Маму ты полюбил, но любви не узнал
В сознании пронеслась страшная догадка: «Если сын прочитал все мои книги, то он прекрасно осведомлён о моём отношении к Анастасии в первые дни знакомства с ней. Знает о том, как я обзывал её и даже палкой хотел побить.
А какой ребёнок, любящий свою мать, может простить такое хамское отношение к ней? Несомненно, каждый раз вспоминая прочитанное, мой сын будет неприязненно думать обо мне. Зачем она дала ему прочитать мной написанные книжки?
Да лучше бы он вообще читать не умел. Или, может, она догадалась вырвать из книг страницы, в которых говорится о моём неблаговидном поведении? Ухватившись за эту надежду, я осторожно спросил у Володи:
— Ты, значит, Володя, все книжки, мной написанные, прочитал?
— Да, папа, прочитал.
— И всё, что написано в них, понял?
— Не всё понял, но мама Анастасия мне объяснила, как понимать непонятное, и я понял.
— Что она тебе объяснила? Хоть один пример из непонятого тобой ты можешь привести?
— Могу. Я не сразу понял, почему ты сердился на маму Анастасию, ударить её хотел. Она очень хорошая, добрая и красивая. Она любит тебя. А ты её совсем не любил, раз ругался на неё. Но потом мама мне всё рассказала.
— Что? Что она рассказала?
— Мама Анастасия пояснила, как ты её сильно полюбил, но любви своей не узнал. Но всё равно и с неузнанной любовью своей, когда вернулся туда, где трудно живётся людям, стал делать так, как просила мама. Она говорит, ты, папа, по-своему всё делал, как сам считал, лучше будет.
Но, когда вспомнил о маме, книжку написал, которая людям понравилась. Люди стали стихи писать и песни. Думать люди стали, как сделать хорошее. Их всё больше и больше сейчас людей, думающих о хорошем. Значит, быть добру на всей земле.
А тебя ещё и ругали за книжку, и завидовали тебе. Но ты, папа, ещё одну написал, потом ещё и ещё. Некоторые люди тебя сильней ругать стали. Но другие, когда ты к ним приходил, тебе в ладошки хлопали, они понимали написанное в книжках.
Они чувствовали: книжки такие тебе помогает писать ещё неузнанная тобой энергия Любви. И я родился, потому что ты очень хотел увидеть меня, и Любовь хотела. Ты, папа, писал книжки, потому что мир хотел подготовить хорошим к моему рождению.
Только ты немножко не успел его подготовить, когда я родился. Потому что мир большой очень. Мама Анастасия сказала, что я достоин должен быть и тебя, и мира. Мне вырасти необходимо и понять всё. И ещё мама сказала, что она никогда не обижалась на тебя.
Она сразу узнала энергию Любви. Потом мама Анастасия прочитала тебе книжку, написанную негрустными буквами. Она прочитала тебе не всю книжку. Но то, что прочитала, ты смог написать понятными многим людям буквами. И почти всё правильно у тебя получилось.
— Какую книжку? Как ты говоришь, мама тебе прочитала? Как она называется?
— Она называется «Сотворение».
— «Сотворение»?
Книга первоистоков
— Да, «Сотворение». И я каждый день люблю её читать. Только не твоими буквами, папа. Меня мама научила другими буквами читать эту книгу. Мне нравятся разные и весёлые буквы.
Её всю жизнь можно читать. В ней обо всём сказано. А скоро на Земле появится новая книга. И ты, мой папа, опишешь новую книгу.
— Ты, Володя, неправильно выразился, нужно говорить «напишешь».
— Но свою девятую книгу ты, папа, не будешь писать. Её будут сотворять много людей взрослых и детей. Она будет живой. Состоять из множества глав прекрасных — поместий райских.
Люди будут писать эту книгу на Земле веселыми буквами своего Отца. Она будет вечной. Мама научила меня читать эти живые и вечные буквы, слагать из них слова.
— Подожди, — прервал я сына. — Мне необходимо подумать.
Он сразу смиренно замолчал.
«Невероятно, — думал я, — значит, где-то здесь, в тайге, у Анастасии есть древнейшая книга, написанная неизвестными людям буквами. Она знает эти буквы, научила сына слагать из них слова и читать. Она прочитала мне из этой книги главы для книги «Сотворение».
Главы о том, как сотворял Бог землю и человека, и я их записал. Так получалось, по словам сына. Но я никогда не видел, чтобы Анастасия брала в руки какую-то книгу. А сын сказал, что она перевела для меня буквы этой книги. Надо попытаться всё выяснить через сына».
И я спросил у него:
— Володя, ты знаешь о том, что в мире существует много языков? Например, английский, немецкий, русский, французский и много других?
— Да, знаю.
— На каком языке написана эта книга, та, что мама может читать, ну и ты?
— Она написана на своём языке, но говорить её буквы могут на любом языке. И на тот, которым ты папа разговариваешь, они переводятся. Только не все слова можно перевести, потому что букв в твоём языке совсем мало, папа.
— Ты можешь принести мне эту книгу с весёлыми и разными буквами, как ты говоришь?
