Рациональная воля (Тённис назвал ее Kürwille, т.е. произвольной, выбирающей волей) условием своего появления также имеет бытие. Но это - совсем иной вид бытия. Здесь мы не наблюдаем того изначального слияния индивидуальных воль в некоторое целое, обладающее собственной интенсивной и полноценной жизнью.
"Общество понимается как агрегат объединенных конвенцией и естественным правом множества естественных и искусственных индивидов, воли и сферы действия которых состоят в бесчисленных связях друг с другом, и, тем не менее, независимы друг от друга , не имеют друг на друга внутреннего влияния" [1, р. 51]. Появляясь на свет в обществе, индивид застает его разделенным на отдельные независимые сферы и получает одну из таких сфер, гарантирующую ему его права, определенные, правда, негативно. «Негативно», то есть человек наделяется правами, на которые другие люди не могут претендовать в отношениях с ним, если он сам с ними об этом не договорился предварительно. Но очевидно, что никто не имеет к нему и никаких положительно определенных обязанностей, т.е. он не может ожидать гарантированных услуг со стороны других людей. Чтобы обеспечить их себе, он должен выйти из своей замкнутой сферы негативно определенной свободы и взять на себя положительно определенные обязанности по отношению к другому человеку. Это, в свою очередь, даст ему право пользоваться услугами этого другого. При этом строго определяется та часть сферы индивидуальной свободы, которую договаривающиеся стороны предоставляют как бы в пользование друг друга. Вот в этой-то сфере и происходит обмен услугами. Это уже сфера социальной воли, которая дает начало новым социальным феноменам в виде соглашений и установленных сторонами правил всех видов [1, p. 41]. Способ обоснования этих решений рациональной социальной воли - это общая польза, "а общая польза каждым желается и поддерживается ради своей собственной пользы" [1, p. 51].
Если естественная воля, как мы упоминали, инкорпорирована в действие, то рациональная воля "предшествует действию, с которым она связана, и остается вне его". Человеческое "я", носитель этой воли, – «существо, мыслящее по сути понятийно, представляющее себе вероятные или известные последствия тех действий, которые оно совершает, и соотносящее их с некоторыми вероятными результатами. А затем это лицо выбирает такие возможные действия, которые потом совершает, претворяет их в действительность" [1, pp. 86-87]. Таким образом, рациональная воля относится к будущему действию, которое планируется заранее.
При этом весьма важную роль играют элементы представления человека об этой будущей деятельности. В частности "мыслимая цель, т.е. вожделенный предмет или желаемое событие превращаются в критерий, и в соответствии с этим критерием определяется и направляется предпринимаемая деятельность" [1, p. 104]. Идея цели начинает господствовать над всеми идеями и соображениями, а также над другими целями, вторичными по отношению к главной. "Полное господство мышления над волей выражено в этой иерархии целей", - подчеркивает Тённис [1, pp. 104-105].
"Интеллект, - констатирует Тённис, - направлен на то, чтобы управлять стремлениями, вытекающими из естественной воли, и давать им направление". Но это возможно только в обществе, причем в обществе идеального типа, где все люди, как разумные и дееспособные существа, a priori равны: каждый имеет определенную власть (Macht) и свободу и сферу своей воли (Kürwille)" [1, p. 105].
Продукты деятельности рациональной социальной воли имеют чисто "головное" происхождение, поэтому в них особенно силен элемент условности, фиктивности. Они, по выражению Тённиса, "как бы висят в воздухе". В любой момент каждый член этого общего договора может изменить решение и выйти из договорных отношений, хотя существуют законы и постановления, наказывающие его за такой прямой произвол. И тогда вся система достигнутых соглашений, а вместе с ней планы их участников, оказывается под ударом. Любопытно, как Тённис описывает ощущения людей в социуме типа "общество": они "протягивают друг другу руки через все расстояния, границы и сомнения, жаждая обмена и ради этого создавая это спекулятивное совершенство как единственную страну, единственный град, в котором все искатели счастья и авантюристы имеют реальные общие интересы" [1, p. 51].
