Санкт-петербургский государственный университет санкт-петербургское философское общество
Скачать 3.82 Mb.
|
Чувственное представление непредставимого у Геймерика ван де Вельде и Николая Кузанского75 Хотя влияние Раймунда Луллия на мышление Кузанца неоспоримо, на вопрос о том, в какой мере это влияние было обусловлено интенсивным знакомством непосредственно с трудами самого Луллия, еще только предстоит ответить. Настоящий доклад призван продемонстрировать преемственность в использовании энигматических образов двумя испытавшими влияние Луллия философами – Геймериком ван де Вельде и Николаем Кузанским. Для этого я намереваюсь дать краткий анализ употребления этих образов обоими вышеназванными мыслителями. Прежде всего, я обращусь к первому разделу «Tractatus de sigillo eternitatis» (Трактата о печати вечности) Геймерика ван де Вельде. Во второй части доклада будут рассмотрены некоторые элементы мышления Кузанца в связи с понятием transumptio in infinitum. Символизм Геймерика Несмотря на то, что доктринальное содержание мышления Геймерика остается в рамках альбертизма, в используемой им символике заметно влияние обеих главных фигур ars Луллия: Фигура А – как известно – состоит из круга с буквой А в центре и девяти ячеек на периферии, соответствующих девяти абсолютным принципам ars.76 Другой фигурой является фигура Т, которая изображает три триады относительных принципов в виде трех вписанных в круг треугольников.77 Обе фигуры окрашены в синий, зеленый и красный цвет. Луллий полагал, что открыл подобающий разуму способ изображения принципа сущности и познания. По его мнению, образ принципа всякого познания может быть применен ко всякому индивидуальному познанию. В этом главная идея ars Луллия. Фигура, используемая Геймериком в «Tractatus de sigillo eternitatis», не просто похожа на фигуры Луллия, но и сам Геймерик в «Disputatio de potestate ecclesiastica» сравнивает ее с фигурами луллиевского ars, замечая по поводу своего sigillum: «artis Lulli, artis meae…».78 Tractatus состоит из двух больших частей. Первая представляет собой, прежде всего, описание sigillum и вытекающей из него классификации наук. Во второй части, по всей видимости, осуществляется применение первой части для своеобразного понимания первой книги «Summa contra gentiles» Фомы Аквинского. В дальнейшем я буду рассматривать первые пять разделов первой части, в которых Геймерик описывает sigillum и объясняет, как ею надлежит пользоваться. Показав, что целесообразно всегда следовать аристотелевскому методу, Геймерик объясняет, каким образом с помощью этого средства можно приступать к исследованию абсолютной истины. По сути дела Геймерик исходит из того, что мы обладаем определенным предварительным знанием этого истока, данного нам благодаря вере. В силу этого предварительного знания, мы уже знаем об истоке, во-первых, что он – творец всех вещей в единстве, истине и благе,79 во-вторых, что равным образом он – чистый акт сущности, жизни и разума, который ad intra определен противоположностями, в личном и относительном аспекте образующими троякость,80 а, в-третьих, ad extra определяется каузально посредством изначальных rationes того, что может быть осуществимо.81 Однако намерением Геймерика, по всей видимости, является обоснование рационального познания, которое будет столь же всеобъемлющим и достоверным, что и ars, как его задумывал Луллий. В самом деле – заявляет фламандский философ – необходимо спуститься с высоты парадигматического ars божественной и безусловной части нашего разума к его нижней части: дискурсивному рассудку, движущемуся от знакомого к незнакомому.82 Геймерик использует «Liber diffinitionum» Исаака Бен Соломона, характеризуя эту последнюю способность познания как дискурсивную силу, направленную от причины к причине и одновременно представляющую собой своего рода зеркальное отражение парадигматического первообраза.83 Следовательно, речь идет о том, чтобы найти это отражение, благодаря которому рассудок, зависящий от способности представления и восприятия, способен увидеть в этом зеркальном отражении свой собственный исток. Геймерик называет искомый образ печатью вечности: sigillum eternitatis.84 Очевидным образом, перефразируя слова апостола Павла «videmus nunc per speculum in aenigmate»,85 он утверждает, что с помощью этого отражения в зеркале и подобии можно разглядеть рациональный исток всякого доступного исследованию человеческого знания.86 Таким образом, сделан шаг к описанию соответствующего человеческому разуму образу