Междисциплинарный Центр Философии Права Доктрины Правового Государства и Верховенства Права в Современном Мире
Скачать 5.87 Mb.
|
| Междисциплинарный Центр Философии Права Доктрины Правового Государства и Верховенства Права в Современном Мире (рабочая докорректорская версия) Содержание В.Д. Зорькин Правовая трансформация России: вызовы и перспективы Ф. Вентер Верховенство права как глобальная мера конституицонализма Т. Хабриева На путях создания российской модели правового государства А. Масферрер, Анна Тайцлин Обреченный союз: Конституционное закрепление прав и волевая теория от Руссо до Уолдрона Шарандин, Д.В. Кравченко Верховенство права, Правовое государство и другие международные правовые доктрины: лингвистические аспекты конвергенции и разграничения Зорькин В. Д., Председатель Конституционного Суда России ПРАВОВАЯ ТРАНСФОРМАЦИЯ РОССИИ: ВЫЗОВЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ Конституция России, двадцатилетие которой мы отмечаем в этом году, ориентирует развитие страны на основе принципов правового государства и верховенства права. Это обязывает нас последовательно придерживаться этих принципов в правотворческой и правоприменительной деятельности органов публичной власти, в действиях всех должностных лиц и граждан. В каком состоянии находится соотношение указанных принципов с реальностью современной российской жизни? Что из исторического прошлого страны препятствует реализации этих принципов и что в новой России дает нам надежду на успех хотя бы в исторически обозримой перспективе? Обсуждение этих вопросов сегодня совершенно необходимо. Необходимо потому, что ощущение «новизны» нынешней России у многих наших исследователей и практиков создает иллюзию «действий с чистого листа», и значит, иллюзию возможности не заниматься вдумчивым анализом прежних ошибок. Тех ошибок, которые привели к государственным и человеческим трагедиям эпохи распада СССР, а затем к тяжелейшему кризису в России в постсоветскую эпоху. Обсуждение этой темы необходимо еще и потому, что Россия, открывшись миру в результате политических и экономических реформ, оказалась в еще непривычной для нее, очень сложной ситуации многообразных и разнонаправленных внешних воздействий. Воздействий, которые нельзя не исследовать, не понимать и не учитывать. Непрерывное усложнение этих воздействий повышает как цену ошибок в разработке и реализации государственной стратегии, так и историческую ответственность политической элиты за допущенные ошибки. Закрепленный в Конституции в качестве основы конституционного строя правовой, демократический и социальный характер государства задает очень высокую правовую планку. В силу целого ряда объективных факторов реальность нашей жизни не может пока в должной мере отвечать этим высоким требованиям. Страна до сих пор испытывает такие неизбежные последствия произошедшего в 1990-е годы взрывного первоначального накопления капитала, как правовой нигилизм, клановая и корпоративно-олигархическая ментальность, превращение бюрократии в своего рода квазикласс, зачастую действующий в своих собственных интересах, неразвитость гражданского общества и прочного среднего класса, коррупция и организованная преступность, нестабильность законодательства, отсутствие прочных гарантий собственности, недопустимо резкое социально-экономическое неравенство, высокий уровень бедности и т. п. И вот во всей этой сверхсложной реальности Россия оказывается еще и в условиях глобального экономического кризиса, накладывающего свои ограничения на нормальное развитие страны на основе конституционных принципов верховенства права и правового государства, юридического равенства и справедливости. 1. Путь России к праву: необходима осторожность Сразу оговорю – это не о каком-то особом пути России, проклинаемом одними и восхваляемом другими. А просто о российской реальности и ее соотношении с правовыми регуляторами. Как известно, право является мощнейшим социальным регулятором. Мы все знаем, что происходит с транспортным средством – автомобилем, кораблем или самолетом, если отказывают регуляторы. Перестал соблюдать правила – жди катастрофы. Или обыденной – когда на дорогах бьются насмерть пренебрегающие правилами водители. Или – экстраординарной. Чем, в сущности, пренебрежение правовыми правилами так уж отличается от пренебрежения правилами дорожного движения? Мы видим на недавних примерах в странах арабского мира, что неуважение правовых правил политической жизни приводит к большой крови и общенародной трагедии. Как известно, «посеешь ветер – пожнешь бурю». Кто же отвечает за подобные экстраординарные эксцессы? Конечно, тот, кто теряет способность управлять – не важно чем – автомобилем, самолетом или обществом. Регуляторы перестают работать, общество оказывается в состоянии дерегуляции, такое состояние порождает сначала кровавые эксцессы, а затем чрезвычайные усилия по преодолению этих эксцессов. Отдавая должное научным авторитетам, таким как Макс Вебер, Юрген Хабермас и Пьер Бурдье, и их воистину огромному вкладу в решение обсуждаемой