«Лермонтов и Рембрандт» явилась темой моей дипломной работы в Ярославском государственном педагогическом институте. Я начала работать над ней в 1963-1964 году, в то время, когда страна готовилась отметить 150 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Моим научным руководителем стала Маргарита

Скачать 0.88 Mb.

Название	«Лермонтов и Рембрандт» явилась темой моей дипломной работы в Ярославском государственном педагогическом институте. Я начала работать над ней в 1963-1964 году, в то время, когда страна готовилась отметить 150 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Моим научным руководителем стала Маргарита
страница	1/7
Дата публикации	23.11.2014
Размер	0.88 Mb.
Тип	Диплом

100-bal.ru > Литература > Диплом

1 2 3 4 5 6 7

Управление культуры мэрии г. Ярославля

Центральная библиотека имени М.Ю. Лермонтова

Муниципального учреждения культуры

«Централизованная библиотечная система города Ярославля»

«Страницы прошлого читая»
Материалы

четвертых Лермонтовских чтений
15 октября 2003 года

Ярославль

2004

83.3Р1

С 83

Страницы прошлого читая: Материалы четвертых Лермонтовских чтений. 15 октября 2003 г./Сост. Мельникова Л.В. – Ярославль,2004.- 88 с.
83.3Р1

С 83

© Центральная библиотека им. М.Ю. Лермонтова

Ваняшова Маргарита Георгиевна,

доктор филологических наук, профессор,

академик Российской Академии Естественных Наук
Лермонтов и Рембрандт

Светлой памяти

Маргариты Михайловны Уманской
Вместо вступления
Среди кумиров моей юности было два великих имени – Лермонтов и Рембрандт. «Из пламя и света рожденное слово» Лермонтова и знаменитый рембрандтовский свет, рождающийся из тайного пламени сердца, свет, побеждающий хаос и тьму. Эта метафизика света, и есть то, что объединяет великих художников - Лермонтова и Рембрандта.

Тема «Лермонтов и Рембрандт» явилась темой моей дипломной работы в Ярославском государственном педагогическом институте. Я начала работать над ней в 1963-1964 году, в то время, когда страна готовилась отметить 150 лет со дня рождения Михаила Юрьевича Лермонтова. Моим научным руководителем стала Маргарита Михайловна Уманская, доцент, заведующая кафедрой литературы, приехавшая в Ярославль из Саратова, по приглашению прекрасно знавшего ее, также прибывшего из Саратова в Ярославль и недавно назначенного ректора пединститута Павла Ниловича Пилатова. Маргарита Михайловна Уманская когда-то, еще в 40-е годы, была любимой студенткой, а потом женой выдающегося ученого-литературоведа Александра Павловича Скафтымова, ученого ленинградской, петербургской школы, занимавшегося изучением русской литературы ХIХ века. С 1921 г. судьба Скафтымова связана с Саратовским университетом, где он длительное время возглавлял кафедру русской литературы. В 1947 г. профессору А.П. Скафтымову присвоено звание заслуженного деятеля науки. Исследования А.П. Скафтымова посвящены русскому устному народному творчеству и русской литературе, наследию Чехова, Толстого, Достоевского, Островского, Чернышевского, Радищева.

