Работа Волкова Кирилла (11 класс)
Скачать 299.26 Kb.
|
Работа Волкова Кирилла (11 класс)Прием ретроспективы у Владимира Набокова«Попробуйте почувствовать этой чужой, будущий, ретроспективный трепет… Все волоски на душе становятся дыбом…» В. Набоков, «Дар» Уже своим рождением Набоков оказался неразрывно связан со временем, с его дыханием и пульсом, однотонным пульсом часовой стрелки, заботливо охраняющей свои горизонты. Связан… нет, не сознанием, прежде всего, своим существом, своей физической, внесознательной сущностью. Интуитивно, не переступая грань метафизики, он породнился, вступил в контакт со всей культурой и историей. Набоков родился 22 апреля 1899 года. Как он сам писал, «в год рождения Пушкина и в день рождения Шекспира». День рождения в семье писателя праздновался 23 апреля. В этот день родился (1564) и умер Шекспир (тогда же, 23 апреля 1616 года умер и Сервантес), «родился» Козьма Прутков, тогда как 22 апреля – мадам де Сталь. Первого апреля начинаются действия «Машеньки» и «Дара». Эта же дата стоит в дневнике Германа в «Отчаяние». В апреле, на пасхальных каникулах, обретает в себе шахматиста маленький Лужин. В апреле происходят важные в жизни героев «Камеры Обскура» события. И даже в «Приглашении на казнь», где время не настоящее – стрелки на циферблате рисуют и стирают каждые полчаса – появляется «мастерское описание апреля», «пасхального месяца1». Таким образом, время культурно-историческое, реальное и художественное сливаются воедино. Умер Набоков в 1977 году. Эти два числа (1899 – 1977) огораживают его от двух пустот – того, что мы называет прошлым и будущем, между которыми билось существование Набокова, преодолевая семнадцатый, сорок первый, но которое не могло и не смогло преодолеть семьдесят седьмой. Тут наступает бессмертие, то есть слияние совершенного и несовершенного видов глагола воедино. «Филогенически же в первом человеке осознание себя не могло не совпасть с зарождением чувства времени». Более того, «первые существа, почуявшие течение времени, несомненно, были и первыми, умевшими улыбаться». Переступая же через филогенез (к нему мы еще вернемся) и вступая в метафизическую, сознательную сферу жизни, появляются следующие слова: «Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями… Сколько раз я чуть не вывихивал разума, стараясь высмотреть малейший луч личного среди безличной тьмы по оба предела жизни!» Вот тут и появляется ретроспективный отблеск – потребность «высмотреть», рассеять тьму, наполнить пустоту пространством, понять, познать. Если первый ретроспективный отблеск – это идея познания того, что было до тебя, то второй – это отблеск глаз Мнемосины, богини памяти (специально использую набоковскую лексику). Это идея воспоминания, возвращения, замены действительности прошлым или просто другим миром. Набоков создает два бытия, параллельные действительности. Первое бытие – это жизнь героев. Одни и те же герои в метаромане. Одни и те же герои переходят из романа в роман. Пьер Делаланд, выдуманный Набоковым мыслитель, появляется в «Даре» как персонаж и в «Приглашении на казнь» как автор эпиграфа к роману. В списках «Правления общества русских писателей» в «Даре» мы находим и Лужина-отца из «Защиты Лужина», и Залилова из «Подвига», и Подтягина из «Машеньки». В знакомых Лужина мы узнаем Алферовых, Машеньку с Алексеем Ивановичем, ее мужем. И, как заметила В.Л. Шохина, Алферов будет охотно рассказывать, что «однажды у него на руках умер старый поэт», то есть Подтягин из «Машеньки». А Морфинька из «Приглашения на казнь» не является ли пародией на Машеньку? В Ерофеев в статье о метаромане Набокова пишет: «Экзистенциальная устойчивость авторских намерений ведет к тому, что целый ряд романов писателя группируется в метароман, обладающий известной прафабулой, матрицируемой, репродуцируемой в каждом отдельном романе при необходимом разнообразии сюжетных ходов и романных развязок, предполагающих известную инвариантность решений одной и той же фабульной проблемы». Большинство героев метаромана – эмигранты из России, и все их действия и поступки являются или желанием уйти от прошлого, или сродниться с ним. Таким образом, функция метаромана по своей сути ретроспективна. Второе бытие – это прямое обращение к прошлому. Например, статьи о литературе, комментарии к «Евгению Онегину», эссе и т.