Павлов юрий Михайлович критика ХХ – ХХI веков: литературные портреты, статьи, рецензии. – М.: Литературная Россия, 2010. – 304 с
Скачать 4.66 Mb.
|
А.Н.Островский для Лобанова – самый православный писатель; Наум Коржавин для Рассадина – самый русский человек из современников. Михаил Петрович неоднократно критиковал журнал «Юность», Станислав Борисович в нём публиковался и трудился, о чём с ностальгией пишет: «Вообще – при нём (С.Преображенском. – Ю.П.), при них, при старых пуганых евреях, составляющих, помимо Преображенского, редколлегию юношеского журнала, можно было существовать, и с признательностью, почти вышибающей слезу, вспоминаю <…>». Михаил Лобанов – русский человек, который национальную честь и достоинство отстаивал на протяжении всей жизни как воин и критик на передовой. Станислав Рассадин называет себя русским, в качестве главного и единственного аргумента приводя свою «рязанскую морду». При этом он не скрывает собственного желания более чем сорокалетней давности – «хочу быть евреем». Символично названа и глава воспоминаний – «Из славян в евреи». Желание, объясняемое потребностью пострадать из-за «пятого пункта», всерьёз не воспринимается. В итоге в 60-80-е годы – в период государственного космополитизма – гораздо больше пострадал русский Михаил Лобанов, чем «еврей» Станислав Рассадин. Марина Цветаева не скрывала, что любит евреев больше русских. Ст.Рассадин подобное отношение не декларирует, а утверждает его всей последовательной системой оценок, даваемых современникам – русским и евреям. Даже самые ущербные, с точки зрения Рассадина, евреи характеризуются во много раз мягче, чем неприятные – а такие почти все – русские. Так, Борису Полевому практически прощается и «неукоснительный сталинизм», и «антивкус» либо потому, что он «почти беспрепятственно печатал» Рассадина «как стороннего автора» (это проявление «антивкуса» или совпадение по иным, не вкусовым критериям?), либо за презрение к «скобарям», к «антисемитски-черносотенной компании софроновых-грибачёвых», либо за то и другое вместе. Любовь Ст.Рассадина к евреям настолько сильна, слепа и зла, настолько он хочет каждого из них «отмыть», облагородить, что не гнушается откровенным шулерством. Так, рассуждая об Эдуарде Багрицком, критик замечает: «Слава Богу, что сердце всё-таки тянется к участи бедолаги Опанаса». Каким образом нужно было читать поэму, чтобы такое увидеть? Сердце Багрицкого, конечно, тянется к безжалостному убийце, комиссару Когану: «Так пускай и я погибну // У Попова лога, // Той же славною кончиной, // Как Иосиф Коган!..» А Опанасу выносится приговор как «кату», «катюге»: «С безоружным биться, хлопец, // Последнее дело!» Русским же в мемуарах Ст.Расс адина достаётся по полной программе. Больше всего – Михаилу Шолохову, Василию Белову, Владимиру Максимову, Юрию Казакову, Станиславу Куняеву, Вадиму Кожинову. Приведу некоторые характеристики: «шут гороховый», «продукт тягчайшего распада», «редко мне попадалась <…> человеческая, да почти уже не человеческая особь такой мерзости и примитивности», «Роман «Они сражались за Родину» – сочинение беспомощно-балагурное, будто написанное в соавторстве с дедом Щукарём; вещь, которую не хватило сил даже закончить. Щукариная фантазия не беспредельна, а фронтового опыта у Шолохова, не приближавшегося к передовой, не было» и т.д. В работах и духовной автобиографии Михаила Лобанова предвзятость по национальному или иному критерию отсутствует. Критик предельно последователен и строг не только по отношению к русскоязычным авторам, но и к «своим», к тем, кто числится или действительно является нашей национальной гордостью. Назову некоторых авторов, о произведениях или личности которых с разной степенью критичности писал Лобанов: Ю.Бондарев, Е.Осетров, С.Залыгин, М.Алексеев, М.Шолохов, В.Максимов, В.Распутин, В.Шукшин, И.Шафаревич, Л.Бородин, Вл.Солоухин, А.Солженицын, Б.Можаев. Например, в статье «Освобождение» мысль об отсутствии или недостатке экзистенциальности как распространённом заболевании современной литературы иллюстрируется романами С.Залыгина, в которых «вроде бы много всего: и истории, и актуальных злободневных проблем, и всяких событий – от гражданской войны, коллективизации, различных общественных перипетий вплоть до какого-нибудь «южноамериканского варианта», – но всё это, в сущности, не что иное, как беллетризованная литературная полемика <…>. Это, вероятно, и нужно, но маловато для искусства, нет в этих романах того, что делало бы их в чём-то откровением, – нет живого, непосредственного опыта (заменяемого умозрительными конструкциями), нет того психологического переживания, из которого и исходят жизненные токи в произведении». Эта и другие оценки Михаила Лобанова казались многим резкими, в разной степени несправедливыми либо вступали в непрямое противоречие с устоявшимися взглядами на личность и творчество ведущих писателей. Так, Станислав Куняев в своих мемуарах называет Сергея Залыгина «большим русским писателем» и с горечью сожалеет, что в его журнале, с его благословения появилось стихотворение Анны Наль о событиях августа 1991 года (Куняев Ст. Поэзия. Судьба. Россия. – М., 2005). Ничего неожиданного в этой и ей подобных публикациях в «Новом мире» С.Залыгина, думается, для Михаила Лобанова нет. Они – продолжение человеческой сущности главного редактора, которая так определяется в книге «В сражении и любви», в разделе, точно названном «Сергей Залыгин как тип денационализированного сознания»: «Ну зачем ставить во главе «Нового мира» какого-нибудь помешанного на русофобии Померанца, когда ту же роль с неменьшим рвением может исполнить русак-сибиряк?»; «Но в самом Залыгине никакого гумуса не оказалось, одни умственные химикалии. И получалось – ни провинция, ни столица, а межеумок, уязвлённый «поздним признанием», «запоздалой славой», и при этом довольно сомнительной»; «Судьба Залыгина как главного редактора «Нового мира» в фарсовом виде повторила печальную судьбу Твардовского». *** Борьба «Нового мира», Александра Твардовского, Александра Дементьева и других, с одной стороны, и «Молодой гвардии», Анатолия Никонова, Михаила Лобанова и т.д., с другой, – давний сюжет многочисленных статей, требующий дополнительного осмысления в свете опубликованных в последнее десятилетие дневников В.Лакшина, рабочих тетрадей А.Твардовского, мемуаров Ст.Рассадина, «Исповеди шестидесятника» Ю.Буртина, духовной автобиографии М.Лобанова. Тем более, что не прекращаются попытки реанимировать старые и создать новые мифы о главных действующих лицах этой борьбы. В.Твардовская, дочь поэта, опубликовала статью с говорящим названием «А.Г. Дементьев против «Молодой гвардии» (Эпизод из идейной борьбы 60-х годов)». В ней зам. главного редактора «Нового мира» предстаёт как личность достойная, даже образцовая во многих отношениях. В частности, он называется «литературоведом, ценимым в научной среде» («Вопросы литературы», 2005, № 1). Конечно, требуется уточнение: во-первых, А.Дементьев – автор каких значительных публикаций; во-вторых, литературовед, ценимый в какой именно научной среде и кем конкретно? Когда же нечего сказать или факты опровергают концепцию, как в данном случае, тогда остаётся высокая скороговорка. Но если бы В.Твардовская остановилась и ответила на приведённые вопросы, то стало бы очевидным: А.Дементьев – автор вульгарно-социологических, коммуно-ортодоксальных статей, не имеющих никакой ценности. К тому же, объективности ради, можно и нужно было сказать об отношении А.