В. Ф. Чешко В. Л. Кулиниченко
Скачать 3.14 Mb.
|
Раздел 3. ГЕНЕТИКА И МЕНТАЛЬНОСТЬ. КОЭВОЛЮЦИЯ СОЦИОКУЛЬТУРНЫХ И НАУЧНЫХ ПАРАДИГМ СОВРЕМЕННОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ С возникновением человеческого общества началось сопряженное развитие коэволюция в предельно широком значении этого термина (“биологического” по происхождению и “универсального по воплощению” в системе современного мышления) [Родин, 1991, с. 244]), и сформировался сложный 3-х компонентный процесс взаимозависимых изменений во времени элементов биологической и социально-культурной природы: (а) биологическая коэволюция структурных элементов экосистем, в совокупности образующих биосферу; (b) генно-культурная коэволюция, обеспечивающая согласованность биологической и социокультурной подсистем; (с) и, наконец, коэволюция отдельных элементов социума, предопределяющая их объединение в единую социосферу. Одна из принципиальных закономерностей этого процесса проявляется как тенденция возрастания автономии биологической и социальной составляющих, при определяющем значении последней. В результате, на исходе ХХ века возникает ситуация, которую известный украинский генетик, академик В.А. Кордюм [2001] охарактеризовал как первый ноосферный кризис: гомеостатические механизмы биосферы, сформировавшиеся в ходе биологической фазы коэволюции, уже не обеспечивают ее стабильности и канализированный характер дальнейшего развития. В настоящее время аналогичные (соответствующие биологическим) коэволюционные изменения в социосфере выражены недостаточно сильно. Таким образом, социокультурная коэволюция — процесс взаимной адаптации отдельных элементов социосферы и науки (и ментальности, в том числе), приобретает решающее значение для выживания человечества. Но в современных условиях осуществление коэволюционного процесса нарушено за счет усиления дезадаптации рассогласования поведения двух (и более) взаимозависимых и коммуникационно взаимодействующих автономных систем, при котором происходит двустороннее перекодирование поступающей информации, что, делает ее доступной для использования каждым из членов коэволюционирующих пар. Такое рассогласование модусов развития науки и других социальных институтов, как отдельных элементов социосферы, подразумевает: (1) в функциональном смысле (a1) неспособность науки найти приемлемое решение проблем, возникающих в условиях противостояния социально-политических интересов и возможностей достижения определенных целей отдельными сообществами внутри социума; (b1) разрыв между “научно-техническими возможностями и желанием людей принять на себя моральную и политическую ответственность” [Блюм, 2001] за рост научного знания; (2) в информационном смысле (a2) несоответствие между содержанием научных теорий и сложившимися ментальными поведенческими установками и стереотипами, регулирующими отношения членов социума друг с другом и с окружающим миром, и (b2) между действительным содержанием науки и ее отражением в ментальности. Преодоление образовавшегося разрыва и составляет сущность современного этапа коэволюции науки и общества. Наш дальнейший анализ этой проблемы основывается на постулате о единстве базовых принципов социально-культурной и генетической эволюции [Докинз, 1993; Поттер, 2002 и др.]. Наиболее тесные коэволюционные отношения связывают генетику с естественнонаучным и гуманитарным знанием. Влияние теории и методологии современной генетики на концептуально-методологическую базу биологических дисциплин, очевидно, уже является достаточно известным и тривиальным утверждением. Теория зародышевой плазмы А. Вейсмана и представления об онтогенезе и филогенезе как о процессах, связанных с преобразованием наследственной информации, в явном или неявном виде, служат краеугольным камнем любой фундаментальной биологической парадигмы. Вместе с тем, экспансия семантики и синтаксиса генетики явственно прослеживается и в достаточно отдаленных от нее областях, не только естественнонаучной28, но и социогуманитарной (философии, культурологии, психологии и т.д.). В фундаментальном исследовании философии науки В.