твоей тумбочке (ты заряжаешь телефон везде, где есть розетка, понимая, что, если батарея внезапно сядет, сойдешь с ума. Телефон теперь всюду с тобой — на переговорах, в солярии, в туалете, в… нет, в бассейн ты больше не ходишь по той же причине). Ты пробуешь пить, но не помогает. Не то чтобы тебя смущала утренняя помятость лица (учитывая ежедневно опухающие от слез глаза, это не проблема), просто тебя даже алкоголь не берет. В какой-то момент тебе приходит мысль о наркотиках, но все-таки ты родилась в приличной семье, где мама, женщина с твердым характером, внушала тебе, что все, что ты делаешь, ты делаешь для будущих детей. Господи, как же ты хотела от него ребенка!..
При мысли о ребенке, которого не захотел он, тебя перекашивает от злобы. Ты снова рыдаешь над вашими снимками, потом рвешь самые трогательные из них и выбрасываешь в помойку. Выкурив пачку сигарет, вновь заливаешься слезами, перетряхиваешь помойное ведро и неумело склеиваешь скотчем обрывки фотографий, потому что все еще надеешься. Тебе бы самое время сейчас умереть, но даже этого ты не можешь себе позволить. И дело тут не в мучительном выборе между горстью снотворного, выхлопными газами или вскрытыми венами. Ты все еще надеешься, что именно в этот момент он позвонит в дверь (по телефону, выйдет в ICQ, пришлет эсэмэску или письмо), а ты уже не сможешь ответить…
Ты живешь непрерывным ожиданием. Потому что тот, с кем тебе было так хорошо, не может не вернуться. Ведь так, как он любил тебя, он больше никого не полюбит. Не сможет, не выйдет, не хватит сил. Просто он этого еще не понимает. Ему нужно еще совсем чуть-чуть времени на то, чтобы вспомнить тебя. Развернуть машину, выбежать из дома, сорваться с вечеринки, убежать от друзей и… вернуться…
Он же знает, что ты его ждешь… вчера, сегодня, завтра, всегда, всю жизнь. Честно говоря, ты больше ничем и не занимаешься. Дома, на улице, на работе, на переговорах, в машине, в гостях… ты ждешь… В это время моим любимым видео стала песня грузинского певца Дато, где по стеклу рисуют песком. Интересно, он его видел? Сцена, над которой я каждый раз рыдаю — это та, где человек сидит под деревом и смотрит на лебедя. Впрочем, теперь я рыдаю над каждой подобной сценой да и без сцен тоже…
В течение полугода ты вновь и вновь прокручиваешь всю историю вашей любви. Ты пытаешься примерить на себя чувство вины, объясняя его поступки, раздражение и последующие измены собственной невнимательностью, неспособностью к компромиссам, твердолобостью в попытке навязать ему свою модель совместной жизни. Ты вспоминаешь, как обижала его пустой ревностью, подозрениями, сколько времени проводила с подругами, как одевалась дома (бесформенный халат и мягкие тапочки), забывала краситься, ерничала по поводу вашей сексуальной жизни. Ты, именно ты, глупая, надменная стерва, подтолкнула его к измене. Ты вспоминаешь события и диалоги, которые он скорее всего и не помнит, зато ты теперь точно знаешь, что именно они стали первопричиной вашего будущего разрыва. Дура, идиотка, тварь, сука — будь ты хоть на йоту умнее, все было бы хорошо, вы до сих пор были бы вместе. Если бы тогда ты повела себя так, сказала бы то, сделала бы это… Неспособность что-либо изменить ввергает тебя в хроническую депрессию. Ты уже не плачешь, потому что больше просто не можешь…
Через год ты медленно погружаешься в апатию. Каждый новый день похож на предыдущий: дом — работа — дом. Ты не ходишь на вечеринки, не встречаешься с подругами, не ездишь к родителям, не выходишь в Интернет — ты просто не хочешь случайно услышать сплетню о нем, его друзьях, новость, связанную с его бизнесом, — да что там, любое упоминание персонажа, носящего его имя, вызывает у тебя тоску. Ты перестаешь смотреть фильмы, которые вам с ним так нравились, переключаешься на другую волну, когда по радио звучит его любимый трек, стараешься ездить маршрутами, пролегающими подальше от его дома, его привычных магазинов, ресторанов и кафе. Тебе уже все равно. Ты все чаще отключаешь мобильный, потому что некому тебе звонить. Все, что вчера казалось таким значимым, сегодня не имеет никакого смысла. Даже набранные тобой шесть килограммов не вызывают ничего, кроме раздражения, вызванного необходимостью покупать новые вещи. Дело не в деньгах, просто тебе не хочется лишний раз выходить из дома. Постепенно ты учишься забывать и в какой-то момент действительно ощущаешь провал в памяти. У тебя и в самом деле ничего не осталось — ни любви, ни боли, ни тоски, ни надежды, ни будущего. В принципе, жизнь закончена. Выброситься бы из окна, да родителей жалко…
Жизнь больше не вызывает никаких эмоций — ты равнодушно смотришь душераздирающие новости о брошенных грудных детях, перестаешь подавать на улице бабушкам, проходишь мимо бездомных щенков, выключаешь телевизор, когда случайно натыкаешься на сериал о любви. Даже случайно найденная коробка с тремя его записками довольно быстро оказывается на помойке — на полку не положишь, только пыль собирать. Тебе начинают нравиться идиотские шоу типа «Аншлага», «Нашей Раши», «Фабрики звезд» или концертов звезд отечественной эстрады. Позже в твоем доме появляются компакт диски P. J. Harvey, Pink, Дианы Арбениной, кино с Марлен Дитрих и Ренатой Литвиновой. Нет, лесбийская любовь тебя не притягивает, отнюдь. Просто теперь ты знаешь, что нужно как-то жить без него…
Для начала ты покупаешь абонемент в фитнес: беговая дорожка, тренажеры, бассейн, сауна, массаж. За три месяца теряешь пять килограммов. Меняешь макияж, косметический салон, солярий, маникюршу и гардероб. Между делом меняешь стрижку, которую носила последние семь лет, и теперь ты рыжая. Можно было бы и работу сменить, да тебя, как назло, повысили. Но это не страшно, на работе ты не особенно и распространялась о своих отношениях. Ты подумываешь о тату — не «сделать или нет», а в смысле выбора рисунка. Каждый день встречаешься со своими прежними подругами, а когда они заняты, встречаешься с новыми. Ты меняешь авто, начинаешь ориентироваться в новых модных ресторанах, клубах и кафе. Ты посещаешь все кинопремьеры и пару концертов в месяц. Вот только с книгами у тебя не складывается: прочитанные раньше разонравились, а новые не находятся. Глянцевые журналы читать ты так и не начала — сказывается воспитание. За последние полгода ты четыре раза была за границей.
