«Группа 47» как явление немецкой послевоенной литературы.
В конце 40-х годов XX века в западногерманскую литературу вступило новое, младшее поколение. Большинство писателей этого поколения прошло через войну, они смотрели в лицо не метафизической, а реальной смерти, они видели катастрофу с самой близкой дистанции, и естественно, что такой «опыт смерти» получил в их творчестве иное преломление. Но трагическое ощущение «конца света» присутствует и в их первых произведениях, — только здесь оно менее всего питается интеллектуальными откровениями современных пессимистических философий, а восходит к глубокой личной травме.
Эти писатели сразу выступили именно как поколение, как движение единомышленников с общей трагической судьбой. Уже в 1947 году они образовали «группу 1947 года», или попросту «группу 47».
История «группы 47» имела свою предысторию, начавшуюся еще в последние месяцы войны по ту сторону Атлантического океана в американских лагерях военнопленных. В марте 1945 г. В США начал выходить под наблюдением американских властей на немецком языке журнал «Дер Руф». Его авторами, редакторами и читателями были преимущественно немецкие военнопленные. Актив, образовавшийся воркуг журнала состоял из начинающих публицистов и литераторов, в числе которых были Ганс Вернер Рихтер, Альфред Андерш, Вальтер Кольбенхоф и др. – будущие члены-учредители «группы 47». Главной идеей журнала «Дер Руф» была идея единства Германии на основе синтеза буржуазной демократии и социалистической экономики. Несмотря на то, что подобные суждения были подчас довольно поверхностны и свидетельствовали о некотором политическом дилентантизме авторов, они своей общей направленностью вызывали все возрастающее беспокойство американских властей. В общем, журнал «Дер Руф» продержался лишь 8 месяцев, до апреля 1947 г., когда американская военная администрация отстранила от участия в нем обоих главных редакторов – Г.В. Рихтера и А. Андерша.
Лишившись трибуны, Рихтер не сложил оружия. Он решил издавать литературно-художественный журнал и уже окрестил его «Скорпионом». Рассчитывая на участие своих испытанных сотрудников, с которыми он сблизился за время работы в изданиях «Дер Руф», Рихтер пригласил собраться и захватить с собой рукописи произведений, которые могли бы подойти для первых номеров «Скорпиона». Встреча состоялась в Баннвальдзее, рукописи читались и обсуждались. Правда, вскоре выяснилось, что «Скорпиона не будет»: американские власти отказали Рихтеру в лицензии на издание журнала. Зато в сентябре 1947 г. родилась «группа 47».
Это событие, положившее начало «группе 47», прошло в том время незамеченным. Но когда в 1967 году отмечалось двадцатилетие группы, появилось издание с несколько странным названием: «Кроме того. Немецкая литература минус «группа 47» – сколько в остатке?». У этого издания была одна цель: доказать, что «группа 47» не равнозначна понятию «Литература ФРГ», что за вычетом группы остается еще какое-то количество достойных упоминания писателей и произведений. Доказать это Гансу Доллингеру в общем удалось, да и сам руководитель «группы 47» Ганс Вернер Рихтер достаточно определенно заявил, что далек от мысли отождествлять группу со «всей современной немецкой литературой». Впоследствии Г.В. Рихтер скажет: «Это группа, которая, собственно говоря, не является группой. Она лишь так себя называет». Группа не имела ни устава, ни программы и, в отличие от большинства прежних литературных группировок и школ, не издавала никаких манифестов. Что касается практического функционирования группы, то Г.В. Рихтер имел бы полное право сказать: «группа 47» это – я! Любое заседание группы было обязано его личной инициативе: он выбирал время и место встречи, определял круг приглашаемых лиц, председательствовал на заседаниях, поддерживал контакты с прессой.
Во многом меняясь (в смысле состава, стилистических и стилевых тенденций и т.д.), «группа 47» неизменно сохраняла, однако, на протяжении более чем двадцатилетнего существования преданность высшим целям художественного творчества, каковыми для писателей этой группы изначально и навсегда были цели общественные и политические. Писатели хотели во что бы то ни стало и навсегда предотвратить возможность повторения того, что уже однажды произошло, и одновременно они хотели наряду с основами новой демократической Германии и лучшего будущего заложить и краеугольный камень новой литературы, сознающей свою ответственность за дальнейшее общесоциальное и политическое развитие. Единодушно участниками группы отвергалось все консервативно-провинциальное, все, напоминавшее о «крови и почве», об эстетических догмах нацистского искусства.