Студенты Ярославского пединститута мгновенно были покорены обаянием и фундаментальными знаниями нового педагога. Маргариту Михайловну Уманскую назвали «лучом света». Она входила в аудиторию, объявляла тему лекции, а мы ждали и жаждали стихов, которые она умела читать, как никто. Стихи русских классиков – Пушкина, Лермонтова, поэтов пушкинской плеяды – Вяземского, Баратынского, еще не известные нам поэмы поэта-декабриста Рылеева – она знала наизусть. Главы «Евгения Онегина» она читала с упоением, и это упоение пушкинской мелодией – мелодией любви – передавалось нам. Областью интересов Маргариты Михайловны было творчество Михаила Юрьевича Лермонтова и проблема романтизма. Мы знали наизусть не только «Мцыри» и «Демона», но и «Тамбовскую казначейшу». Мои юношеские, студенческие годы, начальная преподавательская пора в пединституте счастливо прошли «под знаком» Лермонтова, под звездой Лермонтова. Маргарита Михайловна, видя мой интерес к Лермонтову, подсказала мне тему будущей дипломной работы «Лермонтов и Рембрандт». Речь идет о передаче не только знаний, но в первую очередь, о передаче традиций. Об умении наследовать традиции. В небесах в ту пору было «торжественно и ясно», и, казалось, «сиянье голубое» окутывало всю планету Земля. В Волковском театре в это время Фирс Шишигин ставил своего пронзительного и глубинного «Печорина», с размышлениями о судьбах грядущего и нынешнего поколения, с трагическими проникновениями в историю России. Шишигин наполнил весь спектакль мотивами и мелодиями лермонтовской лирики. Стихи рождались в спектакле спонтанно, естественно, словно не могли не родиться, не вырваться из души. В начале спектакля звучала «Дума» - с пронзительным: «Печально я гляжу на наше поколенье – его грядущее иль пусто, иль темно...» А потом «Чаша жизни».
Мы пьем из чаши бытия
С закрытыми очами,
Златые омочив края
Своими же слезами;
Когда же перед смертью с глаз
Завязка упадает,
И все, что обольщало нас,
С завязкой исчезает;
Тогда мы видим, что пуста
Была златая чаша,
Что в ней напиток был - мечта,
И что она - не наша!
В самом начале спектакля актер читал «Печально я гляжу на наше поколенье, его грядущее – иль пусто, иль – темно.… Меж тем под бременем познанья иль сомненья в бездействии состарится оно…» В пору молодечества и задорного ощущения непомерных сил казалось все это в лучшем случае - снисходительным уважением к классике, в ином – бредовым мотивом по отношению к дням сегодняшним. Почему, думала я тогда, в те поры, — на наше поколение нужно смотреть печально, почему его грядущее, то есть наше грядущее, мое грядущее-будущее, вот оно, рядом – пусто и темно?... – пусто иль темно?!… Откуда бремя познанья, или сомненья? Бремя познанья… В государственном устройстве жизни, в последнем и решительном?!.. И почему Мы – поколение - сильных, огромных, всемогущих, гордых людей, готовых изменить и перекроить миры земные и Космос небесный, повторяющих и утверждающих слово «гордый» («У советских собственная гордость!») и в горьковском смысле, и в маяковском, и в лермонтовском смыслах: «И с небом гордая вражда…» - почему мы должны состариться в бездействии под бременем страшного сомнения?.. «Мы были высоки, русоволосы... Вы в книгах прочитаете, как миф...» - вспоминались строки поэта-фронтовика Николая Майорова. За нами стояла Великая Отечественная, героическая, победоносная, горькая, суровая, трагическая, но счастливая... Мы росли и впрямь гордыми…

Я поехала сначала в Москву, к Ираклию Андроникову, по его приглашению. Связям Лермонтова и Рембрандта была посвящена работа Гроссмана, которую я не читала, ибо напечатана она была в каком-то редком издании «Ученых записок...». Андроников по стремянке добрался до антресолей и нашел эти «Ученые записки», и стал сверять... И сказал, что моя работа сильнее.

- Ве-ли-ко- лэп-ная- ра-бо-та! –восклицал он. – Вива, - обращался он к жене, - что я тебе говорил? Теперь она станет моей выдвиженкой! – он употребил тут словцо из 30-х годов.

Ираклий Андроников написал рекомендательное письмо Виктору Андрониковичу Мануйлову – руководителю Лермонтовской группы Пушкинского Дома – ИРЛИ Академии Наук СССР в Ленинграде. Так началось знакомство и дружба с Мануйловым. Это тоже особый сюжет. Последовало приглашение Мануйлова выступить с докладом «Лермонтов и Рембрандт» на заседании Лермонтовского сектора Пушкинского Дома. На этом заседании присутствовали все ведущие специалисты по творчеству Лермонтова (Григорьян, Вацуро) и по творчеству Рембрандта (из Государственного Эрмитажа – знаменитый искусствовед, профессор Владимир Францевич Левинсон-Лессинг). Через некоторое время Мануйлов приехал в Ярославль, он принял приглашение участвовать в научной конференции по проблемам русской литературы. Он выступал с докладом, тема которого повергла в шок многих присутствующих. Мануйлов рассказывал о литературной мистификации Серебряного века, связанной с Максимилианом Волошиным и легендарной фигурой Черубины де Габриак – Елизаветы Ивановны Дмитриевой. Сегодня эта история знаменита, хрестоматийна и известна каждому студенту-филологу. Но в те крутые идеологические времена... Доклад выслушали со снисходительным любопытством и... простили знаменитому ученому это невинное чудачество!

Статья «Лермонтов и Рембрандт» была опубликована в Ученых записках Ярославского пединститута в 1968 году. Выступление с этой темой перед читателями Лермонтовской библиотеки в 2003 году было встречено с большим интересом. Нынешняя публикация дополнена некоторыми новыми сведениями и материалами.
* * *

На картину Рембрандта

Ты понимал, о мрачный гений,

Тот грустный безотчетный сон,

Порыв страстей и вдохновений,

Все то, чем удивил Байрон.

Я вижу лик полуоткрытый

Означен резкою чертой,

То не беглец ли знаменитый

В одежде инока святой?

Быть может, тайным преступленьем

Высокий ум его убит;

Все темно вкруг: тоской, сомненьем

Надменный взгляд его горит.

