В. Ф. Чешко В. Л. Кулиниченко
Скачать 3.14 Mb.
|
3.2. Генетический редукционизм как феномен ментальности и как философско-антропологическая традиция. Генезис генетического редукционизма изучен достаточно глубоко. На доктринальном уровне он основывается на представлениях о предетерминации особенностей человеческого индивидуума, его социальной роли и личной судьбы. Коллизия этого архетипа как ментальной установки и отражающей его соответствующей идеи с доктриной политического эгалитаризма является одним из наиболее фундаментальных внутренних конфликтов современной западной цивилизации, в системе современных ценностных приоритетов которой первое место занимают политическое равноправие и естественные права человека. Ответная социально-психологическая реакция (“общественное мнение”) на прогресс генетики и генных технологий формулируется в терминах индивидуальной свободы и ее юридического обеспечения [Appleyard, 1998; Heaf, 1999]. 3.2.1. Ментальные предпосылки. Составным элементом архаичного сознания первобытного человека был определенный ментальный стереотип — вера в неразрывность связи, соединяющей всех членов рода в единое целое и превращающей индивидуум в элемент единого организма общины. Кровное единство (передающееся по материнской линии) составляло основу такой связи, благодаря которой каждый человек воспринимал свою жизнь и судьбу как “предопределенное еще до его рождения, почти автоматическое перемещение по ступеням общинной социальной возрастной иерархии” [Иорданский, 1982]. Ключевым понятием архаичного менталитета был “первопредок”. А.Е. Лукьянов писал, что “обобщающая сущность природно-родового первопредка во всей полноте распространялась на каждого индивидуума и вещь и индивидуализировалась в них” [Лукьянов, 1989, с. 13]. Эту особенность менталитета, наиболее ярко отраженную в первых философских концепциях Древнего Китая и Индии, автор назвал субстанционально-генетическим принципом. В согласии с этим принципом, существование и развитие любого объекта окружающего материального мира, целостность любого члена родовой общности, определяется неким протоначалом, сущность которого воссоздается в следующих друг за другом, воспроизводящих род, биосоциальных циклах. Это еще не генетический детерминизм в современном значении этого слова, — в силу отсутствия понимания жесткой границы между человеком и окружающей природой. Из одного и того же, постоянно преобразующегося божественного (как правило, изначально сочетающего в себе мужское и женское начало) источника, берут свое начало различные вещи и существа [Лукьянов, 1989, с. 18]. 47. В античности этот архетип, в явном или неявном виде, стал основой многих религиозных систем, мифологических сюжетов, а также и содержания обыденного сознания. Осознание социальной автономии отдельного индивидуума как самостоятельной личности, не уничтожило ощущение изначальной предопределенности его судьбы — мотив борьбы человека против Рока, судьбы становится одним из основных в древнегреческой трагедии. Хрестоматийным в истории стал пример “божественного проклятия” [Фукидид, 1981], приведшего к вырождению Алкмеонидов — рода, давшего Элладе ряд известных политических деятелей, а том числе Клисфена, Перикла и Алкивиада. И наоборот, доблесть48 не есть индивидуальный признак, она передается по наследству в знатных родах, в силу их божественного происхождения. Наиболее отчетливо этот стереотип нашел свое выражение в творчестве знаменитого древнегреческого поэта, певца древнегреческой аристократии Пиндара [Пиндар, 1980]. Другой стороной конституциализации личности стал генезис идеи равенства всех человеческих индивидуумов. Уже в период ее зарождения в Элладе V века до н. э. в оппозицию к ней становятся два наиболее известных и влиятельных мыслителей в истории Западной цивилизации — Платон и Аристотель [Torn, 1933]. Однако, в периоды поздней античности и заката древних обществ (I-II века н.э.) как в философии [История древнего мира, 1983], так и в менталитете [Ковельман, 1988] античности утверждается дуализм двух альтернативных доктрин и установок: природного равенства всех людей и предустановленного неравенства отдельных индивидуумов. И в том и другом случаях аргументацией служат этнические и социальные факты и характеристики. Пролиферация первой доктрины (равенства отдельных индивидуумов) сопряжена с генезисом и распространением христианства49. Библейский мотив “первородного греха” однако оставлял право на существование альтернативной, возможно, более древней интерпретации50, которая, благодаря Августину Аврелию (354-490 гг. н.э.), была воплощена в христианский постулат о божественном предопределении. Впоследствии, он был подвергнут критике в теологии католицизма, а затем стал одним из ключевых постулатов учения Кальвина. “На языке кальвинисткой теологии невозможно ограниченными человеческими усилиями смыть пятно первородного греха или спасти то, что должно погибнуть, — резюмировал Тойнби. — Единственное, что в силах человека, — это исключить потерянную душу и запятнанное тело из общины праведных” [Тойнби, 1991, с. 97]. Таким предстает своеобразный прообраз негативной евгеники ХХ века. В целом же, становление, конкуренция и столкновение обоих ментальных установок проходили, и исторически соотносилось с периодом обострения межэтнических и межсословных конфликтов на территории Pax romana первых столетий существования христианства [Ковельман , 1988]. И в средневековье “принадлежность того или иного лица у знати, родовым свободным или зависимым выражалась не только в его материально-хозяйственном положении...