Русский язык и ментальность
З. К. Беданокова, канд. филол. наук, Адыгейский государственный университет (Россия)
К проблеме концептуализации слова «Кубань» в региональной рекламе
Важнейшей особенностью рекламы является передача информации с целью коммуникативного воздействия, точнее, воздействия на знания, отношения и намерения адресата, которое умело или неумело направляется адресантом. Это положение — исходное для рекламы как объекта когнитивного исследования.
В современной науке различаются лингвокогнитивный и лингвокультурологический подход в изучении и определении концепта. Основанием этому служит понимание и дифференциация концепта как «идеи, понятия» и стереотипа как «формы обработки информации и состояния знаний» [Чернейко, Долинский, 1996, 39], где стереотип и прецедентный феномен не различаются, т. к. демонстрируют признаки, специфичные для того или иного национально-лингвокультурного сообщества. Лингвокогнитивный подход к анализу рекламы с ключевым словом «Кубань» и его производными предполагает рассмотрение следующих положений: 1) «Кубань» и его производные в региональном рекламном дискурсе; 2) «Кубань» — концепт или стереотип?
Полагаем, что такое понимание когнитивных единиц позволяет рассматривать слово «Кубань» когнитивной базой для возникновения стереотипов, в данном исследовании рекламных имен, в которых репрезентируются все значения и понятия концепта «Кубань». Это могут быть и названия продукции, и географических объектов, и названия коммерческих объединений, населенных пунктов, отсылающих к сословной и региональной принадлежности.
При изучении текстов кубанской рекламы нами собрано более 150 примеров, соотносимых со словом «Кубань», семантика которого формирует когнитивную составляющую анализируемых единиц. Их можно разделить на четыре макрогруппы: 1. Единицы, содержащие значение территориальности как выгодного географического положения, соотносимого с семами «свобода», «простор», «Родина»: «Кубанское приволье» и т. д. 2. Единицы, содержащие значение плодородия и изобилия: «Кубанские деликатесы», «Кубанская буренка». 3. Единицы, содержащие значение кубанского казачества и предметов казачьей культуры и быта: слоган «Нет Кубани без «Вольной Кубани»!»; прагматонимы, которые являются также ярким примером взаимовлияния различных культур: «Кубанский кобзарь», «Кубанские ладыкы», «Кубанские малаи», «Кубанский джэлэчка». 4. Семантическое поле слова «Кубань» соотносится со значением «юг, курорт, место отдыха», где слоганы носят оценочный характер: «Курорты Кубани могут быть лучше зарубежных», «Маленький рай на большом побережье».
В ономастическом пространстве, в частности в рекламных именах, проявляется прототипичность, отражается образ-представление, что характерно для стереотипа, потому что категоризация слова «Кубань» в понятиях «плодородие», «юг», «казачество», является когнитивной базой как концепта, так и стереотипа. Очевидно, что различные способы репрезентации и сферы функционирования изучаемых единиц свидетельствуют об этих когнитивных процессах.
Литература
Красных В. В. «Свой» среди «чужих»: миф или реальность? М.: Гнозис, 2003.
Чернейко Л. О., Долинский В. А. Имя СУДЬБА как объект концептуального и ассоциативного анализа // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 1996. № 6. C. 20—41.
Z. K. Bedanokova
On description of conceptualization a word “Kuban” in a regional advertising
This work explores the use of a regional component in an advertising discourse. The word “Kuban” categorization is examined in four meanings: “territory”, “fertile land”, “Cossacks” and “the southern resort”, being a cognitive base of a concept “Kuban”. The analysis of these meanings of advertising names and slogans, revealed in the territory of Krasnodar Region and Adygheya, assumes a process of the stereotypification within a field of onomastics, rather than the word “Kuban” conceptualization in a regional advertising discourse.
К. Ватанабэ, канд. филол. наук, Санкт-Петербургский государственный университет (Япония)
Уникальность позиции первого лица в грамматике древнеяпонского языка
Понятие времени в японском языке выражено весьма нечетко. Это доказывает, что у самих японцев понятие времени — неясное.