Главное, что окончательно возвращает тебя к жизни — это развод близкой подруги с мужем (восемь лет в браке, двое детей). Ты искренне сопереживаешь и бросаешься ей на помощь. Тебя распирает от чувства собственного мессианства. Одновременно ты пускаешься в жесткие загулы, чередующиеся с еще более жестким воздержанием. Твоя основная задача — дать всем, чтобы это выглядело так, будто не даешь никому. Ты редко пользуешься презервативами, еще реже — тестами на беременность, а с гинекологом встречаешься только потому, что это твоя подруга. Ты абсолютно уверена, что с тобой ничего не произойдет, по крайней мере, пока он не встретит тебя: такую яркую, блистательную, в окружении молодых, богатых поклонников и завистливых подруг. Встретит — и тут же скончается от воспоминаний. И ты идешь туда, где он может быть или где бывал, делаешь вид, что тебе весело, что все и вправду хорошо… Но себя не обманешь — на самом деле все это ужасно, и очень больно. И можно как угодно хорошо выглядеть, купить новое платье, сделать новую прическу, — тоску в глазах не уберет никакой мейкап. Но время идет, а он тебя все не встречает. Иногда ты плачешь (в основном по пьяному делу), изредка посещаешь стриптиз-клубы типа «Красной Шапочки», еще реже уезжаешь с барменами (любовников пока хватает). Ты начинаешь мстить всем остальным. Всем, кто оказался ПОСЛЕ. Ломаешь людей как сухие ветки, особенно тех, у кого чувств больше, чем у него.
Все окончательно ломается, когда к той подруге возвращается муж, а другая подруга рожает ребенка… в этот день в тебе укореняется мысль о необходимости выйти замуж. Желательно поскорее. Мстить уже нет желания, хочется устраивать собственную судьбу. Как-то вечером ты понимаешь, что изменилась. Можно сказать, превратилась в злобную стерву, но в действительности просто повзрослела. Выкарабкалась, выпуталась, не сломалась, забыла, отпустила…
Больше года у тебя все хорошо. Заботливый муж, уютный дом, карьерный рост, преданные подруги, которые советуются с тобой по любому поводу, считая тебя самой мудрой и замечательной. Ты отдыхаешь за границей не менее шести раз в год, часто меняешь любовников, еще чаще — машины. Ты научилась жить рационально, преданная семейному очагу. Ни одной из историй ты никогда не дашь перерасти в роман, потому что очень хорошо понимаешь, что твой муж — абсолютная редкость и невероятная удача. Это единственный человек, к кому ты испытываешь уважение, и кого ты никогда не предашь.
В принципе у тебя все хорошо. Да что там — просто отлично! Твоя жизнь похожа на хорошо снятое кино с огромным бюджетом. Фильм продолжается, и, кажется, будет длиться бесконечно, пока в один прекрасный момент твоя близкая подруга не рассказывает тебе о сумасшедшем романе с молодым американцем русского происхождения. С мужчиной, каких, как ей кажется, уже не бывает в природе. Трогательным, нежным, доверчивым, сводящим с ума.
Я слушаю ее рассказы о совместном отдыхе, будущей женитьбе, детях. О том, как его глаза блестят от подобных разговоров. Я криво усмехаюсь бросив:
— Когда-то я знала подобного мужчину.
Мой сарказм улетучивается в тот момент, когда она гордо демонстрирует его фотографию в журнале, рассказывая, что «журналистика — его хобби, хотя с таким талантливым пером он мог бы сделать ее второй профессией». Решение возникает само собой. Нет ни отчаяния, ни ревности, ни потери сознания. Единственное, что могло бы меня выдать — это побелевшие костяшки сжатых в кулаки пальцев.
— Лена, скажи, пожалуйста, он часто называет тебя зайкой? — спрашиваю я ее напоследок. В принципе, она могла бы даже не отвечать.
|