— Принести всю книгу я, папа, тебе не смогу. Можно принести некоторые маленькие буквы. Только зачем их носить, им же лучше на своём месте оставаться. Если ты, папа, хочешь, я могу прочитать и отсюда буквы. Только я не могу читать так быстро, как мама.
— Прочитай, как можешь.
Володя встал и, тыча пальчиком в пространство, начал читать фразы из глав книги «Сотворение»:
«Вселенная собой являет мысль. Из мысли родилась мечта. Частично видима материей она. Мой сын, ты бесконечен, вечен ты, в тебе твои творящие мечты».
Он читал по слогам. Я следил за выражением его лица. Оно слегка менялось при каждом слоге: было то удивлённым, то внимательным, то весёлым. Но, всматриваясь туда, куда он показывал своим пальчиком, никаких букв, а тем более слогов в пространстве я не видел, потому и прервал странное чтение сына:
— Подожди, Володя. Ты, значит, видишь в пространстве какие-то буквы? Но почему я их не вижу?
Он удивлённо посмотрел на меня. Некоторое время подумал, потом неуверенно произнес:
— Разве ты, папа, не видишь вон ту берёзку, сосну, кедр, рябину?
— Их я вижу, но буквы где?
— Так это же и есть буквы, которыми пишет Создатель наш!
Он стал читать дальше по слогам, показывая пальчиком на разные растения. И я понял невероятное. Вся тайга вокруг озера, на берегу которого мы сидели с сыном и не раз с Анастасией, была наполнена растениями.
Название каждого растения начиналось с определённой буквы, а некоторые имели по нескольку названий. Название к названию, буква к букве — получался слог, дальше слово, фраза.
Уже потом я узнал, что всё пространство тайги вокруг полянки Анастасии окружено не просто хаотично растущими деревьями, кустиками и травами. Огромное пространство вокруг полянки Анастасии исписано действительно живыми буквами-растениями.
Невероятную книгу, казалось, можно читать до бесконечности. Получалось так, что из одних и тех же названий растений, если читать с севера на юг, складывались одни слова и фразы. С запада на восток — другие. Строго по окружности — третьи.
И ещё из названий растений складывались слова, фразы, образы по ходу солнца. Получалось, лучи солнца, словно указкой водили по буквам. Я понял, почему Володя называл эти буквы весёлыми. В обычных книгах все печатные буквы строго похожи друг на друга.
Но в данном случае, буквы-растения, даже одни и те же растения, всегда были разными. Освещаемые солнцем под разным углом, шевеля листвой, они приветствовали человека. На них действительно можно было смотреть бесконечно.
Но кто, когда, сколько столетий писал эту удивительную книгу? Поколения предков Анастасии? Или?.. Впоследствии от Анастасии я услышал короткий и лаконичный ответ: «Поколения моих предков тысячелетиями сохраняли буквы этой книги в первоначальной последовательности».
Я смотрел на сына и лихорадочно искал тему разговора, обсуждая которую можно было бы достичь полного взаимопонимания.
Один плюс один, получится три
Арифметика! Математика! Конечно же, такая точная наука не может вызвать никаких разногласий. Если Анастасия научила сына считать, то разговор на такую тему не будет таить в себе никаких противоречий или превосходств.
Дважды два — всегда четыре, на любом языке и во все времена. Обрадованный своей находкой, я с надеждой спросил:
— Володя, а считать, прибавлять, умножать тебя мама учила?
— Да, папа.
— Это хорошо. Там, где я живу, есть такая наука — математика. Она имеет очень большое значение. Многое основано на подсчетах и расчетах. А чтобы легче было складывать, вычитать и умножать, люди множество приборов изобрели, без которых сейчас трудно обойтись.
Я тебе привез один из них, он называется калькулятор. Я достал маленький карманный японский калькулятор на солнечной батарейке, включил его и показал сыну.
— Видишь, Володя, этот маленький приборчик может очень многое. Вот ты, например, знаешь, какое число получится, если два умножить на два?
— Ты, папа, хочешь, чтобы я сказал «четыре»?
— Правильно, четыре. Но дело не в том, что я этого хочу. Так оно и есть. Всегда дважды два будет четыре. И этот маленький приборчик тоже может считать. Смотри на экранчик. Вот я нажимаю кнопочку «два», на экране загорается цифирка «два».
Теперь нажимаю значок, обозначающий умножение, и снова цифирку «два». Далее нажимаем на кнопочку со знаком равенства, чтобы узнать, сколько получится в результате. И вот, пожалуйста, — на экране высвечивается цифирка «четыре». Но это очень простое арифметическое действие.
Этот приборчик может считать так, как человеку невозможно. Вот, например: сто тридцать шесть умножить на одну тысячу сто тридцать шесть. Сейчас нажму на кнопочку со знаком «равно» и мы узнаем, сколько получится.
— Сто пятьдесят четыре тысячи четыреста девяносто шесть, — произнес Володя, опередив калькулятор.
Далее я стал умножать и делить четырех-, пяти-, шестизначные цифры, но сын всякий раз опережал калькулятор. Он называл результат сразу и без напряжения. Соревнование с калькулятором походило на игру, но сына она никак не увлекала. Он просто называл цифры, думая о чём-то о своем.
— Как ты это делаешь, Володя? — спросил я удивленно. — Кто тебя научил так быстро считать в уме?