В японском языке понятие времени, которое определяется как отдельная грамматическая категория в европейских языках, считается одним из суждений говорящего. Это является одной из удивительных особенностей японского языка.
Если описывать понятие времени в области традиционной отечественной грамматики, то можно сказать, что оно выражалось словами, носящими функцию наклонения. Эти слова, примыкая к глаголу либо прилагательному, добавляли повествовательное значение или выражали суждение и оценку говорящего [Nagayama, 2012, 170]. Наклонение в древнеяпонском языке носило следующие значения: каузатив, пассив, возможность, спонтанность, вежливость, предположение, отрицание, отрицательное предположение, желание, прошедшее время (т. е. воспоминание каких-либо фактов или событий), перфект, косвенная информация (косвенная речь), восклицание, утверждение, метафора и др. [Nagayama, 2012, 194—196]. Среди данных значений предположение или желание соответствуют будущему времени в европейских языках. Однако «прошедшее время» и «перфект» в вышеперечисленных значениях весьма отличаются от понятия времени в европейских языках.
В древнеяпонском языке существуют 2 формы наклонения прошедшего времени: -ки и -кэри. Различие этих 2 форм заключается в том, что наклонение -ки обозначает воспоминание самого говорящего событий, произошедших с ним, а наклонение -кэри — воспоминание событий, произошедших с другим человеком [Konishi, 2012, 201—204].
Наклонение -ки не используется для описания действий 2-го и 3-го лица, с одной стороны, а наклонение -кэри используется, с другой стороны, не только для 2-го и 3-го лица, но и для 1-го лица (в таком случае -кэри означает, что говорящий крайне удивлен произошедшим). Причиной этого является то, что -ки выражает простое прошедшее время, а –кэри излагает прошедшее время, относящееся к моменту речи говорящего. Следовательно, при употреблении 1-м лицом -кэри может выражать момент, когда говорящий заметил и удивился некому факту из своего воспоминания о событии в прошлом. Данное употребление наклонения часто встречается в поэзии, где автор всегда выражает свои задушевные чувства с позиции 1-го лица [Nagayama, 2012, 242].
Учитывая вышесказанное, мы хотим указать на чрезмерное превосходство позиции 1-го лица над другими лицами в японском языке. При переводе наклонения -ки на английский язык предложения буквально трансформируются в определенно-личные предложения, в которых сказуемое выражается глаголом в 1-м лице. С другой стороны, в русском языке встречаются обобщенно-личные предложения для перевода японского наклонения, обозначающего воспоминание говорящего. В данном случае, по мнению В. В. Виноградова, обобщенно-личные предложения способствуют выражению интимных мыслей, настроений и переживаний под обобщенной формой. Вследствие утраты формы 1-го лица глагола говорящий (либо читатель) этих предложений как будто сам испытывает на себе описываемое действие [Виноградов, 1947, 456]. Данный способ перевода более точно выражает характеристику наклонения -ки.
Литература
Konishi J. Kokubunpo: chikamichi. Tokyo. 2012.
Nagayama I. Kokubunpo: no kiso. Tokyo. 2012.
Виноградов В. В. Русский язык (Грамматическое учение о слове). М., 1947.
K. Watanabe
On the unique status of the first person in Old Japanese
The aim of this study is to provide a semantic and stylistic analysis of the category person in Russian and Old Japanese focused on selected modal meanings. In Old Japanese, ki and keri were the two most common suffixes used for indicating the past tense. In the case of ki, the speaker describes some event that occurred in the past based on his/her personal experience (recollection). Keri, in turn, indicates a past event learned of second hand (hearsay past). We analyze the co-occurrence patterns of ki and keri with the category of person to argue for the prominence of the first person over the second in Old Japanese. Finally, we argue that Russian generalized personal sentences expressing recollection are more suitable for rendering the -ki suffix than sentences in the first person.
О.Н. Гольцева, к.пед.н.