Все читатели Тённиса утверждают, что его симпатии безусловно на стороне общины, хотя сам он это отрицал, доказывал, что и то, и другое образование имеет свои преимущества, точно так же, как и свои слабые стороны, и что, независимо от наших симпатий и антипатий, процесс развития ведет к увеличению в мире пространства, занятого социумами типа "общество".
Человек, воспитанный общиной, как правило, укоренен в ее отношениях, обладает чувством уверенности в своем будущем, ощущением устойчивости и надежности окружающего его социального мира, живет полноценной эмоциональной жизнью, испытывает глубокие и яркие ценностные переживания, ожидает от окружающих его людей теплоты и поддержки и сам готов относиться к ним доверительно. Человек, выросший в условиях общества, обладает развитым аналитическим мышлением, способен сопоставлять факты и делать выбор, планировать свои действия. Он умеет договариваться с другими людьми на почве общих интересов, всегда хорошо осознает свою пользу, опытен в том, как вести себя в разного типа обстоятельствах. Умеет находить выход из различных сложных ситуаций и всегда горячо защищает свою свободу от других. Миры, в которых живут члены общины и общества, совершенно различны. Если бы такие идеальные условия, как мы их здесь проанализировали, существовали на самом деле, то перемещение человека между ними было бы, скорее всего, неразрешимой проблемой.
Мы рассмотрели здесь сферу социальной воли, а она непосредственно связана с психикой отдельного индивида, его индивидуальными проявлениями. В социальной воле люди выходят за пределы сознания, их породившего, становятся явлениями психики коллективной, сохраняя при этом напряженность, свойственную акту воления, решимость осуществить нечто, воплотить в жизнь. Но, пройдя процесс согласования, в котором участвует множестве воль, эти изначально индивидуальные психологические проявления обречены воплотиться в факты социальной действительности. Очевидно, что эти факты, порожденные разными типами социальной воли, должны отличаться друг от друга как по форме своего проявления, так и по способу своего существования в социуме.
Все множество и разнообразие социальных фактов можно свести к их основанию – это, прежде всего формы, упорядочивающие отношения между людьми, это фиксация социальных отношений, установленных разными способами и для различных целей, а социальные отношения, как мы уже неоднократно упоминали, - это права и обязанности, ориентированные взаимно. То, какую форму принимает сама фиксация этих прав и обязанностей, зависит от условий существования людей.
В общине все отношения прочны и долговременны, поэтому права и обязанности соотносятся не с отдельным конкретным субъектом, а образуют в социальном пространстве общины как бы сгустки, называемые обычно "статусами". Человек проходит за свою жизнь через значительное число статусов, занимая их последовательно в соответствии со своим возрастом, полом, жизненным опытом, способностями. Люди приходят и уходят, а система статусов остается, незначительно меняясь (или, если уж описывать совершенно идеальный случай, - не изменяясь вовсе). Находясь в одном статусе, человек подчиняется людям, находящимся в сопредельных с ним статусах; когда он занимает другой статус, подчиняются уже ему.
Напротив, в обществе главная форма упорядочения социальных отношений - договор (или контракт). "Из каждого статуса, так же, как и из каждого договора, следуют права и обязанности для индивидуального Я или лица". Но они очень своеобразно соотнесены друг с другом. "Статус не имеет индивида в качестве своей предпосылки... Договор, поскольку он создан индивидуумами и будучи продуктом их мышления, находится вне их, должен пониматься только через индивидуума". Договор упорядочивает только ту часть сферы воли, которая является общей для вступивших в отношения субъектов. "Эта область, вырванная из-под абсолютной власти субъекта А, находится еще под частичной властью субъекта А, но уже и под частичной властью субъекта Б". На какой-то момент создается объединенная воля, "которая необходима каждому из них на время совершения двустороннего акта, чтобы он мог быть завершен" [1, p. 41]. Договариваются между собой только вступающие в отношения субъекты, и именно они определяют форму того социального феномена, который возникает в результате их соглашения.
Правда, договариваются они и действуют потом согласно договоренности не в безвоздушном пространстве, существуют социальные феномены другого, более абстрактного уровня, которые защищают права третьих лиц и социального целого, внутри которого все это совершается, но они не могут непосредственно указывать договаривающимся сторонам, как им построить свои данные конкретные отношения.
