Первая I
Скачать 1.64 Mb.
|
IV Угля в трюме "Владимира" оставалось уже немного, — надо было отсылать пароход в Севастополь пополнить свои запасы. На "Владимире" же решил вернуться в Севастополь и сам Корнилов, отправив всю остальную эскадру в распоряжение Нахимова. Новосильский должен был передать Нахимову и то, что удалось узнать от шкиперов задержанных судов, главным образом о трех пароходах, двух фрегатах и двух корветах, то есть то самое, что было уже известно Нахимову. Контр-адмирал Новосильский, один из столпов Черноморского флота, подлинный моряк на вид — широкоплечий, с обветренным лицом, явно несокрушимого здоровья, нестарый еще годами, лет сорока пяти, — добравшись на шлюпке до корабля "Константин", поднялся на палубу, где его встретил Корнилов. Можно было и не вызывать Новосильского для личных объяснений, можно было просто переслать ему пакет, командировав для этого одного из адъютантов, но Корнилову хотелось посетовать на постигшую его неудачу перед тем, кого он уважал. Новосильский же не одною только своей физической мощью внушал уважение. В молодости, в чине лейтенанта, он был участником знаменитого боя брига "Меркурий" с двумя турецкими кораблями — боя, из которого слабосильный русский бриг, с его восемнадцатью небольшими пушками, вышел победителем. Это смело можно бы было принять за сказку, если бы не случилось этого в действительности здесь же, на этих самых водах Черного моря, 14 (26) мая 1829 года. Из двух кораблей, настигших бриг, один был "Селимиэ", стодесятипушечный, — сильнейшее судно во всем турецком флоте; на нем был флаг самого капудан-паши, командующего флотом; на другом же, семидесятичетырехпушечном, контрадмиральский флаг. Явную мысль имел капудан-паша увеличить флот султана одним русским бригом; с "Селимиэ" раздавались даже крики на довольно чистом русском языке: "Убирайте паруса! Сдавайтесь!.." Но на эти крики с брига ответили залпом девяти орудий одного борта, и начался чудовищно неравный бой, продолжавшийся около четырех часов. Перед боем, когда ясно уже стало, что не уйти от турецких кораблей, командир брига, капитан-лейтенант Казарский, созвал всех своих офицеров на военный совет; даже первый подавший свое мнение, младший в чине, штурман, подпоручик Прокофьев, заявил, что необходимо сражаться "до крайности", а лейтенант Новосильский добавил: "А за последней крайностью последний и шаг: сцепиться с одним из кораблей противника и взорваться". Это мнение и было принято всем советом, и перед боем Новосильский вынес из своей каюты заряженный пистолет и подвесил его на палубе так, чтобы всем, и офицерам и матросам, было известно, где его найти в момент последней крайности. Дулом своим пистолет этот был направлен к двери крюйт-камеры; выстрел из этого пистолета в крюйт-камере должен был вызвать взрыв брига, а вместе с ним и турецкого корабля, — чтобы гибель "Меркурия" куплена была турками очень дорогою для них ценой. Казарский как командир обратился к матросам с кратким, но сильным словом о чести русского флота, о долге перед отчизной, о том, что если придется всем умереть, то умереть чтоб героями, истратив все средства защиты... Сияли глаза матросов, когда кричали они в ответ обычное: "Рады стараться!" Турецкие корабли взяли бриг в перекрестный огонь, чтобы, обрушив на него лавину чугуна, заставить его спустить флаг, но команда маленького русского судна не потеряла спокойствия: спокойно, как на ученье, и очень метко стреляла орудийная прислуга, спокойно целились и стреляли из ружей остальные матросы. Все было на стороне турок: не только 184 пушки против 18, но и гораздо больший их калибр; не только гораздо более высокие борта, но и куда более надежные по толщине; не только в несколько раз более многочисленная команда на кораблях, но и вполне уверенная в близкой и легкой победе... И, однако же, случилось невероятное. Казалось бы, турецкие снаряды должны были в самый короткий срок обратить в кучу щепок гордый русский бриг, истребив всю его команду, но вышло обратное: на палубах обоих кораблей валялись груды убитых и раненых, в то время как команда брига потеряла всего несколько человек, а начавшийся было пожар потушила быстро. Вместо русских матросов сломлены были турецкие. Они покидали свои места у орудий и метались по палубам, ища спасения от русского огня. Слышны стали их возгласы "алла!" и возмущенные крики их офицеров. Притом и повреждения на стодесятипушечном корабле "Селимиэ" уже через час после начала боя оказались так значительны, что капудан-паше пришлось вывести его из боя: в последний раз дал залп по бригу и ушел