мной проблемы, я позволю себе обратиться к иному, ненаучному авторитету и напомнить строки Есенина о Ленине: А те, кого оставил он, Страну в бушующем разливе Должны заковывать в бетон. К бушующему разливу привела системная дерегуляция, порожденная неспособностью элиты Российской империи вовремя исправить регуляторы, позволявшие эффективно управлять государством и обществом. Говорят, что история не знает сослагательного наклонения. Но есть такое понятие «альтернативная история». Мы все учимся на опыте. Если в естественных науках таковым является эксперимент, то в науках гуманитарных, собственно политических, поучительный опыт – это всегда исторический опыт. «Народ, забывший свою историю, обречен на то, чтобы повторять ее вновь», – сказал выдающийся американский философ Джордж Сантаяна в своей классической работе «Жизнь разума». Почему же Россия с такой настойчивостью, достойной лучшего применения, время от времени «наступает на те же грабли»? При анализе любой социальной проблемы очень важно найти базовую метафору. В качестве такой метафоры я избрал есенинскую. В ее основе два элемента, которые обладают, как мне представляется, ценностью за рамками поэтического как такового. Первый элемент базовой метафоры – «бушующий разлив». Второй элемент – «бетон». «Бушующий разлив» – это дерегулированная реальность, которой надо предписывать определенные нормы. «Бетон» – сами эти нормы. Не хочу сейчас обсуждать те конкретные исторические нормы, которые имел в виду Сергей Есенин, говоря о «бетоне». Все мы понимаем, что современная Россия нуждается в других нормах для того, чтобы занимать достойное место в XXI столетии, отвечать на требования, выдвигаемые своим обществом, развивать собственные культурно-исторические традиции. Уважая величие собственного прошлого, ужасаясь историческим злодеяниям и отвергая их героизацию, мы должны смотреть вперед. Нельзя быть страной с непредсказуемым прошлым. А значит, обсуждать надо не историческое содержание есенинского метафорического «бетона», а методологическое содержание метафорического «бетона» как такового. Ведь не единожды в истории «бушующий разлив» кому-то приходилось «заковывать в бетон». Если не хотим, чтобы кто-то начинал «заковывать в бетон», а уж тем более, туда «закатывать» (а ведь как легко одно переходит в другое!), не надо допускать дерегуляции, т. е. «бушующего разлива». В России поэзия веками выполняла в том числе и функции политической философии. Не буду обсуждать, почему это происходило именно так. Не буду обсуждать также, почему у нас это происходило в большей степени, чем в других странах. При том, что великая поэзия в очень многих странах выполняла и политическую, и философскую миссию. Достаточно вспомнить англичанина Шекспира или итальянца Данте Алигьери. И все же в России и впрямь поэзия была выдвинута на передний край философско-политической мысли. И поражаешься тому, насколько в этом смысле пересекаются поэтические, философские и политические прозрения таких разных российских поэтов, как Пушкин и Есенин. Есенин говорит о «бетоне» и «бушующем разливе» своего времени. Но Пушкин в «Медном всаднике» проницательно и провидчески анализирует все ту же коллизию «бушующего разлива» и «бетона». Народного всплеска и сдерживающего этот всплеск петровского «гранита», в который «одета Нева». Каждый раз, когда я задумываюсь о соотношении реальности и регулирующих ее норм, я обращаюсь к великим пушкинским образам, в которых поразительно сочетаются чурающаяся рациональности поэтическая фантазия и философская, политическая математика. Нет, не арифметика, а именно математика – причем даже не высшая, а высочайшая. Скачущий по волнам создатель империи, пытающийся эти волны смирить, состязающийся с трагическим «маленьким человеком», сам этот «маленький человек» как жертва стихии, но и в каком-то смысле начало, ей сопричастное, – разве все это не высочайшая политическая математика? Гениальность нашей поэтической образности, ее глубина и многомерность, а главное, ее междисциплинарность, способность соединять в себе эстетическое и гносеологическое начала... Как эта наша гениальность соотносится с нашей же неспособностью взять столь необходимый правовой барьер? И есть ли на самом деле связь между одним и другим? Мне кажется, что связь есть. Что-то постоянно сопротивляется в сокровенных глубинах нашей исторической личности окончательному разделению всего и вся на этику, эстетику и гносеологию. Это что-то веками нашептывает нам, что такое окончательное разделение порождает отнюдь не только приобретения. Что есть оно – некое окончательное или изначальное, в котором эстетическое (т. е. прекрасное), этическое (т. е. правовое) и гносеологическое (т. е. истинное в научном смысле этого слова) образуют единое целое. Для религиозного человека такой окончательной целостностью является Бог. Именно в нем сливаются воедино Красота, Справедливость и Истинность. Но характерно, что в России на протяжении многих веков противодействие окончательному разделению на этику, эстетику и гносеологию оказывали и