В эти годы для молодых писателей, стремившихся обрести свой художественный язык, свои выразительные средства, большое значение имела открывшаяся перед ними возможность наверстать то, что прошло мимо них в течение двенадцати лет насильственной изоляции от духовной жизни за рубежом, вернуться к невольно пропущенным фактам мирового литературного процесса 30 – 40-х годов. В этом смысле для первых послевоенных лет как нельзя более характерной была фигура прозаика, поэта и радиодраматурга Вольфганга Вейрауха, писателя с репутацией неутомимого экспериментатора и авангардиста, фактически же судорожно метавшегося между разнообразными новомодными эстетическими моделями.
Важнейшие попытки реалистически изобразить войну предпринял своими первыми рассказами Генрих Бёлль и своими романами авторы, сотрудничавшие в журнале «Дер Руф», – Вальтер Кольбенхоф и Вольфдитрих Шнурре. Их произведения дали возможность – оглядываясь назад в 1949 году – говорить о том, что новая литература, «покинув башню из слоновой кости» перешла к «сплошной вырубке».
Отношение Генриха Бёлля к фашизму складывалось под знаком хотя и пассивного, но вполне осознанного неприятия режима, чему в немалой мере способствовало и воспитание Бёлля. Рос он в специфической обстановке. Кельн – цитадель немецкого католичества, и скрытая оппозиция гитлеризму среди простых горожан была здесь сильнее, нежели в других частях Германии.
Бёлль спрятал в подтексте своих произведений то, что должно было бы стоять в тексте и поневоле звучало бы слишком откровенно и патетично; признание в том, что писательство для него – потребность и что его мастерство выстрадано каждодневным подвижническим трудом. В предисловии к сборнику рассказов Вольфганга Борхерта («Голос Вольфганга Борхерта», 1955) Бёлль нашел формулу: «он писал наперегонки со смертью», которая затем цитировалась чуть ли не в каждой статье и книге об этом писателе. Видимо, не случайно эти слова сказал именно Бёлль, ибо и он сам, в не меньшей мере, чем его младший, безвременно умерший товарищ по перу, осознавал свое писательское призвание как долг – перед собой, перед другими, перед литературой.
Можно найти немало общего в рассказах Борхерта (таких, например, как «Хлеб») и первых вещах Бёлля, но тут приходится говорить уже не о влияниях, а о сходстве стилистики, рожденном потребностями времени. В программной статье 1952 года – «В защиту литературы развалин» – Бёлль очень точно сформулировал требования времени, что встали перед ним и теми, кто в послевоенные годы пришел в литературу: «Первые писательские опыты нашего поколения наименовали литературой развалин; названием от нас хотели отделаться. А мы ничего не имели против этого наименования, оно справеделиво: люди, о которых мы писали, действительно жили в развалинах, они вышли из войны – мужчины и женщины, в равной мере опаленные и раненные этой войной, и дети тоже… Они жили отнюдь не в мирном покое, ни их окружение, ни их поведение, ничто в них и втом, что было вокруг, не было идиллией. И мы, пишущие, чувствовали их такими близкими, что отождествляли себя с ними… Да, мы писали о войне, о возвращении и о том, что мы видели на войне и что застали по возвращении: о развалинах». Это сказано уже с оглядкой на сделанное, в известной мере – с чувством исполненного долга, и цитата эта дает достаточно точную характеристику первым произведениям Бёлля. Однако осуществлять эту вроде бы бесхитростную программу было много сложней.
Впоследствии Бёлль неоднократно писал о том, что главная трудность и главная заслуга послевоенной немецкой литературы была в обретении нового языка: «Это было трудной и тяжелой работой – писать наперекор изолганности и опустошенности немецкого языка, каким он был в 1945 году». Первые рассказы самого Бёлля ясно дат понять, что имеется в виду.
Сюжет рассказа «Весть» (1947, первая публикация Бёлля) можно изложить в одной фразе: герой рассказа, приехавший сообщить жене своего фронтового товарища о его смерти в плену, узнает, что та живет с другим. Рассказ ведется от первого лица и первой же фразой берет читателя в соучастники описываемого события: «Знакомы ли вам такие глухие углы , где, непонятно почему, возникла железнодорожная станция, где над несколькими грязными домишками и полуразрушенной фабрикой словно застыла великая бесконечность, а поля вокруг как бы обречены на вечное бесплодие, где вдруг ощущаешь какую-то безысходность, так как кругом не видно ни единого деревца, ни одной церковной колокольни?» Этой же фразой задается ритм – томительный, протяжный, но и почти торжественный. Сложный синтаксис и изысканное звучание фразы вступают в противоречие с убожеством и обыденностью изображаемого, что подчеркнуто контрастом бытовых реалий (глухие углы, станция, домишки, фабрика) и отвлеченных образов (бесконечность, бесплодие, безысходность). По сути это противоречие между тем, что должно быть, и тем, что есть.