Нижегородский государственный технический университет
(Россия)
Информация текста и смысл слова: повесть В. И. Белова «Привычное дело»
В последнее время коммуникативная лингвистика особенно старательно изучает процесс общения, выделяя в нём три основных компонента: адресат, адресант и текст. Адресат создаёт текст, адресант воспринимает текст. Но вот как создают текст? Вечная загадка. И лингвистика не знает ответа на этот вопрос, хотя берёт на себя смелость изучать «механизмы речи». Что такое текст? Тоже тайна… «Текст можно определить, как объединённую смысловой и грамматической связью последовательность речевых единиц» [Солганик Г.Я., 2009, 8]
Но, на наш взгляд, именно главенствующая мысль (идея), содержание текста определяют и лингвистическую структуру, и последовательность высказываний. Для текста художественного произведения (а это первая и главная ассоциация со словом текст) важна не столько последовательность речевых единиц, сколько основная идея автора и информационное поле, взаимодействуя с которым автор создаёт языковую форму целостного, доступного ему смысла в виде текста. Содержание духа и души человека являются определяющими, главными порождающими системами той более мелкой информационной единицы, которая именуется текстом. Материальная, лингвистическая природа высказывания и текста – вторичны, они несут печать языковой самобытности личности.
Василий Иванович Белов, известный русский писатель, автор повести «Привычное дело», отметил 23 октября 2012 года свой 80-летний юбилей, но 4 декабря 2012 года закончилась его земная жизнь. «Его от славы русского слова не отлучишь. И с литературной вершины не сбросишь» [Золотусский И., 2002 ]
Повесть «Привычное дело», написанная В.И. Беловым в 1967 году, - о горькой русской жизни, о болезни русской души, о неизбывной сердечной боли автора, его любви к русской земле, к России. Это главная определяющая идея произведения.
Слова повести необычные, но яркие (колёсная дорога, кошенина, клеверища, поскόтина, раздобревший, зашáяться, колόдина и т.д.) сочные, северного русского вологодского говора.
«Ветрено, так ветрено на опустелой земле…» [Белов В.И., 2003, 372]
Скорее всего - холодно, зябко, пусто, плохо, - но не только вокруг человека, больше – внутри… – Этого смысла уже не найдёшь ни в каком словаре, можно только догадаться. Именно эти слова говорила Катерина перед смертью: «Иван, ветрено, говорит, ой, Иван, ветрено как!»
Заблудившийся в лесу Иван Африканович вдруг впервые задумывается о том, что будет после смерти, о вечности, о Боге. И другой заблудившийся однажды в зимнем лесу человек, Иеромонах Роман (Матюшин) как будто продолжает тему повести В. Белова:
«Не усомнился, взмолился человек, и Господь сотворил чудо, вывел! Одного помиловал, народ ли не помилует? Не оплакивайте Россию, глядя на Её уничтожение: жива Она! Живы и мы! Нам бы только сплотиться, взмолиться, и Любящий Спаситель сотворит Чудо – выведет! Нет бездорожья в Пути! Нет лжи в Истине! Нет смерти в Жизни! Нет поражения во Христе!»[Иеромонах Роман (Матюшин), 2011, 31].
1. Литература:
1. Белов В.И. Привычное дело. – В кн.: Русская проза ХХ века. – М., 2003.
2. Золотусский И. Непривычное дело.// Вёрсты - Вологда, 2002.
3. Солганик Г.Я. Стилистика текста – М.: Флинта, 2009.
4. С того света.// Русский дом, №3, 2011
Д. Г. Демидов, д-р филол. наук, Санкт-Петербургский государственный университет (Россия)
О применимости теории синергетики к речемыслительной деятельности на русском языке
Необходимость обращения к данной проблематике вызвана фактическими попытками применить физическую теорию синергетики к исследованию языка и мышления. Дается критический обзор изданий серии «Синергетика: от прошлого к будущему» (Г. Хакен, И. Пригожин и др.). Ученые не обнаружили случаев перехода теплоты в работу, переноса тепла от холодного тела к теплому (2-е начало термодинамики). Передача тепла от горячего к холодному — процесс необратимый. Когда скорость такой передачи высока, процесс продолжителен и вещества много, оно попадает в условие сильного отклонения от равновесия и самоорганизуется определенным («синергетическим») образом, поскольку в нем, как в относительно замкнутой макросистеме, возникают открытые микросистемы. Помимо физики процессы подобного рода изучаются в химии, биологии, информатике (без смысла), экономике, социологии.
