2003 г.
№ 1
Отечественная историография народно-освободительных движений на Северном Кавказе
в 20–50 годах XIX в.:
наука в контексте политического процесса В .В. Черноус
Российская историография народно-освободительных движений на Северном Кавказе начала складываться в ходе военных действий, и одновременно в процессе становления российской исторической науки, которая зародилась в XVIII в., но оформилась в трудах
Н.М. Карамзина. Исторические знания являются важнейшим элементом национального самосознания. В XIX в. они лежали в основе государственной идеологии, поэтому историческая наука в Российской империиXIX в. носила официальный характер. Ее целью было подведение исторической базы под политику государства, обоснование национально-государственных интересов.
“Политикой, опрокинутой в прошлое”, является и российская историография событий второй трети XIX в. на Северном Кавказе. Русско-турецкие войны и подготовка к русско-персидской войне в конце XVIII – нач. XIX вв., присоединение Закавказья актуализировали для властей империи необходимость изучения Кавказа. Между 1803–1804 гг. министр иностранных дел А.А. Чарторийский и сенатор Д.П. Трощинский поручили чиновнику Министерства иностранных дел, будущему директору Азиатского департамента С.М. Броневскому исследовать русско-кавказские отношения, их результаты, а также охарактеризовать горские народы. С.М. Броневский получил свободный доступ к дипломатическим и другим документам и материалам, включая секретные. Опираясь на их изучение и собственные данные, собранные в ходе службы при главнокомандующих российскими войсками на Кавказе В.А. Зубове и П.Д. Цицианове, С.М. Броневский к 1810 г. подготовил фундаментальное, но из-за финансовых трудностей и служебных неурядиц так и не законченное сочинение. Оно было разделено на две части. Первая – географо-этнологическая часть была опубликована в 1823 г. [1]* уже после ухода автора из МИД.
С.М. Броневский рассматривает историю и географию Кавказа в широком контексте европейской и ближневосточной истории, выявляя определенные социально-политические параллели в прошлом этих регионов. Книга привлекла внимание современников. По мнению А.А. Бестужева-Марлинского, “она заслуживает внимания европейцев и особенную благодарность русских” [3].
С.М. Броневский обращает внимание на особенности общественного быта и психологии горских народов, которые необходимо учитывать в процессе развития отношений с ними. Обосновывая присоединение Кавказа к России, автор показывает, что его форсирование, ускоренное включение горских народов в состав России чревато непредсказуемыми последствиями. Позднее, уже в ходе обострения русско-кавказских отношений исследователи были вынуждены признать, что “одне только известия Броневского проливают мерцающий свет на состояние этой страны во время подчинения ея Русскому владычеству” [4]. Влияние труда С.М. Броневского не только на последующих историков, но и на А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, неоднократно отмечалось учеными. Вторая часть труда С.М. Броневского, посвященная истории “Кавказского вопроса” в системе международных отношений XVI – начала XIX вв., не издавалась до 1996 г. [5] и была известна лишь узкому кругу лиц. В дальнейшем литература по истории Кавказа и освободительным движениям народов Северного Кавказа в 20–50-е годы XIX в. ежегодно пополнялась новыми изданиями. И вскоре после окончания Кавказской войны академик Н.Ф. Дубровин заметил, что “ни один уголок нашего отечества не имеет столь обширной литературы по всем отраслям знаний, какую имеет Кавказ” [6]. Значительная ее часть была посвящена событиям первой половины XIX в. на Кавказе. В ходе военных действий выходило немало статей в журналах “Русская старина”, “Русский архив”, “Военный сборник” и других, посвященных отдельным проблемам, но обобщающие работы появляются уже после окончания Кавказской войны.
Дореволюционная историография охватывала широкий круг проблем, связанных с народно-освободительной борьбой на Северном Кавказе в XIX в. Внешнеполитические предпосылки событий на Кавказе нашли наиболее полное отражение в трудах Н.Ф. Дубровина, Р.А. Фадеева, А.М. Зайончковского и др. Они рассматривали события на Кавказе как продолжение войн с Персией и Османской империей, как борьбу креста и полумесяца, ислама и христианства и в этом видели историческую миссию России. Первый геополитик России Р.А. Фадеев отмечал: “Для России Кавказский перешеек вместе и мост, переброшенный с русского берега в сердце азиатского материка, и стена, которою заставлена Средняя Азия от враждебного влияния, и передовое укрепление, защищающее оба моря: Черное и Каспийское. Занятие этого края было первою государственной необходимостью… Мы встретили в горах самое неистовое воплощение мусульманского фанатизма. Шестьдесят лет длился штурм этой гигантской крепости: вся энергия старинного мусульманства, давно покинувшая расслабленный азиатский мир, сосредоточилась на его пределе, в Кавказских горах. Борьба была неистовая, пожертвования страшные. Россия не отставала и преодолела, зная, что великим народам, на пути к назначенной им цели, полагаются и препятствия в меру их силы” [7].