Роман «Где ты был, Адам?» – наиболее подробный и «специальный» отчет Бёлля о войне. Он не похож на другие романы писателя, в сравнении с последующей его прозой он более традиционен. Действие его, складывающееся из нескольких разрозненных эпизодов, рассчитано на весь последний год войны и захватывает большие территории – Венгрию, Румынию, Чехословакию, наконец, Германию.
Бёлль действительно хочет показать войну изнутри, глазами обыкновенного солдата, «меленького человека» ефрейтора Файнхальса: разрозненность событий в книге – это своеволие войны, бросающей пехотинца с фронта в госпиталь, из госпиталя на другой фронт, сталкивающей его с людьми вроде бы случайно: сошлись и разминулись. Однако на деле все обстоит иначе, угол зрения часто меняется, рассказчик отождествляет себя и с фашистским офицером, полковником Брессеном, и с отъявленным нацистом Фильскайтом, начальником концлагеря, и с лейтенантом Грэком, и с венгерской девушкой Илоной, погибающей в концлагере от выстрела Фильскайта. В этих главах Файнхальс практически не участвует, он на периферии.
Именно с романа «Где ты был, Адам?» в полный голос заявляет о себе мучительная проблема Бёлля: как, между кем и кем, разделить пресловутую немецкую вину, чтобы «ничего не оставалось в остатке». Здесь впервые со всей ясностью обнажается нравственный пафос творчества писателя: поставить немецку. Истори перед судом совести и судить сурово, ни с кого не снимая вины: Файнхальс, загнанный в преступление силой, приказом, все же соучаствует в нем, и не случайно его бесславная нелепая гибель словно в издевку оснащена в финале романа атрибутами торжественных похоронных почестей.
В первые послевоенные годы также наиболее заметно себя проявившим писателем в «группе 47» был Вальтер Кольбенхоф.
Третий роман Кольбенхофа «Возвращение» в смысле тематики и стиля был одним из наиболее характерных образчиков «молодой» прозы первых послевоенных лет. Это роман, в котором картины бедственного послевоенного быта некоего западногерманского города, выбор и расстановка действующих лиц, их размышления, поступки и их конечная участь – все сосредоточено вокруг главного вопроса: о судьбе Германии. Повествование ведется от лица человека из толпы, «одного из тех» (выражаясь словами В. Борхерта), кто вернулся из американского плема, живет среди разрухи и опустошения впроголодь, ходит в рваной шинели. От тысяч ему подобных героя-повествователя отличает лишь то, что вечером, вернувшись в свою каморку, он достает тетрадь и начинает писать. И в этот момент черты его лица приобретают сходство с самим Вальтером Кольбенхофом.
Кольбенхов был честным и простым писателем. Несколькими годами позже проблематика западногерманской жизни первых послевоенных лет найдет глубокое и художественно более совершенное выражение в творчестве Генриха Бёлля и Вольфганга Кёппена. Но Кольбенхоф был первым.
Подводя некоторые предварительные итоги, Вейраух следующим образом характеризовал достигнутое западногерманской литературой и «группой 47» в частности: «Она производит сплошную вырубку в наших дебрях. В современной немецкой прозе появилось несколько писателей, которые стремятся наши слепые глаза сделать зрячими, наши глухие уши – слышащими и наши орущие рты – членораздельно говорящими… Вырубщики и в языке, и в содержании, и в концепции – во всем начинают с азов…»
Единство Группы было подорвано ростом протестных настроений в Европе, которые вылились в поколенческий разрыв и молодежный бунт 1968 года: выявилось расхождение идеологических и политических позиций членов объединения. С 1967 собрания Группы потеряли регулярность, в 1977 было официально объявлено о прекращении её деятельности.
К началу 60-х гг. «группа 47» просто физически не могла удерживать в своих рамках огромный поток новой литературы, как не могла принять и ее новые установки.
«Группа 47» является неотъемлемой частью политического и культурного развития Западной Германии, а затем ФРГ, что подтверждается как произведениями членов группы, прочно связанными с западногерманской действительностью, так и неоднозначной реакцией общественного мнения на различных уровнях на эти произведения, равно и саму деятельность группы.
Общественно-политическая значимость деятельности «группы 47» определяется прежде всего критическим отношением ее членов к реваншистским, милитаристским и реставрационным тенденциям в политике правительства К.Аденауэра; в известной мере авторы «группы 47» способствовали своими художественными произведениями и отчасти публицистическими выступлениями изменению политического климата в ФРГ, отказу от конфронтации с Советским Союзом. |