Применение синергетики к языкознанию, в частности русской фразеологии (Н. Ф. Алефиренко, Л. В. Столбовая), не дает положительных результатов. Разумеется, можно сравнивать асимметричность языкового знака с внутренней флюктуацией микросистемы, при которой неуравновешенная система посылает сигнал к двум аттракторам (устойчивым точкам), каждый из которых, в свою очередь, также может посылать сигналы. Можно даже синергетику сравнивать с типологической аналогией Аскольдова, но эффект будет исключительно в способах изложения полученных результатов, а вовсе не в приложении якобы нового метода для достижения новых результатов.
Критический подход к попыткам применения синергетики к естественному языку исходит из признания самим автором термина «больших трудностей» [Хакен, 2005, 50], возникающих при переходе от биологических объектов к антропологическим. Человек обучается, он накопил огромное количество знаний, у него есть история-Geschichte, он имеет историю-Historie и т. п. Ни личность отдельного индивидуума, ни личность народа, ни его язык не может быть представлен как замкнутая система. Рассуждения о семантике языка с использованием понятия трансмерности [Кобляков, 2002] и призывы вырваться из «линейного плена» вселяют осторожный оптимизм. Полезна в этом отношении и обратная проекция языка на мир [Шишкина, 1998].
Синергетику как успешно действующую физическую теорию следует отличать не только от проекта синергетического метаязыка (когнитивной) лингвистики, призванного преобразовать оппозиции в дополнительность как моделирование самоорганизации языка в процессе речемыслительной деятельности, но и от богословского, т. е. полного понимания слова как синергии (сотворчества) Бога и человека, о чем прекрасно писал о. Павел Флоренский.
Всякая теория сильна критически осознанными границами ее применения.
Новейшие попытки приложения понятий синергетики к языку пока не дают результатов по причине механического неоправданного расширения границ применения физической теории. Успешные опыты возможны только в рамках гумбольдтианской традиции.
Литература
Кобляков А. А. Синергетика, язык, творчество // Синергетическая парадигма. Нелинейное мышление в науке и искусстве. М., 2002. С. 322—332.
Хакен Г. Информация и самоорганизация. Макроскопический подход к сложным системам. М., 2005.
Шишкина Л. С. Язык как естественная модель становления целого // Синергетика и методы науки. СПб., 1998. С. 260—277.
D. G. Demidov
The applicability of the theory of synergetics to speech activity in the Russian language
The latest attempts to apply the notion of synergy to the language are inconclusive because of mechanical unduly expanding the boundaries of the physical theory. Successful experiments are possible only within the framework tradition of W. von Humboldt.
Н. В. Дмитрюк, д-р филол. наук, Южно-Казахстанский государственный педагогический институт (Казахстан)
Русская ментальность в зеркале русского языка
(по материалам ассоциативных экспериментов)1
В культуре и психологии каждого народа есть черты, составляющие его индивидуальное этническое своеобразие, и есть черты, объединяющие этот народ с другими народами, а также, разумеется, со всем человечеством. Народный менталитет (культурно-психологическое своеобразие народа) складывается из соединения взаимодействия всех «слагаемых», причем этническая индивидуальность определяется не только сугубо индивидуальными особенностями народа, но и уникальностью самого соединения индивидуальных и групповых черт — соединения именно «этих ингредиентов» и именно в такой неповторимой «пропорции».
Язык относится к тем факторам, которые определяют народный менталитет и при этом влияют на формирование как индивидуально-неповторимых, так и некоторых общих с другими народами, групповых черт.