мыслители, настаивавшие на своей светскости. Очевидно, что исповедуемый Россией холизм отвечает чему-то, крайне востребованному современностью. Но это не означает, что Россия готова сегодня отказаться от того, что можно назвать системной архитектурой права, т. е. от этики в ее структурной и системной самодостаточности. Высокие идеалы всеединства, поиск которого, конечно же, представляет собой неотменяемый и неизымаемый вклад наш в мировую мысль, – это одно. А косная и в чем-то даже реакционная почвенность – совсем другое. Воистину настал момент, когда путаница в этом вопросе должна быть преодолена окончательно! Слишком высокую цену может заплатить Россия за продление подобной путаницы! Мой выбор профессии был существенно предопределен тем, что я очень рано осознал для себя кровавую трагичность всего, что связано с любым «бушующим разливом». И моральную ответственность каждого интеллектуала за то, чтобы этого «разлива» не допустить. Но что значит «не допустить»? Это же не «держать и не пущать» и даже не «подмораживать»! Это – приводить регуляторы в соответствие с обществом, т. е. проявлять бережную заботу по отношению к этим регуляторам и категорическую решимость в том, что касается своевременной переналадки регуляторов, замены уже неработающих регуляторов регуляторами, отвечающими требованиям современности. Надо ли доказывать, что неприятие «бушующих разливов» и забота о правильных регуляторах в принципе предполагают беспредельное уважение к регуляторам как таковым? Конечно же, если речь идет о регуляторах, совместимых с фундаментальными человеческими представлениями о «должном» и «праведном», т. е. о том, что называется «гуманизмом» в широком и единственно верном смысле этого слова. И тут опять можно и должно вспомнить о пушкинском отношении к дерегулятивному, а не регулятивному воздействию деспотии и тирании на общество. Поэт писал в своей знаменитой «Вольности»: Владыки! вам венец и трон Дает Закон – а не природа; Стоите выше вы народа, Но вечный выше вас Закон. Тут важно все – и наличие чего-то, стоящего выше владык, и то, что поэт именует это, стоящее выше владык, именно «Законом» с большой буквы. Никакой изощренный специалист по философии права не мог бы тогда дать более точной и емкой формулировки. Итак, не будем относить тираническое, деспотическое к сфере подлинно регулятивного. Регуляция – это задаваемые правила, находящие отклик в сердцах людей и потому соблюдаемые. Но вчера в сердцах людей находили настоящий отклик одни правила. Завтра – другие. Что-то в сердце будет находить отклик всегда. А что-то останется в священном хранилище, именуемом «традиция». И, оставаясь там, начнет оказывать уже не прямое, а косвенное регулятивное воздействие. Почвенность – это благоговение перед традицией, перехлестывающее через край. Почвенник обожествляет определенные регуляторы как таковые. Этим он напоминает музейного работника, стоящего в коленопреклоненной позе перед паровым двигателем XIX века и пренебрежительно третирующего какие-то там реактивные двигатели. В каком-то смысле упорный (не хочу говорить «упертый») почвенник, если он является почвенником в социальном и политическом смысле этого слова, еще неадекватнее этого аллегорического музейного работника. В самом деле, предположим, что такой музейный работник становится министром транспорта и имеет возможность продиктовать транспортной отрасли свои аксиологические преференции. В конце концов граждане могут ездить и в поездах, которые тянут за собой паровозы. Да, это отбросит страну, в которой затеян подобный транспортный эксперимент, далеко назад, не позволит ей конкурировать с другими странами мира. Но по крайней мере теоретически можно доехать от Москвы до Петербурга с паровозом, почему бы нет? И до Сибири с паровозами из Москвы когда-то доезжали. А вот попытка использовать в обществе определенного типа традиционные, но устаревшие правовые регуляторы – провальна. Подчеркиваю – речь идет не о том, что такое использование сделает общество менее эффективным и динамичным. А о том, что это приведет к полной дерегуляции того общества, на котором будет поставлен подобный эксперимент. И не в «бетон» его закует, а вызовет этот самый «бушующий разлив». Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Есть два типа общества – общество традиции и общество модерна. Общество традиции, или традиционное общество, или общество премодерна, имеет одни правовые, социальные, политические регуляторы. Не будем обсуждать, хороши они или плохи. Договоримся о главном – о том, что эти регуляторы работают только до тех пор, пока есть соответствующая им социальная реальность. Например, реальность крестьянской общины. Для такого общества характерна коллективистская реальность в рамках доминирующего аграрного уклада и пронизанность коллективистским началом иных, более передовых, но не доминирующих укладов. Например, ремесленного уклада, опирающегося на цеховую в социальном смысле этого слова корпоративную социальность, т. е. на все тот же коллективизм. Для того чтобы традиционное общество