Отсюда - различные основания этих социальных форм, утверждающие их в сознании носителей данной культуры. Для члена общины система статусов представляет собою социальный мир, который мало чем отличается (а может быть, и вовсе никак не отличается) от реальной действительности с ее непреложными объективными закономерностями, для члена общества - это условность, зависящая только от воли договаривающихся и держащаяся исключительно на осознании их общих интересов.
Та и другая форма социальных отношений фиксируется, но, естественно, также по-разному, хотя в обоих случаях фиксированные нормы, упорядочивающие форму социальной жизни данного целого, отливаются в право. Право - это уже не индивидуальные договорные отношения, они касаются всех, и в основании их лежат общие и взаимосвязанные убеждения этих "всех". Эти убеждения - сила, "скрепляющая людей как членов единого целого". Но для того, чтобы эти убеждения стали "действительным основанием согласия и мотивирующим фактором", они должны получить "обоснование и смысл". Только то, что имеет смысл, может стать правом [1, p. 20, §9 1-го раздела I-й книги].
Тот порядок, который утверждается в общине, мыслится как необходимый, установленный в силу божественной и религиозной справедливости и подкрепляемый законом совести. В предыдущей лекции мы говорили о системе санкций за нарушение нормы, выстроенной Говардом Беккером. Из этого построения следовало, что наиболее защищенные нормы - это именно "священные", а падение устойчивости нормы идет от этой "священности" по направлению к характеристике, определяемой как "светскость". И действительно, если в общине основанием нормы является ее божественное установление, а охраняет ее закон совести, то в обществе основание выводится из "общей пользы", а сохранение ее мотивируется "интересом". То место, которое в общине занимает религия, в обществе отведено общественному мнению. Именно оно, в конечном счете, обсуждает и утверждает социальную норму и выявляет ее смысл, в результате чего она имеет возможность стать частью права.
Столь же различны и внешние формы социальных феноменов в тех идеальных типах, которые мы здесь рассматриваем. Общинная норма имеет вид привычки и обычая: привычки - для отдельного человека или нескольких людей, обычая - для всего сфер социального целого. Основанные на памяти и привычке, обычаи стоят очень близко к сфере чувств человека, а потому они очень сильно защищены моральным чувством [1, §§7-8 первого раздела второй книги]. Вера, предание и укорененная во времени традиция так надежно защищают социальную норму изнутри каждого отдельного индивида в общине, что она может длительно существовать и сохранять свою форму, не будучи никак зафиксирована на бумаге, в специальных документах[2]. Но, повторим, речь идет не о реальных общинах, в которых всегда существуют элементы, характерные для противоположного типа. Там же, где законы не устанавливаются заново, а существуют издавна, обычно достаточно бывает морального чувства, для того, чтобы они были полноценно функционирующей нормой. Право, основанное на обычае, поэтому и называется в специальной юридической терминологии "обычным правом".
Напротив, для юридического права, характерного для общества, необходима обязательная и подробная фиксация в виде документа, утвержденного еще печатями и подписями. А для защиты этих постановлений и норм формируются специальные органы, приводящие в исполнение наказания, которые также подробно фиксируются: кому, за что и какое наказание положено. Естественно, когда нет религиозного и традиционного обоснования нормы, моральное чувство за ее нарушение слабеет: то нарушение, которое прямо меня не касается, не вызывает во мне никакого желания бороться с ним и принимать участие в его ликвидации. Если в писаных законах существуют лазейки, которые можно использовать, чтобы реализовать свои интересы, такое "уклонение" от принципа уважения к праву считается если и не похвальным, то, по крайней мере, естественным: можно "понять человека", уж очень ему было нужно. Так что по мере наращивания внешних "бастионов" формальных санкций и расширения органов исполнения права, внутренний дух защитников социальной нормы слабеет.
Чтобы сосредоточить на этом внимание, повторим, что то место, которое в общине в обосновании и подкреплении социальных феноменов играет религия, в обществе отведено общественному мнению. "Религия прямо и по существу своему моральна, она теснейшим образом связана с тем телесно-духовным союзом, который объединяет поколения людей" [1, p. 241]. Ценностное и моральное чувство - это то, что естественно для религиозной атмосферы. Это - основа "священности" нормы.