Быть может, ты писал с природы

И этот лик не идеал!

Или в страдальческие годы

Ты сам себя изображал?

Но никогда великой тайны

Холодный не проникнет взор,

И этот труд необычайный

Бездушным будет злой укор.

(1831) * (1)

Однажды в Петербурге, в Строгановской галерее, восемнадцатилетний Лермонтов увидел рембрандтовское полотно. Картина изображала юношу в одежде монаха-францисканца: полуопущенная голова, монашеский колпак, чуть закрывающий лицо, бледный лоб, горящие глаза... Мрачный колорит. Почти все темно, только будто неподалеку, где-то рядом, дрожит пламя невидимой свечи, вырисовывающее контуры фигуры. Кого изобразил художник? Кто этот юноша, почти сверстник поэта? Фантазия ли побудила художника писать молодого монаха? Или, может быть, Рембрандт писал с натуры? Возможно, что это автопортрет, созданный им в «страдальческие годы»? Должно быть, нелегко писать молодого человека в темном монашеском одеянии, со странной печальной улыбкой на устах, в таинственном мрачном освещении.

Сколько мыслей рождалось у Лермонтова при взгляде на полотно! Особый, доныне не встречающийся у мастеров кисти, колорит. Почему Рембрандт дает столь суровые, мрачные тона? - Возможно, думает Лермонтов, рассматривая портрет. — В чем тайна необыкновенного освещения? Никогда равнодушный взор не разрешит загадку, не проникнет в смысл картины?... Кому суждено понять необычайную силу кисти? Поэту?

Известно, что картина Рембрандта «Молодой монах-капуцин в высоком капюшоне» в 30-х годах прошлого века находилась в художественной Галерее Строгановых. Рембрандт писал ее с натуры, ему позировал сын Титус. О чем можно судить по одному лишь стихотворению Лермонтова, посвященному рембрандтовскому полотну? Кто же он, герой его, напоминающий чем-то Лжедимитрия... Читаем у Карамзина – «И вдруг вся Польша заговорила о Димитрии, который будто бы ушел из Москвы в одежде Инока, скрывается в Сандомире и ждет счастливой для него перемены обстоятельств в России…»

Монах-беглец — герой многих известных произведений, таких, как поэма «Гяур» Байрона, повесть «Итальянец» Анны Радклиф, или роман Гофмана «Эликсиры Сатаны» - где есть очень похожий персонаж — монах Менард ( граф Викторин). Вряд ли герои многочисленных готических и псевдоготических романов ужасов могли вдохновить поэта – стихотворение названо «На картину Рембрандта». У самого Лермонтова дана ссылка на Байрона. У Байрона один знаменитый беглец – чернец в поэме «Гяур». У Лермонтова множество сходных мотивов - есть прямые уподобления и почти заимствования из Байрона и его «Гяура»..

Все беглецу грозит бедою –

И взгляд непрошеных очей,

И блеск звезды во тьме ночей.
...Кто этот сумрачный монах?..

И в память врезалося мне

Безбрежной скорби выраженье

В его чертах. Тоска, мученье

Не стерлись с бледного чела.

Иль смерть доселе в нем жила?

В твоем лице я вижу след

Страстей... Щадит их бремя лет,

И, несмотря на возраст нежный,

В тебе таится дух мятежный.

Надвинув темный капюшон,

На мир угрюмо смотрит он,

О, как глаза его сверкают,

Как откровенно выражают

Они волненья дней былых!

Непостоянный пламень их,

Смущенье странное вселяя,

Проклятья всюду вызывая,

Всем встречным ясно говорит,

Что в мрачном чернеце царит

Доселе дух неукротимый.
В литературе знатных монахов было много – беглецы в одежде иноков скрывались от преступлений – явных и тайных, скрывались от самих себя, в надежде несбыточных мечтаний о власти, любви и счастье… Появится такой беглец и у Лермонтова, не знаменитый в начале, но потом известнейший романтик-беглец-инок «Мцыри».
При взгляде на картину Рембрандта (портрет молодого монаха, портрет романтический) у Лермонтова возникают ассоциации с Байроном, который удивил мир «порывом страстей и вдохновений». Этот же порыв Лермонтов видит у Рембрандта. «Мрачный гений» Рембрандта, «мрачный гений» художника находит отклик в лермонтовской душе. Для Лермонтова Рембрандт – именно «мрачный гений», понимающий «тайные страсти» человеческой души, «порывы страстей и вдохновений».