д. Но прежде чем мы проследим, как герои набоковских романов уходят от действительности, как скрываются от нее, прячась в прошлое, нужно понять, почему для Набокова эта подмена необходима. Почему необходимо это нервное, будто что-то колет в лопатках и в шее, оглядывание назад, с надеждой и тоской. Что притягивает Набокова в детстве? И почему он рассчитывал «попасть не в какое-то неизвестное продолжение юности, а назад, в прошлое младенчество»? То есть, почему ретроспективное видение мира было неизбежным? Ответ на этот вопрос, казалось бы, лежит на поверхности: Набоков писал, что вся жизнь для него – это спираль. «Цветная спираль в стеклянном шаре – вот модель моей жизни. Дуга тезиса – это мой двадцатилетний русский период. Антитезисом служит пора моей эмиграции, проведенная в Западной Европе. Те четырнадцать лет на моей новой родине намечают как будто начавшийся синтез». Революция разбила жизнь на «до» и «после», на тезис и антитезис, и вполне естественно, что писатель мысленно постоянно возвращался к тезису. Но для того чтобы понять, чем же были противоположны эти два отрывка набоковской жизни в России и вне ее, необходимо проанализировать то, что находится на пересечении метароманной и прямой ретроспективной действительности. На пересечении этих пластов находятся воспоминания «Другие берега» (и частично роман «Дар»). Мир детства для Набокова был почти абсолютной гармонией. Он является не только моделью становления человека, но и моделью становления человечества в целом: «Первобытная пещера, а не модное лоно, – вот (венским мистикам наперекор) образ моих игр, когда мне было три-четыре года. Передо мной встает большой диван…. это – массив, нагроможденный в эпоху доисторическую». Черная онемевшая пустота до рождения Набокова-ребенка является метафорой мирозданческого хаоса перед сотворением мира, и единственной меркой триады его детства является мерка библейская (может быть, отсюда упоминания Содома и Лоты, ив Лхасы и Иезавели). Более того, почти что в каждой главе Набоков дает откровенные определения мира своего детства, который вспоминает как рай. Так, в 4 главе он пишет: «Симпатичный старец довольствовался тем, что просто писал при мне свои райские яркие виды». В 5 главе: «Рай – это место, где бессонный сосед читает бесконечную книгу при свете вечной свечи». В 6 главе: «Продравшись сквозь растрепанный низкорослый сосняк, я достиг моего мохового, седого и рыжеватого рая». В 7 главе: «Просто поднимаешь двумя пальцами драгоценное стеклянное чудо на свет, чтобы насладиться карманным раем». В 10 главе: «Взгляд различал…миражи райских островов». В 11 главе в противоположность раю возникает изгнание (запомним это!): «Наши встречи казались в ту беспризорную зиму невозвратным раем, а эта зима – изгнанием». Самое главное определение детства как рая возникает в последней, 14 главе, когда писатель играет с ребенком и слышит его «райский смех». Круг замыкается набоковской аналогией детства (детства любого, не только Набокова) с раем. Мир детства для Набокова – это особое художественное пространство, где все смело, где иногда отдельные детали, явления и предметы отрываются от своей материальной основы и растворяются в пространстве, которое становится высшим неземным и самым красочным проявлением материи, ее воплощением в иной действительности. «Зеркало насыщено июльским днем», «На том месте, где сидит очередной гувернер, вижу лишь текучий, неясный образ, пульсирующий вместе с меняющимися тенями листвы», «Не только ночь, но и зима проваливалась в мокрую синь Невы». Время проваливается в материализованное пространство, чтобы там слиться с ним. Материя абстрактна, абстракция материальна, как сказал бы Андрей Битов. Это слияние, вечное растворение, эта удивительная диффузия времени, пространства, вечности, материи не хаотична и не иррациональна. Она подчинена некой идее, некой логике, некой философии. «Другие берега», 6 глава: «Мне кажется, что это острое и чем-то приятно волнующее ощущение экологического единства, столь хорошо знакомое современным натуралистам, есть новое, или, по крайней мере, по-новому осознанное чувство, – и что только тут, по этой линии, парадоксально намечается возможность связать в синтез идею личности и идею общности» (курсив мой – В.