Религиозное обоснование правовой структуры общины способствует формированию "порядка, который не только осознается и вводится как некоторый объект, но существует в человеческом сердце как склонность [чувство = Getühl] к необходимому и доброму и как отвращение к различной мерзости, т.е. как закон совести". Поэтому "естественное право есть одновременно религиозное и божественное право и находится в ведении священников" [1, p. 207].
Материал, связанный с работой общественного мнения, - это представления, точки зрения. Общественное мнение занимается согласованием отдельных частных мнений с общими и официальными. Эту работу приходится проделывать постоянно, поскольку субъект рациональной воли руководствуется в своих действиях собственным мнением, а частные мнения далеко не всегда совпадают друг с другом и с уже выработанными общими точками зрения. Общественное мнение базируется на доктрине, которая на данный отрезок времени считается правильной, - и вот по отношению к этой доктрине оцениваются вновь возникающие в обществе социальные нормы, устанавливаемые социальной волей тех или иных социальных образований - и в случае согласия с этой доктриной считаются правильными и общепризнанными [1, pp. 231-232, §31].
Поскольку общество отнюдь не представляет собой хорошо согласованного единства, в нем возникает борьба различных социальных групп за свои интересы, которые для своего осуществления требуют наличия определенного типа социальных структур. Механизмы создания и обработки общественного мнения, которые хорошо известны любому человеку в наше время (партийные заявления и программы, пропаганда и агитация, компании в СМИ и проч.), имели место уже и во времена Тённиса. К этому очень активно развивающемуся феномену он относится достаточно сдержанно, не выражая особенного восторга по поводу эволюции социальной системы в этом направлении.
Итак, подводя итоги своего разделения на идеальные типы, Тённис указывает: век общины "характеризуется социальной волей в форме согласия (Eintracht), нравов и религий", а век общества: "социальной волей в виде конвенции, политики и общественного мнения" [1, p. 247]. Но это не описание генезиса как такового. В реально существующих видах поселений, общин, сел, городов и т.д. одновременно сосуществуют оба типа признаков, только присутствуют они в разной степени.
Собственно, представление об эволюции возникает в концепции Тённиса только после того, как он, тщательно выстроив свои идеальные типы, переходит наконец к анализу промежуточных. Это уже реальные феномены, существующие в действительности, но Тённис рассматривает их не во всей полноте их многообразной жизни, а в соответствии со своими переменными. Поэтому для него это не возникшие друг за другом или друг из друга формы, а наборы идеально-типичных характеристик, взятые в различной степени развитости. Иными словами, речь идет не об исторических, а логически сконструированных феноменах. Но исторические феномены просматриваются за ними довольно ясно.
На том отрезке континуума, который прилегает к идеальному типу "община", располагается прежде всего община кровнородственная , затем общины, характерные для земледельческих поселений. Основаны они на обычном праве, носителем которого для кровнородственной общины является большая семья с ее многочисленными разветвлениями, а для земледельческой - народ, - Тённис называет его "коллективным существом". По сравнению с кровнородственной общиной, народ гораздо более внутренне дифференцирован, в нем выделяются отдельные группы и органы. Согласие поддерживается и вырабатывается в этом существе на основе общего языка, о6щих воспоминаний, а также ввиду необходимости осуществлять общее действие. Выработанные социальные нормы и представления фиксируются в культуре. "В общине, - утверждает Тённис, - идея (т.е. представление о социальном теле) чище, а в коллективном существе - полнее" [1, p. 220]. Коллективное существо в прямом смысле общиной уже не является, но оно, подобно общине, складывается в процессе своего развития помимо целенаправленного усилия его членов.