— Я не считаю, папа.
— Как это, не считаешь? Ты же называешь цифры, отвечаешь на вопросы.
— Я просто называю цифры, потому что они всегда неизменны в мертвом измерении.
— Может, ты хотел сказать — в точном измерении?
— Может, в точном, но это одно и то же. Цифры всегда неизменными получаются, если представить замеревшими пространство и время. Но они всегда в движении, их движение меняет цифры, и тогда считать интереснее.
Далее Володя стал называть какие-то невероятные формулы или арифметические действия, которые оказалось невозможно понять. Запомнилось только то, что формула была очень длинной, она вообще не заканчивалась.
Он оживленно называл результаты арифметических действий, но они всегда были промежуточными. Всякий раз, назвав цифру, Володя оживленно добавлял: «Взаимодействуя со временем, это число производит…»
— Подожди, Володя, — прервал я сына, — твое измерение непонятно. Один плюс один всегда будет два. Вот смотри, я беру одну палочку.
Я взял из травы меленькую веточку и положил ее перед сыном. Потом нашел вторую веточку, положил ее рядом с первой и спросил:
— Сколько получилось веточек?
— Две, — ответил Володя.
— Вот именно — две, и иначе быть не может ни в каком измерении.
— Но в живом измерении совсем другой счет, папа. Я видел его.
— Как это — видел? Ты мне на пальцах можешь показать счет другого измерения?
— Да, папа.
Он поднял передо мной свою маленькую ручку со сжатыми в кулачок пальчиками и стал показывать. Сначала он разжал один пальчик и произнес: «Мама». Разжал второй пальчик: «Прибавить — папа, получился — я», — и разжал третий пальчик.
— «Вот получилось три пальчика, чтобы осталось только два, один убрать нужно. Но мне не хочется убирать никакой из этих пальчиков. Мне хочется, чтобы их больше было, в живом измерении это возможно».
И мне тоже не захотелось, чтобы был убран один из трех пальчиков. Пусть уж лучше существует это другое — живое измерение, как он говорит. И пусть увеличивает счет. Ну это надо же!
Один плюс один получается — три. Необычно как-то. И все же, самой непонятной для меня оставалась таежная книга с живыми буквами.
Сделаю счастливой девочку-вселенную
Я смотрел на своего маленького сына, умеющего читать необычную и, наверное, самую живую книгу в мире, открывшего её мне. Я понимал, чтобы прочитать её всю, нужно очень много времени. К тому же, нужно знать названия всех растений.
Но, почему-то, было приятно на душе уже от того, что существует она — эта книга, с весёлыми и разными буквами, по выражению сына. И он будет её читать. А что потом? Когда вырастет? Он сказал: «Буду, как ты, папа».
Значит, пойдёт в наш мир. В мир, где войны, наркотики, бандитизм и отравленная вода. Для чего ему идти туда? А он ведь собрался. Он собрался пойти в наш мир, когда вырастет, и сделать что-то хорошее. Интересно что? Я спросил:
— Володя, ты, когда вырастешь, какое дело или занятие для себя будешь считать главным?
— Мама Анастасия говорила мне. Самым первым важным, когда вырасту… Мне необходимо сделать счастливой одну девочку–вселенную.
— Кого? Какую это Вселенную или девочку?
— Каждая девочка, живущая на земле, — это подобие Вселенной. Я сначала этого не понимал. Потом читал, читал книгу и понял. Каждая девочка похожа на Вселенную.
В каждой девочке есть все энергии вселенские. Девочки-вселенные должны быть счастливыми. И я одну из них должен обязательно сделать счастливой.
— И каким образом ты собираешься осуществить свой замысел, когда подрастешь?
— Я пойду туда, где живёт много людей, и найду её.
— Кого?
— Девочку.
— Она будет, конечно же, необыкновенно красивой?
— Наверное. А может быть, она будет немножко грустной, и не все люди будут считать её красивой. Может быть, она будет болеть. Там, где ты живёшь, папа, много людей болеют от нежизненных условий.
— Зачем тебе не самая красивая и не совсем здоровая девочка?
— Так я же, папа, и должен сделать самой красивой, здоровой и счастливой свою девочку-вселенную.
— Но как? Хотя, к тому времени, когда ты подрастёшь, наверное, научишься делать счастливым другого человека — свою девочку. Но ты не всё ещё знаешь, Володя, о том мире, в котором я живу.
Может… ведь и так получиться, что выбранная тобою девочка вообще не захочет с тобой разговаривать. Ты знаешь, на кого обращают внимание современные девочки? Не знаешь. А я тебе скажу.
Красивые и не очень, больные и здоровые — они обращают внимание прежде всего на тех, у кого много денег, машина, на тех, кто хорошо одевается и имеет положение в обществе. Не все, конечно, но большинство из них такие. А где ты возьмёшь много денег?
— Много — это сколько, папа?
— Ну к примеру, скажем, хотя бы миллион. И лучше в долларах. Ты знаешь денежные единицы?
— О бумажках разных и монетках, которые люди любят, мне мама Анастасия рассказывала. Она говорила, что за них люди одежду, еду и разные вещи отдают.