Твардовского к своему заму. Наиболее открыто оно проявилось, на мой взгляд, в истории с А.Синявским и Ю.Даниэлем. А.Твардовский в феврале 1966 года, узнав о готовности А.Дементьева выступить на процессе в качестве общественного обвинителя, называет его признание – опасным, согласие – чудовищным и характеризует своего соратника как хитреца и труса (Твардовский А. Рабочие тетради 60-х годов // «Знамя», 2002, № 4). А в апреле 1969 года Александр Твардовский объясняет реакцию Дементьева – себе на уме – на чтение по «Праву памяти» плохой наследственностью: «А в сущности, вся его школа, начиная (или продолжая) с секретариатства в Ленинграде после исторического постановления, укоренила в нём этот рабий дух» («Знамя», 2004, № 5). Через семь месяцев после очередного «проступка» А.Дементьева Александр Трифонович повторяет первоначальный диагноз: в бывшем заме периодически пробуждается начало, которое определяется как «позиция члена горкома». И далее с нехорошим намёком уточняется: «как говорят, единственно уцелевшего в пору «ленинградского дела» («Знамя», 2004, №11). Твардовские, поэт и дочь, не вспоминают о показательном факте из биографии А.Дементьева. Свою «карьеру» он сделал, как сообщают Ст.Куняев и В.Кожинов в статьях «Клевета всё потрясает…» («Молодая гвардия», 1988, № 7), «Самая большая опасность…» («Наш современник», 1989, № 1), на речах и публикациях против космополитов на рубеже 1940-1950-х годов. Эти навыки оказались востребованы и в «Новом мире». Главный редактор его называет склонность к манипуляциям характерной чертой А.Дементьева. При помощи в том числе манипуляций разного рода проводилась линия журнала, велась борьба с М.Лобановым, «Молодой гвардией» и «русской партией» вообще. Программная статья А.Дементьева «О традициях и народности (Литературные заметки)» – известный и лучший тому пример. В ней, в частности, комментируется одна из зарождающихся тенденций: «Нельзя не удивляться тому, что целый хор критиков и поэтов с таким усердием разрабатывает тему об уважении к старине именно как «церковную тему». И в лучших новомировских традициях выносится приговор с опорой на «единственно верное» учение: «Программа КПСС обязывает нас вести непримиримую борьбу против тенденций к национальной ограниченности и исключительности, к идеализации прошлого и затушеванию социальных противоречий в истории народов, против обычаев и нравов, мешающих коммунистическому строительству» («Новый мир», 1969, № 4). Подобные идеологические выпады – общее место в этой и других статьях А.Дементьева – А.Яковлев (известный партократ-демократ, совсем неизвестный академик, в 1972 году разродившийся наигнуснейшей статьей «Против антиисторизма», скалькированной с вышецитированного новомировского «шедевра») в своих лживых мемуарах называет «лукавством», «марксистскими банальностями», без которых нельзя было обойтись (Яковлев А. Омут памяти. – М., 2000). С такой оценкой не согласна дочь А.Твардовского. Она упрекает А.Яковлева в двуличии и противопоставляет ему А.Дементьева и своего отца. Для них марксистская фразеология была наполнена «глубоким смыслом» («Вопросы литературы», 2005, № 1). М.Лобанов, чья статья «Просвещённое мещанство» («Молодая гвардия», 1968, № 2) стала одним из главных объектов критики А.Дементьева, в отличие от А.Яковлева и В.Твардовской, точно характеризует программную новомировскую публикацию и её автора. В книге «В сражении и любви» М.Лобанов ссылается на «погромное» прошлое Александра Григорьевича и указывает на его научные «успехи» в 60-е годы. А.Дементьев в соавторстве с ему подобными «спецами» Л.Плоткиным и Е.Наумовым выпустил учебник по советской литературе, неоднократно переиздававшийся на протяжении десятилетия. В нём, по словам М.Лобанова, фальсифицировалась русская литература, а сам учебник был написан «серым, суконным языком», вызывающим отвращение к литературе. Отрицательная рецензия Михаила Петровича на этот учебник вызвала возмущение в Министерстве просвещения, которое сигнализировало в ЦК ВЛКСМ и ЦК партии… Новомировскую же публикацию зама Твардовского М.Лобанов, в частности, оценивает так: «Свою статью А.Дементьев начинил цитатами из «марксизма-ленинизма», «революционных демократов», швыряя ими, как битым стеклом, в глаза «оппоненту», дабы тот прозрел идеологически <…>. За набором марксистской, официально-партийной фразеологии скрывалась главная начинка дементьевской статьи – ее антирусскость, обвинение «молодогвардейцев» в «русском шовинизме», в «национальной ограниченности и исключительности». Действительно, в своей статье Дементьев одним из первых выразил то, что позже уловили многие: в журнале «Молодая гвардия» формируется направление, патриотизм которого не укладывается в рамки советского, определяемого Александром Григорьевичем следующим образом: «Патриотизм – это та духовная почва, на которой выросли воинская слава русского оружия, беззаветная борьба русского народа против крепостничества и капитализма, угнетения и бесправия, великая русская литература, искусство, культура» («Новый мир», 1969, № 4). Вектор движения Михаила Лобанова и «молодогвардейцев» от советскости к русскости увидели многие единомышленники, сочувственники, противники и по-разному определили. Оценка «левых» не изменилась и впоследствии. В 1988 году в седьмом номере журнала «Юность» Ирина Дементьева в открытом письме Анатолию Иванову «Есть хорошее народное слово…» утверждает, что полемика с Михаилом Лобановым, Вадимом Кожиновым и другими «молодогвардейцами» была необходима, ибо Александр Григорьевич, «происходивший из нижегородской глубинки», предвидел, к чему может привести зарождающееся движение, – к фашизму. Сама же Ирина Александровна сигнализировала власти об этой «опасности», находя криминал, в частности, в следующем: «А между тем в этой публицистике переоценивалось дореволюционное развитие демократической мысли, культуры, искусства и даже отношение к самой империи, к её внутренней и внешней политике». Показателен ещё один эпизод из жизни Александра Дементьева – идейного и духовного антипода Михаила Лобанова – его реакция на смерть Александра Твардовского. Из откликов на неё, опубликованных С.Лакшиной в одиннадцатом номере «Дружбы народов» за 2004 год, речь А.Дементьева – самая идеологизированная. Удивительно-неудивительно, что в первом же предложении в разряд простых и – изначальных – слов, наряду с дружбой, семьёй, родиной, землёй, попадает революция. И вполне естественно: один из пяти абзацев панихидной речи – «ленинский». Он, второй по объёму, заканчивается соответственно: «Очевидно, что мысль Ленина отвечала самым сокровенным понятиям поэта о чести и достоинстве литератора-коммуниста». И в этом А.Дементьев, с оговорками, прав. А.Твардовский был прежде всего советский человек. Об этом свидетельствует, в том числе, задача, которую он поставил перед собой 29 октября 1968 года: «Ленин должен быть избавлен от тени Сталина, быть с Лениным означает полностью покончить с противоестественным сближением этих фигур» («Знамя», 2003, № 10). Ленин для Твардовского, как и для многих писателей разных поколений, от В.Маяковского и Б.Пастернака до А.Вознесенского и Е.