истока. Согласно Геймерику, он состоит из круга, разделенного вписанным в него треугольником на три равные дуги, через который из трех углов треугольника к центру проходят три линии. В свою очередь, первая сторона треугольника и та часть круга, хордой которой она является, а также линия, исходящая из соответствующего угла, окрашены в синий цвет, вторая сторона вместе с дугой и линией – в зеленый и, наконец, третья – в красный.87 Далее автор объясняет, каким образом следует истолковывать символический круг, какое значение придается каждому из вышеназванных цветов. Круг изображает взаимное или конвертируемое тождество субстанциальных совершенств. Треугольник – троичность божественных ипостасей. Таким образом, задачей вписывания треугольника в круг является изображение уни-тринитарности истока, сотворившего все в единстве, истине и благе. Со своей стороны, три линии, проведенные от углов к центру, символизируют воздействие трех активных причин, соответствующих ипостасям являющегося вовне – ad extra – Бога: causa efficiens, exemplaris и finalis.88 Наконец, синий цвет символизирует явление прозрачной материи небесной субстанции, зеленый – исток чувственной жизни, а красный – огнеподобному эффекту горящего в земной материи пламени.89 Согласно Геймерику, в этих цветах следует видеть нечто мистическое, что присуще божественным совершенствам, а именно: в синем цвете – точное основание интеллигибельной сущности (prescisa ratio intelligibilis essencie), в зеленом – основание интеллигибельной жизни (racio intelligibilis vite), в красном – основание интеллигибельного разума (intelligibilis ipsius intelligencie). В этом смысле триада цветов изображает иерархию бытия, жизни и понимания. В этом изображении то, что обладает большей или меньшей зримостью, сравнивается с тем, чему может быть предицирована большая или меньшая понятность. Действительно, в дальнейшем разъясняется, что в области доступного человеческому познанию просто сущее едва ли может быть понято, подобно тому, как синее едва ли может быть зримо в области монохромного. Со своей стороны, живое более понятно, чем просто сущее, а понятное более понятно, чем живое. Таким образом, трехцветная фигура выступает в качестве критерия классификации искусств и наук, основывающейся на тождественных бытию трансценденталиях unum, verum, bonum и на троичности esse-vivere-intelligere. Из этого следует, что креативная способность присуща всем наукам, которым может научиться человек, если этот образ постоянно вызывается в памяти.90 Резюмируя, мы можем сказать: луллиевское ars дает Геймерику чувственный образ, который в силу своих характерных особенностей представляет собой адекватное изображение истины, которая как таковая трансцендирует чувства и представления. В этом смысле, вторая часть трактата, представляющая собой комментарий к «Suma contra gentiles» Фомы Аквинского, доказывает, что sigillum способна разрешить любой вопрос. И действительно, она применяется ко всем вопросам, рассмотрение которых завершается таким тезисом, как: Sicut patet in dicta figura, quae est speculum omnis veritatis, cui dissimile est omne falsum.91 Поскольку sigillum Геймерика представляет собой адекватное изображение принципа бытия и познания, она – как и фигуры Луллия – становится главным ключом ко всему человеческому познанию. Символизм Кузанца В первой книге «De docta ignorantia» Николай Кузанский впервые выдвигает свою идею принципа как абсолютного максимума – maximum absolutum. С ее помощью он пытается достичь понятия божественного единства, не знающего никакой делимости и ограниченности. Действительно, Николай дает максимуму следующее определение: «Максимумом я называю то, больше чего ничего не может быть».92 Из этого он делает вывод, что максимум должен пониматься как совпадение противоположностей – coincidentia oppositorum. Если максимум таков, то ясно, что ему ничто не может быть противоположно. Но тогда идея минимума, противопоставляемая дискурсивным рассудком идее максимума, должна пониматься как согласующаяся с ней. Преодоление утвердительного и отрицательного высказывания в совпадении противоположностей оказывается ближайшим доступным методом, посредством которого ограниченный рассудок постигает абсолютное единство. Тем не менее «мы постигаем его только через его непостижимость»,93 ибо рассудок не способен комбинировать противоположности. Это парадоксальное выражение используется для того, чтобы описать, каким образом познание способно выйти за пределы любого дискурсивного