было по-настоящему полноценным, нужно, чтобы оно было сакрализованным. Причем правильным образом сакрализованным. Тут мало того, чтобы подавляющее большинство граждан полноценно исповедовало религию и чтобы светские сограждане были в подавляющем (именно в подавляющем) меньшинстве. Тут нужно еще, чтобы не было мощных межконфессиональных разломов, чтобы одна часть макросоциума не воевала с другой частью по вопросу о вере. Как только одна часть общества начинает воевать с другой, теряется традиционалистская легитимность. В самом деле, что такое сакральная легитимность власти? Это значит, что король – помазанник Божий? Но помазание – это в каком-то смысле политическая технология своего времени. Нет помазания без того, кто реально осуществляет это помазание. Реально же его осуществляет не Бог, а представитель Бога на земле. Предположим, что для французских католиков их король сакрально легитимен, потому что его помазал на власть Папа Римский. Но если для французских гугенотов Папа Римский уже не высший представитель Бога на земле, то почему французский гугенот будет признавать легитимность французского короля, помазанного на трон Папой Римским? Так сакральная традиционная легитимность постепенно переходит в легитимность абсолютистскую. Что означает знаменитое высказывание: «Государство – это я»? Тут в каком-то смысле уже происходит сдвиг от классической сакральной легитимности в сторону так называемого авторитарного консенсуса. Этот политико-правовой сдвиг подробно исследован как в работах теоретиков, занятых общей социологией, так и в работах теоретиков, занятых социологией права. Как только традиционное общество начинает сдвигаться от сакральной легитимности в сторону авторитарного консенсуса, оно начинает разваливаться изнутри. Причем в историческом смысле слова довольно быстро. В течение одного, максимум – двух столетий. Вынужденный смещаться в сторону не свойственного ему консенсуса, макросоциум подталкивается в направлении не свойственных ему социальных, политических и культурных векторов развития еще и многими другими обстоятельствами. Растет промышленность, теряется всеобъемлющее значение аграрного сектора, начинается диссоциация коллективизма даже в этом аграрном секторе, возникают новые требования в части управления финансами, в части собственно политического управления и т. д. Общество медленно, но неумолимо сдвигается слишком далеко в сторону от тех совокупных социальных, культурных и политических констант, которые задают феномен собственно традиционного общества. Что делать? Один ответ – вернуть общество в исходное состояние. Тогда заработают классические регуляторы, свойственные традиционному обществу, и все в каком-то смысле будет в порядке. Но существующий сегодня мировой опыт не дает оснований для утверждения, что такой возврат вообще возможен. Пока что никому не удавалось «повернуть вспять колесо истории» (пользуюсь здесь образом из речи Георгия Димитрова на знаменитом процессе). Даже те могущественные силы, которые Димитров обвинял в стремлении «повернуть колесо истории вспять», как мы знаем, были разгромлены. Они были разгромлены в конечном счете потому, что созданный ими отвратительный порядок, названный «новым», никак не был на самом деле возвратом в классическое традиционное прошлое. Он был тиранией и деспотией, системной дерегуляцией, т. е. прячущимся под маской этой деспотии внутренним хаосом, экспериментом в части создания новых форм тиранического управления – чем угодно, только не возвратом к классическому традиционному обществу. Итак, даже самые радикальные почвенники могут лишь мечтать о том, что их страна вернется к добрым старым временам и добрым старым традиционным регуляторам. Они страну к доброму старому социальному качеству, в котором эти регуляторы являются эффективными или хотя бы просто работающими, не возвращают. Они, образно говоря, не создают «паровоза», в который можно поставить «паровой двигатель». Они пытаются запихнуть «паровой двигатель»... даже не в «электровоз», а в «самолет». Понятно, к чему это приводит! К системной дерегуляции, и только. Чем больше почвенники на словах апеллируют к добрым старым регуляторам, чем больше отказываются сами создавать регуляторы новые и склоняют к такому отказу других, тем больше общество лишается регулятивности вообще. Традиционные общества Европы, уходя от той социальности, в рамках которой работали добрые старые регуляторы, теряли регулятивность как таковую. Элиты тех обществ отказывались от перехода на новые регуляторы – политические, социальные, правовые, культурные и т. д. И одновременно не могли, естественно, обеспечить эффективность старых регуляторов. Это можно было сделать, повторяю, только вернув общество целиком в доброе старое время. А этого уже не хотели и не могли сделать даже самые радикальные роялисты, поклонявшиеся доброму старому времени. Поклоняться-то они поклонялись, но не более того. Да и в поклонении их уже был какой-то надрыв. А что такое надрыв? Это когда ты скрываешь свою неискренность не от других, а от самого