Главными формами общинной жизни являются дом, село, город, причем речь идет о небольшом городе в той его форме, которая была характерна, например, для средних веков. Дом (семейная жизнь) наиболее чисто воплощает идею единомыслия (Eintracht), человек принадлежит к ней всеми своими убеждениями. Для деревни характерны нравы. Они существуют в виде обычаев (Brauch), которые утверждаются благодаря повторению одинаковых действии в одинаковых условиях, а поддерживаются традицией и преданием (Überlieferung). Обычай - отчасти простое и естественное действие, такое как свадьба или похороны, но он включает в себя проявление чувственных знаков и мыслей, а также в разной степени развитые символические элементы.
По мере расширения поселений, развития миграции, передвижения целых народов и пр. кровнородственные связи дополняются и замещаются соседскими. При этом увеличивается возможность вражды, столкновений из-за нарушения установленных норм. Это, например, касается уважения к собственности. В этих условиях авторитет наделяется усиленной функцией охраны права, хотя общинная культура вырабатывает и свои все более сильные способы объединения людей: торжественные празднества, обряды и церемонии. Увеличивается роль символического элемента. Там, где для охраны нормы недостаточно становится естественного порыва, на помощь моральному чувству приходит чувство долга.
Внешними факторами, скрепляющими эту внутренне уже довольно сильно дифференцированную общину, является связь по земле, а также во времени: могилы предков, воспоминания о пережитом вместе и др.
Тённис пишет об этом скрепляющем людей факторе с большим и даже, можно сказать, поэтическим чувством: "Земля несет на себе их [земледельцев] шатры и хижины, и чем прочнее, долговременнее жилища, тем сильнее срастается человек с этим своим ограниченным клочком земли... это - общая, постоянно повторяющаяся работа бесчисленных поколений... но также и способность к ней, требование занятия и навыка, передаваемого от отца к сыну. Поэтому заселенная и освоенная область общей земли - это страна отцов и предков, по отношению к которым все ощущают себя истинными потомками, а к своим современникам привязаны, как к братьям и сестрам. И, таким образом понимаемая, она [земля] может представлять собой живую субстанцию, которая будет оставаться неизменной при всех сменах человеческих поколений как их акциденция и элемент, обладающий собственной духовной и психологической ценностью. Как общая сфера воли, создающая связь между не только рядом, но и друг после друга живущими поколениями людей. Точно так же, как привычка образует наряду с инстинктом крови сильнейшую связь между рядом живущими людьми, память связывает еще живущих с умершими, их еще знают, боятся, почитают. И если родина вообще приковывает к себе как место дорогих воспоминаний, то отделение от нее тяжко. Удалившихся влечет назад ностальгия, тоска по родине, ведь она имеет для выросших на ней и верящих в нее еще особое значение - как место, где жили их предки и где они похоронены, где еще витают духи ушедших в стенах жилищ и над их кровлями, сохраняя их и опекая, но также напоминая и требуя. Метафизическая сущность рода, племени, а также деревенского или городского сообщества - это их законная земля, она живет с ними как бы в браке обозначенный законом период. То, что в браке привычка, здесь нравы (Sittl)" [1, pp. 214-215].
Мы специально привели эту длинную выдержку, чтобы дать представление о Тённисе не просто как ученом, разработавшем интересную концепцию, но как о мыслителе более широкого плана. Сам он неоднократно подчеркивал, что "описывает не конкретную общину или обобщенную разновидность ее, - просто работает с абстрактными переменными, комбинируя их по-разному" и, разумеется, опуская все многочисленные детали, составляющие живое тело конкретной общины. Но приведенный отрывок показывает его неравнодушие. О нем говорили, что он явно питает склонность к одному из заданных им типов (действительно, ведь он вырос на ферме своего отца и хорошо должен был знать и переживать общинные отношения). Но, по-видимому, его неравнодушие относится все-таки не к самой общине как таковой, а к людям, которых неумолимый процесс разрастания городов и вторжения их характеристик во все большее количество реальных социумов вырывает из теплой, обжитой и надежной системы отношений и выбрасывает беспомощными и неподготовленными в чуждую им жесткую среду. Постепенно элементы, чуждые общинному духу, все больше внедряются во все еще патриархальные по форме образования, происходит их постепенный и обычно болезненный распад.