мышления рассудка. Но это познание может быть охарактеризовано как ученое незнание, поскольку оно не дискурсивно, а представляет собой совершаемый посредством разума выход за пределы разнообразия и множественности.94 Говоря о преодолении дискурсивного рассудка, не способном постичь совпадение противоположностей в самом его принципе, Кузанец предлагает этому рассудку своего рода путь восхождения. Но для этого он, как и Геймерик, применяет в рациональном познании символический метод: «Все наши мудрые и божественные учители сходились в том, что видимое поистине есть образ невидимого и что творца, таким образом, можно увидеть по творению как бы в зеркале и подобии».95 В своих трудах Николай Кузанский использует различные уподобления. Но образами, символическую способность которых Кузанец подчеркивал особо, несомненно, являются, прежде всего, геометрические фигуры и числовые пропорции. В настоящем докладе я не намереваюсь анализировать какое-либо определенное уподобление, к которому прибегал Кузанец. Скорее в мои планы входит сконцентрироваться на нескольких элементах, благодаря которым мы можем понять, что роль всякого уподобления вообще состоит в движении к совпадению противоположностей. Аргументация «De docta ignorantia» начинается с утверждения, что процесс человеческого познания возникает благодаря сравнению известного и неизвестного. Поэтому Кузанец говорит: «Все исследуется в сравнении и через посредство пропорции».96 Из этого вытекают два следствия. Во-первых, бесконечное, неподвластное никакой пропорции, не может быть познано, если всякое новое познание добывается лишь в качестве результата пропорционального соотнесения с чем-то известным. Во-вторых, всякое пропорциональное отношение означает одновременно и некое сходство, и различие. «Поэтому оно не может быть понято помимо числа».97 Следовательно, число - элемент, позволяющий воспринять присутствие единства в инаковости.98 Таким образом, для Кузанца число образует принцип человеческого познания. В написанном почти одновременно с «De docta ignorantia» трактате «De coniecturis» эта мысль выражена еще более категорично: «Число есть не что иное, как развернутый рассудок – ratio explicata».99 Из этого следует, что в понятии числа Кузанца следует принять во внимание два важных пункта: во-первых, число как ratio explicata есть главный элемент рациональной сферы, а, во-вторых, оно, со своей стороны, способно выполнять символическую функцию. К обоим этим пунктам относится один короткий пассаж из «De mente». В нем Кузанец вспоминает об остроумии философов-пифагорейцев, утверждавших, что все происходит из числа.100 Тем не менее, он заявляет, что в пифагорейском утверждении имеется в виду отнюдь не математическое число; ибо оно берет начало в нашем рассудке и потому не может быть принципом какой-либо реальной вещи. Значение этого утверждения состоит скорее в том, что в нем число человеческого рассудка символическим образом соотносится с числом, берущим начало в божественном разуме.101 Но в таком случае, если число божественного разума не является математическим числом, то почему то первое, что возникло из божественного духа, называется числом, раз число не может быть принципом какой-либо реальной вещи? Ответ Кузанца гласит: лишь первоначало является бесконечно простым, тогда как первое возникшее (подначальное) простым быть не может. Оно необходимым образом является составным. «И оно не может быть составленным из других, входящих в его состав, ибо тогда оно не было бы первым подначальным, но ему самому по природе предшествовало бы то, что входит в его состав. Следовательно, необходимо допустить, что первое подначальное сложно так, что оно, однако, составлено не из многого, но из себя самого. И вот, наш ум не допускает возможности существования чего-либо иного в таком роде, кроме числа, каково, например, число нашего ума».102 Как мне кажется, из этого следует, что использование геометрических фигур не столь очевидно, как использование чисел. В таком случае возникает вопрос, почему в своих символических практиках кардинал гораздо чаще использует фигуры, нежели числа. Я полагаю, что ключ к пониманию этой проблемы находится в «De mente». Там Кузанец утверждает, что «все существующее выступает как величина и множественность, поскольку разъяснение всех вещей происходит в соответствии с силой либо того, либо другого».103 Принимая во внимание тот факт, что, согласно Кузанцу, величина ограничивает, а множество различает, для развития рациональной активности должны