— Отдают. А где их берут, знаешь? Чтобы получить эти монетки, надо работать где-то. Нет, просто работать недостаточно, чтобы много… Надо бизнесом заниматься или изобрести что-то. Вот ты, например, Володя, можешь изобрести что-то нужное людям, ну то, чего им очень не хватает?
— А какого изобретения людям больше всего не хватает, папа?
— Какого? Да многих. Кризис энергетический, например, во многих регионах наступает. Электроэнергии не хватает. Атомные электростанции строить не хотят: опасные они, потому что взрываются. И без них обойтись не могут.
— Атомные? От которых радиация людей и растения убивает?
— Ты знаешь о радиации?
— Да, она же повсюду. Это энергия. Она хорошая. Нужная. Только её нельзя собирать в большом количестве в одном месте. Дедушка научил меня управлять радиацией. Только об этом рассказывать нельзя, некоторые люди хорошую радиацию в оружие превращают, чтобы других людей убивать.
— Да. Лучше не рассказывать. Похоже, ты действительно сможешь что-нибудь изобрести и заработать для своей девочки много денег.
— Наверное, смогу. Но деньги счастливым человека не делают.
— Что же, по-твоему, делает человека счастливым?
— Пространство, которое он сам создаёт.
Я представил, как мой маленький сын станет юношей. Наивный, пусть знающий множество необычных вещей, разных явлений. Умеющий обращаться даже с радиацией, но всё равно наивный по отношению к хитросплетениям нашей жизни, пойдёт искать свою девочку, чтобы сделать её счастливой.
Он будет стараться внешне не выделяться среди остальных людей. Так всегда делала Анастасия, когда выходила к людям из тайги. Он будет стараться не отличаться и всё равно не сможет быть до конца таким, как все.
Он готовится, он вбирает в себя колоссальные знания, старается стать здоровым физически и всё ради какой-то одной девочки. Я считал, что Анастасия готовит сына к большим свершениям и для этого передаёт ему свои знания, способности.
А тут получается, что главное дело жизни мужчины — сделать счастливой всего одну женщину. Сын убеждён, что каждая женщина является подобием целой Вселенной. Неужели это действительно так?
Необычная философия, но как бы то ни было, мой сын убеждён в этом, и он будет считать одним из главных дел в своей жизни сделать счастливой всего одну девушку, которую он и не знает, к тому же.
Может, она ещё и не родилась. Может, уже ползает или едва делает первые шажки. А может, никакая девушка и не захочет или, вернее, не сможет полюбить его?
Сначала, когда он исполнит её желание и принесёт ей деньги, она, может, и сделает вид, что любит. О, сколько их, таких женщин, в нашем мире! За старика даже готовы выскочить замуж ради денег. Они-то научились любовь изображать.
Мой сын подрастёт, встретит такую, будет выполнять её желания, она будет говорить, что любит его, но что произойдёт с ним, когда он начнёт говорить о необходимости создавать пространство Любви, сажать сад…
Посмеётся? Посчитает ненормальным или поймёт? Может, поймёт. Но может… Нет, лучше предупредить его о худшем:
— Понимаешь, Володя, когда ты найдёшь эту девочку и тебе удастся сделать её здоровой и очень красивой, самой красивой, как ты говоришь, может произойти то, чего ты совсем не знаешь.
Самые красивые девушки в нашем мире стремятся стать манекенщицами, актрисами, в шоу-бизнес уйти. Им нравится, когда все мужчины вокруг им комплименты говорят. Ну представь, она захочет на публике королевой блистать, а ты ей начнёшь предлагать пространство Любви создавать.
Она, может, и выслушает тебя, да и только. Уйдёт от тебя туда, где много огней, комплиментов и аплодисментов, а тебе ещё, чего доброго, ребёнка оставит, что станешь делать ты тогда?
Володя, не задумываясь, ответил:
— Тогда я буду строить пространство один. Сначала один, потом с ребёночком, которого она оставит, мы будем сохранять в этом пространстве Любовь.
— Для кого сохранять?
— Для себя, папа, и для девочки, которая, как ты говоришь, уйдёт к искусственным огням.
— Так зачем же тебе для неё именно готовить или сохранять пространство Любви? Вот видишь, как ты в этих вопросах наивен. Нужно будет другую искать. И быть осторожнее в следующий раз.
— Если другую, тогда кто же сделает счастливой девочку, которая ушла?
— Да пусть кто хочет, тот и делает, тебе-то зачем о ней себе голову ломать? Ушла она, и всё тут.
— Она вернётся. И увидит прекрасный лес, сад. Я сделаю так, что все звери будут подчиняться и служить ей. Все и всё в этом пространстве будут искренне любить её. Она, наверное, уставшая вернётся. Умоется чистой водой, отдохнёт.
Станет ещё красивее и не захочет больше покидать своё пространство Любви. Наше пространство. Она станет счастливой. И звёзды над ней будут ярче и счастливее. Но если бы ты, папа, не задумал, не произвёл мыслью своей такой ситуации, что она должна уйти, она не ушла бы.
— Я? Я произвёл?
— Да, папа. Ведь это же ты так сказал. Твоя мысль. Человек творит своею мыслью разные ситуации, и ты вот сотворил.
— Но ты, твоя мысль, разве она не может изменить ситуацию? Перебороть мою. Ты же говорил, она быстрая, как у Анастасии почти.