Цивилизаторская роль России на Кавказе рассматривалась как общеевропейская миссия, поэтому негативное отношение европейского общественного мнения и прямое противодействие европейских государств российской политике на Кавказе подвергалось в российской исторической литературе резкой критике, обвинениям в лицемерии и желанию самим “поцивилизировать” на Кавказе [8]. Дореволюционная историография посвящена не освободительной борьбе горских народов, а ее подавлению. Соответственно, борьба с освободительным движением народов Северного Кавказа в XIX в. рассматривалась как покорение Кавказа, как кавказская война или кавказские войны. Хронологические рамки событий определялись по-разному – как правило в пределах XVIII–XIX вв., а иногда с XVI в. Дискуссионными не являлись только даты завершения Кавказской войны – 1859 г. на Северо-Восточном и 1864 г. на Северо-Западном Кавказе. Значительное внимание было уделено изучению общественного устройства, хозяйства, обычного права народов Северного Кавказа в первой половине XIX в. В основном это записки путешественников, военных разведчиков или монографические работы, выполняемые по заказу властей. Крупнейшие исследователи обычного права народов Кавказа – М.М. Ковалевский, Ф.И. Леонтович. В. Пфаф и другие – обобщили значительный фактический материал, собранный военными. По их мнению, обычное право народов Северного Кавказа соответствовало патриархально-родовым отношениям. Ориентация исследователей прежде всего на выявление родовых пережитков в обычном праве, или “юридическую археологию”
(Ф.И. Леонтович), объяснялась отчасти профессиональными интересами историков права, отчасти общим идейным направлением российского кавказоведения. Практически все историки, обосновывая насильственные методы “цивилизаторства” на Кавказе, подчеркивали социальную и культурную отсталость горцев как якобы их природную черту: “Кавказские горцы и по своей фанатической религии, и по образу жизни, и по привычкам, по самому свойству обитаемой ими страны – природные хищники, грабители, никогда не оставлявшие и не могущие оставлять своих соседей в покое” [9].
В фундаментальных работах Н.Ф. Дубровина, А.М. Зайончковского, П.И. Ковалевского, П. Романовского, С.С. Эсадзе [10] и др. детальное описание боевых действий, собранный огромный фактический материал сочетались с характеристикой участников освободительного движения как “разбойников”, “хищников”, “злодеев”, как “Диких племен”, противящихся развитию “образования и народного благоустройства” [11]. Кроме того, они охватывали отдельные этапы Кавказской войны или давали ее самый общий абрис.
Основное внимание в исторических работах уделялось военным действиям российских войск. В работах дореволюционных авторов отдавалось должное воинской доблести горцев, но в целом преобладали негативные оценки их действий как разбойников и мятежников на фоне героизма русских офицеров и солдат. В наиболее концентрированном виде это нашло отражение в исторических трудах генерала В.А. Потто, популяризировавшего героику Кавказской войны в духе великодержавных традиций [12]. В очерках по истории полков российской армии содержатся важные сведения об их составе, участии в военных действиях на Кавказе, потерях и др. [13]. Важные, хотя и не полные справочные данные по хронике, наградам и потерям российских войск на Кавказе представлены в трудах А.Л. Гизетти [14]. Участие в военных действиях на Кавказе и колонизация Северного Кавказа южнорусским казачеством (донским, терским, кубанским, астраханским, линейным) рассматривается в работах В.А. Потто, Ф.А. Щербины, И.А. Бирюкова, И.Д. Попко, М.А. Караулова и др. [15].
Неудачные в попытки установления российской администрации на Кавказе в XIX в. требовали осмысления этого опыта, что в наиболее полном объеме было сделано С.С. Эсадзе [16], который развивал идеи о цивилизаторской роли российской государственности на Кавказе.
Из собственно истории освободительной борьбы народов Северного Кавказа дореволюционных авторов, наряду с этнографическими проблемами, привлекала личность Шамиля и его государственно-правовая деятельность*, а также характер “кавказского мюридизма” [18], проповедь которого рассматривалась в качестве одной из основных причин Кавказской войны.
В дореволюционной историографии нашла отражение одна из наиболее трагичных страниц истории горских народов – выселение в Османскую империю после окончания Кавказской войны (в работах П.В. Апрельева, А.П. Берже. И. Дроздова, Р.А. Фадеева, С.С. Эсадзе и др.) [7, 16, 19, 20]. Высказывая сочувствие к жертвам среди горцев в результате выселения, авторы оправдывали политику российской администрации военно-стратегической целесообразностью, снимая с империи ответственность за трагедию и выдвигая в качестве основных причин позицию местных феодалов, опасавшихся после присоединения к России потерять свою власть; невозможность более заниматься разбоем; проповедь мусульманского духовенства; пропаганду эмиссаров Османской империи, Англии, Франции. Так, известный кавказовед А.П. Берже утверждал, что если “мирный переход горцев к гражданственности не совершился, то винить в том, по всей справедливости, следует не нас, а турецкое правительство и европейскую дипломатию. Они веками внушали горцам, что могущественный султан, верховный представитель ислама, никогда не оставит их своею помощью, а европейские державы в своих интересах не могут допустить России владеть Кавказом, что такое убеждение не в силах была поколебать самая очевидность фактов. Горцы видели невозможность противостоять русским, но свято верили в близость внешней помощи” [19, c. 341]. По мнению А.И. Лилова, переселение горцев началось по собственной инициативе и “все невзгоды, сопровождающие их переселение, они навлекли на себя сами” [21]. Все эти факторы действительно имели место, но не они определяли выселение горцев и его трагические последствия. Роль российской администрации в выселении нашла отражение в источниках – документах и воспоминаниях, известных указанным авторам, и их оценочная позиция определяется не научными, а идеологическими подходами. Из россий-ских исследователей лишь народник Я.В. Абрамов придерживался иной точки зрения, считая, в отличие от А.П. Берже, что не набеги горцев вынудили российские власти приступить к их выселению, а, наоборот, методы установления российской власти на Северном Кавказе и осуществление колонизации горских земель имели следствием усиление разбоев [22]. Высказывания представителей оппозиционной общественной мысли – Н.Г. Чернышевского, Н.А. Добролюбова и др. – о Кавказской войне, принципиально отличавшиеся от официальных историков, не имели серьезного влияния на историографию.