Русские писатели-разночинцы и народники зафиксировали нам этапы распада русской сельской общины в конце XIX века. Особенно характерны в этом отношении очерки Глеба Успенского, долго жившего в такой общине среди крестьян. Впрочем, сами "доброхоты" русской общины много содействовали этому распаду, отправляясь в село, пропагандировать среди крестьян новые, более современные, с их точки зрения, взгляды и способы поведения. Они не понимали, что разваливают таким образом изначальную систему, поддерживающую общинную совместную жизнь. Им казалось: достаточно что-то немного исправить и добавить, и прежняя совместная жизнь станет лучше, а, следовательно, прочнее. И не понимали, почему крестьяне так сопротивляются их попыткам нововведений. Не понимали этого и многие просвещенные помещики и управляющие имениями, которые тщетно пытались внедрить новые способы хозяйствования и новые отношения с крестьянами.
Очень любопытны размышления Льва Толстого над данной проблемой в его романе "Анна Каренина". Обычно читатели стараются побыстрее пробежать глазами или даже вовсе перелистнуть «занудные» рассуждения Левина о его отношениях с крестьянами. Но они исключительно интересны с той точки зрения, которую мы здесь разбираем. Левин пытается наладить с крестьянами договорные отношения, предлагает им участие в общих прибылях, некоторые новые и более выгодные для них способы расчета, но все время натыкается на совершенно непонятную ему форму реакции. Крестьяне, которым он все это объясняет, не то что не понимают (они как раз понимают ход его рассуждений), но внутренне не приемлют всего этого: они скучают, начинают думать о другом и стремятся побыстрее уйти к своим привычным делам и обязанностям. Моментом откровения для Левина стало его присутствие на покосе, когда он оказался свидетелем яркого празднества: мимо него, лежащего в копне сена и потому невидимого, с песнями, хохотом и весельем проходят крестьянки. Потом на месте ночлега разводят костры, и практически всю ночь оттуда доносятся взрывы смеха, песни. После тяжелого трудового дня эти люди как бы получают второе дыхание. Им хорошо вместе, несмотря на все трения, столкновения, взаимные обиды, которые, безусловно, существуют в их совместной жизни. Этот праздник - покос - как бы все это отодвигает, делает неважным, а важно - вот это совместное чувство, омывающее душу, возрождающее ощущение общности и принадлежности к чему-то целому, изначально существующему.
Мы видим здесь необычайно яркий пример того, что Тённис назвал инкорпорированностью естественной воли в действие. В результате своих размышлений Левин приходит к выводу, что русский человек хорошо работает, только нужно дать ему работать так, как он привык и как ему кажется удобным. А различные способы улучшения способов ведения хозяйства, по-видимому, могут отрицательно повлиять на другие не менее, а может, и более важные стороны жизни крестьян, которые они высоко ценят.
Начать рассуждать о полезности участия в общих прибылях с помещиком, рассчитывать эти прибыли - означает изменить всю привычную систему мышления, выделить ее из действия, расчленить на составляющие части, понять, где цель и какие средства ей будут соответствовать. Специализация же представлений о целях и средствах, как утверждает Тённис, - это поворотный момент на пути от общины к обществу. Может быть, советчики правы, и вновь возникшее целое будет чем-то лучше привычной общинной жизни, но, чтобы его достичь, придется пройти период разрушения старых форм, а это очень болезненный и, что самое главное, длительный этап. Так что поколение, начавшее этот переход, не воспользуется его результатом, его жизнь придется именно на период распада.
Известен факт, что в начале XX века, когда в Польше началась борьба за всеобщее образование, польские крестьяне противились введению в селах школ общего типа. Они объясняли это так: "В них нашим детям прививаются представления и идеалы, которые они потом не могут реализовать в своей жизни и просто на всю жизнь становятся несчастными, разочарованными людьми". И в этих словах много здравого смысла. Из-за нежелания разрушать основные формы общинной жизни (которые к тому времени уже и так были достаточно размыты и, по существу, не имели будущего) русские крестьяне массами отказывались выходить "на отруба", что предлагал им Столыпин, уверенный, что новая система землевладения улучшит перспективы русского земледелия. Само земледелие, наверное, действительно стало бы лучше, но вот другие стороны жизни крестьян от этого могли пострадать, поскольку в общине все очень тесно связано и переплетено.