Евтушенко, – это идеал, мерило, точка отсчёта в размышлениях о человеке и времени, о далёкой и близкой истории. Идолам марксизма-ленинизма он искренне верил и соответственно писал… Примеры хорошо известны, поэтому приведу только поэтическую строфу и дневниковую запись от 27 марта 1966 года: «Маркс, Энгельс, Ленин, знать бы вам, // Когда ещё вы были в силе, // Каким учёным головам // Мы вас потом препоручили»; «Когда я наедине с Лениным, мне всё понятно, мне радостно от этой ясности и силы» («Знамя», 2002, № 4). Твардовский понимал и принимал учение, направленное против фундаментальных основ национальной жизни, русского сознания. Атеистическая и антимонархическая суть этого учения поэтически – через Ленина – воплощается следующим образом в отрывке поэмы, зафиксированном в тетради 4 апреля 1966 года: «Но кто зовёт на помощь бога, // Он заодно зовёт царя». И всё же что-то (думаю, до конца не вытравленное – самим поэтом и внешними факторами – крестьянское «я») не позволяло Твардовскому опускаться до идеологического, художественного, человеческого убожества, которое было сутью и молодых его современников, А.Вознесенского, в частности. О его кощунственных «шедеврах» типа «чайки – плавки бога» и поэме «Авось» своевременно и точно писал М.Лобанов в статье «Природа и синтетика» (Лобанов М. Страницы памятного. – М., 1988). Все современные попытки сделать из А.Твардовского демократа, общечеловека разбиваются о факты разного уровня, например, о записи, сделанные в рабочих тетрадях без оглядки на цензуру, ЦК, правила хорошего тона и т.п. Сошлюсь на несколько характерных свидетельств. Реакция на дело А.Синявского – Ю.Даниэля (один из тестов «левых» на благонадёжность) у А.Твардовского была вполне советской – «достойны презрения» (запись от 15.2.1966 // «Знамя», 2002, № 4), или, как сказано в письме в Секретариат Союза писателей от 1 марта 1966 года, «трусливые двурушники», печатающие «тайком за границей свою в сущности антисоветскую и антихудожественную стряпню» («Знамя», 2002, № 4). У А.Твардовского вызывает протест лишь мера наказания этих, по его выражению, «двух мазуриков»: в сроках (5 и 7 лет) поэт видит тенденцию возврата к сталинизму, что дискредитирует Советский Союз в глазах мировой общественности. Избранная мера наказания политически невыгодна, поэтому А.Твардовский предлагает в указанном письме тюремные сроки заменить общественным порицанием, «лишением их советского гражданства и выдворением за пределы СССР». Испытание другим демократическим тестом – отношение к чехословацким событиям 1968 года – А.Твардовский также не проходит. И в этом случае советское начало является определяющим в мироотношении поэта. 16 июля 1968 года он записывает в рабочую тетрадь: «Я член КПСС и гражданин СССР и <…> не могу демонстрировать радость по поводу конфуза наших лидеров» («Знамя», 2003, № 10). В приведённых и не приведённых эпизодах из жизни А.Твардовского не стоит преувеличивать, сущностно переиначивать его оппозиционность. Оппозиционность той или иной политической установке, лидеру – это одно, оппозиционность системе – принципиально иное. И А.Твардовскому, примерному сыну своего времени, системная оппозиция не была присуща, как не была она присуща его журналу. Более того, М.Лобанов ещё в 1966 году в статье «Внутренний и внешний человек» («Молодая гвардия», 1966, № 4) высказал справедливую мысль о внутренней общности «Нового мира» и его вроде бы идейного противника «Октября». Их роднит бездуховность в традиционном православном понимании. Роднило, связывало и нечто другое – семейно-родственные, кровно-национальные отношения, о чём, не знаю, догадывался в то время Михаил Лобанов или нет. В мемуарах Ст.Рассадина «Книга прощаний» есть эпизод, раскрывающий секрет непоследовательности некоторых партийных функционеров от литературы, проявленной именно и только к «шестидесятникам», «новомировцам». Так, Виталий Озеров, главный редактор «Вопросов литературы», пригласил Станислава Рассадина к себе домой, где ознакомил его с рукописью своей статьи, в которой речь шла и об известной публикации гостя. После этого хозяин дома поинтересовался: не будет ли замечаний? В итоге Озеров изъял из статьи кусок, забракованный молодым либералом. Неожиданное поведение главного редактора журнала Ст.Рассадин объясняет так: «Виталий Михайлович был любящим мужем милой Мэри Лазаревны, крёстной мамы знаменитой тогда прозы журнала «Юность» (Аксёнов, Гладилин, Балтер…), и, очень возможно, семейственность смягчила на этот раз партийного ортодокса». Трудно сегодня без удивления и улыбки читать подобное: «Новый мир» стал тогда центром притяжения независимой гражданской мысли, органом складывающейся сознательной оппозиции тоталитарному строю». Это не просто высказывания Ю.Буртина из «Исповеди шестидесятника» (М., 2003), это очень настойчиво утверждаемый на протяжении не одного десятилетия миф, который транслируют И.Дементьева, В.Лакшин, В.Твардовская, В.Воздвиженский и другие авторы. В отличие от Михаила Лобанова, в 60-е годы главный редактор «Нового мира» оставался атеистом. Он не приемлет, в том числе, «молодогвардейское» «заклинание духов» (так называлась статья Вл.Воронова, направленная против М.Лобанова и линии журнала и опубликованная во втором номере «Юности» в 1968 году)… И всё же у Твардовского хотя бы периодически появляется понимание (конечно, с атеистическими наростами) места Церкви, веры в судьбе русского народа, государства, понимание сути той политики, которая проводилась советской властью. Так, 27 февраля 1966 года он делает следующую запись: «Мы не просто не верим в бога, но мы «продались сатане», – в угоду ему оскорбляем религиозные чувства людей, не довольствуемся всемирным процессом отхода от религии в связи с приобщением к культуре <…>. Мы насильственно, как только делает вера завоевателей в отношении веры завоёванных, лишили жизни людей нашей страны благообразия и поэзии неизменных и вечных её рубежей – рождение, венчание, похороны и т.п.» («Знамя», 2002, № 4). Такой подход принципиально отличает А.Твардовского от А.Дементьева, В.Лакшина и всех – в узком и широком смыслах – «новомировцев» и сближает его с М.Лобановым, «молодогвардейцами», «правыми». Конечно, до системных обобщений мысль Александра Трифоновича не поднимается, иначе он неизбежно пришёл бы к идее, которую в 1968 году озвучил М.Любомудров. Он, по свидетельству С.Семанова, на одном из заседаний «Русского клуба» заявил: «…Мы уже полвека в оккупированной стране» (Семанов С. «Русский клуб» // Семанов С. Русско-еврейские разборки. – М., 2003). И это действительно так, только теперь нужно добавить: мы до сих пор, почти 90 лет, живём в оккупированной стране. Ещё одна составляющая личности А.Твардовского, которая должна, по идее, роднить его с М.Лобановым, – это «крестьянство» главного редактора «Нового мира». В.Кожинов в статье «Самая большая опасность…» приводит запись Твардовского из рабочей тетради 1929 года: «Я должен поехать на родину, в Загорье, чтобы рассчитаться с ним навсегда. Я борюсь с природой, делая это сознательно, как необходимое дело в плане моего самоусовершенствования. Я должен увидеть Загорье, чтобы охладеть к нему, а не то ещё долго мне будут мерещиться и заполнять меня всякие впечатления детства: берёзки, жёлтый песочек, мама и т.д.» («Наш современник», 1989, № 1). И далее критик утверждает, что Твардовскому удалось «достигнуть» высшего «идеала». И всё же вытравить до конца крестьянское «я» главный редактор «Нового мира» не сумел, оно постоянно проявляется на человеческом и творчески-редакторском уровнях. Одни из самых проникновенных и поэтичных отрывков в рабочих тетрадях 60-х годов – это записи о природе и «хозяйственных» работах. Опуская сами зарисовки, замечу: чувство природы, земли и через них Родины отличало А.