Вера в определяющее воздействие языка на духовное развитие народа лежала в основе философии языка В. фон Гумбольдта, который утверждал, что разные языки не просто разные оболочки общечеловеческого сознания, но различные видения мира: «В каждом языке заложено самобытное миросозерцание. Как отдельный звук встает между предметом и человеком, так и весь язык в целом выступает между человеком и природой, воздействующей на него изнутри и извне. <…> И каждый язык описывает вокруг народа, которому он принадлежит, круг, откуда человеку дано выйти лишь постольку, поскольку он тут же вступает в круг другого языка» [Гумбольдт 1980, с. 80]. Эти же идеи о влиянии языка на народное сознание развивал в России А. А. Потебня, который находил органическое участие национального языка не только в формировании народного мировосприятия, но и в самом развертывании мысли: «Человек, говорящий на двух языках, переходя от одного к другому, изменяет вместе с тем характер и направление течения своей мысли, притом так, что усилие его воли лишь изменяет колею его мысли, а на дальнейшее течение ее влияет лишь посредственно. Это усилие может быть сравнено с тем, что делает стрелочник, переводящий поезд на другие рельсы» [Потебня, 1976, с. 260].
В неразрывной взаимообусловленной связи языка и ментальности убежден В. В. Колесов, который на примере русского языка и русской ментальности рассуждает о философских, психологических, этнокультурных особенностях «национальной русской идее», о православии как основном источнике «русского духа», к которому восходят принципы русской ментальности: «Прежде всего — это утверждение соборного духа в противовес западному индивидуализму, признание личной совести основным регулятором отношений — в отличие от сознательности человека западной цивилизации, почтение к интуиции логоса в ущерб почитаемых Западом рациональности и порядка» [Колесов, 1999, с. 139].
В русле этих рассуждений выстраивается и наша гипотеза о возможности выявления национально-культурной специфики национального языкового сознания, отражающего менталитет этноса, методом свободного ассоциативного эксперимента, который проводится нами с русскими информантами, диаспорально проживающими на территории Казахстана. Особенно отчетливо проявляется эта специфика в сопоставлении с материалами аналогичных экспериментов с представительными титульного этноса.
Литература
Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1980.
Колесов В. В. «Жизнь происходит от слова…». СПб: Златоуст, 1999.
Потебня А. А. Язык и народность / В его кн.: Эстетика и поэтика. М.: Иск-во, 1976.
URL: march. philol. conference@gmail. com
N. V. Dmitryuk
Russian mentality in the mirror of the Russian language
(on materials of associative experiments)
The phenomenon of mentality is able to manifest itself in the materials of the associative experiments, fixed in dictionaries, associative norms reflecting the specific consistency of the mental values.
Г. В. Звездова, д-р филол. наук, Липецкий государственный педагогический университет (Россия),
Е. Н. Руднев, канд. филол. наук, муниципальное бюджетное образовательное учреждение «Средняя общеобразовательная школа № 11 г. Липецка» (Россия)
Дух и душа как символы целостного миробытия
(на материале лексикографических источников)
Слова душа и дух, однокоренные и определяемые друг через друга, имеют общий этимон. Таким первичным элементом смысла является сам процесс дыхания, выраженный с помощью слов с данной семантикой. В этом отношении глагольная лексема дыхати (дышать. — Г. З., Е. Р.) — доминантный и аккумулирующий смыслопорождение компонент данной лексико-тематической группы с общим корнем — вербализует реально существующее действие, сакральное действие, обеспечивающее и символизирующее самую жизнь. Это же значение, выражаемое с помощью особых изобразительно-выразительных средств языка, зафиксировано и в словаре В. И. Даля: «пить легкими воздухъ, вбирать и выпускать воздухъ» [Даль, 1956, I, 507]. Имплицитно явленная в глаголе пить сема «вода» отражает единство стихий, их тесное переплетение в плане выражения идеи жизни. Лексема воздух ассоциативно связана с устойчивыми сочетаниями живая вода и мертвая вода, также репрезентирующими идею жизни как таковой.