- указывает российский медиевист А.Я. Гурвич. — Поскольку индивид, по существу, еще не выделился из органической наследственной группы — круга родства, большой семьи, патронимии, постольку происхождение детерминировало весь его образ жизни”. Личные качества “свободнорожденного” и потомка рабов несопоставимы: “От первого естественно ожидали благородства поступков, мужества, личной чести и чести рода... Второй, с точки зрения свободных и знати, подл, вероломен и достоин лишь презрения или жалости” [Гурвич, 1990]. Симптоматичным является высказывание одного из французских епископов времен реставрации Бурбонов о царских корнях земной семьи Иисуса Христа: “Господь наш не только был сыном Божьим, но он еще и происходил из прекрасной семьи” [Цит по: Ле Гофф, 1990]. И до настоящего времени следы стереотипа “родовой предетерминации” прослеживаются в менталитете и достаточно часто отражаются, например, в художественной литературе — как в мотивах поведения и поступков персонажей (“Собака Баскервилей” А. Конан-Дойля), так и на уровне сюжетной и философской основы (Г. Ибсен). В современной цивилизации исходные формы стереотипа “родовой предетерминации” очевидно уже не соответствуют ни социальной обстановке, ни современному менталитету, и сохраняются в виде своеобразного рудимента прежних ментальных форм. Однако Р.Г. Апресян отмечает: “Хотя философы и утверждают, что моральные суждения и решения опосредствованы разумом, сознанием, чувством ответственности, — в индивидуальном опыте мораль дана как бы непосредственно, она не требует размышлений, специальных решений, она как будто известна с самого начала, почти от рождения; она дремлет в человеке и пробуждается в нужный момент. Говоря языком религии, “мораль — от Бога”, говоря же языком науки, “мораль — от Природы”. Оснащенное этими установками сознание восприимчиво к биологическим, тем более, генетическим выкладкам в теории морали, но оно, в свою очередь, и питает подходы к объяснению морали с позиций биологии” [Апресян, 1995, с. 55]. Иными словами, социокультурные основы человеческого бытия, обеспечивают самовоспроизведение ментальных стереотипов генетического детерминизма. 3.2.2. Философская антропология и теория познания. Переход идеи предопределения социального поведения человека в фазу формирования доктрин произошел, как мы указали, в период античности. Как формирование, так и формы последующего развития этой доктрины достаточно четко прослеживаются в творчестве многих политических философов и идеологов прошлого. Первая натурфилософская гипотеза, связывающая природу и особенности человеческого мышления с его наследственностью, принадлежит, очевидно, Платону. Он полагал, в согласии с пифагорейским учением о метапсихозе, что знание изначально имплицитно заложено в каждой душе и переходит в латентное состояние с началом каждого цикла ее бесконечных воплощений. Платон утверждал, что процесс познания, есть проявление, кристаллизация (если воспользоваться современными аналогиями) содержания врожденных идей, которое он сравнивал с переходом из темной пещеры, где человеку доступны лишь неясные тени реальных объектов, на яркий солнечный свет [Платон, 1970]. Вторая платоновская идея, содержательно явно перекликается с современными генетико-редукционистскими воззрениями. Она относится к его программе формирования правящей элиты идеального государства. Можно сказать, что его предложение распространить на человека методы и приемы, используемые в отношении домашних животных, в особенности, к сторожевым собакам, ставит этого античного мыслителя первым в ряду предшественников Фр. Гальтона. Обычай инфантицида — умертвления слабых и больных детей, принятый в Спарте, кажется Платону вполне оправданным с государственной точки зрения. Другой типично “евгенической” мерой была государственная регуляция деторождения, в особенности, оптимального времени образования супружеских пар. Он считал, что смешение наследственных задатков различных сословий (которые он уподоблял благородным и неблагородным металлам) ведет к рождению потомков с худшими качествами. [См., подробнее: Поппер, 1992, Т.1, с. 233 - 282]. Представитель следующего поколения античных философов — Аристотель, противопоставляя свое учение учению Платона, акцентировал значение, компонентов человеческого интеллекта, приобретенных в ходе индивидуальной жизни. У него врожденной является способность к мышлению, но не само мышление. Если символом восходящей к Платону натурфилософской традиции, продолженной Р. Декартом и Г.В. Лейбницем, можно считать выражение “врожденные идеи”, то в истории дальнейшего развития альтернативной, аристотелевской доктрины (Т. Гоббс, Дж. Локк, К. Гельвеций, Ж. Ламметри) ту же роль выполняет сравнение младенческого сознания человека с “чистой доской” [Аристотель, 1976]. Вместе с тем, если у Платона источник врожденных идей индивида имел трансцендентный характер, то у Р. Декарта и Г.