— Может перебороть.
— Так перебори.
— Я не хочу, чтобы моя мысль с твоей боролась, папа. Буду выход другой искать.
Как преодолеть барьер?
Я больше не мог говорить со своим сыном. Все мои слова он автоматически проверяет своим представлением, которое с лёгкостью определяет правду и ложь. Даже выводы историков, изложенные в учебнике, опроверг.
Никак не получалось превосходства отца над сыном, разговор не придавал мне большего авторитета, а, наверное, разрушал тот авторитет, который был, благодаря Анастасии. И ещё, его странная уверенность в силе мысли пугала и отдаляла меня от него. Мы разные.
Контакта с ребёнком, как у отца с сыном, не получалось. Я не чувствовал в нём родного сына. Он для меня вообще иным существом казался. Мы молчали. И тут я вспомнил слова Анастасии: «С детьми нужно быть обязательно искренним и правдивым».
Меня даже злость взяла от безвыходности положения: «Значит, искренним? Правдивым?» Я старался, а что получилось? Да если быть до конца искренним и правдивым… Вообще, в данной ситуации и не такое можно сказать. И я сказал, выпалил на одном дыхании:
— Володя, если искренне всё говорить, то у нас с тобой не получается разговора, как у отца с сыном. Мы разные. Понятия, информация, знания у нас разные. Я не чувствую тебя своим сыном. Я даже боюсь к тебе прикоснуться.
В нашем мире своего ребёнка можно и приласкать просто так, и даже наказать, побить можно за провинность. А я и помыслить такого по отношению к тебе не могу. Между нами барьер непреодолимый.
Я замолчал. Сижу, молчу, не знаю, что и как говорить дальше. Сижу и смотрю на задумавшегося своего маленького, со странноватым мышлением, сына.
Повернув ко мне свою кудрявую головку, он снова заговорил со мной первым, но в этот раз я почувствовал нотки грусти в его голосе:
— Между мной и тобой, папа, какой-то барьер? Тебе тяжело воспринимать меня своим сыном родным? Ты долго бываешь там, в другом мире, где всё немножко не так, как здесь. Я знаю, папа, там бьют иногда родители своих детей… Там всё немножко по-другому. Я подумал, папа… я сейчас…
Он быстро встал, побежал, затем вернулся, неся в руках ветку с сухими иголками, и протянул её мне:
— Возьми, папа, эту веточку и побей меня ею. Как бьют детей своих родители в том, другом мире, в котором ты так долго бываешь.
— Побить? Тебя? Зачем? Это ты что же ещё выдумал?
— Я знаю, папа, там, в том мире, где тебе приходится так долго бывать, бьют родители только родных своих детей. Я твой сын родной, папа. Ты побей меня, чтобы почувствовать себя папой моим родным. Может, так тебе легче будет почувствовать.
Только по этой ручке не бей и по ножке этой, не чувствует эта ручка боли и ножка не почувствует, они онемевшие ещё немножко. А всё остальное на теле почувствует боль. Только я заплакать, наверное, не смогу, как дети плачут. Я ещё ни разу не плакал.
— Бред! Полный бред! Никто и никогда, даже в том, как ты говоришь, мире не бьёт детей просто так. Ну наказывают иногда, отшлёпают слегка. Но это только в том случае, когда не слушают дети родителей своих, делают не то, что нужно.
— Да, конечно, папа. Когда родители считают, что дети неправильно поступили.
— Вот именно.
— Так ты, папа, и посчитай какой-нибудь мой поступок неправильным.
— Что значит, посчитай? Когда поступок неправильный, всем ясно, что он неправильный, а не то, что захотелось посчитать неправильным и посчитал. Всем должна быть понятна неправильность.
— И детям, которых бьют?
— И детям. Их потому и бьют, чтобы поняли свою неправоту.
— А до побоев они её не могут понять?
— Не могут, значит.
— Им объясняют, а они не могут?
— Не могут, в том их и вина.
— А у того вины нет, кто объяснял непонятно?
— А у того, получается, нет, он… Да ты совсем запутал меня своим непониманием!
— Вот и хорошо, раз я не понимаю, так и побей меня. И не будет барьера между нами.
— Да как ты не можешь понять: наказание может следовать тогда, например… Ну, например… Тебе мама строго говорит: «Володя, этого делать не надо». А ты, несмотря на запрет, раз — и делаешь запрещённое. Понял теперь?
— Понял.
— Ты хоть раз делал то, что мама запрещает?
— Да, делал. Два раза делал. И ещё буду делать, сколько бы мне мама Анастасия не запрещала это делать.
Разговор с сыном продолжал складываться не так, как мной планировалось заранее. Никак не удавалось представить современное цивилизованное общество, а следовательно, и себя в выгодном свете.
Меня так раздосадовали очередные доводы сына, что я стукнул кулаком по стволу дерева. И высказал ему… или, в большей степени, себе:
— Не все родители и в нашем мире побоями наказывают своих детей. Многие, наоборот, ищут правильную систему воспитания. И я искал, но не нашёл. Когда приходил к вам в тайгу, ты ещё совсем маленький был. Мне всегда хотелось обнять тебя, потискать.