С. Степина “Теоретическое знание” (2000 год) эти аспекты современной стадии развития науки (“постнеклассической науки”) обозначены достаточно глубоко и рельефно. Обращает на себя внимание, в частности, анализ многозначного влияния генетики в сфере гуманитарного знания от межпарадигмальных заимствований и поиска генетической основы механизма генезиса социальных явлений до аналогий и метафор, берущих свое начало в генетической терминологии. Лингвистика, может служить примером первого рода [Степин, 2000, с. 605]. Гипотеза центрального грамматического ядра, выдвинутая американским лингвистом Н. Хомски, предполагает наличие в ментальности каждого человека некоего врожденного набора правил и параметров, общих для всех человеческих языков, преобразования которых и определяют свойства конкретного языка. Дальнейшая эволюция этой концепции еще в больше степени подчеркивает, с одной стороны, ассоциативные корреляции между структурой парадигм лингвистики и классической генетики и, с другой — роль синтаксического или метафорического использования генетической терминологии в качестве несущего каркаса логической конструкции. Для преодоления трудностей, возникающих в процессе доказательства гипотезы врожденного центрального грамматического ядра (или “порождающей грамматики”), был предложен постулат о существовании двухзвенной грамматической системы [Шаумян, 1965]. Ее первое звено формирует идеальный лингвистический объект “генотипический язык”, преобразование элементов которого обеспечивает генезис реальных (“фенотипических”) языков. “Генетические” аналогии и заимствования можно перечислять и далее. Так, в методологии науки известны два подхода к построению научной теории дедуктивно-аксиоматический и генетически-конструктивистский. Последний из них, пишет В.С. Степин, “сразу делает очевидным существование теоретических схем. Такие схемы (вводимые в теоретическом языке в форме чертежей, снабженных соответствующими разъяснениями, либо через систему высказываний, характеризующих приемы конструирования и основные корреляции некоторого набора абстрактных объектов) предстают в качестве основы, обеспечивающей развертывание теоретического знания. Этот подход предполагает оперирование непосредственно абстрактными объектами теории, зафиксированными в соответствующих знаках. Процесс рассуждения в таком случае предстает в форме мысленного эксперимента с предметами, которые взяты как конкретная данность” [Степин, 2000, с. 127-128, с. 133]29. Из описания В.С. Степина становится достаточно очевидным, что термин “генетический” в этом контексте подразумевает не только преемственность исходных и конечных логико-теоретических конструкций, в качестве образца здесь может служить методология анализа наследственных признаков. “Абстрактными объектами”, в данном случае, выступают отдельные факторы наследственности гены, “приемы конструирования и основные корреляции” и др., которые соответствуют возможным, строго очерченным, типам взаимодействия (доминирование, эпистаз, полимерия, комлементарность и проч.). Процесс же генетического анализа основан на мысленном эксперименте подборе таких гипотетических комбинаций генетических детерминантов, которые приводят к возникновению исследуемого фенотипа и их последующей проверке методами математической статистики [Серебровский, 1970]. В современной методологии науки нынешняя, постнеклассическая стадия ее развития, характеризуется доминированием глобально-эволюционного подхода, соединяющего в себе два принципа системного анализа и эволюционного развития, происхождение и развитие которых в значительной мере связаны с биологией и генетикой [Степин, 2000, 641]. И, наконец, возникшее в постклассической генетике понимание онтогенеза, как развертывание генетической информации и ее трансляция из одной семантической системы в другую, проникнув в социальную философию, породило концепцию программируемого общества, в основе которой лежит представление о существовании “социокода” (по аналогии с генетическим кодом), определяющего природу данного типа цивилизации [Степин, 2000, с. 23, 605]30. Однако социокультурное влияние генетики не ограничивается пространством собственно естествознания и гуманитарного знания, но и выходит за их пределы — в сферу вненаучной духовной культуры и становится важным формообразующим фактором в эволюции менталитета. 3.1. Интеграция генетики в духовную культуру современной цивилизации При очевидных отличиях двух экстремальных случаев политизации науки в условиях тоталитарных политических режимов от ситуации, связанной с развитием генетики и генно-манипуляционных технологий в США и Западной Европе, все четыре, описанных в предыдущем разделе варианта политизации науки, имеют несколько общих черт:
Мы позволим себе сделать вывод о том, что описанные выше политические конфликты и кризисы, в которых генетика оказалась вовлеченной в политическую борьбу, не однозначно порождены и связаны с локальной социально-исторической ситуацией, возникшей в Соединенных Штатах, бывшем Советском Союзе или нацистской Германии. Скорее, их можно считать экстремальными случаями девиаций общих механизмов социального гомеостаза, резким нарушением отношений между отдельными социальными институтами. Прогрессирующая политизация и/или идеологизация науки, приводящая, в экстремальном случае, к нарушению способности этого социального института выполнять свою основную функцию получать новое знание, не связана непосредственно ни с тоталитарным политическим режимом, ни с нерыночной экономической системой. Впрочем, оба эти фактора предопределяют, по всей видимости, большую вероятность кризисного сценария взаимодействия науки и общества. Коммерциализация науки (и ее гомолог в нерыночной экономике “превращение науки в непосредственную производительную силу”) и усиление прямого формообразующего влияния естествознания на ментальные стереотипы и элементы духовной культуры, очевидно можно рассматривать как глобальную характеристику эволюции Социума в ХХ веке. Влияние этих двух компонентов на историю генетики прослеживаются достаточно отчетливо и рельефно в силу специфики предмета исследования и фундаментальности теоретических концепций, имеющих прямое отношение к биологической природе человека. Столь же отчетливы последствия их непосредственного применения на уровне мотивационных стимулов социальных действий:
В выступлении на научной конференции, посвященной значению высоких технологий в жизни современной цивилизации (1998 год) П.Д. Тищенко утверждал: “Коммерциализация проекта “Геном человека” несет опасность основополагающей научной ценности принципу объективности научного знания. Можно без сомнения считать, продолжал он с налетом некоторой неакадемической эмоциональности (впрочем, соответствующей, остроте социальной проблемы), — что основную угрозу принципу объективности, как моральному и гносеологическому снованию науки, представляют в современной России не сталинская диалектика и “марксистская” идеология, а материальная необеспеченность научной деятельности, захлестывающая волна коммерциализации и рыночной конъюнктуры”. По его мнению “в современной науке, как и во времена лысенковщины, необходимы, прежде всего, моральная стойкость и мужество сохранять позицию объективного наблюдателя, всячески воздерживаясь в своих суждениях и умозаключениях от влияния вне научных ценностей и интересов, коммерческих и политических” [Тищенко, 1998]. В этих условиях отечественный исторический опыт, как и опыт евгенического движения в нацистской Германии (пусть даже и негативный), приобретают особую актуальность и ценность, теряя при этом положение уникальных исторических феноменов, интересных только для историков. Общая причина кризиса: политическая составляющая научных исследований в конкретных областях науки, внезапно (но только на первый взгляд) и стремительно приобретает значение одного из важных (если не решающего) факторов развития социально-экономической ситуации и сохранения сложившейся политической организации общества. Начинается лавинообразно нарастающий процесс усиливающегося политического прессинга, в конечном итоге приводящий к эрозии и перерождению науки как социального института или, по крайней мере, к увеличению зависимости скорости и направления развития науки, в первую очередь, от решений, принимаемых властными структурами. Но все это, как правило, подготавливается предшествующими скрытыми или явными изменениями менталитета, столкновением сложившихся, внутренних поведенческих стереотипов. Иными словами, такие конфликты можно рассматривать и в контексте анализа процесса интеграции науки в духовную жизнь современной цивилизации, от скорости и стабильности которого зависит историческая стабильность и способность к адаптации конкретного