Идеально-типичные характеристики одной системы не очень сочетаются с характеристиками другой. Когда в том или ином социуме они оказываются примерно в одинаковой «весовой категории», они неизбежно начинают сталкиваться друг с другом и угнетать друг друга. И надо сказать, что общество в условиях этой борьбы - система более сильная. Человек общества стремится овладеть природой, включая и свое социальное окружение. Но поскольку в этих его стремлениях ему противостоит другой, со своими целями, действующий "независимо от него и даже в противовес ему", то они должны найти какие-то формы, чтобы существовать рядом друг с другом, соблюдая каждый свои интересы [1, p. 130]. Они обладают мышлением, которое "отделено от действия и возвышается над ним", они умеют планировать свое будущее, "превращая для себя конец и результат в цель". Отделение средств от целей позволяет производить выбор средств и формировать соответствие средств целям, располагая их наилучшим способом с точки зрения достижения цели. Продолжая чувствовать себя чужими друг другу, эти люди умеют выделить общие им желания и наметить общие дела и ради общих достижений входят в отношения друг с другом. Короче, каждый отдельный человек способен овладевать ситуацией, преодолевать неблагоприятные обстоятельства, договариваться с различными, совсем не близкими ему людьми. Человек общины ничего этого не умеет. Выброшенный из общины процессами ее распада, он оказывается в новых обстоятельствах совершенно беспомощным. Новый образ мышления формируется долго и трудно и часто завешается только во втором или в третьем поколении.
Как процесс экономического развития, так и утверждение государства, которого общинное существование не знало, активно действуют, как определяет Тённис, "против народных обычаев и всех традиционных авторитетов, а, следовательно, и против Церкви, поскольку она сохраняет свою собственную мотивирующую силу и собственную концепцию". И здесь в дело вступают и начинают все более ясно осознаваться важнейшие проблемы бытия и становления человеческой культуры. Ведь бытие культуры - это изменение, а значит одновременно различие и разложение существующих форм. В ходе этого процесса общинное сознание на уровне "коллективного существа", т.е. народа, все более раздвигая рамки осознаваемого мира, вырабатывает идею о человечестве как особого вида общине. И здесь важной становится "идея Церкви и духовного царства-универсума, идея, которая, будучи вечной, возрождалась все вновь и вновь на базе возвышенного и знанием проясненного сознания и, по мере своего существования, все более оформлялась" [3, pp. 266-276].
Ощущая, что огромная всенародная община должна как-то поддерживать свою внутреннюю общность, общинное сознание приходит к выводу, что это может быть достигнуто, если члены такой общины "ощущают себя членами мистического тела Церкви» [3, p. 38]. А вот корпоративное (социумное) сознание вырабатывает свои способы объединения людей именно на ассоциативном основании, а потому происходит процесс оформления "обычного права" в формальное, юридическое, а вместо идеи Церкви в качестве объединяющего фактора выдвигается знание и его носительница - наука.
Структуру нравов общинных форм социума испокон веков подкрепляли обычаи, традиция и вера. И вот эта опора начинает ослабевать и разрушаться. Правила разумного порядка в обществе пытаются устанавливать на основании науки, и постепенно образ мышления человека в обществе становится все менее предрасположенным к религии, и все больше - к науке.
Тённис утверждает, что "реальное значение философских споров в начале современной эпохи (т.е. в XIX веке) - это уход в прошлое христианской точки зрения на мир и возникновение новой, которая ищет себе обоснование в научном понимании, а не в вере, но по этой причине оказывается противостоящей всем точкам зрения, опирающимся на природное, традиционное, освященное" [3, p. 37].