К.). А вот что он пишет в главе 7, вспоминая, как, будучи ребенком, ехал в поезде и смотрел на город: «Это соприкосновение между экспресса и городом еще давало мне повод вообразить себя вон тем пешеходом и за него пьянеть от вида длинных карих романтических вагонов». Мы видим, что перед нами некий удивительный мир, в котором время проваливается в пространство, материя может пронизываться светом, диван кажется доисторическим нагромождением, мальчик легко представляет свой вагон со стороны, вживаясь в любого пешехода… Времена пересекаются. В детском сознании все рядом, все под рукой, все компактно. Границ не существует – ни временных, ни пространственных, ни человеческих. Характерно ли это для детского сознания? Да. Вспомним, что Гоголь в главе 6 «Мертвых душ» писал: «Прежде, давно, в лета моей юности, мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту…все останавливало меня и поражало. Уездный чиновник мимо – я уже не задумывался, куда он едет, на вечер ли к какому-нибудь брату, или прямо к себе домой, чтобы сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей…». Интересно, что Ю. Лотман в «Беседах о русской культуре» описывает следующий случай. Однажды он ехал в поезде с мальчиком, который, глядя на многочисленные тропинки, идущие от поезда, ежеминутно спрашивал: «А что будет, если мы пойдем по этой тропинке?». Реализация всех прохождений по этим тропинкам и является тем, что Лотман называет культурой. Точно так же и герой «Других берегов» каждый раз разными глазами случайных прохожих смотрел на эти «романтические вагоны». Таким образом, мироощущение юного Набокова любопытнейшим образом схоже с моделью культуры, если под культурой подразумевать открытую идеологическую систему, поглощающую и впитывающую абсолютно любые явления, систему, для которой нет границ. Любое явление так или иначе имеет множество аналогов в других мирах и временах, которые воспринимаются этой культурой уже не как «другие», а как «свои». В этом смысле такое мироощущение схоже с вдумчивым прочтением книги, когда читатель вчувствуется в другой мир, растворяется в нем, существуя, однако, физически в другом мире. Поэтому не случайно Набоков говорит о том, что его детство развивалось по книжным законам. Метафорой синтеза идеи личности и идеи общности и является постановка вопроса: «А что будет, если мы пойдем по этой тропинке?». Ведь культура, в отличие от истории, строится на сослагательном наклонении. Таким образом, у Набокова детство было связано с религиозной первозданностью человека и ощущением окружающей действительности как райского, библейского пространства. В то же время, такое отсутствие границ говорит о том, что детство Набокова было совершенно особенной, ни на что не похожей культурой. Какова же была эта культура? Набоков специально говорит о том, что его детство было не обособлено, не спрятано от окружающего мира, поскольку это противоречит философии филогенеза, синтеза времени и пространства, общего и частного. В то же время, Набоков пишет, что «безграничное на первый взгляд время есть на самом деле круглая крепость» и что он «не видит себя в вечности из-за земного времени, глухой стеной окружающего жизнь». Но, не видя себя, он чувствовал пропитавшую его «до кончика пера» культуру 19 века, пробивавшуюся в малейшем шорохе, оттенке, отзвуке, отсвете, опьяняющую его до самозабвения своей потрясающей колдовской силой (вообще все детство Набокова – это колдовство). Вслушайтесь! «У него было лицо толстовского типа», «тенистая площадка, чуть ли не с каренинских времен», «аксаково-тургенево-толстовская дичь», «я стояла, всеми брошенная, совсем как графиня Каренина», «ее чеховское пенсне», «лермонтовские высоты», «пора моих онегинских забот». Согласен. Только обширная эрудиция. Но когда все перерастает в слова о том, что «на этой террасе так недавно – всего каких-нибудь пятнадцать лет назад – сидели Толстой и Чехов», когда теряешься в «пушкинских ориентациях», сквозящих