В стихотворении «На картину Рембрандта» поэту чудится вызов в лице монаха, загадочная, немножко дерзкая улыбка, за которой тот прячет сомненье и тоску, так близкие Лермонтову. «Резкая черта» на лице юноши говорит о перенесенных им испытаниях. Но Лермонтов видит не «убитый ум». Его привлекает взгляд надменный и гордый. Пусть надменность лишь угадывается. На бледном челе поэт прочитывает тяжести «страдальческих лет» и спрашивает себя: не автопортрет ли это? Ведь в трудные дни художник стремится постичь именно себя. Попробовать заглянуть в тайники собственной души, написать себя — и с сомненьем, и с тоской, рассказать о том, что скрываешь даже от самого себя... Вот о чем думает, может быть, Лермонтов, вспоминая картину Рембрандта. Его давно увлекает таинственный голландский мастер и его искусство.

Еще в 1831 году, на стене в доме Лопухиных (на углу Поварской и Молчановки) Лермонтов начертил углем голову своего воображаемого предка Лермы, наделив его портретный облик своими чертами. В эти годы поэт размышляет о своей родословной, ищет нравственную опору в ней. Ему претит сознавать себя бедным родственником богатых Столыпиных, его фамилия - Лермонтов, и он хочет гордиться ею. Лермонтов бережно хранил семейное предание о загадочном предке испанском герцоге Лерме, борце за свободу своей страны, который во время войны с маврами был вынужден бежать из Испании в Шотландию. По преданию, фамилия имела корни именно в Испании, начало ее пошло от испанского герцога Лермы. Это имя встречает Лермонтов на страницах драмы Шиллера “Дон Карлос”, основанной на исторических испанских хрониках. Лермонтов верит в предание, а свои стихи и письма в течение нескольких лет подписывает: «Лерма». Потом он воспроизведет этот, доныне сохранившийся, портрет красками на холсте. Поэт изобразил «предка» в средневековом одеянии — в испанском костюме с широким кружевным воротником, с испанской бородой, с орденом Золотого Руна на массивной золотой цепи вокруг шеи. Вспоминая портрет, современники упоминали, что «в глазах и, пожалуй, во всей верхней части лица нетрудно заметить сходство с самим нашим поэтом». * (2) Испания, ее история, все более привлекает его. Лермонтов пишет драму в стихах “Испанцы” в пятнадцать лет, тогда, когда он был увлечен версией о своем испанском происхождении. Чуть позже Лермонтов узнает, что ближе к истине шотландский след: он причастен по отцовской линии к древнему и славному шотландскому роду Лермонтов. * (3)

Философ Владимир Соловьев связывал с демоническим началом Лермонтова его шотландские «корни», его происхождение. Но и кумир юного Лермонтова - лорд Байрон был шотландцем. Т. С. Элиот писал, что именно шотландскими национальными истоками был обусловлен знаменитый «демонизм» Байрона – «упоение ролью существа проклятого, обрекшего себя на вечные муки и приводящего весьма устрашающие доказательства этой обреченности». Сходство с характером Лермонтова поразительное.

Летом 1831 года Лермонтов переехал в подмосковное имение Середниково. В Середникове Лермонтов переживает чувство любви к Вареньке Лопухиной, именно Вареньке Лопухиной он посвятит рукопись поэмы «Демон». В Середникове, в бельведере, сооруженном на крыше центрального дома и этим напоминающем Томасову башню, Лермонтов пишет стихи, точно передающие его тогдашнее душевное состояние:

Зачем я не птица, не ворон степной,

Пролетавший сейчас надо мной?

Зачем не могу в небесах я парить

И одну лишь свободу любить?

На запад, на запад помчался бы я,

Где цветут моих предков поля,

Где в замке пустом, на туманных горах,

Их забвенный покоится прах.

На древней стене их наследственный щит

И заржавленный меч их висит.

Я стал бы летать над мечом и щитом,

И смахнул бы я пыль с них крылом;

И арфы шотландской струну бы задел,

И по сводам бы звук пролетел;

Внимаем одним, и одним пробужден,

Как раздался, так смолкнул бы он.

Но тщетны мечты, бесполезны мольбы

Против строгих законов судьбы.

Меж мной и холмами отчизны моей

Расстилаются волны морей.

Последний потомок отважных бойцов

Увядает средь чуждых снегов;

Я здесь был рожден, но нездешний душой...

О, зачем я не ворон степной?..

...Стена, на которой углем был начертан «предок Лерма», со временем разрушится, штукатурка рассыплется, но Лермонтов сохранит своего предка. Портрет заново написан маслом. Тогда же появилось и стихотворение «Портрет», обращенное, может быть, к полюбившейся картине.
Взгляни на этот лик; искусством он

Небрежно на холсте изображен,

Как отголосок мысли неземной,

Не вовсе мертвый, не совсем живой;

Холодный взор не видит, но глядит,

И всякого, не нравясь, удивит;

В устах нет слов, но быть они должны:

Для слов уста такие рождены;

Смотри: лицо как будто отошло