быть актуализированы обе эти силы рассудка. Кроме того, Николай связывает со множеством арифметику и музыку, а с величиной - геометрию и астрономию.104 Однако у нас может возникнуть еще один вопрос: почему за четырьмя дисциплинами, составляющими квадривий, не признается той же самой символической способности? Николай дал ответ на него еще в начале «De docta ignorantia». Ссылаясь на Боэция, он утверждает: «Наш Боэций счел этот путь самым уместным и постоянно утверждал, что и всякое учение об истине охватывается множеством и величиной».105 В этом тексте Кузанец пытается объяснить привилегированное положение математических символов. Для этого он подчеркивает их непреходящий характер. В самом деле, геометрические фигуры могут представить в истинном свете сущность первого принципа, не будучи бренными и непостоянными, как чувственные вещи, которые таковы в силу своей материальной природы. Мы получаем достоверное и прочное знание не благодаря им, а благодаря математическим спекуляциям.106 Таким образом, математика и геометрия представляют собой чистое развертывание двух сил, исходящих из рассудка. Говоря в общем, как чистые дисциплины арифметика и геометрия оказываются чистым развертыванием дискурсивного рассудка. Геометрические фигуры суть своего рода кристаллизация этого развертывания, а тем самым анализ этих фигур есть не что иное, как анализ самого дискурсивного рассудка. Кроме того, ясно, что «непреходящая достоверность» (incorruptibilis certitudo), о которой Николай говорит в «De docta ignorantia», не предоставляет в распоряжение его мышления какой-то одной-единственной фигуры, как это имеет место в случае sigillum Геймерика. В целом ни одна из фигур Кузанца не является зеркалом откровения – «speculum omnis veritatis, cui dissimile est omne falsum». Я полагаю, что это очевидно, во-первых, поскольку Николай явным образом предлагает множество фигур вместо одной-единственной, а во-вторых, поскольку он вводит определенную новацию по сравнению с Геймериком и всей той долгой традицией, на которую тот, по своему собственному признанию, опирается. Эта новация заключается не только в использовании математических фигур в качестве символов невыразимого бесконечного максимума, но и в допущении возможности возведения фигуры в бесконечное с целью преобразования ее в величайшую фигуру. В процессе такого возведения фигура утрачивает те качества, которыми она обладает в сфере конечного. В результате этой операции математические фигуры выходят за пределы сферы компетенции способности представления и рассудка, к которой они изначально принадлежат, чтобы с помощью метода, именуемого Николаем transumptio in infinitum, подняться в сферу разума. Восхождение к бесконечному, где все фигуры совпадают,107 открывает возможность символического восхождения к не связанному ни с какой фигурой бесконечному как «coincidentia oppositorum». Другими словами, совпадение требует отхода от всех индивидуальных фигур и трансцендирования всякой возможной фигуры. Кузанец предусматривал эту необходимость: «Тебя, конечно, удивит сказанное нами, а именно, что желающий понять максимум в простом созерцании должен совершить скачок за пределы вещественного различия и разнообразия, подобно тому, как он должен выйти за пределы всех математических фигур».108 Заключение Очевидно, что целью настоящей работы отнюдь не является подтверждение тезиса о влиянии Луллия на Николая Кузанского. Истинность этого тезиса явствует уже из факта наличия многочисленных замечаний Кузанца на полях сочинений Луллия, имевшихся в его библиотеке. Я просто намеревалась показать – по крайней мере, в отношении луллиевской символогии, – на чем основывался столь значительный интерес к нему кардинала и его учителя или коллеги Геймерика ван де Вельде.109 Отвечая на этот вопрос, следует задуматься о том, что как Хеймерик, так и Кузанец, сознавали необходимость создания некоего нового теологического дискурса. Вполне вероятно, что особенно многообещающим в этом отношении им обоим представлялось Ars Раймунда Луллия. Хеймерик, по всей видимости, полагал, что благодаря своему «sigillum» он обнаружил тот элемент ars Луллия, который позволит ему наглядно изобразить защищаемую им альбертианскую философию. Случай же Кузанца не так просто подвести под такого рода схему. Ни какая-либо отдельная фигура, ни совокупность фигур сами по себе не выражают мышления Кузанца. Наоборот, для Кузанца использование фигур скорее связано с частными практическими усилиями по постижению различных понятий, и, как