В. Лейбница врожденность уже понимается как характеристика субъекта, как наследственная предрасположенность к появлению определенных понятий и аксиом при соблюдении определенных условий. Это объясняется, видимо, очевидным влиянием на философские воззрения Г.В. Лейбница предшествующих биологических открытий и созданных на их основе фундаментальных методологических обобщений, и, прежде всего, открытия А. Левенгуком сперматозоидов, интерпретированное с позиций преформизма. Врожденные идеи в понимании Г.В. Лейбница — это потенции человеческого мышления, “преформация, которая определяет и, благодаря, которой эти истины могут быть извлечены из нее”. Актуализация этой потенции происходит под влиянием внешнего воздействия — “подобно разнице между фигурами, произвольно высекаемыми из камня или мрамора и фигурами, которые прожилками мрамора уже обозначены или предрасположены обозначиться, если ваятель воспользуется ими” [Лейбниц, 1983]. В творчестве ряда мыслителей (в частности, Т. Гоббса и Дж. Локка), концепция “чистой доски” явно ассоциирована с политическими позициями авторов (об этом мы уже говорили выше). Аналогичным образом, происходит дивергенция линий развития генетического детерминизма и теории врожденных идей. В работах Ж. Ламметри жесткая критика основных постулатов теории врожденных идей сочетается с не менее страстной аргументацией природной обусловленности индивидуальных различий в способностях и талантах. Ламметри распространял действие этого принципа и на моральные свойства отдельных личностей [Ламметри, 1983]. Помимо всего прочего, это означало постепенное смещение акцента (в попытке разрешения антиномии “врожденное или приобретенное”), с типологического подхода (врожденное — свойственное при рождении каждому человеку как члену определенной целостности — человечества) на индивидуально-популяционный (неэквивалентность унаследованных качеств отдельных индивидуумов, составляющих человечество) подход. Сущность революции в гносеологии, совершенной И. Кантом, отражается постулатом, согласно которому формы познавательной деятельности человека априорны и определяются структурой его сознания [Кант, 1966]. Значительный эвристический потенциал этой философемы выявляется в столь же большой многозначности возможных и допускаемых интерпретаций. Например, Кантовское решение психофизической проблемы можно рассматривать и как исторический пример использования методологии системного анализа для изучения взаимодействия самоорганизующихся систем с окружающим миром. С другой стороны, оно является убедительным доказательством принципиальной методологической ограниченности попыток редукции ролей наследственности и среды к их лобовому столкновению как двух альтернативных моделей решения проблемы их взаимодействия. Один из основателей позитивизма — Г. Спенсер полагал, что эволюция является всеобщим механизмом развития и биологических, и социальных систем. Сам же эволюционизм он рассматривал как универсальный принцип, объясняющий, в том числе, и свойства человека как социального существа51. Конкретное решение антиномии эмпирического и априорного в человеческом познании, им предложенное, заключалось в разработке механизма трансформации, полученных индуктивным путем (сопоставления серий наблюдений) или выведенных логически знаний (из полученных ранее истин) в форму врожденных идей, наследуемых как обычные биологические признаки (в соответствии, с ламаркистской моделью). В ходе социальной эволюции число таких наследуемых, не требующих эмпирического или логического обоснования идей, возрастает по мере прогресса цивилизации [Спенсер, 1897, с. 100; 1899, с. 111].Таким образом, интеллектуальные ресурсы каждого индивидуума включают в себя два компонента — наследственный и ненаследственный, причем второй является источником первого. В целом, отношение современных философов и историков науки к этой идее [Спенсер, 1899, с. 100] довольно сдержанное и критическое. И тем более, это касается всей эволюционной концепции Г. Спенсера, построенной на постулате возможности наследования приобретенных признаков. Однако общая схема — замещение ненаследственных модификаций наследственными детерминантами — вполне совместима с менделевской генетикой. Здесь можно вспомнить, например, некоторые работы И.И. Шмальгаузена. В контексте нашего исследования из представителей немецкой философии XIX века, безусловно, необходимо привести имена А. Шопенгауэра и Ф. Ницше. Их философские воззрения оказали определяющее влияние на менталитет Германии, начиная от первой трети и вплоть до середины сороковых годов ХХ века. Для Артура Шопенгауэра “все любовные истории каждого наличного поколения, представляют собой серьезную думу всего человечества о создании будущего поколения... Эта серьезная важность той человеческой потребности ... в отличие от всех остальных людских интересов касается не индивидуального благополучия и несчастья отдельных лиц, а жизни и характера всего человеческого рода в будущих веках” [Шопенгауэр, 1997]. Он полагал, что индивидуальная половая любовь — иллюзия, порожденная инстинктом: “Так как воля стала здесь индивидуальной, то ее необходимо обмануть таким образом, чтобы то, что рисует перед ней мысль рода, она восприняла мыслью индивидуума” [Шопенгауэр, 1997, с. 430]. Исходным пунктом антропологии