Но Анастасия говорила: «Нельзя даже ласками мысль ребёнка прерывать. Мыслительный процесс ребёнка — это очень важный процесс». И я только смотрел на тебя, а ты всё время чем-то занят был. И сейчас вот непонятно, как с тобой говорить.
— А сейчас, папа, ты уже не хочешь обнять меня?
— Хочу, но не могу, всё в голове перемешалось с этими системами воспитания.
— Тогда можно я это сделаю, обниму тебя папа? Ведь наши мысли сейчас одинаковы.
— Ты? Ты тоже хочешь меня обнять?
— Да, папа!
Он сделал шаг в мою сторону. Я опустился на колени и вообще как-то осел на землю. Одной рукой он крепко обхватил меня за шею и прильнул головкой к моему плечу. Я услышал биение его сердца. А моё забилось сначала часто и с перебоями. Немножко труднее стало дышать.
Наверное, через секунды или минуту бившееся с перебоями сердце вдруг начало выравнивать свой ритм, словно подстраиваясь к биению другого сердца. Очень легко стало дышать. Наступило такое состояние…
Хотелось сказать или крикнуть: «Как здорово всё вокруг! Как прекрасна жизнь человека! Спасибо тому, кто придумал этот мир!». И ещё много чего хорошего хотелось сказать. Да слова только внутри складывались. Я погладил сына по волосам и спросил почему-то шёпотом:
— Ну что, скажи, сынок. Что ты такое запрещённое мамой натворить мог? И ещё повторять собираешься?
— Когда увидел однажды маму Анастасию… — ответил Володя тоже сначала шёпотом, не поднимая своей головки с моего плеча, — когда увидел… — Он отстранился от меня, сел на землю и погладил ручкой траву.
— Травки всегда зелёные, когда им хорошо.
Он некоторое время молчал. Потом поднял головку и продолжил.
Я спасу свою маму
— Однажды мамы долго не было. Я подумал: «где она?» — и решил, что мама на соседней полянке, которая рядом с нашей, похожа на нашу, но на ней не так хорошо. Я пошёл на соседнюю полянку. Там я увидел маму. Она лежала, не двигаясь, и белая вся была. И вокруг лежавшей без движения мамы трава была белая.
Я сначала стоял и думал: «Почему такое происходит, не должно быть совсем белым лицо мамино и трава вокруг». Потом решил потрогать маму, она глаза с трудом открыла, но не пошевелилась.
Тогда я за ручку её взял и тащить из белого круга начал. Она своей второй ручкой помогала, и перетащились мы из белого круга.
Мама, когда прежней стала, мне сказала, чтобы я никогда её не трогал, если ещё такое случится. Она сама справится, а я не справлюсь. После того, как я побывал в белом круге и маму тащил, у меня ручка и ножка онемели и долго отходят. Мама быстро прежней становится, а мои ручка и ножка долго отходят.
Когда я второй раз увидел маму в таком же круге… Как совсем белая она там лежит, я не стал сам маму трогать. Я крикнул, позвал медведицу сильную, на которой спал маленьким.
Приказал медведице маму тащить. Медведица ступила на белое, и упала, и не живёт теперь медведица больше. Только дети медведицы остались. Медведица сразу умерла, когда на белое ступила. На белой траве всё умирает.
Тогда я снова сам пошёл по белому кругу и стал тащить маму Анастасию. Мы вместе вытащились с мёртвой травы. Но мои ручка и ножка уже не немели так сильно, как первый раз, только тело всё дрожало немножко.
Теперь не дрожит. Видишь, папа, не дрожит моё тельце, слушается меня. И ручка скоро подниматься будет, когда я захочу. Она уже сейчас немножко поднимается. А раньше совсем не поднималась.
Оторопев, я слушал рассказ сына. Вспомнил, как однажды сам видел Анастасию в подобной ситуации и тоже интуитивно постарался вытащить её из белого круга. Вспомнил, как говорил об этом явлении старый философ Николай Фёдорович.
Но зачем она подвергает себя такой опасности? Сыном даже рискует. Неужели это так важно — сжигать в себе направленную какую-то невидимую энергию?
Необычные круги правильной геометрической формы не раз показывали по телевидению. Они появлялись в разных странах, в основном, на полях со злаковыми культурами. Люди обнаруживали среди нормально растущих стеблей круг, в котором стебли оказывались прижатыми к земле.
Не хаотично помятыми, а наклоненными в одну сторону и образовавшими геометрические фигуры. Учёные изучают эти непонятные явления, но объяснения им пока не дали.
И в случае с Анастасией тоже круг, тоже примятая трава, но плюс к тому, что показывали по телевидению, трава ещё и белела, словно ей не хватало солнечного света.
Анастасия говорила, что это — негативная энергия, производимая людьми. Допустим, но почему она направлена строго на Анастасию? Что за люди её направляют? И, забывшись, сказал вслух:
— Зачем она с ней борется? Кому это нужно? Кому от этого может быть лучше?
— Всем понемножечку, — услышал я голос сына, — мама говорит, если станет меньше злобной энергии, если сможет она её уменьшить, сжигая в себе, а не отражая в пространство, станет меньше её. Те, кто производит её, сами подобреют.
— Покажи, сколько их, кругов белых? Где они?