правило, он использует даже несколько примеров, чтобы продемонстрировать одну и ту же идею.110 Что касается используемого Кузанцем понятия mens, то вышесказанное, как я полагаю, позволяет констатировать следующее: Николай Кузанский отводит числу совершенно новую роль, ибо оно образует исток человеческого познания. Поэтому как арифметика, так и геометрия, выступают в качестве чистого изображения дискурса ratio. Из этого следует, что анализ геометрической фигуры превращается в анализ именно этого рационального мышления; в силу этого сведение геометрической фигуры к бесконечности превращается в сведение к бесконечности рассудка. Именно в этой точке разум начинает осуществлять свою деятельность совершенно особенным образом. Ведь лишь благодаря использованию интеллектуальных очков дух в рефлексивном акте математического рассмотрения способен подняться над самим собой к совпадению всех противоположностей. Однако лишь с помощью этих противоположностей он может осуществить это восхождение. Поэтому сознание необходимости transumptio есть не что иное, как сознание того, что, в конечном счете, все удерживаемое духом в памяти, не может быть определенным числом или геометрической фигурой, а представляет собой совпадение противоположностей, открывающееся нам при рассмотрении числа или фигуры. В конечном счете, оба мыслителя, несмотря на общие интересы, находят различные способы осуществления нового дискурса. Там, где Хеймерик обнаруживает фигуру Sigillum, Николай констатирует, что благодаря геометрическим фигурам существует путь, связанный не с какой-либо определенной фигурой, а с абстрактным понятием «coincidentia oppositurum», получаемым благодаря восхождению фигуры к бесконечности – transumptio ad infinitum. М.Л. Хорьков (Москва) |
Похожие:
 | Горизонты Материалы IX ежегодной международной конференции 16-17 ноября 2007 года – спб., Санкт-Петербургское философское общество, 2008 | | Санкт-Петербургский государственный морской технический университет... Рецензия на книгу: С. А. Остроумов "Биотический механизм самоочищения пресных и морских вод: элементы теории и приложения" (Москва,... |
 | Психическое здоровье в Германии и России: Клиническая и исследовательская инициатива Санкт-Петербургский научно-исследовательский Санкт-Петербургский государственный университет | | Санкт-Петербургский центр научно-технической информации «Прогресс»,... Особенности размещения государственного заказа в связи с изменениями в федеральном |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Хайдеггер и восточная философия: поиски взаимодополнительности культур»: Санкт Петербургское философское общество; спб.; 2001 | | Санкт-петербургский государственный политехнический университет Доктор химических наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета технологии и дизайна С. Ф. Гребенников |
| Основная образовательная программа (ооп) бакалавриата, реализуемая... «Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им проф. М. А. Бонч-Бруевича» (СПбгут) по направлению подготовки... | | Основная образовательная программа (ооп) бакалавриата, реализуемая... «Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций им проф. М. А. Бонч-Бруевича» (СПбгут) по направлению подготовки... |
| Национальное Общество Имитационного Моделирования Санкт-Петербургский... Современные среды визуального моделирования являются базисом таких технологий и используются в научных исследованиях, промышленном... | | Фгбоу впо «Санкт-Петербургский государственный политехнический университет» Правила приема в Государственный университет – Высшую школу экономики в 2010 году |
| Санкт Петербургский государственный университет информационных технологий... Санкт Петербургский государственный университет информационных технологий механики и оптики | | Реальное и виртуальноЕ в медиапространстве современности Санкт-Петербургский Гуманитарный университет профсоюзов, г. Санкт-Петербург, Россия |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Государственного бюджетного образовательного учреждения среднего профессионального образования Санкт-Петербургский колледж информационных... | | Правительство Российской Федерации Санкт-Петербургский государственный университет |
| Национальное Общество Имитационного Моделирования Санкт-Петербургский... Цель освоения дисциплины «Теория измерений в социологии» формирование у студентов навыков практического использования наиболее эффективных... | | «Санкт-Петербургский государственный электротехнический университет... |