и расплывающихся почти в каждой строке, когда Набоков называет своих героев Ленский и Тамара, понимаешь, как искренне его слова о том, что «в это первое необыкновенное десятилетие фантастически перемешалось новое со старым». Новое же прорывалось еще более стремительно, еще более импульсивно. Патриархальное соединяло, новое – разбивало, разрывало, разбирало настоящее, «…и уже погромыхивал закулисный гром в стихах Александра Блока». Не изоляция, а непрерывное слияние с культурой 20 века (попытка его рокировки с 19 веком не удалась) сделала вполне закономерным ощущение надвигающейся катастрофы и осмысливание своего детства как преамбулы к ней. Несмотря на то, что Набоков пишет о необъяснимости и иррациональности этих психологических импульсов, когда все или почти все воспринимается как «репетиция ностальгии» или «прекрасный запал от предназначенных потерь», его чувства не были чем-то особенным. В 1905 году С.П. Дягилев произнес знаменитые слова: «Мы живем в страшную эпоху перелома…Мы свидетели величайшего исторического момента, итогов и концов во имя новой неведомой культуры, которая нами создается, но и нас же отметет». То же самое написал в своем «Дневнике» еще А.С. Суворин: «Мы переживаем какое-то переходное время». Ожидание «величайшего исторического момента», или, как называл это Л.Н. Толстой, «величайшего перелома», ощущал почти каждый мыслящий человек. А. Блок писал: «Двадцатый век Сулит нам, раздувая вены, Все разрушая рубежи, Неслыханные перемены, Невиданные мятежи». Слова Е.Ю. Кузьминой-Караваевой из ее воспоминаний необыкновенно точно характеризуют психологическое состояние интеллигенции того времени: «Думаю, не ошибусь, если скажу, что культурная, литературная, мыслящая Россия была совершенно готова к войне и революции. В этот период смешалось все: апатия, уныние, упадничество и чаяние новых катастроф». Именно на таком фоне и в таком контексте нужно рассматривать закулисную набоковскую напряженность как репетицию разлуки и изгнания: «Балуйте детей побольше, господа, вы не знаете, что их ожидает!» – «тут начинается тема бездомности – глухое предисловие к позднейшим, значительно более суровым блужданиям» – «смерть Толстого была предвестником каких-то апокалиптических бед» – «мокрый мрак, принимавший значение какого-то ужаса» – пятилетний изгнанник чертил пальцем на подушке дорогу вдоль высокого парка, лужу с сережками и мертвым жуком, зеленые столбы…и при этом у меня разрывалась душа, как и сейчас разрывается. Объясните-ка вы, нынешние шуты-психологи, эту пронзительную репетицию ностальгии!» И, наконец: «Сдается мне, что в смысле этого раннего набирания мира русские дети моего поколения и круга одарены были восприимчивостью поистине гениальной, точно судьба в предвидении катастрофы, которой предстояло убрать сразу и навсегда нелестную декорацию, честно пыталась возместить будущую потерю, наделяя их душой и тем, что по годам еще не причиталось. Когда же все запасы были сделаны, гениальность исчезла…» Сравним эту цитату со словами из романа «Дар»: «Когда я был мал, я перед сном говорил длинную и малопонятную молитву… Эту молитву я помнил и повторял долго, почти до юности, но однажды я вник в ее смысл, понял все ее слова, – и как только понял, сразу забыл, словно нарушил какие-то невосстановимые чары». Итак: дети гениально все запоминают – уезжают из России – гениальность исчезает. Герой запоминает молитву – понимает ее смысл – тут же забывает. Осталось приравнять в этих формулах неизвестные, и тогда мы поймем, что детство, как и в «Даре» Библия, трансформировалось в детском сознании в нечто религиозное, хранящее загадку, потребность, без которой существование Набокова немыслимо и бессмысленно – потребность раскрыть, разгадать, понять непознаваемое чудо. Мысль эта древняя: чем непонятнее, тем сакральнее; чем сакральнее, тем более запоминается. Молитва забывается, как только ее понимаешь. Действительность перестает впитываться в сознательную сферу человеческой жизни, как только появляется способность ее разгадать. Но каким образом это можно сделать, как можно распутать эту шахматную задачу (помните – слон на Е2?). Ответ гораздо ближе, чем кажется. Дотянитесь