Важным достижением дореволюционной историографии было масштабное издание материалов и документов по истории кавказской войны. Хотя их подбор в известной степени носил тенденциозный характер, соответствующий установкам официальной историографии, но они сохраняют свое значение и лежат в основе современных исследований. Среди них особенно выделяются изданные под руководством А.П. Берже “Акты кавказской археографической комиссии” [23], а также сборники документов по истории дипломатических отношений, истории казачества и т.д. Кроме того, активно публиковавшиеся в XIX в. записки, воспоминания участников и очевидцев событий были не только историческими источниками, но и несли на себе печать определенного исторического осмысления событий. Ф. Энгельс отмечал, что труды, выходившие в ходе военных действий в России, отличаются по тону и оценкам от работ тех же авторов, издаваемых за границей: “Военные труды, написанные по-русски, явно уступают работам офицеров русской армии на иностранных языках… Трезвость в освещении фактов тонет в потоках напыщенного бахвальства, события искажаются в угоду крайностям национального тщеславия, победы, одержанные на поле брани, затмеваются еще более великими победами, одержанными на бумаге авторами, и врага, кто бы им ни был, стараются с начала до конца выставить в невыгодном свете” [24]. Впрочем это особенность любой национальной историографии, особенно в периоды острых испытаний.
При всех несомненных достижениях дореволюционная российская историография, определившая в целом проблемное поле исследований, накопившая значительный фактический материал, не дала системного и всестороннего научного осмысления военных действий на Кавказе в XIX в. Она тенденциозно сводила проблему освободительных движений народов Северного Кавказа к борьбе цивилизации с варварством.
Новая парадигма изучения данных событий сложилась в советской историографии. В ее основе лежали идеи К. Маркса, Ф. Энгельса, В.И. Ленина о роли классовой борьбы в истории, оценка всех национально-освободительных движений как борьбы угнетенных масс, а поэтому прогрессивных, направленных на реализацию права народов на самоопределение. Российское самодержавие рассматривалось большевиками как “абсолютное зло”, а Российская империя как “тюрьма народов”, в то время как антиколониальные выступления в исламских странах считались союзником пролетариата в мировой социалистической революции. Исходя из этих идеологических позиций, основоположник марксистской отечественной историографии академик М.Н. Покровский в главе “Завоевание Кавказа” в вышедшей в 1924 г. монографии “Дипломатия и войны царской России в XIX столетии” обосновал движение горцев за независимость как справедливую антиколониальную борьбу. В 20–30-е годы ХХ в. происходит становление светской историографии, основанной на теории общественно-экономических формаций. Вслед за М.Н. Покровским большинство советских историков 20–30-х годов оценивали общественные отношения у горских народов как “военную демократию”, из которой вырастал торговый капитализм. Значительное внимание уделялось при этом национально-освободительным движениям народов СССР и крестьянским восстаниям, среди которых немаловажное место заняли народно-освободительные движения народов Северного Кавказа, особенно под руководством Шамиля в Чечне и Дагестане. В эти годы крупнейшие отечественные востоковеды
В.В. Бартольд, И.Ю. Крачковский, Е.В. Церетели, кавказовед А.И. Генко, их ученики и молодые коллеги Р.М. Магомедов, Н.И. Покровский, Б.В. Скитский, А.В. Фадеев и др. проводят работу по выявлению в архивах и в ходе историко-этнографических экспедиций новых источников о борьбе горцев и подготовке их к изданию. Частично итог этой работы подвела в 1936 г. значительная статья Н.И. Покровского, которая до сих пор остается наиболее содержательной по теме [25]. В целом же источниковая база первых исследований советских авторов ограничивалась документами и материалами, введенными в научный оборот дореволюционными историками.
В 30-е годы появляются первые советские работы С.К. Бушуева, Р.М. Магомедова, Н.И. Покровского, Б.В. Скитского и др. как по отдельным аспектам освободительного движения народов Северного Кавказа [26], так и обобщающего характера [27]. Данные работы были подготовлены в русле становления советской историографии. В основном в них разрабатывались проблемы классовой борьбы, колониальной политики царизма, внутреннего устройства и социальных отношений в имамате, идеологии освободительного движения. Переход в политике советского государства к гонениям на религиозные конфессии привел к тому, что исследователи стали разделять прогрессивные народные движения и мюридизм – его религиозную и преимущественно реакционную оболочку, что вполне соответствовало оценкам К. Маркса и Ф. Энгельса роли религии в народных средневековых восстаниях и войнах.