Изначально «воздух», одна из первостихий в мифологическом культурном слое, воспринимался как среда обитания духов, средоточие бестелесных созданий. Однако понимание «воздуха» как символа неоднозначно: с одной стороны, это пространство, в котором обитают духи, с другой — небосвод, дом для всего сущего. Эту многогранность символа мы обнаруживаем в исторических словарях. Так, в словаре И. И. Срезневского зафиксированы следующие значения: «одна из четырехъ стихiй» и «покров» [Срезневский, 1958, I, 354]. В словаре В. И. Даля воздух определяется как «среда, окружающая земной шаръ и образующая атмосферу его (колоземицу, мiроколицу)» [Даль, 1956, I, 226].
Все эти связи, скорее, даже единство лексем душа и дух со словами воздух, вздох, дышать совершенно естественны и органичны. Определяющие это родство этимологические данные указывают на синкрету физических и сакральных смыслов. Процесс дыхания, свидетельствующий о жизни как таковой, возведенный в ранг священного таинства, трансформируется в nomen дух. В сущности, сама первостихия воздух — явление онтологического порядка — становится основой возникновения качественно нового восприятия человеком окружающей действительности. Мир начинает осознаваться через духовную связь «духа/души» с окружающими сущностями, явлениями.
Исторически сложилось, что анализируемые слова при некоторой тождественности своих значений образуют не столько семантическую, сколько мировоззренческую иерархию, основой которой являлась целостность восприятия и понимания окружающей природы носителем русского языка. Для наших предков было свойственно синтетическое восприятие мира, которое во всем бытовом (вещном) видело символическое порождение и продолжение бытийного (вечного). Первым значением слова дух в словаре И. И. Срезневского «дуновенiе, вhтеръ» [Срезневский, 1958, I, 748] репрезентируется связь с архаичными представлениями, связывающими человека со стихиями.
Сопоставление данных русского с данными латинского и греческого языков показывает направленность на сакральные идеалы русской ментальности, для которой не познание своего «эго» является высшей ценностью, а ощущение и понимание Духа Божия. Это в первую очередь обусловлено христианскими традициями, противопоставляющими материальный и духовный мир.
Особое место в семантической парадигме анализируемого слова занимают семы «Дuхъ Божии» и «благодать» [Срезневский, 1958, I, 748]. Первая в силу своего сакрального потенциала несет важный религиозный пафос, определяющий систему координат русского православия. Последняя, в свою очередь, если ее перефразировать, репрезентирует идею «благой данности», т. е. того, что изначально уже существовало, того, что было и есть константно и духовно оправдано. Нравственно-этическая платформа русской философии основана не на трагическом фатализме, а на бытийном оптимизме, вере в Правду и Христа, которые неразрывно связаны в плане выражения онтологически целостного Бытия.
Литература
Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. М.: гос. изд-во иностранных и национальных словарей, 1956.
Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка: в 4 т. М., 1958.
G. V. Zvezdova, E. N. Rudnev
Spirit and soul as symbols of complete life
(on a material of lexicographic sources)
In this article authors analyze lexemes spirit and soul as key symbols of the Russian culture, reflecting integrity of complete life. On a material of lexicographic sources during the conceptual analysis the mental sense of these key concepts comes to light, the spirit/soul philosophy as double of complete life is opened: pagan and Christian. In the light of it the vector of development of consciousness is built, striking traits of self-determination of the Russian person in the world are designated.
Л. Н. Колесникова, канд. филол. наук,
Орловский государственный университет (Россия)
Комплименты как отражение ментальности
Современная лингвистика активно разрабатывает направление, в котором язык рассматривается как культурный код нации, а не просто как средство коммуникации и познания. Современными учеными язык позиционируется как путь, по которому мы проникаем в современную ментальность нации. По определению В. В. Колесова «ментальность есть мировосприятие в категориях и формах родного языка, соединяющее интеллектуальные, волевые и духовные качества национального характера в типичных его свойствах и проявлениях» [Колесов, 2007, с. 11]. Говорить о русской ментальности как о глубинном корне народной жизни можно только в исторической перспективе. Русский язык — это отражение русскости [Костомаров, 1999, с. 79]. Русская ментальность, характер русского человека, его «русский дух» и «загадочная русская душа» ярко проявляются прежде всего в межличностном общении, а именно в русском речевом этикете, в частности в комплиментах.