Фридриха Ницше служит антагонизм человеческой природы: стихийным животным силам (“дионисическое начало”) противостоит стремление интеллекта упорядочить и подчинить реальный мир (“аполлоническое начало”) [Ницше, 1990с, с. 51 и далее]. Человек по своей биологической природе является слабым биологическим видом, выживанием которого связано с двумя его чертами — с интеллектом и воображением. Развитие культуры обеспечивает выживание слабейших представителей человечества — за счет ослабления сильных. Таким образом, “средства культуры” извращают процесс естественного отбора, его исход становится “обратный тому, которого хочет школа Дарвина, … победа не на стороне сильных... Подбор (в человеческом обществе) основан не на (биологическом) совершенстве: слабые всегда будут снова господами сильных, благодаря тому, что они составляют большинство, и при этом они умные... Дарвин забыл о духовной стороне — слабые богаче духом... Чтобы стать сильным духом, надо нуждаться в этом; тот, на чьей стороне сила, не заботится о духе” [Ницше, 1990а]. Возникновение сверхчеловека, стоящего “по ту сторону добра и зла”, то есть вне морали, является, согласно Ницше, необходимым условием разрушения этой самовоспроизводящейся системы, в его понимании возвратом к природе. Два пункта в воззрениях этого мыслителя оказались наиболее одиозными по своим социальным последствиям, одновременно став наиболее расхожими доводами в политических обвинениях в фашизме и расизме по адресу ницшеанства. Ницше утверждал, следуя за французским социологом и философом Жозефом де Гобино (подробнее, об этом ниже), что смешение (говоря языком современным — объединение генофонда) различных рас и других этнических общностей есть дополнительный (если не один из главных) фактор биологического вырождения в истории современной цивилизации. Это смешение ведет к возникновению не сбалансированной наследственности, и, следовательно, к социально-психологической неустойчивости, декадансу. “Такой человек позднейшей культуры, в душе которого преломляются самые противоречивые настроения, будет в среднем, человеком сравнительно слабым: больше всего он стремится к тому, чтобы прекратилась борьба, которая в нем происходит. Счастье представляется ему успокоительным бальзамом…, олицетворением покоя, отдыха, сытости” [Ницше, 1990b]. И, с другой стороны, очищение “расы” от болезненной наследственности имеет в ницшеанской системе, как разновидности биологического редукционизма, столь высокий приоритет52, что он предопределяет и оправдывает крайне жесткие меры для его достижения — вплоть до эвтаназии и поощрения самоубийства [Ницше, 1990а, с. 397-398]. Практическая актуализация этих двух постулатов, как мы уже показали, стала одной из самых трагических страниц в социальной истории ХХ века. 3.2.3. Социология и философия истории. Здесь необходимо коснуться еще одного вопроса — о соотношении генетического редукционизма и различных расовых теорий, исходящих, тем или иным образом, из принципа неравенства этнических общностей. Этот принцип, в свою очередь, обосновывается их биологической неравнозначностью. Понятие генетической предрасположенности имеет две стороны — индивидуальные и групповые наследственные различия. Постулаты о расовой, этнической или социально-классовой неравнозначности исходят из предположения, что соответствующие различия внутри выделяемых общностей, существенно отличаются от различий между отдельными общностями — будь-то расы, народности или социальные классы. В этом случае наследственно обусловленными оказываются уже не судьбы отдельных индивидуумов, а социальные статусы их как элементов социальных или этнических групп значительно более высокого ранга. Ницше не был автором этих идей, хотя в обыденном (либо специфически идеологизированном) сознании они напрямую связываются именно с ним. Историки же связывают генезис лежащей в их основе ментальности с эмоциональным и психологическим шоком, полученным европейцами в результате столкновения с иными цивилизациями в эпоху великих географических открытий XV века [Тойнби, 1991, с. 96]. В XIX веке основателями и пропагандистами концепций расово-антропологической школы стали: французские антропологи Жозеф Артюр де Гобино и Жорж Ваше де Ляпуж и немецкий — Отто Аммон. Основные положения расовой теории: (а) биологическая и культурная не равноценность отдельных человеческих рас, в силу которой их относительный вклад в развитие цивилизации не сопоставим друг с другом; и (в) неизбежность вырождения и утраты, определяющих социокультурных функций и ролей в случае разрушения наследственной чистоты расы-лидера. Четыре тома трактата Ж.