социума. Естественно, далеко не всегда научная революция должна ассоциироваться с неизбежным социальным или психологическим кризисом большего или меньшего масштаба. Но в любом случае, эволюция науки служит мощным фактором изменений материальной и духовной жизни человечества, действие которого сопровождается социально-политическими и ментальными коллизиями. Можно сказать, что ускоренное развитие науки, быстрое увеличение “генофонда” идей, циркулирующих в общественном сознании в данный исторический период, влечет за собой своеобразный “мутационный взрыв” перестройку системы духовной культуры и ментальности — и становится причиной резкого увеличения темпов социально-исторических преобразований31. Целостный процесс интеграции генетики в жизнь современной цивилизации можно исследовать редуцированно, взяв в качестве исходной одну из трех различных проекций:
Анализ “социальных проблем генетики”32 начинают, как правило, с определенного исходного пункта — изменения форм и содержания материального бытия человечества [Фролов, 1988; Macer, 1990 и др.]. Однако, довольно часто (применительно к разрабатываемой теме см. напр.: [Грэхэм, 1989, Сойфер, 1993, Чешко, 1997 и др.]) политические структуры и ментальность играют не менее значительную и активную роль, определяющую и направление развития науки, и результат внедрения созданных на ее основе новых технологий, а также и соответствующие изменения образа жизни современного человека33. Целостный самоподдерживающийся и автокаталитический циклический процесс взаимодействия науки и социума имеет, как мы уже отмечали выше, три составляющих. Основное внимание в первом разделе мы сфокусировали на втором из них - социально-политическом. Сейчас же мы перейдем к исследованию взаимоотношений генетики и социально-психологических, ментальных структур. Известное изречение утверждает, что политической революции всегда предшествует революция в умах. История ушедшего века показала не только справедливость этого постулата, но и теснейшую взаимообусловленность прогресса науки, социальной жизни и менталитета современного человека. Очевидно, что темпы и направление последующей эволюции научных теорий и методов исследования, судьба новых технологических схем, возникших в результате их развития, в значительной степени, зависят от имиджа науки, сформированного массовым сознанием, положительной или негативистской ассоциацией постулатов религиозных, идеологических, этических и политических доктрин с принципами и выводами определенной научной теории. С функциональной точки зрения, одной из важных закономерностей социальной истории последних столетий, является перманентный процесс прогрессирующей дифференциации структуры социума: возрастание численности социальных институтов со специфическими не взаимозаменяемыми и не редуцируемыми функциями, сопряженное с параллельным увеличением их системной взаимозависимости. Развитие социальной автономии науки увеличивает (на первый взгляд, парадоксальным образом) не только ее влияние на другие социальные институты и элементы духовной и материальной культуры, но и способствует интенсификации обратных влияний со стороны политики, идеологии, этики и т.п. — всего того, что принято обозначать термином 84социально-культурный контекст. Приобретая социальную значимость, научная проблема перемещается из сферы точных наук в сферу политики, этики, идеологии и т.п. [Малахов, Ермоленко, Киселева и др., 2001] Иными словами, происходит крайне быстрая, для исторического времени практически мгновенная трансляция собственно научных конструкций в другие семантические системы, сопровождаемая осознанием последствий развития конкретных областей фундаментального естествознания и создаваемых на их основе новых технологий с точки зрения генерируемых ими социально-политических и/или этических коллизий. Если влияние науки и технологии на материальную жизнь общества может носить (и носит) характер непосредственных прямых связей, то в области социальной психологии дело обстоит несколько иначе. Рассмотрение взаимодействия науки и социума в плане влияния социального контекста на развитие и форму научного знания, оставляет нас в рамках эволюционной эпистемологии. Сопряженная эволюция двух систем подразумевает, очевидно, существование некоего механизма