Лексема «комплимент» в европейских языках появилась только в начале XVII, а в России — в начале XVIII века. Поэтому объектом специального изучения и освещения в литературе комплимент мог стать начиная с этого времени. «Комплимент — похвала, вызванная стремлением сказать любезность или польстить кому-либо» [ССРЛЯ, 1956, 5т., 1262]. Мы думаем, что понять разницу между комплиментом и лестью можно так: комплимент — это искреннее восхищение человеком, а лесть — это синоним слова ложь. Некоторые лингвисты рассматривают комплимент как «риторический субжанр» [Михальская, 1996]. Вслед за Н. И. Формановской [Формановская, 1989] мы рассматривает комплимент в составе речевого этикета.
Русский речевой этикет — это устойчивые правила речевого поведения русских. Являясь элементом национальной культуры, речевой этикет отличается яркой национальной спецификой. На русских людей, например, странное впечатление могут произвести некоторые комплименты: «Ты как корова». Но «в Индии можно поласкать женщину, если ее сравнить с коровой, а ее походку— с походкой слона. Хороший комплимент японке — сравнить ее со змеей, татарке и башкирке — с пиявкой, олицетворяющей совершенство форм и движений. Обращение к женщине «Гусыня» в русской культуре не комплимент» [Горелов, Седов, 1997, с. 116]. В Нидерландах следует избегать рукопожатий, не делать комплиментов. Англичанкам тоже не принято делать комплименты и целовать ручки, в отличие, скажем, от европейских женщин: полек, чешек, русских и др.
Самое важное и ценное в русской ментальности — это понятия истины, добра и красоты. Н. Лосский отмечал в качестве фундаментальных качеств русского человека свободолюбие, могучую силу воли, доброту, талантливость и эмоциональность. В. Соловьев первичной основой нравственности считал три человеческих чувства: стыд, жалость и доброжелательность. Для русской философской традиции характерен акцент на бытии внутреннего плана, духовности как сущностном бытии человека. Русская национальная личность раскрывается через основные параметры духовности русского народа [Колесникова, 2001].
Особенности национального характера непосредственно влияют на использование и на структуру комплимента. Замечено, что русские более склонны к использованию развернутости и экспрессии в комплименте, чем другие народы, например: «Вы очень добры и умны!», «У вас — золотое сердце (золотые руки)!», «Вы, как всегда, прекрасно выглядите!», «Вы очень обаятельны, умны, обворожительны, интересны в общении, всегда доброжелательны, элегантны», «Какой вы интересный собеседник!», «Вы — настоящий профессионал, интересный человек, светлая личность!», «Вы смелый и сильный человек»!», «Ах, какая женщина, какая женщина!»…
Национально специфичными также являются цели комплимента. Основная цель у русских — сделать приятное собеседнику: «У вас всегда гармоничный образ», «Вы замечательный педагог!», «С ваших занятий не хочется уходить!» [Kолесникова, 2007]. Русские более охотно, чем другие народы, например латыши, делают объектами своих комплиментов качества характера, внешний вид, природные и профессиональные способности адресата. Основные объекты из качеств характера у русских — доброта, отзывчивость, работоспособность, щедрость, общительность: «Как приятно с вами общаться!», «Ваша речь очень красива», «У вас звучный приятный голос», «У вас открытая душа», «У вас замечательное чувство юмора!», «Вы свежи как роза!», «Ваша улыбка располагает к общению», «От вас излучается доброта!», «Вы — настоящий друг!» и т. д. Важно отметить, что современные русские умеют ценить в людях гармонию, доброту, красоту (внешнюю и духовную), профессионализм. Об этом говорят их комплименты. «Давайте говорить друг другу комплименты, ведь это все любви прекрасные моменты» (Булат Окуджава). Перефразируя Сократа («Заговори, и я скажу, кто ты»), можно произнести: «Скажи мне комплимент, и я пойму, кто ты!»
Следовательно, русская ментальность и сегодня ярко проявляется в современном русском языке, в русском речевом этикете и, в частности, в комплименте. Комплимент — это отражение ментальности и позитивного отношения к человеку.