Твардовского от «новомировцев» и сближало с М.Лобановым и большинством «молодогвардейцев». В.Лакшин, «идеолог» «Нового мира», 4 мая 1969 года признаётся: «Я впервые испытал такое резкое, подлинное чувство любви к нашей природе, к полям этим и берёзовым рощицам, к каждому сарайчику, крытому почерневшей от дождей щепой» («Дружба народов», 2003, № 4). И сие показательно: в частности, отсюда такой «недобор» в понимании России и русской литературы, А.Н.Островского в том числе. Островского, над книгой о котором В.Лакшин работал сколь долго, столь и неудачно. Островского, столь разительно отличающегося от Островского в «исполнении» М.Лобанова, лучшем «исполнении» ХХ века (Лобанов М. Островский. – М., 1979). Из свидетельств А.Твардовского от 6 июня 1966 года («Знамя», 2002, № 4), 23 апреля и 3 июня 1967 года («Знамя», 2002, № 9) и других следует, что пересадка черёмухи, подъём ёлки при помощи ваги, уборка навоза, полив яблонь и подобные занятия доставляют ему особое наслаждение. Естественно, что своё восприятие этих работ А.Твардовский сравнивает с восприятием окружающих, которым, как в случае с черёмухой, не понятны смысл пересадки и достижения поэта. Так, В.Жданов «не знает даже, что это за дерево и называет то, что мы делаем, выкорчёвкой». Уточню: В.Жданов – участник погрома «ЖЗЛ» в 1980 году, критиковавший М.Лобанова, автора «Островского», за полемику со взглядами Н.Добролюбова на Катерину, Кабанову, «тёмное царство», за «идиллические картины жизни старого Замоскворечья» и т.д. (Жданов В. А как же быть с исторической правдой? // «Вопросы литературы», 1980, № 7). Отсюда – от «мужика хуторской школы» – интерес у Твардовского к творчеству авторов «деревенской прозы», публикация их в журнале. Та линия, которая не встретила одобрения у части «новомировцев», вызвала критику со стороны официальных и либеральных авторов. Известная негативная реакция Ю.Трифонова показательна в этом смысле (См: Трифонов Ю. Записки соседа // «Дружба народов», 1989, № 10). Однако сие не основание для того, чтобы называть А.Твардовского союзником «правых», как периодически происходит сегодня. При всём своём крестьянстве Александр Трифонович был практически лишён национального чутья, чувства, сознания. И с этой стороны он – почти манкурт. Не случайно в его объёмных рабочих тетрадях практически отсутствуют слова «Россия», «русский», отсутствуют боль и переживания за судьбу русского народа. Отсюда и, мягко говоря, прохладное отношение к С.Есенину (запись от 8 апреля 1967 года // «Знамя», 2002, № 5), и солидарность с Горнфельдом в оценке В.Розанова (записи от 18 и 20 сентября 1969 года // «Знамя», 2004, № 10), и многое другое. И это, может быть, самое принципиальное отличие Твардовского и всех «новомировцев» от Лобанова. В борьбе с «левыми» – либеральными и коммунистическими – интернационалистами, космополитами и прочими шабесгоями из «Нового мира», «Юности», «Октября» правда была на стороне «правых», на стороне Михаила Петровича Лобанова. *** Уже давно «левые» авторы обвиняют Михаила Лобанова, Вадима Кожинова, Станислава Куняева и других «правых» в антисемитизме, что звучит нелепо и опровергается фактами разного уровня. Впервые еврейский вопрос встал перед будущими лидерами «русской партии», когда они были далеко не юношами: Михаилу Лобанову – под сорок, Станиславу Куняеву – под тридцать, Вадиму Кожинову – за тридцать лет. При этом сей вопрос был привнесён, стимулирован извне: самими евреями, литературой, жизнью. Вопреки навязываемому мифу о гонениях на «несчастных» евреев, их было действительно много во всех ключевых сферах советской жизни (за исключением материального производства), о чём неоднократно писали не только «правые», но и некоторые евреи. Но, понятно, ещё важнее «количества» вопрос «качества»: что несло это «множество» отечественной литературе, культуре, жизни. Разные авторы на протяжении ХХ века высказывали оптимистическую мысль о побеждающем женском начале русской культуры и русского народа в «инородческом» море. Это отмечали и Василий Розанов с Михаилом Гершензоном в своей переписке («Новый мир», 1991, № 3). Однако оба мыслителя допускали такую ситуацию, когда народно-культурный организм будет не в силах переварить чужеродные начала, и возможность «ожидовления» – именно этого боялся Розанов – тогда реальна. «Ожидовление» – это утрата национального «я», а не приобщение к еврейско-иудейской культуре, которая так характеризуется Михаилом Лобановым в сравнении с русской в статье «И вздрогнут наши недруги!»: «Вы назовите мне в иудейской культуре хотя бы одного деятеля – не еврея, которого бы покорила, «обаяла» эта культура и который стал бы её украшением? Эта «не та почва», не то, что русская культура, притягивающая к себе, как магнитом, людей неоднородной национальности, которые становятся её кровными сынами» («Молодая гвардия», 1997, № 9). К идее притягательности русской культуры Михаил Петрович обращается неоднократно. Так, в статье «Тысячелетнее слово» он подтверждает её судьбами Г.Державина и А.Болотова, потомков татарских родов, которые стали гордостью русской литературы, культуры («Наш современник», 2000, № 9). Закономерно, что национальное «я» определяется Лобановым в русле «правой» традиции. Ещё в 1989 году в полемике с Анатолием Бочаровым на страницах «Литературной газеты» критик утверждает, что нация и русская литература – понятия духовные, а не биологически-кровные. И естественный лейтмотив многих статей, интервью Михаила Лобанова таков – русский значит православный («Литературная газета», 1989, № 39). Однако не одно десятилетие «левые» обвиняют критика и «правых» вообще в том, что они определяют национальность писателя и своё отношение к нему через выяснение состава крови. Это звучит странно и неубедительно ещё и потому, что именно «левые» ставят «пятый пункт» во главу угла, как в случае с Рассадиным. Показательно и другое: сам Станислав Рассадин в качестве доказательства собственной русскости, которая вызвала сомнение у Самуила Маршака, Александра Раскина, Сильвы Капутикян, приводит свою рязанскую – широкоскулую – физиономию (Рассадин Ст. Книга прощаний. – М., 2004). Критерий «морды» непродуктивен по разным причинам, в том числе и потому, что при таком подходе к национальному Ст.Рассадин должен стоять в одном ряду с Б.Сарновым, Н.Коржавиным, Ю.Семеновым, А.