себя. Каков был итог всего вышеописанного? Глубокая дерегуляция, «бушующий разлив» великих буржуазных революций и «бетон» нового права, точнее нового комплекса как правовых, так и иных регуляторов. Тут основополагающее значение имеет знаменитый наполеоновский Кодекс. Так европейские общества переходили, спасаясь от хаоса, от традиционности, к модерну. Так возникали иные типы идентичности, иные соотношения между правовой сферой и совокупной реальностью. В рамках этих новых отношений, право стало чем-то вроде нового квазисакралитета. Общество классического модерна поклоняется праву как тому, что только и может скомпенсировать новые формы социального неравенства, лишенного традиционного коллективизма, и потому труднопереносимого. Любому обществу нужна какая-то формула равенства. Раньше речь шла о равенстве всех и вся в Боге. Не буду отвлекаться на обсуждение того, насколько именно страстное стремление к равенству в Боге определяло социальные движения, потрясавшие традиционные общества. Хочу лишь обратить внимание на то, что общество модерна, по сути, могло предложить лишь равенство всех и вся перед законом как новый тип равенства. И что касается признаваемого всеми равенства членов общества хотя бы в чем-то, то без него нет общества вообще. Нет консенсуса, нет источника общеразделяемых убеждений, нет норм, нет легитимаций. В обществе модерна возобладала идея равенства перед законом и основанный на ней – предложенный и принятый обществом – тип правового равенства. Закон неумолим. И желанен в силу этой уравнивающей всех неумолимости. Закон готов покарать как богатого, так и бедного. Нормы закона носят не устный, а писаный характер. Специальное сословие людей придает писаному закону всеобъемлющую полноту. Строго регламентированы процедуры, позволяющие отделить виновного от невиновного. Эти процедуры известны обществу и приняты обществом. За правильным исполнением процедур следят институты. Институты построены так, чтобы в максимальной степени исключить процессуальные ошибки. Человеку модерна, находящемуся на нижних этажах социальной лестницы, говорится: «Да, ты социально ущемлен, ты беден. Но если ты честен, то тебя не покарает закон. А того, кто богат, если он не честен, закон обязательно покарает. А потому твоя честность имеет не только идеальный, но и конкретный материальный смысл. Смотри – этот богатей вчера попирал тебя ногами. Но он нарушил закон. Закон воздал ему в соответствии с точно установленными нерушимыми правилами. И вот уже нарушитель закона гниет в тюрьме. Он теперь находится ниже тебя на социальной лестнице. Ты не гниешь в тюрьме. У тебя есть скромный достаток, теплый очаг, ты окружен любящей тебя семьей. Теперь ты признаешь, что в том обществе, которое мы тебе предлагаем принять, есть нечто от справедливости, от какого-то, пусть и несовершенного, равенства? Если ты это признаешь, соблюдай нормы общества, чего бы тебе это ни стоило. Поддерживай это общество, ведь без твоей поддержки оно не может быть стабильным, надежным. Оно окажется лишено, пойми же, даже этих, несовершенных, но приемлемых регуляторов». Так что же находится в ядре общества модерна? Новые технологии? Политические свободы? Индивидуализм? В ядре общества модерна – почитание права. Превращение права в эффективную светскую религию. То есть своеобразный культ права и основанная на нем непрерывно социально подкрепляемая вера во всемогущество писаного закона и поддерживающих закон институтов. Вера в неподкупность судей, в способность правовой системы обеспечивать действительное равенство всех перед лицом закона. Обеспечить эту веру как новое культурное основание модерна, обеспечить единство этой веры с эффективными институтами, обеспечить определенное качество человеческого материала, наполняющего эти институты, социально доказать равенство всех перед законом – вот что значит взять правовой барьер и оказаться в модерне. Присмотримся к некоторым примерам, которые подтверждают или опровергают наше продвижение к такой, говорю без всякой иронии, великой и спасительной цели. Близки ли мы к ней сейчас? Если мы близки к ней, то чем являются бесконечные свидетельства неравенства, которые переполняют нашу жизнь? Клеветой ангажированной печати? Не верю! Конечно, любая независимая печать (еще одна обязательная черта общества победившего – подчеркиваю, победившего – модерна) гоняется за сенсациями, питается слухами и т. д. Но я не верю, что многочисленные свидетельства вопиющего неравенства перед законом, переполняющие нашу жизнь, – лишь следствия желтизны и ангажированности нашей прессы. Жизнь всегда сложнее и многограннее. В ней всегда соседствуют ангажированность, даже продажность – и честное выполнение журналистами своего профессионального долга. А значит, есть и объективные свидетельства этого вопиющего неравенства. Подчеркиваю, объективные свидетельства не неравенства вообще, а неравенства именно вопиющего! Мне возразят, что вопиющее неравенство перед законом существовало во всех странах становящегося модерна. Стоит хотя бы прочесть Гюго, Золя, даже