их взаимодействия, точнее — особой формы коммуникации в виде канала передачи и трансляции информации между ними. Поэтому мы вынуждены перейти из сферы философии науки в область практической философии (в кантовском понимании). Усложнение социальной структуры означает прогрессирующую дифференциацию общества на ряд систем, каждая из которых обладает собственным семантическим кодом. “Наш язык можно рассматривать как старинный город: лабиринт маленьких улочек и площадей, старых и новых домов, домов с пристройками разных эпох; и все это окружено множеством новых районов с прямыми улицами регулярной планировки и стандартными домами” — утверждал Л. Витгенштейн [Витгенштейн, 1994]. Ж.Ф. Лиотар развивает эту метафору: “Новые языки присоединяются к старым, образуя пригороды старинного города” [Лиотар, 1998, с. 99]. К традиционной химической и физической символике во второй половине ХХ века прибавились новые семантические системы, среди которых выделяются информационные языки и язык генетического кода. “Этот раскол (традиционного семантического поля – авт.) может повлечь пессимистическое впечатление: никто не говорит на всех этих языках, нет универсального метаязыка, проект “система-субъект” провалился, а проект освобождения ничего не может поделать с наукой; мы погрузились в позитивизм той или иной частной области познания, ученые стали научными сотрудниками, размножившиеся задачи исследования стали задачами, решающимися по частям, и никто не владеет целым”, — далее заключает Лиотар [Лиотар, 1998, с. 104]. Однако, сопряженная эволюция различных социальных институтов (науки, в том числе) все же предполагает существование механизма, обеспечивающего коммуникацию между индивидуумами, относящимися к различным общностям как необходимое условие поддержание целостности и устойчивости социума. Такой формой коммуникация является логика, которая в научном познании играет роль “метаязыка, определяющего: удовлетворяет или нет формальным условиям аксиоматики тот или иной язык”, используемый в различных научных дисциплинах, школах, отдельными учеными [Лиотар, 1998, с. 104]. Достижение взаимопонимания, т.е. коммуникация в собственном значении этого слова, осуществляется как на институциональном (как баланс интересов между различными сообществами), так и на индивидуальном уровнях. В последнем случае подразумеваются не только дискурсные контакты между исследователями и испытуемыми, врачами и пациентами, учеными и политиками, бизнесменами, просто обывателями, в конце концов. Каждый из нас одновременно является не только членом определенной профессиональной корпорации, но и той или иной религиозной конфессии, этнической или расовой общности, гражданином с определенными политическими убеждениями, не говоря уже о половой принадлежности и т.д. Таким образом, возникает необходимость преодоления внутреннего конфликта интересов, проистекающего из много ролевого модуса поведения отдельной личности в системе социальных отношений, а также снятие последствий психологического стресса, связанного с ним. Сопряженная эволюция науки и социума, очевидно, предполагает существование канала информационного обмена, взаимопроникновения и интеграции ментальностей научного сообщества и других социальных общностей. Предпосылки и условия для этого создает фактуально-смысловой континуум, существование которого подразумевает, что факты окружающего мира и их осмысление субъектом познания, образуют некую целостность и не существуют в ментальности изолированно друг от друга [См. подробнее: Матвиенко, 2001]. Цикл взаимных трансформаций ментальностей в этом континууме происходит следующим образом:
Так возникает и функционирует новый фактуально-смысловой континуум. Очевидно, ключевыми являются третья и шестая фазы, при посредстве которых завершается одно плечо цикла передачи и семантического перекодирования информации между наукой и обществом. В этой системе роль универсального транслятора, осуществляющего перевод семантического кода науки в социально-психологические, политические иди экономические проблемы (и наоборот) и поддерживающего каналы информационного обмена между отдельными коэволюционирующими элементами, выполняет этика. В конечном итоге для того, чтобы конкретные последствия развития научного знания для жизни социума были осознаны и вызвали ответную реакцию, они должны быть интегрированы в сформировавшуюся к этому моменту систему этических приоритетов, вызвав некую волну возбуждения, отражающую коллизии новых реалий и существующих в менталитете ценностных установок [Вековшинина, Кулиниченко, 2002, гл. 1]. В концепции “спонтанного сознания” В.