до 5 главы «Других берегов»: «Я не раз замечал, что, стоит мне подарить вымышленному герою живую мелочь из своего детства, и она уже начинает тускнеть и стираться в моей памяти. Благополучно перенесенные в рассказ целые дома рассыпаются в душе совершенно беззвучно, как при взрыве в немом кинематографе». Ретроспективное возвращение и обращение к своему детству было попыткой познать его, разгадать. И деятельность писателя воспринимается Набоковым как создание, вернее, копирование детской реальности, чтобы уходить в нее от настоящего. Ретроспектива – это, с одной стороны, попытка вернуть культуру методом «кропотливой реставрации может быть искусственной, но восхитительной России», с другой – возможность воскресить рай детства. Разгадать, воскресить, познать – вот триада ретроспективного пространства, вот координаты, в которых обретает сердцебиение «призрак» Набокова. Вот к чему он идет и из чего он исходит, вот его вера, надежда и любовь. В «Даре» сказано: «Говорят, что человек, которому отрубили по бедро ногу, долго ощущает ее, шевеля несуществующими пальцами и напрягая несуществующие мышцы». Память для Набокова – это и есть ощущение отрубленной ноги как живого органа. Отождествление детства с первозданным райским пространством рождало понимание 17-го года как страшного греха человечества, а вынужденной эмиграции – как изгнания. Это фабульное наложение дало не только гигантский творческий толчок, не только осознание себя писателем, но и конкретизацию своей литературной деятельности. Виктор Ерофеев как-то заметил, что «каждый псевдоним претенциозен, но Сирин дает фору многим из них». По-моему, это не совсем так. Набоков выбрал такой псевдоним (Сирин – это райская птица) не из-за отождествления своего творчества со сладкозвучным пением райской птицы (ему это было просто не нужно), а из-за глубочайшей ностальгической тоски по детству, по раю, откуда он был изгнан. Потеря России для Набокова – не просто потеря культуры. «Моя тоска по родине – своеобразная |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Электронные предметные ресурсы Виртуальная школы Кирилла и Мефодия. Уроки русского языка Кирилла и Мефодия. 6 класс. Dvd | | Уроки физики Кирилла и Мефодия: виртуальная школа Кирилла и Мефодия. 10 класс Номенклатура цифровых образовательных ресурсов локального доступа (библиотека мбоу «сош №2») |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Цор: Виртуальная школа Кирилла и Мефодия. Уроки биологии «Кирилла и Мефодия» 8 класс Человек | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Авторы программы: М. И. Моро, Ю. М. Колягин, М. А. Бантова, Г. В. Бельтюкова, С. И. Волкова, С. И. Волкова(2009 года издания) |
| Уроки физики Кирилла и Мефодия 10 класс | | Уроки геометрии Кирилла и Мефодия 7 класс |
| Литература 1 Уроки литературы Кирилла и Мефодия. 11 класс. Cd-rom... О. В. Афанасьева, И. В. Михеев Английский язык. Аудио приложение к учебнику и рабочим тетрадям. 7 класс | | 7 «Уроки Кирилла и Мефодия. Русский язык. 1 класс» |
| Уроки русского языка Кирилла и Мефодия 5 класс | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Уроки алгебры Кирилла и Мефодия. 10-11 кл.: Виртуальная школа Кирилла и Мефодия: разработаны в соответствии с Государственным Стандартом... |
| Уроки Кирилла и Мефодия «Геометрия 7 класс» Электронное учебное пособие «Интерактивные задачники по основам математического анализа» | | «Уроки Кирилла и Мефодия. Русский язык 5 класс» Описание образовательных ресурсов (электронный учебник, тесты, тренажёры и т п.) |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Волкова Е. А. Трансформация чтения студенческой молодежи (конец 80-х гг. XX начало XXI в.) : автореферат дис канд пед наук : 05.... | | Уроки русского языка Кирилла и Мефодия 6 класс Русский язык. 7-8 классы. Автоматизированная оценка качества знаний. М.: Nmg, 2007. – Cd |
| 15. Уроки алгебры Кирилла и Мефодия,10-11 класс МАрк sql. Автоматизированная информационно-библиотечная система. Версия для школьных библиотек | | 7 класс. Многообразие пресмыкающихся Лабораторный практикум», «Уроки биологии Кирилла и Мефодия. Животные», рабочие карточки-путеводители для каждого ученика |