А. де Гобино “Опыт о неравенстве человеческих рас” [Gabineau, 1854] были опубликованы в 1853-1855 годах, когда Фридриху Ницше было всего 10 лет. Выражение “белокурый зверь” (blond bestia) предложил, натурализовавшийся в конце XIX века в Германии, английский культуролог Хьюстон Стюарт Чемберлен [Chanberlain, 1911]. При помощи этого термина он обозначил наследственно обусловленный арийский расовый тип, воплощающий в себе естественную витальность, которой, по его мнению, обязана своим существованием современная Западная цивилизация53. Эта эффектная, легко запоминающаяся метафора в массовом сознании стала неразрывно ассоциироваться с идеями Ф. Ницше, образовав единую лексическую триаду с ницшеанским — “сверхчеловек, стоящий по ту сторону Добра и Зла”. Установки генетического редукционизма нашли свое воплощение и в социологических теориях. В начале ХХ века Вернер Зомбарт применил эту методологию для анализа генезиса современной ему стадии буржуазно-капиталистической цивилизации. Человек средневековья (XII — XIV века) не проявлял особой заинтересованности в накоплении денежных средств: “сколько человек расходовал, столько он и должен был заприходовать” [Зомбарт, 1924]. Произошедший затем в XV веке перелом, прежде всего во Флоренции и других областях Италии, был обусловлен, по его мнению, не столько религиозными или экономическими трансформациями [Зомбарт, 1924, с. 149], т.е. действием социальной среды, сколько наличием биологической предрасположенности, “унаследованной от предков” [Зомбарт, 1924, с. 155-156, с. 160]. В. Зомбарт содержание своих теоретических посылок сознательно связывал с интересами конкретных — либеральных и социал-демократических политических группировок [Зомбарт, 1924, с. 307-308]. Он считал, отвергая ламаркистские интерпретации, что существуют личности двух типов: “предприниматели” люди - более приспособленные к капиталистической экономике, завоеватели по натуре, первооткрыватели, склонные к рискованным предприятиям, основатели капитализма) и “торгаши” (“мещане”). Существование этих типов личности, как в индивидуальном, так и в групповом отношении, предопределено генетически и представлено двумя формами альтернативного поведения. Наследственность играет определяющую роль и в судьбе конкретных индивидуумов — В. Зомбарт пишет о наследственной предрасположенности Дж. Рокфеллера, который вел книгу расходов с детских лет. Байрону же, будущем лорду, даже мысль об этом показалась бы безумием. А групповые отличия оказываются настолько важными, что В. Зомбарт считает возможным даже говорить о народах “со слабой предрасположенностью к капитализму” (готы, кельты, испанские иберы), народах — героях и предпринимателях (римляне, норманны, англичане и французы) и народах — торговцах, купцах (флорентийцы, евреи, жители равнинной Шотландии). Идея типологической обусловленности ценностной ориентации человеческой личности, ее предрасположенности к той или иной форме деятельности была впоследствии развита Э. Шпрангером в теории форм жизни — “основных, идеальных типах индивидуальности” (теоретик, человек экономический, эстет, общественник, человек, опирающийся на силу, религиозный человек), как основных исходных биологических феноменах любой культуры [Spranger, 1924]. Все эти сведения, приведенные нами, все же не позволяют однозначно ответить на вопрос, что собой представляет творчество Фридриха Ницше: доктрина, ставшая материальной силой и определившая трагическую историю первой половины XX века, или же гениальное выражение ментальных трансформаций современной ему цивилизации, синдром грядущих социальных потрясений. Скорее всего, имело место и то, и другое – трансформированная система ментальных установок, связанных (частично или в целом) с постулатами биологического (генетического) редукционизма, как движущий фактор исторического процесса оказалась системой с положительной обратной связью, и, до определенного момента, развивалась по типу автокаталитической реакции. Итак, генетический редукционизм (вместе с предшествующей ему идеей наследственной, формально-содержательной детерминации интеллектуальной деятельности человека, его социального поведения и статуса), оставляет достаточно значимый след в социологии, философской традиции (теории познания, философии истории, философской антропологии) и др., в качестве методологического похода и механизма интерпретации на всех уровнях организации социальной жизни — индивидуальном, социально-групповом, этническом и глобально-историческом. Эта же тенденция сохраняется и в XX веке. Наиболее значительные, вызвавшие наибольший общественный резонанс, концепции и направления (евгеника, расогенетические исследования А. Дженсена, социобиология, теория этногенеза Л.Н. Гумилева) рассматривают генетические закономерности и явления как один из основных факторов, определяющих форму и содержание социогенеза и конкретно-социологических отношений и процессов. Наиболее глобальным подходом к осмыслению роли и отношений генетики и социологии, безусловно, характеризуется творческое наследие Льва Гумилева. В егоо взглядах сплетены в один узел глобально-экологический, точнее даже — космоэкологический, генетический и культурно-исторический подходы. По представлениям Л.Н. Гумилева, особенности физических характеристик космической среды, в которую циклически попадает наша планета, вызывают вспышки мутагенеза, приводящие к резкому увеличению в популяции частоты появления “пассионариев” — носителей особой рецессивной мутации, обеспечивающей отличные от обычных поведение и поступки, и заставляющей таких индивидуумов поступать вопреки инстинкту самосохранения54. Главная идея Л. Гумилева — в результате такого “пассионарного толчка” инициируется новый цикл развития конкретного этноса, накладывающийся на ход мировой истории и изменяющий его [Гумилев, 1990]. Если добавить к этому яркую метафоричность изложения и стремление к универсализации и глобализации излагаемых положений и идей, а также всеобщность охвата объясняемых фактов, то становится очевидно — речь, безусловно, идет о новой попытке осмысления места человека и человечества во Вселенной, чем просто о новом объяснении общих причин возвышения и упадка отдельных социумов и народов. Именно в силу этого и, несмотря на развернутую эмпирическую аргументацию, теория этногенеза, впервые опубликованная Л.