Германом и им подобными – широкоскулыми – «рязанскими» евреями. «Ожидовление» как реальная опасность впервые осознаётся Михаилом Лобановым во второй половине 60-х годов. С тех пор критик уделяет большое внимание тем силам и тем идеям которыми разрушается национально-православное сознание. Например, в статьях «Тысячелетнее слово» («Наш современник», 2000, № 9), «Церковь – это все мы» («Молодая гвардия», 1995, № 11) говорится о «ереси жидовствующих». Эта смертельно опасная болезнь, занесённая в XV веке на Русь евреем Схарием (Захарием), характеризуется Лобановым следующим образом: «Жидовством соблазнялись попы, дьяконы, простой люд, приверженцами его были митрополит, окружение великого князя Ивана III, и сам он первое время испытывал влияние еретиков. Что они проповедовали? Христос для них был не Богочеловек, а пророк, как Моисей; они отвергали Троицу, церковные таинства, поклонение иконам и святым, не признавали церковной иерархии, монашества <…> Всё это вело к разрушению Церкви, к гибели православной России, к её закабалению иудейством наподобие Хазарии». У «ереси жидовствующих» в ХХ веке много имён, и утверждалась она разными способами. На один из них указывает Михаил Лобанов в духовной автобиографии. Говоря о причинах своего обращения к «народности» и «народному характеру», он называет в первую очередь господство в прессе и литературе «еврейского «мелкого духа», который, добавлю от себя, транслировался и утверждался в том числе через оценки «левых» авторов современной литературы. В 60-е годы и в дальнейшем под разными «соусами» дискредитировалась «деревенская проза» с её традиционно-православными ценностями, идеалом самопожертвования, прежде всего. Вполне прогнозируемо прокомментировал этот идеал в книге «Требовательная любовь» (М., 1977) Анатолий Бочаров, постоянный оппонент Михаила Лобанова. В самопожертвовании он увидел «оборотную сторону фрейдистского взгляда», «диктатуру народа над личностью», поставил это понятие в один ряд с безволием и уступчивостью. За год до перестройки Алла Марченко высказалась на страницах «Литературной газеты» откровеннее своих «левых» соратников. Она назвала героев «деревенской прозы» «подкидышами современности», «временно исполняющими обязанности положительного героя», и собственные надежды на будущее она связала с детьми, внуками «напористых махинаторов», «рыцарей частной наживы». И очень скоро это время наступило. Тотальная диктатура «мелкого духа» в средствах массовой информации и русскоязычной литературе привела к тому, что за последние 15 лет к душам многих россиян привит «дичок обрезания» (В.Розанов): идеалы стяжательства, сребролюбия, философия потребителя, двуногого животного, нравственный релятивизм, равнодушие или ненависть к России и т.д. В результате миллионы русских перестали быть русскими, а евреи – остались евреями. И господствуют, и разрушают, и торжествуют, и злобствуют, – и смеются, смеются… Через духовную автобиографию, статьи и интервью Михаила Лобанова последних 15 лет лейтмотивом проходит мысль о «еврейском иге» и нашем порабощении. Еврейский вопрос, с точки зрения критика, самой жизнью поставлен во главу угла, и понимание его – «показатель степени развитости каждого из нас, развитости духовной, культурной, национальной» («Завтра», 2002, № 37). О степени понимания Михаилом Лобановым еврейского вопроса свидетельствуют его многочисленные работы. Так, в статье «Тысячелетнее слово» («Наш современник», 2000, № 9) критик, в отличие от многих простецов и хитрецов, объясняющих выбор князем Владимиром Православия «веселием пити», вслед за автором «Слова о Законе и Благодати» говорит о национальном эгоцентризме Закона (Ветхого Завета) и вытекающих отсюда последствиях: отверженность Богом, рассеянность по чужим землям. Думаем, мысль о. Дмитрия Дудко, приводимая в другой статье, «Церковь – это все мы», созвучна критику: «Распять Христа мог любой народ, но всё-таки не случайно евреи это сделали первыми» («Молодая гвардия», 1995, №11). Ещё на одно качество иудейского закона, не известное князю Владимиру, обращает внимание Михаил Лобанов – «немыслимая жестокость в отношении к другим народам» («Наш современник», 2000, № 9). Примеры опустим, ибо они хорошо известны. Договорим за критика то, что справедливо отмечалось Ф.Достоевским, В.Розановым, В.Шульгиным, М.Назаровым и другими авторами: эта жестокость, эти зверства возводились и возводятся в ранг добродетели, идеала, ибо они направлены против гоев, неевреев. Подобная философия выражена и в словах Голды Меир, и в высказывании американского сенатора Хелмса, приводимых Лобановым в статье «И вздрогнут наши недруги!» («Молодая гвардия», 1997, № 9) и интервью «Светоносец или лжепророк?» («Советская Россия», 1998, 24 декабря): «Речь идёт не о том, чтобы выкинуть их (палестинцев. – Ю.П.) за двери и отнять у них их Родину. Их не существует»; «Россия и северные державы в продолжение долгого времени были гонителями рассеянного Израиля. После их попыток истребить остаток Израиля в Иерусалиме уничтожение их вполне отвечает и Божественному правосудию, и его заветам одновременно». Подобной философией руководствуются и нынешние завоеватели России. И помогли им в достижении цели те писатели, критики, литературоведы, которые через расхристианивание сознания, через утверждение философии «мелкого духа» морально уготовляли порабощение страны. Заслуживает внимания то, как по-разному и всегда тактически и технически грамотно они действовали по отношению к своим противникам, к представителям «русской партии». Пример Михаила Лобанова показателен в этом смысле. В духовной автобиографии критик говорит о добром отношении к нему в первое десятилетие его творческой деятельности со стороны З.Кедриной, Д.Старикова, Л.Шинделя, Я.Эльсберга, В.Камянова. Думаю, что такое отношение было вызвано по меньшей мере двумя причинами. Первые работы Лобанова принципиально не противоречили духу марксизма-ленинизма – «ереси жидовствующих» XIX-XX веков, что, конечно, устраивало названных и неназванных потомков Схария. Во-вторых, они рассчитывали использовать его как шабесгоя, как русского критика, который должен был создавать видимость неуправляемости происходящего в литературном мире, объективности оценок, даваемых «интернационалистам-космополитам». Например, Александр Дымшиц попросил Лобанова написать статью о Константине Симонове: «Очень важно, чтобы написали именно вы». Михаил Петрович вежливо отказал, ибо, как фронтовик, не верил Симонову с его «псевдорусским героизмом солдат, которые умирают в бою, «по-русски рубаху рванув на груди». С 60-х годов Лобанов начинает проявлять свое русское «я», и, вполне естественно, он попадает в список славянофилов, националистов, шовинистов и т.п. В травле критика приняли участие А.Бочаров, П.Николаев, В.Оскоцкий, В.Жданов, А.Анастасьев, И.Дзеверин, А.Дементьев, А.Яковлев и многие другие. Откровеннее всех была Жак, которая предложила исправительно-трудовую колонию как средство перевоспитания критика-«мракобеса». Неоднократно проявлялась и коллективная, кагальная воля противников Михаила Лобанова, как в частности, на собрании объединения критиков и литературоведов 19 марта 1980 года. Результаты выборов по кандидатуре Лобанова в бюро этого объединения следующие: 270 человек – против, около 60 – за. Таково было национальное соотношение среди московских критиков и литературоведов. Несомненно, что противники Лобанова, «правых» объединялись прежде всего по национальному происхождению. Для евреев «восторг крови» (название одного из эссе критика) оказывался преимущественно сильнее идейных и прочих разногласий, обид, человеческих привязанностей. По свидетельству Лобанова в статье «Российско-кёльнские абсурды», еврейство автора было уже условием при приёме в Союз писателей. И, как правило, речь не шла о таланте, но «если у кого был какой-то намёк на дарование – такого на руках вносили в русскую литературу» («Наш современник», 1997, № 3). Конечно, оппоненты Лобанова, «правых» – это не только евреи. Несомненно и другое: среди «левых» евреи составляли и составляют подавляющее большинство. Симптоматична в этом смысле реакция Сильвы Капутикян на признание Ст.Рассадина в своей русскости: «А я думала <…>, что в Москве все левые – евреи» (См.: Рассадин Ст. Книга прощаний. – М., 2004). И суть не в том, что, по версии Ст.