зализывать раны. Но другой корабль и один был все-таки в несколько раз сильнее брига, получившего уже много пробоин, и неравная борьба продолжалась еще три часа... Не одна пара глаз начала уж оглядываться на пистолет Новосильского, на него самого и на командира брига: не пришел ли тот самый момент "последней крайности"? Однако видели, что этот роковой момент еще не пришел: лицо Новосильского было так же далеко от беспокойства, как и Казарского. Напротив, забеспокоился командир турецкого корабля, адмирал. Он видел, что паруса на его судне наполовину сбиты, потери в людях очень велики, — еще немного, и корабль будет лишен способности двигаться; абордаж же при таком упорстве русских мог кончиться только тем, что оба судна взлетели бы на воздух, в этом он нисколько не сомневался и был прав, конечно. Поэтому он прекратил обстрел брига и даже постарался уйти от него на приличное расстояние. Так необычайно, почти фантастично, кончился этот бой, единственный, не имеющий себе подобных в истории всех флотов земного шара. И если Казарский давно уже умер, заработав себе своим подвигом памятник в Севастополе с надписью: "Потомству в пример", то сподвижник его Новосильский остался живым примером для матросов и молодых офицеров, с Георгием в петлице и пистолетом, попавшим, по особому рескрипту, в его герб. Он и был потом примерным командиром — сначала брига "Меркурий", а после стопушечной громады "Три святителя". Команда этого линейного корабля по чистоте и быстроте всей работы во время практических плаваний была признана лучшей в целой дивизии, а добиться этого в среде таких строгих знатоков и ценителей морского дела, как черноморские моряки, было далеко не так легко и просто. Чем же и как добился этого Новосильский? Жестокими наказаниями, которые применялись другими командирами? Нисколько. Опять только личным примером, а линьки он совершенно изгнал из обихода жизни на своем корабле, подражая в этом Нахимову; и его не только матросы любили, но к нему под команду стремились попасть молодые офицеры и считали за счастье, если удавалось попасть. — Федор Михайлович, дорогой мой, здравствуйте! Мне вам кое-что надо сказать, — обратился к нему несколько суетливо Корнилов, когда тот вошел на палубу. — Здравствуйте, Владимир Алексеевич, — и, выжидающе улыбнувшись только, но считая совершенно излишним какой бы то ни было вопрос, Новосильский утопил в своей мясистой теплой руке узкую и холодную руку Корнилова. — Да, что-то не повезло нам с вами, Федор Михайлович, — и я решил вас бросить на произвол судьбы, а сам отправляюсь сейчас в Севастополь, вот что-с, — быстро и отчетливо проговорил Корнилов. — Но кое о чем потолкуем с вами у меня за чаем, пойдемте-ка... На турок я сердит за их скаредную осторожность, в поясницу мне вступило, и вообще я совсем не в духе... Корнилов не преувеличивал. В пояснице он действительно чувствовал боль, отчего и ходить и сидеть мог только держась совершенно прямо, боевое настроение его упало, — истрачен был почти весь его запас; кроме того, появилось беспокойство о многом, что делалось в Севастополе, начатое им лично и не доведенное еще до конца, но что должно быть доведено до конца в самом скором времени, а в его отсутствие может непростительно затянуться. Олицетворенное спокойствие — Новосильский, сидя в каюте Корнилова, представлял собою как бы умышленный контраст хозяину каюты. Он и говорил расстановисто, точно с усилием подбирая слова, и медленно глотал чай, и еще более неторопливо посасывал свою короткую трубку с чубуком из соломенно-желтого янтаря. — По воробьям из пушек, буквально по воробьям из пушек выскочили мы в море с такой эскадрой, — возбужденно говорил Корнилов. — Ну, что такое какие-то там три турецкие парохода и прочее? Мелочь!.. Турки боятся выходить из пролива, тем более в такие погоды... А точнее, они хотя и выходят иногда порядочным отрядом, но понюхают, чем пахнет из Севастополя, и уходят, как это мы узнали от австрийцев... А слух о том, что они к Сухум-Кале пошли, мне кажется, заведомо ложный, чтобы только сбить нас с толку и заставить попусту тратить силы. — Может быть, — отозвался Новосильский, так как Корнилов смотрел на него вопросительно. — Может быть, и ложный... На войне ложь — во спасение. — Для турок — во спасение, для нас — в ущерб, — возбужденно подхватил Корнилов. — Суда зря изнашиваются, люди зря устают, и если случится принять противника всеми нашими силами, а половина кораблей будет в это время ремонтироваться, то что тогда делать?.. Нет, уж вы, Федор Михайлович, повидаться-то с Павлом Степанычем повидайтесь и