Н. Гумилевым в 1979 году и вызвавшая ожесточенную полемику, прежде всего — философско-антропологическая система, и лишь затем — конкретно-научная гипотеза55. 3.2.4. Политология. В связи с вышеизложенным не вызывает удивления, что в творчестве многих политических деятелей Возрождения и Нового Времени, достаточно часто присутствуют структурные элементы представлений о “естественном”, наследственном неравенстве, а также защищается возможность и допустимость вмешательства в процесс деторождения и отбора “в интересах государства, общества” и т.п. В “Городе Солнца” [1954] Т. Кампанелла, развивший платоновскую традицию, в качестве одного из постулатов построения государства на принципах социальной справедливости, провозгласил “устранение родительских связей”. Городом управляет наиболее одаренная, наделенная выдающимися способностями и освоившая наибольший объем знаний, научная элита. К числу основных обязанностей одного из помощников верховного правителя (“Солнца”), ведающего вопросами питания, деторождения и воспитания, относится подбор наиболее удачных родительских пар (моногамной семьи в Городе не существует), определение времени зачатия и рождения, обеспечивающее оптимальные качества потомков и т.п. Из более поздних исторических фигур необходимо упомянуть одного из отцов-основателей США, автора “Декларации независимости” — Томаса Джефферсона, во взглядах которого либерально-демократический политический радикализм сопутствовал представлениям о биологически обусловленном неравенстве “белых” и “черных” рас [O'Brien, 1997]. Он констатирует, основываясь на своих наблюдениях, что “черные” не уступают “белым” в отношении памяти, но обладают значительно меньшим потенциалом развития способности к абстрактному мышлению, воображению, художественным способностям (за исключением музыкальных). По всей видимости, он предполагал, что эти различия детерминированы, прежде всего, биологическими особенностями расы, а не социальными условиями существования и ссылался при этом на большую художественную одаренность индейцев (по сравнению с неграми), хотя их уровень жизни сильно уступал “белым”. Из этого Джефферсон сделал биологический вывод о нежелательности смешения рас, а вслед за ним и политический — о нецелесообразности после отмены рабства предоставления неграм - бывшим рабам, равных с белыми гражданских прав, предлагая вместо этого их высылку в качестве колонистов на свободные земли. Вышеизложенное и дает некоторые основания современным апологетам актуализации евгенических программ использовать имя первого Президента США в пропагандистских целях [Pearson, 1996]. Между тем отношение Т. Джефферсона к расовой проблеме было сформировано, скорее, его мировоззрением естествоиспытателя, чем позицией политика. “К нашему стыду следует сказать, что хотя в течение полутора веков перед нашими глазами находились люди, относящиеся к расам чернокожих и краснокожих людей, мы никогда не рассматривали их с точки зрения естественной истории, — огорченно замечает он, — Поэтому я высказываю только как догадку, что чернокожие, независимо от того, были ли они первоначально отдельной расой или время и обстоятельство выделили их, уступают белым по умственным и физическим способностям” [Джефферсон, 1990]. Итак, воззрения одного из идеологов и творцов американской демократии в этом отношении служат примером взаимообусловленности и взаимопроникновения политических и естественнонаучных аспектов проблемы наследственности человека. 3.2.5. Экспериментальное естествознание. Формирование конкретно-научной парадигмы на базе концепции биологического редукционизма, было катализировано выходом в свет дарвиновского “Происхождения видов” и последующей экспансией эволюционизма. Оно завершается, в основном, в 70-90-е годы ХІХ века, подведением в работах Ч. Ломброзо и Ф. Гальтона эмпирического фундамента под постулат о наследовании таких признаков как криминальное поведение и уровень интеллекта. Необходимым шагом стал перевод проблемы на язык теоретического естествознания: разработка биологических эквивалентов философских и гуманитарных категорий, освобождение их от идеологической и политической нагрузки. Однако, продолжение обсуждения темы “гений и злодейство” в биологии и медицине конца XIX-XX веков не оправдало надежд на создание целиком независимого от этических, политических и т.