— Рядом с нашей полянкой есть совсем маленькая полянка. Там всегда и появляются белые круги. Потом в них трава снова зеленеет, но сейчас ещё не вся позеленела, и видны белые круги. Если хочешь, пойдём, я покажу тебе их, папа.
— Пойдём.
Я быстро встал и взял за ручку своего сынишку. Ребёнок торопливо семенил маленькими ножками, но я заметил, что он слегка прихрамывает, и старался идти не так быстро.
Время от времени Володя стремился заглянуть мне в глаза и всё время лопотал, что-то рассказывая на ходу. Но я думал об этих странных белых кругах и о непонятном поведении Анастасии, о смысле её действий, вообще об этом странном явлении.
Чтобы как-то поддержать разговор с сыном, я спросил его:
— Почему ты, Володя, маму называешь то мама, то мама Анастасия?
— Я знаю о многих мамах, которые раньше жили на земле. Мне о них мама Анастасия рассказывала. Их можно называть бабушками, можно прапрабабушками, но можно и мамами. Бабушки родили маму. Их можно тоже мамами назвать.
Я их чувствую и вижу, представляю, когда рассказы о них слушаю, а иногда сам представляю. А чтобы не запутаться, я иногда маму мамой Анастасией называю.
Все мамы хорошие, но мама Анастасия для меня самая близкая и хорошая, она красивее цветов и облаков. Она очень интересная и весёлая. Пусть она будет всегда. Я так скоро разгоню мысль свою, что смогу вернуть её всегда…
Я не дослушал, не осмыслил сказанное. Мы пришли к маленькой полянке, и я увидел четыре белёсых круга на траве. Круги диаметром метров пять-шесть. Они были едва заметны, но один выделялся своей белизной, наверное, он образовался совсем недавно.
И я понял, почему не встретила меня Анастасия и почему нет её сейчас рядом. Значит, где-то она совсем обессиленная. И не хочет, чтобы её жалели, расстраивались от её вида.
Я смотрел на белые круги, и мысли мои быстро мчались, переплетаясь. Конечно, множество людей бледнеют от неприятностей, на них свалившихся. Почти всегда люди бледнеют, когда злоба на них неожиданно направляется. Но здесь? Неужели возможно вот так, на большом расстоянии, чувствовать?
Неужели может сконцентрироваться в единое огромное количество энергии злоба людская? Такое огромное, что не только сам человек, но и растительность вокруг него бледнеет? Значит, наверное, может. Вот они — следы злобнейших попыток.
И снова вспомнились слова Анастасии, я привел их в четвёртой книге: «Всё зло земли, оставь дела свои, рванись ко мне, попробуй. Я одна пред вами, победите. Чтоб победить, все на меня идите. Сраженье будет без сраженья». Думал, просто слова. Всё сбывается.
И книги есть, как она предрекла, и песни бардов, и стихи… Она не просто так говорит. Но тогда зачем: «Сраженье будет без сраженья»? В итоге, злобу она пытается просто сжигать в себе. Одна старается! А по мне, так с ними надо по-настоящему сражаться! Так, чтобы по морде… А она одна.
Нет! Не будешь ты одна, Анастасия! Хоть сколько-нибудь… Хоть немного возьму на себя этой гадости. И поборюсь с ней. Эх, если бы я мог говорить так, как она. Я бы им сказал. Наверное, я распалился не на шутку и выпалил вдруг вслух:
— Давайте, злобные, ко мне валите, и я хоть сколько-нибудь вас сожгу!
Маленький Владимир вдруг выдернул свою ручку из моей, забежал вперёд, удивлённо и внимательно посмотрел мне в глаза. Потом топнул ножкой, взялся здоровой ручкой за ещё неокрепшую, поднял обе ручки вверх и в тон мне воскликнул:
— И на меня валите, злобные. Вот ручка уже выздоравливает у меня. Мама Анастасия не одна. Вот я, и мысль помчится всё быстрее моя. Спешите, злобные, дела свои оставьте, ко мне спешите. Вот, смотрите, как расту я. И он на цыпочки привстал, стараясь приподнять руки ещё выше.
— Так, славны воины, отчаянны, смелы. С кем воевать собрались, витязи? — услышал я тихий голос Анастасии.
Я повернулся и увидел сидящую под кедром, прислонившуюся к его стволу головой Анастасию. Она явно была сильно уставшей, даже голову свою к стволу прислонила. И руки её были опущены к земле, и плечи. Лицо бледное, с чуть прикрытыми глазами.
— Мы с папой против злобы восстали, мама, — ответил за меня Володя.
— Но чтобы со злом бороться, надо знать, где, в чём оно. Противника в деталях представлять необходимо. — Анастасия говорила тихо и с трудом.
— Ты, мамочка, здесь отдохни пока, мы с папой представлять попробуем. Не сможем правильно представить, ты потом подскажешь нам.
— С дальней дороги папа твой, сынок. Ему бы отдохнуть сначала.
— Я отдохнул, Анастасия. И вообще, я почти не устал. Здравствуй, Анастасия. Как ты тут?