Диккенса. Такие возражения правомочны только в одном случае – если полностью игнорируется суть моего методологического и философско-правового экскурса. Суть же его в том, что в обществе модерна на начальном этапе может существовать вопиющее социальное неравенство, что оно может даже кем-то восхваляться. Но что категорически не может существовать в виде признаваемого факта – вопиющее правовое неравенство, неравенство людей перед новым божеством Закона. Как только это признается в качестве факта, да еще и начнет воспеваться, – модерн окажется полностью отмененным. Но природа, правовая и социальная в том числе, не терпит пустоты. Модерн окажется отмененным. Образуется пустота. Что ее заполнит? Мне скажут, что предшествующие модерну нормы, регуляторы, свойственные традиционному обществу. Но мы же только что убедились, что это невозможно. Что это почвенный невроз, порождающий пустые реставрационные галлюцинации. На самом деле пустоту заполнят сначала просто более или менее откровенно криминальные регуляторы. Если люди не верят в то, что они могут найти достойное и справедливое (т. е. не мздой и не звонком определяемое) решение в суде, они все равно станут решать свои проблемы. Люди не могут не решать своих проблем! Каждый день многие миллионы людей должны решить те или иные свои мелкие или крупные проблемы. Как? Чем меньше они будут верить в возможность найти решение в суде, тем больше они будут обращаться за помощью к «браткам», как обычным, так и из разряда «оборотней», коррупционерам и прочему социально-деструктивному контингенту. А что делать? В России нет даже остаточных традиционных регуляторов, способных заменить регуляторы посттрадиционные, модернистские. И понятно, почему их нет! Потому что нет общества, соответствующего таким регуляторам. Может быть, остатки такого общества – подчеркиваю, остатки – есть на наших окраинах. Конечно же, остатки такого общества есть на многих континентах – в Азии, Африке, Латинской Америке. Чем более здоровыми и массивными являются эти остатки в отдельных странах, тем в большей степени там могут быть эффективными традиционные регуляторы, задаваемые традицией авторитеты. Причем все это не обязательно будет иметь криминальный характер. Но если всего этого нет, то – либо криминальный «разлив», либо модернистский «бетон». Третьего тогда уже действительно не дано! Вопиющее правовое неравенство должно быть преодолено в считаные годы. И обществу нашему должны быть предъявлены такие доказательства преодоления хотя бы этого типа неравенства, которые оно примет, сказав: «Да, теперь я действительно верю, что это так!» В противном случае нас ждет окончательный криминальный «разлив», и лично мне не ясно даже, кто и как будет заковывать этот «разлив» во что-либо. И во что именно. Точнее, ясно, как будут заковывать подобный «разлив» в «бетон». Тут подсказкой является и мировой опыт, и наша отечественная традиция. Такой «разлив» малой ценой в «бетон» не закуешь. Да и такое ли великое счастье оказаться закованными в «бетон»? Но мне не ясно, кто способен будет заковать в «бетон» после такого «разлива». Реальных соискателей нет. Мне возразят, что они появляются одновременно с общественным запросом. Но из истории известно, что они иногда появляются, а иногда и нет. И что перед тем, как появиться, нечто подобное хоть как-то маячит на интеллектуальном и политическом горизонте. А на нашем горизонте ничего и никого такого не наблюдается. Рассматриваемая проблематика позволяет по-иному поставить вопрос о соотношении права и классической политической демократии. Нужна ли она России? Несомненно! Но всмотримся в мировой опыт и зададимся вопросом, была ли такая демократия во Франции, как классическом эталоне европейской демократии, в момент, когда Франция брала правовой барьер? Ответить на этот вопрос нетрудно. Когда Франция брала правовой барьер по-настоящему и с помощью чего? При Наполеоне с помощью знаменитого и изучаемого всеми юристами наполеоновского Кодекса. Была ли в этот момент во Франции классическая политическая демократия? Конечно же, нет. Сначала во Франции оказались сформированы и утверждены новые правовые регуляторы, а потом, причем отнюдь не сразу, утвердилась политическая демократия. Является ли этот пример иллюстрацией общей тенденции или нет? В каком-то смысле является. Хотя, конечно же, некоторым обществам удавалось утвердить модернизацию и взять правовой барьер, не жертвуя политическими свободами. Но, согласитесь, скорее, это является исключением. Впрочем, я не хотел бы, чтобы подобный тезис был воспринят как пропаганда авторитаризма. Лучше всего, конечно же, взять правовой барьер, не пожертвовав имеющимися политическими свободами. Но, в любом случае, его надо взять. И немного нам для этого отведено исторического времени. И не так близки мы к решению этой задачи, как хотелось бы. И все же не к вопросу о формах правления и политического режима сводится для меня проблема соотношения между свободой, равенством и правом. Для меня право – это равенство людей перед правовым законом. Не