В. Налимова понимание смысла новых идей приводит к возникновению нового статистического распределения смыслов терминов и понятий, “задаваемого всем прошлым личности, ее воспитанием, степенью принадлежности к культуре и проч.”. Осмысление новой ментальной ситуации, сопровождается спонтанным возникновением фильтра сознания, модифицирующего (сужающего или расширяющего) возможное смысловое распределение в соответствии с вновь возникшей системой ценностных представлений [Налимов, 1989, с. 148]. Такой фильтр “не создается новым опытом, а привносится личностью”, и условием его формирования остаются процессы, происходящие в подвалах сознания. Нам думается, что все же характеристики смыслового фильтра определяется теми элементами, которые находятся на границе сознания и подсознания, или, по крайней мере, исходно расположены за пределами данного фактуально-смыслового континуума. Этика, как концептуальная и ментальная система, иерархична в вертикальной проекции (общечеловеческие, культурные, этнические и т.п. ценностные приоритеты) и гетерогенна — в горизонтальной (этика отдельных социальных институтов, социальных общностей, корпораций и т.д.). Вплоть до середины ХХ века, гетерогенные формы этики (корпоративная этика научного сообщества, медицинская и юридическая деонтологии) отличались высокой степенью автономии. Они представляли собой почти изолированные от посторонних ценностных влияний этические системы. Т. Кун отмечал в этой связи, что к числу наиболее жестких этических норм, принятых в науке, относится запрет на обращение к главам государств и широким массам народа по вопросам науки. “Признание существования единственно компетентной профессиональной группы и ее роли как единственного арбитра” диктуется спецификой научного познания. В классической науке это рационально обосновывается тем, что наличие альтернативного решения влечет за собой параллельное существование нескольких несовместимых стандартов успеха научной деятельности и делает сомнительным принцип единства научных истин. [Кун, 1977, с. 220-221]. И в социальной истории генетики можно найти достаточно яркие примеры такого рода. Функционирование этой нормы предполагает добровольность взаимодействия обеих сторон — науки и социума. Стремление использовать авторитет политической власти и общественного мнения в целях укрепления своих позиций внутри научного сообщества, использования внешних по отношению к науке ресурсов для развертывания собственных исследований естественный мотив поведения ученого. Но в сочетании с неограниченной (в первую очередь, соображениями этической и политической целесообразности) эксплуатацией науки как политического инструмента этот фактор становится, как мы показали, источником достаточно опасной социальной патологии. Государство и социум, даже в интересах сохранения долговременных перспектив исторического развития, не должны переходить некую грань в стремлении получить такие конкретные научные результаты, которые бы соответствовали их целям. Однако невмешательство во внутренние закономерности процесса научного познания оставалось в принципе осуществимым до тех пор, пока в качестве центральной ментальной доминанты было явное или неявное отождествление известного афоризма “Знание — сила” с другим — “Знание есть Добро”. Общество молчаливо подразумевало, что опасным для его развития является не само научное знание, а его применение с антигуманными целями. Тем самым, оно принимало на себя всю ответственность за издержки “научного прогресса”. Ныне положение коренным образом изменилось. “Социум перестал воспринимать прогресс науки и медицины однозначно положительно”, — отмечают ученые-медики, тогда как в прошлом “исследования в области медицины... ассоциировались с идеей прогресса и процветания. Приобретение новых знаний расценивалось как шаг перспективный, научные достижения никогда не воспринимались как движение назад” [Запорожан, 2001]. Антисциентистские настроения