Происходит замена тезиса о Российской империи как “тюрьмы народов”, концепцией присоединения к России как “наименьшему злу”, альтернативой которому было завоевание Кавказа отсталой Османской империей или жестокое колониальное владычество Англии. Поэтому, хотя разделы о борьбе горцев за независимость занимают обязательное место в школьных и вузовских учебниках, Большой Советской энциклопедии (1937), а в 1941 в Махачкале и Грозном выходят первые биографии Шамиля [28], ставившие его в один ряд с вождями крупных крестьянско-казачьих восстаний и народно-освободительных движений России, его излишняя апологетика сдерживалась по идеологическим соображениям*. В 1935 г. Н.И. Покровским была подготовлена к печати фундаментальная, объемом более 50 печатных листов рукопись монографии “Имамат”, по материалам которой в 1939 г. он защищает докторскую диссертацию. По теоретической глубине, насыщенности фактическим материалом, широте и разнообразию источниковой базы, научной объективности и взвешенности оценок, она на многие десятилетия стала наиболее ценным трудом по истории имамата и освободительного движения народов Дагестана и Чечни в первой половине XIX в. Однако частые изменения в идеологических позициях по отношению к политике России на Кавказе и освободительным движениям горцев привели к тому, что несмотря на поддержку академиков И.Ю. Крачковского, Б.Д. Грекова, Н.М. Дружинина и других видных историков издание книги было отложено в 1935, 1937, 1939, 1947 и последующих годах**. Удалось опубликовать лишь отдельные главы и фрагменты [32].
В ходе Великой Отечественной войны имя Шамиля использовалось для мобилизации народов Северного Кавказа на борьбу с агрессией фашистской Германии. На собранные дагестанцами деньги была построена танковая колонна, получившая имя Шамиля. В то же время в конце войны начинает меняться идеологическая парадигма, в которой одним из источников победы стала рассматриваться “дружба народов”, сложившаяся в результате объективно прогрессивного присоединения народов к России. Определенную роль сыграли также репрессии против народов в ходе войны. В связи с этим начинаются попытки переосмыслить оценки некоторых народных движений, включая освободительные движения горских народов Северного Кавказа. В мае 1944 г. на совещании по вопросам истории СССР в ЦК ВКП(б) Х.Г. Аджемян, не являясь профессиональным историком, выступил с дискуссионным докладом, в котором в качестве критерия прогрессивности или реакционности народных движений предложил рассматривать их роль в укреплении и развитии многонациональной российской государст-венности, державности. В соответствии с этим он отказывал в прогрессивности крестьянским восстаниям в России и борьбе горцев в первой половине XIX в., причислив их вождей, включая Шамиля, к “химерическим революционерам” [33]. Его фактически поддержал академик Б.Д. Греков, который отнес к реакционным движениям восстания
Е. Пугачева, Шамиля и других, так как они “были по существу своему противоречащими тем прогрессивным стремлениям истории, которые вырастали из недр тогдашней государственности” [34]. Однако большинство выступавших в дискуссии подвергли критике концепцию и аргументацию
Х.Г. Аджемяна.
Новая попытка перейти с классовых позиций на национально-державные в оценке Кавказской войны была предпринята в 1947 г. на расширенном заседании сектора истории народов СССР Института истории АН СССР, где с докладом “Об исторической сущности кавказского мюридизма” вновь выступил Х.Г. Аджемян. Он развил свою идею о политической вредности принятой в советской историографии концепции борьбы горцев как антиколониальной и антифеодальной, обосновал ее реакционный характер [35]. Он отрицал развитие феодальных отношений у народов Чечни и Дагестана, отмечал влияние помощи Турции и Англии на затягивание Кавказской войны. Несмотря на вероятность политической ангажированности доклада Х.Г. Аджемяна, его умозрительную концепцию, как представляется, нельзя сводить исключительно к фальсификации исторических событий [36], более продуктивно рассматривать его взгляды в контексте идеологических дискуссий того времени в различных областях знания. Взгляды Х.Г. Аджемяна были вновь подвергнуты аргументированной и справедливой критике. В заключение академик Н.М. Дружинин отметил, что “остается в силе прежняя точка зрения: движение горцев Северо-Восточного Кавказа под руководством Шамиля являлось освободительным и прогрессивным”, но в то же время он подчеркнул, что, несмотря на колониальную политику царизма, нельзя забывать о прогрессивных последствиях присоединения народов к России, поэтому хотя нельзя считать, как Х.Г. Аджемян, любое национальное движение реакционным, но и нельзя все такие движения считать прогрессивными [35, c. 139–140].