п. влияний, представления о соотношении роли наследственности и среды в формировании человеческой личности. В трактовке проблемы биологических основ развития интеллекта и социального поведения наметилось столкновение двух установок, ставших исходными постулатами последующих альтернативных теоретических подходов. С одной стороны, дарвиновский постулат об эволюционном родстве человека и животных подкрепил идею о прогрессирующем возрастании в ходе биологической эволюции интеллектуальных способностей человечества в будущем. В таком варианте, гениальность как свойство, способствует увеличению приспособленности человека, служит интересам социокультурной эволюции, а, значит, и выживания Homo sapiens, благоприятствует интересам всего общества. Этот вывод, кстати, перекликается с философскими идеями немецкого романтизма56. Но был другой аспект проблемы гениальности, — медицина констатировала психическую и психофизиологическую неустойчивость, неприспособленность гениальных людей, которая, как ни странно на первый взгляд, уравнивает их с представителями противоположного социального полюса. В психиатрии второй половины XIX века начинает доминировать теория вырождения, постулировавшая постепенное накопление наследуемых психических и физических отклонений, как в пределах отдельных генеалогических ветвей, так и в глобальном масштабе. Итальянский психиатр Чезаре Ломброзо попытался найти (и, как ему показалось, нашел) определенные корреляции между наличием конкретных морфологических признаков человека и склонностью к преступному поведению конкретных индивидуумов, их носителей. Он утверждал, основываясь на изучении строения черепов осужденных за уголовные преступления, что имеется ряд признаков-стигматов, присущих личностям, склонным к криминогенному поведению, и одновременно, являющихся атавизмом, реверсией к биологическому типу первобытного человека. Таким образом, предрасположенность к нарушению законности оказывается биологически детерминированным поведенческим отклонением, и, следовательно, может рассматриваться как болезнь, подлежащая не преследованию и наказанию, а лечению. Другая идея Ч. Ломброзо заключалась в констатации наличия четкой ассоциации между гениальностью, как проявлением усиленного развития интеллекта, и повышенной лабильностью, неустойчивостью психических процессов, ведущей к росту вероятности возникновения психозов и невротических состояний. Таким образом, преступность и гениальность рассматривались им как отклонения от того биологического типа, который считался нормальным для человека как биологического вида. Поэтому вся проблема превращалась в предмет медико-биологического исследования, важнейшей составной частью которого становится поиск корреляций между конкретными морфофизиологическими признаками индивидуума и социальными характеристиками его личности. В целом, несмотря на последующее опровержение конкретных эмпирических закономерностей, на которых настаивал Ч. Ломброзо [1893], эта концепция, с одной стороны, способствовала поиску биологических, наследственных предпосылок социального поведения и интеллектуального развития личности, а с другой — гуманному и терпимому отношению к преступникам, исследованию возможности устранения социальных и медико-биологических предпосылок криминального поведения. Однако, все же наибольший вклад в формирование методологии исследования наследственных механизмов формирования интеллекта и поведения внес во второй половине XIX столетия Френсис Гальтон. Он первым применил математическую статистику для изучения и анализа индивидуальных различий интеллекта и сформулировал противопоставление альтернативных источников формирования человеческой личности (наследственное предопределение или личный опыт и условия жизни) в терминах эмпирического естествознания — “природа или воспитание” (nature or nurture). Он также предопределил направленность последующего развития технологии выяснения сравнительного вклада обоих этих факторов — разработку психофизиологических тестов, исследования близнецов, генеалогический анализ и вариационно-статистическую обработку полученных данных. Значение методологической революции, им совершенной, особенно отчетливо проявляется при сравнении его работ с работами современников. Практически одновременно с “Наследственным гением” [Galton, 1865; Гальтон, 1875], в России появляется книга Ф. Флоринского “Усовершенствование и вырождение человеческого рода”. В ней обосновывается похожая концепция, но с одним существенным отличием — акцент ставится на преодолении негативных последствий инбредного вырождения этносов за счет механизмов “прилития свежей крови” и предотвращения близкородственных браков. Флоринский подчеркивал значение социальных (например, крепостного права, сословной и классовой изолированности и т.п.) и этнических факторов в изменении направлении эволюции “расы” (а точнее — этноса, народности, нации). Он не ставил своей целью разработку конкретной евгенической программы, сопряженной с решением серьезных социальных, политических и этических проблем. “Для нас достаточно указать на ту общественную язву, которая подтачивает жизнь целых рас, достаточно указать на видимую и сознаваемую опасность, а каким образом предотвратить опасность или уменьшить ее — это уже вопрос не естественноисторический, а социальный” [Флоринский, 1866], — писал он в соответствии с последующей доктриной разграничения естествознания и гуманитарных наук. Итак, принципиальная особенность методологического подхода Фр. Гальтона заключается в разработке приемов количественной оценки генетических и социальных компонентов формирования человеческой личности, после чего роль лидера в исследовании этой проблемы и переходит к естествознанию. Тем самым создается дополнительный