усиливаются страхом перед подлинными или виртуальными рисками и опасностями, возникающими в процессе развития науки и глобальных технологий, их дегуманизацией [Вековшинина, Кулиниченко, 2002]. Реакция социума на развитие генетики и генных технологий далека от одномерности и однозначности. Жизнедеятельность современного человека все более зависит от них: он боится связанных с ними опасностей и (значительно реже) рассматривает их как панацею от всех бед и опасностей современной цивилизации, а также стремится контролировать их развитие. В середине 80-х годов ХХ века Ульрих Бек провидчески оценил последствия прогресса медицины и инкорпорации в нее генных технологий как “совершаемую потихоньку” (т.е. вне сознательного общественного выбора) “социальную и культурную революцию” [Бек, 2000, с. 310]. Точность поставленного им диагноза не подлежит сомнению. Однако за прошедшие годы стремление общества сделать осознанный выбор в отношении того варианта будущего, которое ожидает нас в результате этой революции, резко усилилось. Наука и использование ее достижений становятся объектом критики, с точки зрения порождаемых ими социальных рисков. Критерии верифицируемости научных гипотез деформируются неизбежным социальным и политическим контролем эволюции того, что общество считает “опасным знанием”, а монополия науки на истину оспаривается. В социальном плане эти изменения отношений в системе “общество-наука”, неизбежны и необратимы. Однако “науке, утратившей истину, грозит опасность, что другие предпишут ей, что считать истиной” [Бек, 2000, с. 255]. В этой связи симптоматично возникновение так называемой доктрины “опасного знания”34. Опасным знанием называют те научные концепции, которые сопряжены со следующими типами социального риска:
|
Похожие:
 | Греков В. Ф., Крючков С. Е. Чешко Л. А ... | | Календарно-тематическое планирование Учебник: «Русский язык 9 класс». Москва. Просвещение,2011 г. Авторы С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Протокол №1 от Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений/ В. Ф. Греков, С. Е. Крючков, А. А. Чешко. – 4-е изд. М: Просвещение,... |  | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 8 класс. Авторы С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Рабочая программа по русскому языку (наименование учебного предмета, курса, дисциплины (модуля)) Умк под редакцией С. Г. Бархударова, С. Е. Крючкова, Л. Ю. Максимова, Л. А. Чешко. М. Просвещение | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... «Русский язык. 8 класс» Автор: С. Г. Бархударов, С. Е. Крючков, Л. Ю. Максимов, Л. А. Чешко |
| Учебник Л. Ю максимов, Л. А чешко. «Русский язык для 9-11 кл вечерней сменной и заочной школ» Цель урока: закрепить основные понятия, рассматриваемые в законах механики Ньютона | | Календарно -тематическое планирование уроков русского языка в 9 классе на 2013/2014 учебный год Учебник Бархударов С. Г., Крючков С. Е., Максимов Л. Ю. Чешко Л. А. Русский язык. 9 класс. М. «Просвещение» 2005 г |
| Рабочая программа по предмету: русский язык 10-11 классы М. Т. Барановой (базовый уровень), на основе «Пособия для занятий по русскому языку в старших классах» В. Ф. Грекова, С. Е. Крючкова,... | | Учебник для общеобразовательных учреждений / В. Ф. Греков, С. Е.... Форма урока: диалог; индивидуальная подготовительная работа; проектно-исследовательская деятельность, проверка выполнения знаний... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений / В. Ф греков, С. Е. Крючков, Л. А. Чешко. 4-е изд. – М.: Просвещение,... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Русский язык. 10-11 классы: учеб для общеобразоват учреждений/ В. Ф. Греков, С. Е. Крючков, А. А. Чешко. – 4-е изд. М: Просвещение,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Фгос общего (полного) образования по русскому языку на базовом уровне и ориентирована на работу по учебнику В. Ф. Грекова, С. Е.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 9 класс» под редакцией С. Г.... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 8 класс» под редакцией С. Г.... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Планирование составлено на основе программы общеобразовательных учреждений по учебнику «Русский язык. 8 класс» под редакцией С. Г.... |