Рассадина, его собеседница – «простодушная армянка». К подобным выводам на материале не только русской истории приходит и непростодушный Ю.Слёзкин, профессор Калифорнийского университета в Беркли, книгу которого высоко оценил американец из Одессы Е.Добренко. Юдофил Ю.Слёзкин, в частности, утверждает: «Между евреями и Новым временем существует какая-то особая связь и что в каком-то великом смысле евреи и были Новым временем»; «университеты, «свободные» профессии, салоны, кафе, концертные залы и художественные галереи Берлина, Вены, Будапешта стали настолько еврейскими, что либерализм и еврейство стали почти неразличимы»; «Современная эпоха – это еврейская эпоха, и ХХ век, в частности, – это еврейский век» («Новое литературное обозрение», 2005, № 2). Это понимал и понимает Михаил Лобанов, только он прямо с противоположных позиций оценивает «цивилизаторскую» роль евреев. Критик еще в «Островском» с иронией писал о чернявых негоциантах, что вызвало бурю «благородного» гнева у «левых»… Естественно, что Лобанов не зацикливается на вине и ответственности только евреев – разрушителей традиционных ценностей, культуры, Православия, государственности. В статье «И вздрогнут наши недруги!» он говорит о не меньшей вине тех русских, которые в этом процессе участвовали или участвуют либо, как пассивное большинство сегодня, закрепляют «зло в обществе, оставляя рабское наследие своим детям и внукам». И, конечно, прав В.Бондаренко, собеседник М.Лобанова, который в этой связи замечает: «Все утверждения об исключительности евреев мало чего стоили бы, если бы наш русский народ твёрдо хранил своё достоинство и честь и в делах своих опирался бы на защиту русских национальных интересов» («Завтра», 2002, № 37). Этой большой темы, требующей отдельного разговора, коснусь только на уровне мифа, который имеет прямое отношение к Михаилу Лобанову. «Левые» и некоторые «правые» твердят сегодня о «русском ордене» в ЦК КПСС в 60-80-е годы ХХ века, называют конкретных сторонников, покровителей «русской партии» в руководстве страны. Однако против такой трактовки событий вопиют реальные судьбы по-разному пострадавших в эти «благополучные» годы И.Огурцова, Л.Бородина, В.Осипова, М.Лобанова, Ю.Селезнёва, С.Семанова и других русских патриотов. Данная версия опровергается и свидетельствами самих участников русского сопротивления об их якобы кураторах из ЦК. В духовной автобиографии Лобанова о них говорится следующее: «Наши встречи с партийным и комсомольским начальством ничего, разумеется, не дали»; «Надеялись мы на поддержку Кириленко <…>, но он недовольно проворчал явно не в нашу пользу: «Русофилы»; «А мы, русские, «почвенники» <…>, – мы не только не встречали понимания в ЦК, нас считали главными и, пожалуй, единственными нарушителями «партийности». Поддержки не было и быть не могло. Сергей Павлов и ему подобные последовательно-непоследовательные русские – исключение из правил – картины не меняют, ибо они рано или поздно оказывались не ко двору и антирусские силы всегда побеждали. Неизменной оставалась и официальная идеология с её пролетарским интернационализмом, что, по словам Михаила Лобанова, оборачивалось космополитизмом, «потворством русофобии во всех её видах под маской борьбы с «русским шовинизмом». Позиция тех русских патриотов, которые верили или верят в «советскую власть <…> с патриотическими поправками» (С.Семанов), сродни позиции казаков, которые в годы гражданской войны выступали за «советскую власть без жидов и коммунистов». Пора наконец-то понять, что советская власть – это и есть антирусская власть «жидов и коммунистов», космополитов и националистов всех мастей. И мифы об обрусении власти, русском ордене в ЦК КПСС и т.д. – только на руку антирусским силам, они загоняют национальную мысль в тупик. Разговор о русско-еврейском вопросе напрямую связан с проблемой русской и русскоязычной литературы. Ещё в советский период понятие «русская литература» было сильно размыто и деформировано. В последние 20 лет наблюдается активный процесс смешения понятий «русская», «российская» и «русскоязычная литература», вытеснение русских гениев на обочину истории отечественной словесности ХХ века, возведение русскоязычных авторов в ранг русских классиков. В размышлениях М.Лобанова на эту тему градация «русская и русскоязычная литература» присутствует на уровне и констатации факта, и сути понимания проблемы, как в случае с Иосифом Бродским и Осипом Мандельштамом. Критик в статье «Российско-кёльнские абсурды» приводит уничижительные высказывания Нобелевского лауреата о России, признания в своей чужеродности ей и русской культуре. Михаил Лобанов справедливо утверждает, что не надо «стопроцентного еврея», коим называет себя Бродский, насильственно прописывать в ненавистной ему русской культуре. И единственно верное решение проблемы критик формулирует в виде риторического вопроса: «Не затяжное ли это недоразумение – называть русскоязычную литературу русской?» («Наш современник», 1997, № 3). Не знаю, целенаправленно или нет Лобанов полемизирует с расхожим мнением о Мандельштаме как о русском поэте. Мнением популярным не только у «левых», но и некоторых «правых». Критик справедливо замечает: «Можно, конечно, искренне говорить, что «Осипа мы евреям не отдадим», а в ответ на это нам могут ответить: «Осип Мандельштам утверждал, что одна капля еврейской крови определяет личность человека – подобно тому, как капля мускуса наполняет ароматом большую комнату» (Лобанов М. Моя позиция // Лобанов М. В сражении и любви. – М., 2003). Действительно, желание – одно, а поэтическая реальность – совершенно другое, и она не даёт оснований относить Осипа Мандельштама к русским поэтам… Правда, Михаил Лобанов лишил бы «левых» возможности спекуляций-провокаций, если бы в числе русскоязычных авторов назвал и русских по рождению писателей. А их сотни – от В.Маяковского до В.Кочетова. Последнего настойчиво и без всяких оснований «левые» (С.Чупринин, например) привязывают к Лобанову и «русской партии». Михаил же Петрович в духовной автобиографии относит Кочетова, как и Твардовского, к «номенклатурной элите»: он, как главный редактор «Октября» и писатель, проводил партийную линию. С не меньшей настойчивостью зачисляют в ряды «русской партии», в соратники Михаила Лобанова Евгения Осетрова. Так, в примечаниях к рабочим тетрадям Твардовского его дочь приводит авторитетную для неё оценку Н.Митрохина: «Евг.Осетров был одним из немногих русских националистов, кто позиционировал себя в этом качестве чётко и открыто». Лобанов же в мемуарах относит Осетрова к тем представителям «безопасного русизма», у которых познание России дальше книголюбия не простирается. Такая позиция позволяла Осетрову успешно делать карьеру, комфортно прозябать под «антирусским ярмом» в «Литературной газете», «Правде», «Вопросах литературы». Об уровне и качестве «русскости» Осетрова свидетельствуют и некоторые примеры, приводимые Михаилом Лобановым. Церковь у Евгения Ивановича кощунственно сопрягается со словом «прелесть», а купол костромского храма восхищает размерами. И закономерно, что внешняя «эстетическая русскость» Осетрова соответственно характеризуется Лобановым: «Для такого взгляда храм представляется частью ипподрома, художественного музея (фрески), пейзажа, чего угодно, только не тем, что он по сути есть: он не только часть Вселенной, но и сама Вселенная, малая часть Бога, ибо в нём, в храме, в Евхаристии человек сообщается с Богом. Постижение этого и есть духовность». В целом же в полемике «левых», русскоязычных авторов с Михаилом Лобановым и «правыми» преобладает метода, показательно и концентрированно выраженная в статье С.