После почти трехлетнего затишья эта концепция, слегка подредактированная, начала насаждаться уже директивно. В 1950 г. в условиях холодной войны первый секретарь ЦК КП Азербайджана М.Д. Багиров выступил со статьей в ведущем идеологическом партийном журнале “Большевик” [37], в которой была предложена новая идеологическая установка – рассматривать освободительную борьбу под руководством Шамиля, его идеологию как реакционную, инспирированную иностранными государствами – Турцией и Англией. В центральной и местной первоначально партийной, а затем научной периодике началось усиленное внедрение новой идеологической парадигмы. Президиум АН СССР принял в сентябре 1950 г. специальное постановление “Об антимарксистской оценке движения мюридизма и Шамиля в трудах научных сотрудников АН СССР”
В духе времени была организована проработка ученых, критически выступивших в дискуссиях 1944, 1947 гг. по докладам Х.Г. Аджемяна – Н.М. Дружинина,
А.М. Панкратовой, М.В. Нечкиной и др. Р.М. Магомедов был освобожден от обязанностей заместителя председателя Дагестан-ского филиала АН СССР за “буржуазно-националистическое, ничего общего с наукой не имеющее толкование движения мюридизма и Шамиля” [38]. Вице-президент АН Азербайджана Г. Гусейнов в результате травли покончил жизнь самоубийством.
Подвергшиеся разносной критике авторы работ о Кавказской войне, редакторы учебников истории СССР вынуждены были выступить с покаянными заявлениями и
статьями. В начале 50-х годов выходит несколько статей московских и грузинских авторов, которые без особого энтузиазма и успеха пытались наполнить концепцию агентурного происхождения Кавказской войны конкретно-историческими материалами [39]. Некоторое историческое значение имел, несмотря на невысокий археографический уровень и тенденциозность подбора источников, сборник документов под редакцией Ш.В. Цагарейшвили [40]. Историческая память о Кавказской войне и Шамиле в национальном самосознании большинства народов Северного Кавказа сыграла огромную роль в том, что историки из национальных республик и областей не проявляли активности в пропаганде багировской концепции, за что подверглись критике со стороны партийных органов.
После смерти И.В. Сталина начинается постепенный отход от багировской концепции, построенной на искусственном преувеличении внешнего фактора в развитии освободительного движения народов Северного Кавказа [41]. На конференции читателей журнала “Вопросы истории” [42] в январе 1956 г. развернулась дискуссия по выступлению учителя А.М. Пикмана, который в несколько упрощенном виде предложил вернуться к оценке Кавказской войны и Российской империи, высказанной в трудах К. Маркса, Ф. Энгельса и великих русских демократов. Она приобрела более оживленный характер после публикации статьи А.М. Пикмана в общенациональном историческом журнале [43]. В ходе дискуссии обсуждались проблемы “прогрессивности” или “реакционности”, как борьбы народов Северного Кавказа в первой половине XIX в., так и колониальной политики и роли России в исторических судьбах народов региона, т.е. фактически вопросы, находившиеся в сфере идеологии, определения методологического и теоретического подходов в рамках марксистского мировоззрения.
Решения ХХ съезда КПСС, направленные на преодоление последствий культа личности И.В. Сталина, открыли новые возможности для научных дискуссий, в том числе, по истории народных движений.
В 1956 г. в Москве и Махачкале состоялись две всесоюзные научные конференции по проблемам движений кавказских горцев в первой половине XIX в. Обе конференции высказались за возвращение к классовому подходу в оценке освободительной борьбы народов Северного Кавказа, необходимость более глубокого изучения уровня социально-экономического развития кавказских горцев, их социальной структуры, идеологии и т.д. В отличие от участников махачкалинской конференции, высказавшихся за полную “реабилитацию” борьбы горцев и Шамиля, московская конференция носила более компромиссный характер. Здесь проявился значительный диапазон во взглядах на сочетание “реакционного” и “прогрессивного”, как в идеологии самой борьбе горцев, так и в колониальной политике царизма и последствиях присоединения народов Кавказа к России [44]. Столь пестрое разнообразие идеологических акцентов, проявившихся на конференциях и в многочисленных публикациях в 1956 – 1957 гг. [45], привело к вмешательству журнала “Коммунист”, который определил границы дискуссии идеологическими аксиомами: присоединение народов к России носит прогрессивный характер, мюридизм как религиозная идеология является реакционным, борьба горцев Северного Кавказа в первой половине XIX в. была неоднородной [46]. После этого дискуссия фактически была свернута.
До середины 60-х годов проблемы народно-освободительной борьбы народов Северного Кавказа занимали важное место в советской историографии. В монографиях и статьях Н.А. Смирнова, А.В. Фадеева, Х.М. Хашаева и других* [47] рассмотрены национальные интересы России на Кавказе и в Восточном вопросе через призму классового подхода, т.е. как развитие вширь феодализма, вступившего в стадию разложения. С классовых позиций анализировались противоречия в российском обществе и на этой основе развивались идеи о различных методах присоединения Кавказа к России, которых придерживался царизм и его идеологи (насильственные) и революционный лагерь (мирные). В отличие от авторов 20-х годов, историки этого периода прослеживали в движении горцев Северного Кавказа две тенденции: сепаратизм феодально-клерикальных кругов и протест крестьян против феодального и колониального гнета. Совпадение интересов социально-разнородных элементов в движении горцев, по их мнению, могло носить временный и неустойчивый характер. Исследователи определенное внимание уделяли провокационному вмешательству в русско-кавказские отношения Англии, Франции и Османской империи, отрицая при этом агентурный характер причин освободительной борьбы горцев. С аналогичных позиций написаны соответствующие разделы в обобщающих трудах по истории автономных республик и областей Северного Кавказа, “Очерках истории СССР” и др. [48].