научившись жить по закону, нельзя научиться жить по праву, нельзя обеспечить пресловутое the rule of law. Увы, нам отпущено слишком мало времени на обучение. И мы не можем перепрыгнуть через этапы этого обучения. Реальная жизнь была и всегда будет мерилом для каждого, кто создает для нее правовое русло – «бетонное», «гранитное» или любое другое. Нельзя сооружать русло, не понимая, что именно по этому руслу потечет. Людям моего поколения памятен фильм «Место встречи изменить нельзя», в котором В. Высоцкий блестяще сыграл Жеглова. Памятна и крылатая фраза, сказанная Жегловым: «Вор должен сидеть в тюрьме». Ничто в такой степени не соответствует запросу наших современных простых сограждан, как эта крылатая фраза. Но мы помним и другое! Что пресловутый Жеглов, этот представитель некоррумпированной и стремящейся к эффективности правоохранительной системы, был страшно далек от правового сознания, культуры правоприменения и т. д. Как же быть с пресловутым «врачу – исцелися сам»? Высокая популярность Жеглова у нас имеет корни в культуре, менталитете. Была бы столь высокой популярность в другой культуре, при другом менталитете? Сомневаюсь! Во всем мире пользуются популярностью борцы с гангстерами, применяющие неправовые методы. И мне могут сказать, что нет разницы между данным героем, которого играет Высоцкий, и героями, которых играет, например, Бельмондо. Но если внимательно разобраться, то разница есть. Не надо закрывать глаза на эту разницу. Вспомним знаменитые фильмы С. Крамера, в которых запечатлены классические для англосаксонского сознания образы неподкупных судей, неподкупных юристов, в полном смысле этого слова «жрецов закона». В каждой культуре, в каждом обществе есть сильные и слабые стороны. И только учет этих сильных и слабых сторон соединяет право как должное, как «гранитное» или «бетонное» русло, и право, как фактическую реальность, т. е. как нечто, призванное регулировать движение именно нашего социального, культурного, государственного, политического «потока». Подчеркиваю – нашего, а не «потока» вообще. Если мы этого не учтем, «поток» прорвет русло. И тогда слишком велики шансы, что страна провалится даже не в диктатуру, а в инферно. Во всем, что мы делаем, надо исходить из этого. Возьмем, к примеру, столь часто обсуждаемую сейчас проблему прецедентного и иного права. Прежде всего мы должны отдавать себе отчет в том, что иное право тоже существует. И называется «континентальным». Что, требуя расширить прерогативы прецедентного права, мы не проблему модернизации решаем, не проблему взятия правового барьера. Мы ввязываемся в конфликт между двумя одинаково западными правовыми системами – системой кодифицированного, или романо-германского, права и системой общего, или англосаксонского, права, пресловутого common law. Да, в континентальном праве норма исходит из законодательства и доктринального смысла, а в англосаксонском – из судебной практики. И что? Нам недостаточно взять барьер более близкого к нам континентального права? Зачем мы усложняем свою задачу в условиях, когда не можем решить и более простую? Не для того ли, чтобы в итоге не решить никакую? Да, на сегодняшний день континентальная правовая система и система общего права движутся к конвергенции. Но, во-первых, они к ней лишь движутся, и очень осторожно. Во-вторых, они движутся к конвергенции после того, как прошли длинный путь и надежно закрепились в том, что касается базовых правовых достижений. А в-третьих, давайте приглядимся к их осторожности. И остережемся собственной лихости. Ведь совершенно ясно, во что превратятся прецеденты в условиях еще не взятого нами правового барьера. Они покроют трещинами правовой «бетон» Конституции и разрушат «русло». Они ведь нового «русла» не создадут! Обычные прецеденты не смогут заменить нам ключевых конституционных норм, подобно тому, как они это делают и делали в странах, где отсутствие конституции заменялось разветвленной прецедентной системой. Сколько столетий строилась прецедентная система, заменяющая Конституцию? С какой осторожностью, на каком культурно-историческом и ментальном замесе? Если в современной России прецедент вытеснит конституционную норму, то не будет ни Конституции, ни прецедента. И мы своими руками создадим, а точнее, стократно усугубим нынешний неправовой «разлив», сделав его «бушующим». Я мог бы подробнее разобрать массу примеров, свидетельствующих о том, насколько необходима осторожность. Необходима не для удушения свободы, а для отстаивания ее. Всю свою жизнь я исходил и исхожу из этого. Мне и поныне памятен лозунг «неконституционной конституции», выдвинутый определенными идеологами для оправдания расстрела Белого дома в 1993 году. И я твердо убежден – не научившись жить по плохой конституции, нельзя научиться жить по конституции вообще. Право – это форма общественной жизни. Не более того, но и не менее. Это не пустой сосуд, в который можно поместить любое содержание. Как смешон генерал, надевший на себя балетную пачку, так смешны и потуги соединить глубоко несвойственные