Литература
Горелов И. Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. М., 2001.
Колесов В. В. Русская ментальность в языке и тексте. М., 2006.
Колесникова Л. Н. Языковая личность в аспекте диалога культур. Орел, 2001.
Колесникова Л. Н. Риторическая личность преподавателя-филолога в контексте профессиональной культуры. Монография в 3 томах. Орел, 2007.
Костомаров В. Г. Текст в диалоге культур. М., 1999.
Михальская А. К. Основы риторики. М., 1996.
Словарь современного русского литературного языка в 17 томах. Т. 5.1956.
Формановская Н. И. Речевой этикет и культура общения. М., 1989.
L. N. Kolesnikova
Compliments as a reflection of the mentality
In the report the language is considered as a cultural code of the nation, and a compliment — as a reflection of the mentality and positive attitude to the addressee. Focuses on the characteristics of the Russian mentality (the concepts of goodness and beauty, talents, spiritual, emotional, sociability), which remains evident in the compliments: its purpose, structure and use. It is important that modern Russian people can appreciate in harmony, goodness, beauty (external and spiritual), and professionalism. This is indicated by their compliments.
Е. С. Курапова, Самарский государственный университет (Россия)
Развитие темпоральной семантики у существительных в русском языке
Одна из проблем, встающих перед исследователем лексико-семантической группы «отрезки времени», связана с определением ее состава.
С одной стороны, толковые и этимологические словари последовательно фиксируют в качестве названий временных интервалов лишь сравнительно небольшую группу лексем, наиболее частотных и не зависящих от контекста. В первую очередь это именования циклически повторяющихся промежутков времени. Темпоральное значение других существительных, развившееся из переносного, отмечается авторами словарей с меньшей долей регулярности. С другой стороны, ситуативное словоупотребление названий реалий в контекстах, где у них актуализируется темпоральная семантика (это было еще до университета, зайду после занятий), демонстрирует существенное расширение круга исследуемой лексики, но, как правило, не фиксируется в словарях.
Поставленная проблема наводит на мысль о необходимости исследовать происхождение темпоральной лексики, опираясь не только на данные этимологии, но и на факты разговорного словоупотребления и художественные контексты. Именно в них может быть представлен живой процесс развития темпоральной семантики у лексем, изначально ею не обладавших. В рамках нашей работы рассматриваются процессы актуализации и возможного закрепления у существительных темпоральной семантики (это было после войны, воздух после трюма, один миг). Можно заметить, что особую роль в пополнении группы темпоральных существительных играет развитие полисемии метонимического типа.
Обобщая сведения о метонимических переносах как средстве формирования темпоральной семантики у существительных, можно сказать следующее: именем временного отрезка в результате метонимического сдвига становится лексема, называющая некую ситуацию, разворачивающуюся во времени. Если объект реальности обладает таким качеством, как темпоральность (к нему применима характеристика «длится во времени»), то в определенных контекстах — первоначально на уровне речевого использования — именующее его существительное способно актуализировать в прямом значении темпоральный аспект. Впоследствии подобные существительные нередко развивают вторичное, связанное с временным интервалом значение и входят в словарь носителей языка как названия промежутков времени: жизнь, прошлое, настоящее, будущее, период, сеанс, перемена, пауза, миг, месяц, воскресенье и т. д.
Этимологические и толковые словари фиксируют ряд темпоральных существительных, история возникновения и развития которых связана с метонимическими сдвигами в лексическом значении. Но они не охватывают весь массив ситуативных названий временных отрезков. Рассматривая живое словоупотребление, можно заметить, что векторы метонимического переноса имени очень разнообразны: едва ли не любая реалия может дать название смежному с ней временному промежутку. Вектора метонимических сдвигов «событие — время его осуществления», «состояние природы — время его бытия», «состояние человека — время его существования» могут быть охарактеризованы как регулярные и продуктивные, т. к. развитие лексической многозначности в ходе подобных переносов принадлежит к числу живых процессов, происходящих в современном языке.
|