В 70-х годах, при сохранении данных оценок движений народов Северного Кавказа в первой половине XIX в., сама проблема перестает быть в центре развития отечественной историографии, что определялось идеологическими причинами – утверждением концепции “дружбы народов навеки”. В соответствии с этим разрабатывались связанные, так или иначе, с вопросами русско-кавказских отношений первой половины XIX в. проблемы добровольного характера присоединения народов Северного Кавказа к России, периодизации этого процесса, типологии и уровеня социально-экономического развития народов Северного Кавказа [50], международных, отношений на Кавказе и др. Важным стало утверждение в совет-ской науке представлений о развитии к XIX в. у народов Северного Кавказа феодальных отношений, но на разном уровне. В то же время выходят работы, имеющие прямое отношение к проблеме: брошюра В.Г. Гаджиева и А.М. Пикмана, в которой дан анализ высказываний русских революционных демократов о борьбе горцев и монография А.Д. Яндарова [51], уточнившего представления о суфизме на Северном Кавказе и его роли в идеологии освободительного движения в первой половине XIX в. Серьезным событием стал выход фундаментальной монографии Г.А. Дзидзария [52] по проблемам мухаджирства в Абхазии – очень острым, не укладывающимся в советские идеологические конструкты того времени**. Издание этих работ свидетельствует о несправедливости огульных упреков по отношению к советской историографии в полной ангажированности и разработке исключительно “безопасных” и разрешенных научных тем. Активно велась полемика с зарубежной буржуазной историографией по проблемам Кавказской войны и российской политики на Кавказе, но она носила в основном разоблачительно-идеологический, а не конструктивный характер [53].
В 70-е годы утверждается концепция добровольного присоединения народов Северного Кавказа к России к концу XVIII в. в результате длительного развития и перерастания союзно-вассальных отношений в отношения подданства. Ее основные положения были сформулированы М.М. Блиевым в 1970 г. [54], а к концу 70-х годов она приобрела директивный характер; сам процесс был назван “добровольным вхождением” [55].
Таким образом, освободительное движение народов Северного Кавказа в первой половине XIX в. в рамках данной концепции началось и развивалось уже как внутренняя проблема Российской империи. Это неизбежно ставило задачу пересмотра сложившихся в отечественной историографии подходов к борьбе горских народов. Ввод советских войск в Афганистан, борьба с партизанским движением афганских полевых командиров под исламскими лозунгами стали косвенным фактором, также подталкивающим к переоценке роли национально-освободительных движений в истории России.
В этой теоретической и политико-идеологической ситуации вполне логичным было появление в 1983 г. с санкции ЦК КПСС статьи М.М. Блиева “Кавказская война: социальные истоки, сущность” [56], которая стала неожиданной только в смысле полного ее разрыва с выводами советской историографии об уровне социально-экономиче-ского развития горских народов и антифеодальном, антиколониальном характере их борьбы в первой половине XIX в. Статья в духе марксистского подхода выводит причины движения народов Северного Кавказа из внутренних социальных процессов в горском обществе. В рамках теории общественно-экономических формаций М.М. Блиев реанимирует понимание общественных отношений у горских народов Северо-Западного Кавказа, принятое в дореволюционной и советской историографии 20-х годов как патриархально-родовых, “военной демократии”, переходящей к раннефеодальным отношениям. Характерной чертой “военной демократии” и социально-экономической жизни горцев, по мнению М.М. Блиева, является набеговая система, объектом которой становится Закавказье, горские соседи, а с XVIII в. – российские города и крепости. В результате набеги переросли в войну с Российской империей под лозунгами газавата. Внешнеполитические аспекты данной концепции получили обоснование в монографии Н.С. Киняпиной, М.М. Блиева, В.В. Дегоева [57].
Данная концепция встретила поддержку со стороны В.Б. Виноградова и группы его учеников [58], а позднее и некоторых других авторов [59]. У большинства историков в национальных республиках и областях статья М.М. Блиева вызвала бурю возмущения, как умышленная попытка принизить социально-экономический уровень народов Северного Кавказа в первой половине XIX в., обвинить горцев в разбойничестве, инициировании Кавказской войны, т.е. возродить оценки дореволюционных российских историков или багировскую концепцию. Журнал “История СССР” уклонился от публикации статей с критикой концепции М.М. Блиева. Публикации с резкими высказываниями в адрес М.М. Блиева и его взглядов появились в основном в местной печати, но без развернутой научной аргументации [60].
Тем не менее, во втором томе многотомного издания (подготовка которого началась в 1977 г. [61]) “История народов Северного Кавказа” движение народов этого региона в 20–50-е годы XIX в. было охарактеризовано как антифеодальное и антиколониальное; главы, посвященные ему были написаны с традиционных для совет-ской историографии позиций, хотя и подвергнуты тщательному редактированию [62]. Незавершенное издание (удалось опубликовать только два первых тома) стало событием и венцом в советском кавказоведении, отразив все его достоинства и достижения, противоречия и неизбежную ограниченность в рамках марксистской моноидеологии.