Чупринина времён перестройки «Из смуты. Взгляд на ситуацию в литературной критике наших дней». После приведённых взаимоисключающих списков ведущих критиков и публицистов, предложенных Е.Сидоровым и М.Лобановым, С.Чупринин задаётся общим вопросом: «Может быть, и в самом деле в каждой нации есть две нации, а в каждой культуре две культуры?» И далее, реконструируя ценностную шкалу «правых», критик прибегает к сознательной лжи: «Одни говорят о традициях В.Кочетова, Вас.Фёдорова, Ю.Селезнёва. Называют А.Сафронова и Ю.Кузнецова поэтами, а В.Распутина и Ан.Иванова выдающимися прозаиками, в мыслителях держат Ап.Кузьмина и В.Кожинова». «Куча мала» устраивается С.Чуприниным не случайно: он помещает поэтов, прозаиков, критиков разных, взаимоисключающих направлений в один ряд, в одну идейно-эстетическую систему координат с единственной целью: дискредитировать «правых» (Ю.Селезнёва, В.Кожинова, Ю.Кузнецова, В.Распутина) советским – в разной степени – официозом. И, конечно, никакого авторы, типа Николая Федя, к «русской партии» не имеют. Полемика русскоязычных, «левых» с Лобановым, Кожиновым и другими «правыми» изобилует подменой понятий, подтасовкой и искажением фактов. Так, С.Чупринин обвиняет «правых» в том, что они навязывают читателю ситуацию ложного выбора: «Если тебе дорог Есенин, то ты должен – в компании с Ю.Прокушевым – ненавидеть не только Бухарина, автора «Злых заметок», развенчивающих «есенинщину» как социально-психологический феномен середины 20-х годов, но и, допустим, Мандельштама, вся вина которого лишь в том, что он почти ничего не написал о берёзках». Во-первых, почему именно с Прокушевым? Он – знаковый «правый» есениновед? Отнюдь. Юрий Прокушев в своих работах о поэте выше советского патриотизма, советского отношения к творчеству Есенина не поднялся. Поэтому они во многом смыкаются с исследованиями тех авторов, кто ненавидел и ненавидит поэта и Россию. В этих работах содержится большое количество общих и частных суждений о личности и творчестве Сергея Есенина, которые принять невозможно. Показательно, что комиссия, возглавляемая Ю.Прокушевым, уже в 90-е годы поддержала советско-либеральную версию о самоубийстве поэта. Советского патриота Ю.Прокушева и, например, либерала-русофоба К.Азадовского роднит главное: нежелание признать советскую власть антирусской властью и как следствие – наличие у неё мотивов для уничтожения С.Есенина. Во-вторых, С.Чупринин сознательно искажает смысл «Злых заметок» Н.Бухарина, пронизанных зоологически-патологической ненавистью к Есенину и России. В-третьих, «берёзки» Осипу Мандельштаму в вину никто не ставит: его критикуют и «правые», и «левые» за другое, разное. Но никто из «правых», насколько мне известно, до базарно-пошло-местечкового уровня «левого» Аркадия Львова, автора «Жёлтого и чёрного» («Наш современник», 1994, №2), не опустился. Если же вернуться к «берёзкам», понятым не буквально, а как один из устойчивых символов России (что, вероятнее всего, имеет в виду С.Чупринин), то проблему, которая не раз поднимается в статьях Михаила Лобанова, кратко-схематично можно обозначить так. Вопрос национального, духовно-культурного самоопределения возникает перед многими писателями ХХ века как русскими, так и не русскими по рождению. В данном случае, с подачи С.Чупринина, речь идёт о вторых. Обретение евреями русского «звукоряда» часто происходит на внешнем уровне, уровне «мук рта», как в стихотворении Семёна Кирсанова «Буква Р». И преодоление «картавости» в таком случае – не гарантия того, что слова «О, Русь, о Русь» найдут отклик не только у соседского гуся. Национальная принадлежность писателя определяется не языком, на котором он пишет, на чём настаивают русскоязычные авторы, а его духовно-культурной пропиской, как утверждают М.Лобанов, «правые». Процесс же национального самоопределения О.Мандельштама растянулся на десятилетия и протекал он в плоскости, находящейся между двумя полюсами – большевистско-космополитическим и еврейским. И «берёзок» как символа духовной соприродности поэта с тысячелетней Россией на этом пути действительно не было. В разговоре о Михаиле Лобанове трудно обойти его постоянного оппонента Анатолия Бочарова. Он – один из лидеров «левых» в 60-80-е годы, типичный русскоязычный представляет интерес во многих отношениях. Однокурсник Лобанова по МГУ, комсорг в студенческие годы, вечный критик «правых»: в советское время – под знаком верности марксизму-ленинизму, в перестроечное и постперестроечное – под флагом демократии, свободы личности, гуманизма и т.д. Во все времена – учёный муж, доктор филологических наук, профессор МГУ. Почти через сорок лет после окончания университета, после многочисленных «боёв на расстоянии», в 1989 году на страницах «Литературной газеты» в рубрике «Диалоги недели» состоялся «контактный поединок» М.Лобанова и А.Бочарова. Из признания профессора МГУ следовало, что соборность для него «новое словцо» («Литературная газета», 1989, № 37). Здесь всё показательно – и «новое», и «словцо». Естественно, что соборность – слово не новое для тех, кто знаком с православной традицией, которая в советский период была выброшена «левыми» за борт современности. На уровне лексическом «словцо» есть открыто выраженное А.Бочаровым неприятие этой традиции. Михаил Лобанов, говоря об истоках и развитии данной традиции, указывает и на «Слово о Законе и Благодати» митрополита Илариона, и на русских мыслителей в лице так не любимых А.Бочаровым славянофилов, и даёт «обиходного уровня» определение соборности, с христианских позиций характеризует «личность», «свободу», «ленинскую гвардию» и т.д. И это не дань наступившей моде на церковность, это глубокое убеждение Лобанова, православное, духовное формирование которого началось ещё в 40-50-е годы. Духовное образование определи ло жизненные взгляды и жизненный путь критика, позволило избежать ему многих искушений. Например, в отличие от известных будущих «правых», Лобанов в 50-е годы не переболел либерализмом – «великой ложью нашего времени» (К.Победоносцев). Так, по свидетельству Феликса Кузнецова, со знакомства с Вадимом Кожиновым начался его «путь возвращения в Россию, к русской, патриотической идее». До этого он был, «так сказать, более либерал…». Показательна и реакция Станислава Куняева на это признание: «Да, все мы были либералами. Но Вадим в себе этот либерализм изживал и одновременно с этим изгонял его и из нас, потихоньку, не специально – как-то всё получилось само собой». Итак, когда многие будущие «правые» изживали в себе либерализм, Михаил Петрович становился человеком православным, верующим. И закономерно, что в статьях, книгах Лобанова не раз поднимается вопрос смысла жизни. Итоговым видится размышление критика в статье «Милосердие» (2002). И вновь, как в начале пути, в период духовного самоопределения, Михаил Петрович сравнивает две версии смысла жизни – писательскую и «простой» верующей женщины. И вновь отдаёт предпочтение второй, воспринимая долголетие как время, отпущенное на земле для избавления от грехов и возможности прийти к покаянию. Молитва, завершающая статью, не только очередное свидетельство глубинной русскости, православности Михаила Лобанова, но и одно из самых сокровенных, поэтичных, совершенных его творений: «Господи, нет предела милосердию Твоему! Ты сохранил мне жизнь на войне, в болезни, дал мне долголетие, и чем я ответил тебе? Ты знаешь все мои грехи и сохраняешь милость Твою ко мне. Прости мне слабость мою и греховность. Ты же знаешь, как я верую, что если есть во мне что-то доброе, способное к добру, то это не моё, а Ты дал мне, как и те неиссякаемые дары Благодати, которые по великому милосердию Твоему проливаются на нас, на Твои, Господи, творения» (Лобанов М. Милосердие // Лобанов М. В сражении и любви. – М., 2003). Естественно, что Михаил Лобанов – один из самых последовательных и стойких бойцов за Православие, за «твердыню духа», без каких-либо католических, экуменистических и прочих новаций. В статьях и интервью последних 20-ти лет он неоднократно негативно-точно характеризует и отца современных ересей, революционера от религии Вл.