канал информационного обмена между “сферами влияния” естественных и гуманитарных наук, философией, этикой, политикой и другими областями духовной жизни. Однако, творчество Гальтона, уже само по себе, содержало двойственность — зародыш последующих концептуальных споров. Биографы и историки [Канаев, 1972], начиная с Карла Пирсона [Pearson, 1914] — ученика и последователя Френсиса Гальтона, отмечают, что его, в равной мере, можно считать демократом, отрицающим все врожденные привилегии, если последние не связанны собственно с наследственно обусловленным интеллектуальным превосходством, и аристократом, не признающим “претензии на природное равенство людей” [Гальтон, 1875, с. 15]. В этом противоречии уже заключен смысл последующей коллизии между генетическим редукционизмом и политическими доктринами западной демократии, значительно усилившейся в XX веке. Это произошло вследствие достаточно успешной, и уже, поэтому потенциально несущей угрозу (по крайней мере, в глазах средств массовой информации и общественного мнения), попытки современной биологии “написать генетический портрет отдельной личности”. Кроме того, возникновение “человека будущего”, обладающего здоровой наследственностью, повышенным интеллектом и другими положительными признаками, требует содействия общества. Фр. Гальтон предполагал, что необходима система специальных мер, которая, в конечном итоге, обеспечила бы социальный контроль над процессом биологической эволюции человечества. Исследование наследственности человека и разработка мер, способствующих ее изменению, в желательном для общества направлении, и должно стать предметом новой науки — “евгеники”57. В целом, практические рекомендации Гальтона не противоречили допустимым представлениям демократического общества того времени. Они состояли в разработке конкретных механизмов: (а) пропаганды евгенических знаний; (в) консультирования и создания социальных условий и общественного мнения, благоприятствующих росту числа браков, заключенных по “евгеническим” показаниям; (с) увеличению количества потомков в таких семьях (позитивная евгеника), а также (d) предотвращения в популяции наследственных признаков, снижающих уровень здоровья их носителей или опасных с социальной точки зрения (негативная евгеника). Однако последующая эволюция генетики явилась следствием переплетения социальных, естественнонаучных и политических факторов. Характерно, что сам фундатор евгеники полагал, что достижение поставленных целей сопряжено с превращением евгеники в особую религию [Galton, 1909], определяющую этические ценности и, следовательно, стереотипы поведения членов общества. Но биология, вопреки надеждам Ч. Ломброзо (Цит. по: Сироткина, 1999], не могла стать, в такой же мере свободной от этической и идеологической традиции, как ботаника XIX столетия. Впрочем, и сама ботаника, как свидетельствует отечественная история, может оказаться орудием политической борьбы58. |
Похожие:
 | Греков В. Ф., Крючков С. Е. Чешко Л. А ... | | Календарно-тематическое планирование Учебник: «Русский язык 9 класс». Москва. Просвещение,2011 г. Авторы С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Протокол №1 от Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений/ В. Ф. Греков, С. Е. Крючков, А. А. Чешко. – 4-е изд. М: Просвещение,... |  | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 8 класс. Авторы С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Рабочая программа по русскому языку (наименование учебного предмета, курса, дисциплины (модуля)) Умк под редакцией С. Г. Бархударова, С. Е. Крючкова, Л. Ю. Максимова, Л. А. Чешко. М. Просвещение | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Русский язык. 8 класс» Автор: С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Учебник Л. Ю максимов, Л. А чешко. «Русский язык для 9-11 кл вечерней сменной и заочной школ» Цель урока: закрепить основные понятия, рассматриваемые в законах механики Ньютона | | Календарно -тематическое планирование уроков русского языка в 9 классе на 2013/2014 учебный год Учебник Бархударов С. Г., Крючков С. Е., Максимов Л. Ю. Чешко Л. А. Русский язык. 9 класс. М. «Просвещение» 2005 г |
| Рабочая программа по предмету: русский язык 10-11 классы М. Т. Барановой (базовый уровень), на основе «Пособия для занятий по русскому языку в старших классах» В. Ф. Грекова, С. Е. Крючкова,... | | Учебник для общеобразовательных учреждений / В. Ф. Греков, С. Е.... Форма урока: диалог; индивидуальная подготовительная работа; проектно-исследовательская деятельность, проверка выполнения знаний... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений / В. Ф греков, С. Е. Крючков, Л. А. Чешко. 4-е изд. – М.: Просвещение,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений/ В. Ф. Греков, С. Е. Крючков, А. А. Чешко. – 4-е изд. М: Просвещение,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Фгос общего (полного) образования по русскому языку на базовом уровне и ориентирована на работу по учебнику В. Ф. Грекова, С. Е.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 9 класс» под редакцией С. Г.... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 8 класс» под редакцией С. Г.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 8 класс» под редакцией С. Г.... |