В 1985 г. начинается перестройка, которая привела к либерализации научной жизни. В 1988 г. стала возможной публикация в журнале “История СССР” ранее подготовленной Б.Х. Ортабаевым и Ф.В. Тотоевым статьи, посвященной критике концепции М.М. Блиева. Авторы обоснованно подвергли критике базовые выводы и аргументацию М.М. Блиева как недостаточно убедительные: ревизию сложившихся в советской историографии представлений об уровне социально-экономического развития горских народов, преувеличение значения “набеговой системы”, отрицание антифеодального и антиколониального характера движений горцев. Важным для советской исторической науки был методологический упрек М.М. Блиеву в несоответствии его оценок взглядам К. Маркса, Ф. Энгельса, русских демократов на движения кавказских горцев и возвращение на позиции дореволюционной историографии. По существу, стало очевидно, что речь идет о разных теоретических подходах к освободительным движениям народов Северного Кавказа в первой половине XIX в., различных исследовательских методиках, инструментариях, что затрудняло полемику на научном проблемном поле. Критика позиции М.М. Блиева в многочисленных статьях 80-х годов Р.М. Магомедова, Г.Г. Гамзатова, Х.-М. Ибрагимбейли и других указывала на спорные и уязвимые места его концепции, но была излишне эмоциональной и в значительной степени политико-идеологической [63]. Аналогичный упрек можно высказать и авторам критиковавшейся концепции [64, 65].
Важным этапом в исследовании проблемы стало проведение в Махачкале в июне 1989 г. всесоюзной научной конференции “Народно-освободительное движение горцев Дагестана и Чечни в 20–50-е годы XIX в. Во многих докладах участников конференции была отдана дань критике взглядов М.М. Блиева, но она далеко не ограничивалась этой задачей, как полагают некоторые авторы [65], так как затрагивала широкий круг теоретических и конкретно-исторических аспектов проблемы. Конференция дала толчок активизации изучения народно-освободительных движений народов Северного Кавказа в первой половине XIX в. и наметила широкую программу исследований и публикаций [66]. Более политизированной по своим решениям (хотя многие доклады участников конференции имеют несомненное научны значение) была всесоюзная научно-практическая конференция “Национально-освободительная борьба народов Северного Кавказа и проблемы мухаджирства” в Нальчике. Конференция не ограничилась научными аспектами изучения проблемы, поставив ряд политических вопросов: о признании геноцидом российской политики на Северо-Западном Кавказе, отмены юбилеев российских крепостей, основанных в ходе Кавказской войны, репатриации потомков мухаджиров и т.п. [67].
В начале 90-х годов проходят многочисленные конференции различного уровня во всех республиках и краях Северного Кавказа, посвященные народно-освободительным движениям народов этого региона. Публикуются серьезные научные исследования многих аспектов проблемы. Кавказский вопрос в системе международных отношений первой половины XIX в., влияние внешнеполитического фактора на борьбу горцев были исследованы в монографиях Г.А. Джахиева, В.В. Дегоева, А.Х. Бижева, А.Х. Касумова, Н.А. Сотавова и др. [68].
Появляются крупные обобщающие работы. В монографии А.М. Халилова [69] подводится итог изучения движения горцев в парадигме советской историографии. В ней в наиболее развернутом виде проанализированы взгляды К. Маркса и Ф. Энгельса на политику Российской империи на Северном Кавказе; важным представляется историко-правовой анализ государственности и правовой системы имамата Шамиля. В 1994 г. выходит фундаментальная монография
М.М. Блиева и В.В. Дегоева, в которой в развернутом виде обосновывается позиция авторов по экономическому и общественному строю горцев, методам политики России на Кавказе и, соответственно, характеризуется военно-административная структура имамата и Черкесии в период Кавказской войны [70]. Монография вызвала неоднозначную оценку, но большинство северокавказских историков вновь отвергли развиваемый М.М. Блиевым подход. Однако фактологическая основа работы, ставшей, независимо от ее оценок, заметным историографическим явлением, не получила системного анализа. Влияние концепции М.М. Блиева на вузовские учебники центральных и некоторых региональных издательств несомненно. В эти же годы появляются одни из первых и сбалансированных по содержанию биографических очерков о Шамиле, которые публикуют В.Г. Гаджиев и Б. Гаджиев [71].
Дискуссия по проблемам Кавказской войны после распада СССР приобретает острый характер, все более политизируется и становится важным фактором роста национального самосознания и этнической мобилизации на Северном Кавказе [72]. В связи с этим журнал “Родина” публикует в 1994 г. специальный выпуск, посвященный Кавказской войне, в котором достаточно толерантно излагаются различные концептуальные подходы: В.Г. Гаджиевым, М.М. Блиевым, А.Р. Джендубаевым и др. [73]. Юбилеи 130-летия окончания Кавказской войны (1994) и 200-летия со дня рождения имама Шамиля (1997) были отмечены рядом научных конференций и многочисленными публикациями источников, переизданием монографий дореволюционных ученых и советских авторов 20 -–30-х годов ХХ в. [30, 74].