Соловьёва, и его многочисленных последователей. В этой связи критик замечает о Солженицыне (которому «не нравится «окаменелое ортодоксальное, «без «поиска», Православие») и о проблеме вообще: «Как будто может быть какое-то не «ортодоксальное», не «догматическое» Православие. Расшатывающий догматы «поиск» и означает конец Православия!» («Наш современник», 2005, № 5). Определяя русскость, православность, М.Лобанов не сбивается на фактографически-формальное понимание вопроса, чем грешат авторы разных направлений, взявшие на вооружение схоластическую методу К.Леонтьева. И там, где того требует «материал», критик тонко и точно проводит грань между мировоззрением и творчеством, публицистикой и «художеством». В интервью «Светоносец или лжепророк?» («Советская Россия», 1998, 24 декабря), говоря о гордыне Александра Солженицына и Льва Толстого, проявленной по отношению к Церкви, Михаил Петрович справедливо утверждает, что у «безблагодатного моралиста Толстого» благодатное слово художника. У Солженицына подобное превращение обличителя в художника Лобанов не представляет, и с этим трудно не согласиться. Естественно, возникает вопрос: что делать русскому писателю в сегодняшней ситуации «еврейского ига», возможен ли диалог с русскоязычными авторами? Этот вопрос М.Лобанов неоднократно рассматривает в своих статьях. В «Российско-кёльнских абсурдах» («Наш современник», 1997, № 3) критик приводит собственное высказывание из беседы с немецким литературоведом В.Казаком: «Писателей навсегда разделило 4 октября 1993 года, когда «апрельевцы-демократы» подтолкнули Ельцина к решительным действиям». Эта верная по сути и по факту мысль требует дополнительных комментариев. Главное, думается, не в том, подтолкнули или нет (Б.Ельцин и его окружение спасали свои шкуры, и президент – мерзкая и преступная «прореха на человечестве» – всё равно пошёл бы на крайние меры), а в том, что, подписав известное письмо, разрешили «кровь по совести». Если бы и не было расстрела, вина и грех подонков-подписантов были бы не меньше. Во-вторых, только ли события октября 1993 года разделили писателей, не произошло ли это раньше? Главная линия водораздела – отношение к России – проходит через сердца и души. И без пролитой крови не может быть общности с теми, для кого Россия – «сука», «раба», «тысячелетний рейх», «материал для творчества» и т.д. Статья «Моя позиция» («Завтра», 2000, № 16) вызвана награждением Валентина Распутина Солженицынской премией. В статье на разном материале рассматривается вопрос о возможности объединения в рамках одной культуры разных сил – именно такую цель поставили перед собой организаторы премии. Михаил Лобанов сомневается в том, что данное мероприятие, на котором символично обнялись В.Распутин и Б.Ахмадулина, может стать началом сближения русских и русскоязычных сил. Он, как и Вадим Кожинов в случае с Андреем Нуйкиным, руководствуется логикой: фамилия поэтессы стоит под письмом 42-х, призывавших Ельцина к кровавой расправе в октябре 1993 года. С таких же позиций Лобанов оценивает пафос «Двести лет вместе» А.Солженицына. Призыв к сближению в настоящих условиях означает подавление воли к национальному сопротивлению. Следующие слова из статьи «И вздрогнут наши недруги!» – лейтмотив публикаций последнего десятилетия, лобановский вариант спасения русского народа, логически вытекающий из всей героической жизни Михаила Петровича – русского критика «на передовой»: «Национальная идея – это не академическая болтовня о «соборности», «общечеловеческой отзывчивости» (довольно с нас этих «общечеловеческих ценностей»), национальная идея – это борьба не на жизнь, а на смерть с нашими врагами, уничтожающими нас как нацию. Вот тогда-то и вздрогнут наши недруги, когда не только услышат, но и уверятся, что это не шутки, а настоящая война» («Молодая гвардия», 1997, № 9). 2005 |
Похожие:
 | Спица Юрий Михайлович Устав чоу сош «Альтернатива» (учредитель, дата... Частное общеобразовательное учреждение средняя общеобразовательная школа «Альтернатива» | | Программа дисциплины Россия и вызовы современности: Россия перед вызовами ХХ и ХХI веков России, их неравномерный, фрагментарный и незавершенный характер на каждом из трех этапов рассматриваемого периода |
| Оао «фнпц «Алтай», г. Бийск, Россия Администрация г. Бийсканаукограда РФ ипхэт со ран Псахье (Россия), Christian Perut (Франция), Keiichi Hori (Япония), Людмила Огородова (Россия), Guy Jacob (Франция), Bernie Kosowski... | | Натуралист и технарь александр Н. Павлов Россия, Санкт-Петербург Февраль 23, 2010 Принята на заседании кафедры государственные и муниципальные финансы от 2012г |
| X международная конференция hems-2014 Высокоэнергетические материалы: демилитаризация Геннадий Сакович (Россия), Keiichi Hori (Япония), Guy Jacob (Франция), Bernie Kosowski (сша), Юрий Соломонов (Россия), Wilhelm Eckl... |  | Литература 10 11 классы Рабочая учебная программа по дисциплине «Литературная критика эпохи классического реализма» |
| Урок литературы в 10 классе Рабочая учебная программа по дисциплине «Литературная критика эпохи классического реализма» | | Как легко стать шпионом александр Н. Павлов Россия, Санкт-Петербург Май 24, 2010 ... |
| Рабочая учебная программа по дисциплине «л итературная критика эпохи... Рабочая учебная программа по дисциплине «Литературная критика эпохи классического реализма» | | О. А. на тему: Применение опорных схем на урок Рабочая учебная программа по дисциплине «Литературная критика эпохи классического реализма» |
| Тематическое планирование уроков литературы в 10 классе Рабочая учебная программа по дисциплине «Литературная критика эпохи классического реализма» | | Павлов Юрий Александрович проф., д т. н кафедра тхом московский государственный... Концепция школьной научно-практической конференции учащихся «Наука и творчество» |
| Авторы : к т. н. Никулин Олег Алексеевич, Новиков Юрий Михайлович,... Авторы: к т н. Никулин Олег Алексеевич, Новиков Юрий Михайлович, Пивник Александр Васильевич, инженер | | Литературная критика газеты «Пермские губернские ведомости» (1890-1917 годы ) ... |
| Русская символистская критика (1890 Охватывает весь текст статьи, является его доминантой, определяет композицию статьи от начала до конца, обеспечивая связи между различными... | | Русская символистская критика (1890 Охватывает весь текст статьи, является его доминантой, определяет композицию статьи от начала до конца, обеспечивая связи между различными... |