Были ученые, воспринимавшие такое положение вещей с одобрением. Им казалось, что благодаря этим процессам человек высвобождается из-под сильного влияния общины и религиозных догматов и становится, наконец, свободной и разумной личностью, способной распоряжаться собственной жизнью и строить ее по своему усмотрению, но Тённис к таким энтузиастам не принадлежал. Он так описывает последствия политической и идеологической деятельности, направленной на "выдавливание" из общества всяких общинных форм: "Как в политической, так и в социальной системе возрастают лишенные предрассудков и даже щепетильности рационально-волевые, индивидуальные члены общества, которые стремятся к власти и используют любое имеющееся в наличии средство для достижения своих целей. Таковыми они созданы, так и действуют: отдельные люди, группы и государства становятся все более дифференцированными, втянутыми в конкуренцию, способными без оглядки на других соблюдать свою собственную выгоду" (3, p. 39).
Приведем здесь и еще один, более жесткий пассаж о человеке корпоративной культуры развитого большого города. "Большой город и корпоративное состояние - это угасание и смерть народа, который пытается обрести силу в большинстве и, когда ему кажется, что он этого достиг, использует эту силу для мятежа, усиливая тем свои несчастья. Массы, поднявшиеся к сознанию, повышают свою образованность посредством школ и газет. От классового сознания они переходят к классовой борьбе. Классовая борьба разрушает общество и государство, которые она собиралась преобразовать. И вся культура в общественной и государственной цивилизации преобразуется так, что в этой своей преобразованной форме сама культура приходит к концу; тем не менее, по-видимому, после ее разрушения остаются некоторые жизнеспособные зародыши. Суть и идеи общины будут возвращаться, и из них таинственными и внутренними путями разовьется новая культура" [1, pp.246-274].
Как мы увидим, подобной же довольно пессимистической точки зрения придерживался и Макс Вебер, и ряд других крупных ученых и личностей. Предчувствие тяжелых времен характерно для начала XX века, про который поэт Осип Мандельштам сказал: "Мне на плечи бросается век-волкодав". Две мировые войны и тяжелые социальные потрясения обрушились на Европу, что, конечно, не способствовало развитию культуры из "жизнеспособных зародышей". Но здесь нужно обратить внимание на то, что Тённис, не воспевая процесс социальной эволюции, как якобы ведущий личность и общество к расцвету, тем не менее, не подписывает смертный приговор человеческой культуре вообще. Просто он реально оценивал процесс преобразования общества как длительный и тяжелый, во время которого элементы распада будут преобладать по сравнению с элементами созидания. Он прекрасно осознавал, что сам он не увидит эту новую преобразованную культуру, вновь ставшую уютной для человека. Что остается делать человеку в такой межеумочной ситуации? Работать, конечно. Тённис и работал. Но процессы преобразования охватили и европейскую науку, хотя пальма первенства понемногу начала переходить к американским социологам.
Накопленный багаж социологической мысли существует и постепенно осваивается современной социологией, хотя в России довольно медленно. У нас судьбы науки дополнительно осложнились еще тем, что в советское время власти усвоили себе порочную практику объявлять целые области знания "лженауками", чем вызвали огромное отставание в развитии, в частности, и социологии. Освоение наследства того времени, для которого характерно интенсивное напряжение мысли, является, по нашему мнению, важнейшей задачей. Наша российская социология должна стать на прочное культурное основание. И одним из краеугольных камней этого основания должны явиться работы Тённиса.
Сноски к лекции 2
1. Genseinschaft und Gesellschaft. Grund-begrifte der reinen Soziologie von Ferdinand Tönnies. Auflage 6 und 7, Verlag Karl Curties, Berlin, 1926.[3]
2. Toennis F. On Sociology: Pure, Applied, and Empirical. Selected Writings. Edited and With an Introduction by Werner Y. Cahnman and Rudolf Heberle. Chicago: University of Chicago Press, 1971.
3. Toennis F. Begriff von Gemeinde // Soziologische Studien und Kritiken. 1925. № 2.
[1] Идеальным по терминологии самого Тённиса.http://www.polit.ru/science/2008/09/23/soc.html - _ftnref2#_ftnref2
[2] Правда, заповеди были даны на скрижалях, и есть исторические сообщения о том, что иногда законы, данные тем или иным царем, высекались на камне.
[3] На русском языке: Теннис Фердинанд Общность и общество. Основные понятия чистой социологии. М.: Владимир Даль, 2002.
23 сентября 2008, 09:13
|
Валентина Чеснокова
| |