В новейших трудах середины второй половины 90-х годов происходит политическая поляризация концептуальных подходов к народно-освободительным движениям. Влияние на этот процесс оказали трагические события в Чечне в 1994–2001 гг. Полемика, часто бескомпромиссная, переходит на страницы центральных и местных средств массовой информации, позиции и риторика которых оказывают влияние на научные издания. Их чертой, с одной стороны становится “кавказофобия”, а с другой – “русофобия”, взаимные обвинения в сепаратизме или в великодержавном шовинизме. В одних публикациях демонизируется политика России на Кавказе, которая сводится, якобы, только к насильственным методам и целенаправленному геноциду при почти мифологической героизации борьбы горцев. В других акцент сделан на подвигах русских войск и казачества в подавлении борьбы горцев, подчеркивается социально-экономическая отсталость и фанатизм последних (индикатором этого стало появление не выдерживающей научной критики дефиниции “русско-кавказская война”). Научный диалог между такими крайними точками зрения, порой носящими оскорбительный для оппонентов характер, практически невозможен, что политизирует сложнейший феномен отечественной истории, но не способствует его научному осмыслению. Тем не менее, за последние годы накоплен значительный новый фактический материал, расширилось проблемное поле исследований. Перевод и издание на русском языке наиболее крупных зарубежных исследований также благоприятно сказывается на развитии отечественной историографии.
На новый уровень вышло изучение идеологии освободительной борьбы народов Кавказа в работах А.Г. Агаева, В.Х. Акаева, Х.Х. Рамазанова и А.Х. Рамазанова, А.С. Яндарова и др. [75]. Опыт государственно-административного строительства на Северном Кавказе в первой половине XIX в. является предметом исследований В.Х. Кажарова, А.Ю. Чирга, А.М. Халилова, А.Х. Рамазанова, М.Б. Магомедова и др. [76]. Значительное внимание уделяется проблемам северокавказского мухаджирства в работах Т.Х. Кумыкова, Х.М. Думанова, С.-Э. Бадаева, М.Г. Аутлева и др. [77]. Сложная проблема – казачество и Кавказская война – исследуется С.А. Козловым, В.Б. Виноградовым, Н.Н. Великой, О.В. Матвеевым, А.В. Захаревичем и другими авторами [78]. С позиций цивилизационного подхода рассмотрели роль адыгского крестьянства в Кавказской войне А.Х. Бижев и М.Ю. Хаширов [79].
Новым для отечественной историографии стало включение в источниковую базу фольклора времен Кавказской войны, а также результатов исследований методами вспомогательных исторических дисциплин: наградных систем, знамен и другой символики первой половины XIX в. [80]. Возросло внимание к видным деятелям, участникам Кавказской войны. Появляются фундаментальные, написанные с разных позиций В.В. Дегоевым и Ш. Казиевым, биографии Шамиля, биографические очерки его сподвижников, а также русских генералов, что положило начало отходу исследователей от излишнего социологизаторства [81]. Событием в развитии историографии проблемы стала хорошо документированная, превосходно исполненая полиграфически, энциклопедия “Шамиль” [82]. Предпринимаются попытки на новом этапе историографии дать обобщающие характеристики Кавказской войны в учебной и популярной литературе [83].
Введение в научный оборот новых источников, многообразие исследовательских подходов к проблеме, и явная “усталость” от политико-идеологических разборок 90-х годов создают предпосылки к возвращению на академический уровень изучения и дискуссий по такому сложному и многогранному явлению как Кавказская война. Своевременным шагом в этом направлении стала международная научная конференция “Кавказская война: спорные вопросы и новые подходы” (1998), проведенная Институтом истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН – инициатором изучения проблемы с конца 80-х гг. ХХ в. На конференции были предложены различные новые парадигмы изучения Кавказской войны (геополитическая, цивилизационная и др.), но пока они не реализованы в отечественной историографии сколько-нибудь полно. Научное познание событий Кавказской войны требует отказа от политической ангажированности, предполагает взвешенный и комплексный подход, без подозрений оппонентов в стремлении к фальсификации истории как предлога для игнорирования “неудобных” фактов и т.п. Пока же дискуссионными остаются практически все основные аспекты проблемы: сама дефиниция; хронология; причины и характер борьбы; социально-политические процессы у народов Северного Кавказа; становление российской администрации и правовой системы в ходе Кавказской войны; мухаджирство и др. Этот круг проблем обозначается во всех историографических очерках по отдельным аспектам истории Кавказской войны при обобщающих обзорах [64, 84]. Трудно не согласиться с В.В. Дегоевым, который отметил: “Новому поколению россий-ских историков предоставлен шанс для творческого восприятия Кавказской войны и качественно иной системы профессионального мышления” [64, c. 61]. Среди первых подобных работ можно назвать фундаментальную монографию молодого исследователя из Пятигорска Ю.Ю. Клычникова [85]. Новейшие исследования позволяют сделать вывод, что такие изменения наметились.
|