Почему-то от её беспомощного вида я замер на месте и заговорил сбивчиво, не зная как дальше поступать, что делать и говорить. Володя подошёл ко мне, взял за руку и продолжил, обращаясь к Анастасии:
— Я папу накормлю с дороги и искупаюсь с ним в чистой воде на озере. И травки очищающей нарву. Ты, мамочка, здесь отдохни пока. Не трать на разговоры силы. Я сам всё сделаю. Потом к тебе придём мы с папой. Пусть побыстрее силы возвращаются к тебе…
— Я с вами тоже искупаюсь, подождите. Я с вами.
Анастасия, цепляясь руками за ствол кедра, попыталась подняться. Она приподнялась слегка и вновь, скользя ладонями по стволу дерева, беспомощно опустилась на землю и едва слышно прошептала:
— О, что же я так оплошала. Встать не могу навстречу сыну и любви?
Снова, опираясь о ствол кедра, она начала с трудом подниматься с травы. Наверное, и в этот раз она не смогла бы встать. Но вдруг произошло что-то невероятное. Огромный кедр, на ствол которого опиралась Анастасия, вдруг стал направлять иголочки своих нижних веток в её сторону.
Направленные вниз иголочки стали испускать едва заметное голубоватое свечение. Оно медленно, почти невидимо, окутывало Анастасию. Потом я услышал, как сверху доносится потрескивание, похожее на то, что можно слышать, когда стоишь под проводами высоковольтной линии электропередач.
Поднял голову вверх и увидел, что иголочки всех кедров вокруг тоже стали едва заметно светиться голубоватым светом. Но это ещё не всё. Они все были направлены к тому дереву, под которым пыталась встать Анастасия. Оно принимало иголочками верхних веток идущий от соседних кедров свет.
И всё усиливалось свечение нижних иголочек. Это длилось примерно две минуты. Потом сверкнула голубая вспышка. Кедровые иголочки перестали светиться. Мне показалось, они даже немножко увяли. Анастасия была едва видна в окутавшем её голубом сиянии. Когда оно рассеялось или вошло в неё, непонятно, я увидел…
Под кедром стояла прежняя, полная сил, необыкновенно красивая Анастасия. Она улыбалась мне и сыну. Подняла голову вверх и тихо произнесла: «Спасибо». Потом… Ну надо же было вытворить такое взрослой женщине?
Анастасия, слегка подпрыгнув на месте, легко и стремительно побежала к самому большому белому кругу. У его края она снова, но уже высоко, подпрыгнула, сделала тройное сальто и оказалась в центре белого круга.
И снова, прыгнув вверх, сделала шпагат, словно балерина. Засмеялась своим заливистым, манящим смехом и закружилась в танце над кругами белыми.
Вокруг лес, словно оживая, весёлым возбужденьем вторил ей. С ветки на ветку перескакивая, мчались по кругу белки. В кустах блестели бусинки глаз зверей ещё каких-то.
Совсем низко к поляне, ниже деревьев, стремительно спустились друг за другом два орла и снова набрали высоту, и снова — вниз по кругу, снова — вверх.
Как акробатка и как балерина, танцевала и смеялась Анастасия. И зеленела под её ногами медленно трава. И даже самый белый круг едва заметным стал. Всё веселее становилось на душе от её танца, смеха и всего вокруг и вдруг...
Вдруг, разбежался маленький мой сын и на кругу ещё слегка белёсом перекувыркнулся через голову два раза, быстро вскочил, подпрыгнул, закружился, пытаясь танец Анастасии повторить. Не смог сдержаться и я, тоже рядом с ним начал плясать и просто прыгать радостно.
— Вперёд, к воде! Кто сможет обогнать? — воскликнула Анастасия и побежала стремительно к озеру, и мы за ней с сыном сразу побежали.
Я от прыжков запыхался слегка и приотстал. Но видел, как, подпрыгнув и перевернувшись над водой, нырнула в озеро Анастасия. За нею чуть позднее, с разбегу, с берега подпрыгнув, о воду попкой шлёпнулся сынок.
Я раздевался на бегу, бросал одежду по дороге, увлёкшись, ещё не сняв майку, брюки и ботинки, в одежде в озеро нырнул и вынырнул под смех раскатистый Анастасии. А от избытка чувств смеялся и ручкой хлопал по воде наш сын.
Я первым вышел из воды. Стал стягивать с себя мокрую одежду, выжимать её. Вышедшая из воды Анастасия быстро надела прямо на мокрое тело своё лёгкое платьице и стала помогать мне пристраивать на куст брюки, чтоб быстрей высохли на ветерке.
Потом я достал из рюкзака спортивный костюм и надел его. Анастасия стояла рядом, и платье на ней было уже сухое. Мне хотелось обнять её, но почему-то не хватало решительности.
Она подошла ко мне совсем вплотную, от неё шло тепло. Мне захотелось сказать ей что-то хорошее, но слова не подбирались, и я сказал только два слова:
— Спасибо, Анастасия.
Она улыбнулась, положила свои руки на мои плечи и, голову приклонив к плечу, ответила:
— И тебе спасибо, Владимир.
— Здорово! — раздался весёлый голос сына. — Теперь я ухожу.
— И куда же? — спросила Анастасия.
— Ухожу к старшему дедушке, и разрешу ему похоронить тело, и помогу ему. Я пошёл.
Володя быстро и почти не прихрамывая ушёл.
|