нам, экзотические, изысканные и труднодостижимые формы правовой жизни с обществом, в котором мы живем. Давайте постепенно бороться за общественные изменения и приводить эти изменения в соответствие с изменениями правовыми. Главное – не разрушить неосторожными действиями нынешние очень слабые правовые скрепы. Скрепы несовершенные, слабые, но драгоценные. Мы медленно учимся правовой жизни, но учимся ей. Нельзя прекратить это обучение. Правовая жизнь – это упорядоченная нормированная борьба, это игра по правилам и в правовом поле. Стержень – Конституция. Она – хребет нашего общества. Нам, наверное, еще памятно, как некоторые в октябре 1993 года веселились по поводу того, что «сломан»-де «хребет». Это было веселье пьянчуг. Похмелье оказалось чудовищным. Хребет нельзя ломать. Как нельзя и допустить потери им всяческой подвижности. Тем более, что, потеряв подвижность, он обязательно сломается. Главная опасность для России сегодня – разрушение элементарного правового поля и срыв в антиправовой фанатизм. Наш путь – между Сциллой чиновничьего произвола и Харибдой анархического безвластия. Наш идеал – соединение власти и свободы на основе права, как единственного мерила свободы. Идти к этому идеалу можно, только сочетая либеральные меры и сильную власть. Это и есть подлинное выражение консервативно-правовой модернизации. Не хочу обсуждать тонкие отличия консервативного либерализма от либерального консерватизма. Хотя во всем мире это очень содержательно обсуждается. Главное для нас сегодня – категорически не допустить противопоставления человека и государства. Не «или государство – или человек», а «и государство – и человек». Вот смысл российской Конституции, на страже которой стоит Конституционный Суд. Только на этой основе мы можем и должны добиться в XXI веке коренной трансформации правосознания – профессионального и обыденного. И не надо для этого менять ядро нашей культуры, надо правильно соединить Дух народа и содержание права, традицию и современность. Противопоставление одного другому нам очень дорого обошлось. Нельзя повторять ошибок. По кругу ходит осел. Человек развивается по спирали. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | 1. Место и роль теории государства и права в системе других наук От философии права к теории права и юриспруденции. Юриспруденция и теория государства и права |  | 1. Место и роль теории государства и права в системе других наук От философии права к теории права и юриспруденции. Юриспруденция и теория государства и права |
| Тематический план по курсу истории государства и права зарубежных... История государства и права зарубежных стран: Учебно – методическое пособие для студентов очной (заочной) формы обучения по специальности... | | Программа курса по Теории государства и права Тема Общая характеристика... Саламатовой Мариной Сергеевной, канд истор наук, доцентом кафедры теории и истории государства и права |
| Тематический план по курсу Тема Предмет философии права 2 часа Тема... Философия права – наука о роли права в жизни людей, в человеческом бытии. Два уровня философии права: философский и юридический.... | | Реферат по дисциплине: «Теория государства и права» на тему: «Методология... Введение. Актуальные темы и некоторые проблемы современной методологии теории государства и права |
| Государственное образовательное учреждение высшего профессионального... Задачи: рассмотреть соотношение государства и права, концепции правового государства; научить студентов анализировать и оценивать... | | Программа курса. Методические материалы для студентов дневного и вечернего отделений. Москва Предмет теории государства и права. Место теории государства и права в системе общественных наук. Место теории государства и права... |
| Тематика курсовых работ по дисциплине «теория государства и права» Происхождение права: три основные фазы в развитии права, роль естественного права | | Программа курса. I. Введение в курс. Предмет и научные задачи всеобщей... ... |
| История государства и права зарубежныхстран Андреева О. А. Проблемы методологии истории государства и права // История государства и права. – 2004. № С. 13 | | Аннотации р абочих программ учебных дисциплин Аннотация к рабочей... Основной упор делается на рассмотрение понятия и видов политических режимов, форм правления и государственного устройства. Во второй... |
| Вопросы к кандидатскому экзамену по истории и философии науки Предмет философии права: традиции и перспективы взаимодействия философии и права | | Литература. Соотношение Земельного и Гражданского права по предмету правового регулирования В свою очередь отрасль права это совокупность правовых норм, регулирующих предмет правового регулирования. Такие отношения возникают... |
| Курсовая работа дисциплина: «Философия права» Тема: «Концепция естественного права» Развитие естественно-правовой доктрины в период ранних буржуазных революций и Новое время 6 | | Вопросы к экзамену по истории и философии науки Предмет философии права: традиции и перспективы взаимодействия философии и права |