передать ему все, что надобно, передайте, а эскадру свою ведите-ка домой, нечего ее трепать раньше времени. — Всю эскадру вести в Севастополь? — спокойно спросил Новосильский. — Стопушечные во всяком случае все, — тут же ответил Корнилов. — Я рад, конечно, что старики наши браво выдержали шторм, но так ли браво выдержат они второй подобный, это еще вопрос... Их отвести непременно, а с ними и остальные тоже: у Павла Степаныча сил довольно на случай чего... А я так пришел к убеждению, что даже и за глаза довольно. — Но ведь может статься, что у Павла Степаныча свои соображения по ходу дела у тех берегов, как же тогда быть, Владимир Алексеич? — По ходу дела у берегов Анатолии? — оживленно подхватил это замечание Корнилов. — А что именно? По какому "ходу дела"? Вы полагаете, что турецкая эскадра все-таки прошла мимо нас, а? Явное беспокойство начальника штаба послышалось Новосильскому не только в этих торопливых вопросах, но и в самом тоне голоса, каким они были сказаны, и глаза Корнилова возбужденно блестели; поэтому, почувствовав необходимость его успокоить, ответил Новосильский: — Едва ли могла проскочить не замеченной нами эскадра в семь-восемь вымпелов... Это едва ли. Но я не о том хотел, а тот же самый шторм, который нас трепал... — Ну да, разумеется, конечно! — перебил его Корнилов. — У Павла Степаныча тоже есть старики — "Ягудиил" и "Храбрый"... Что ж, если они пострадали, заберите их с собой, а ему оставьте два восьмидесятипушечных... Словом, это уж сделаете по его усмотрению... Там у него еще и бриг "Язон"... И бригу и команде брига тоже следовало бы уж дать отдых... Минуты через две-три, так же проникновенно глядя в прочное, выдубленное морскими ветрами лицо Новосильского, говорил Корнилов: — Что же они, летучие голландцы, что ли, а не турки, что могли проскочить мимо нас незамеченно?.. Предположим даже, для полноты всех вероятностей, что они проскочили, держась того берега, то там ведь только один удобный порт, Амастро, но он под наблюдением Павла Степаныча... — Да, Амастро и еще Пендерекли, — уточнил Новосильский. — Пендерекли очень близко к Босфору! — Близко, конечно... Но при необходимости отстояться могли бы они завернуть и в Пендерекли, — ответил на пристальный, даже, пожалуй, строгий взгляд Корнилова Новосильский. Корнилов еще внимательнее вгляделся в небольшие, заволоченные синим дымком трубки карие глаза контрадмирала и вдруг ударил пальцами правой руки по столу, как по клавишам рояля. — Ну что же, могли бы так могли бы! Значит, если даже допустить, что они там, — попадут они, когда двинутся дальше, прямо под пушки эскадр, вашей и Павла Степаныча... Но вероятнее всего, что они не там, а пока еще в Босфоре, и неизвестно, выйдут ли, или постесняются... Ведь как мы справляемся о них и делаем опросы, так и они о нас... Так что вы, Федор Михайлыч, сделайте именно так, как я вам сказал, а потом следом за мной идите в Севастополь. V Эскадра Новосильского, вытянувшись в кильватерную колонну, двинулась на юго-восток, взяв курс на мыс Керемпе, вблизи которого, как это было известно, держался со своими кораблями Нахимов. Корнилов же, пересев на пароход "Владимир", долго любовался стройными движениями уходивших судов, поймавших всеми парусами свежий попутный ветер и представлявших картину, привлекательную даже и не для моряка. Но сам он медлил отдать приказ следовать в Севастополь. Он поручил лейтенанту Железнову как можно точнее определить, каковы запасы угля в трюме, — нельзя ли еще "поболтаться", как он выразился, в море; и когда Железнов доложил, что угля, как он убедился, еще достаточно, что смело может хватить его еще на целые сутки хорошего хода, Корнилов хлопнул в ладоши, радостно вскрикнул: "Брависсимо!" — и приказал Бутакову идти по направлению к порту Амастро. — Для очистки совести, исключительно только для очистки совести, мы непременно должны побывать еще и в Амастро, — возбужденно говорил он, обращаясь то к Бутакову, то к Железнову. — Если турок нет ни в Балчике, ни в Варне, ни в Сизополе, ни в Бургасе, — нет и не было даже, то какой же из этого можно сделать вывод? Только один и единственный, что никаких крюков они делать не намерены, а пойдут в Требизонд прямым рейсом, что и было нами предусмотрено, когда пятая дивизия получила свое назначение. — Кажется, ваше превосходительство, "Коварна" крейсирует около Амастро, — сказал Бутаков, которому несколько горбатый, широкий в переносице нос придавал особую воинственность; это был крепкий, высокий человек, соединявший в себе большие знания морского дела с не менее большою сметкой. — "Коварна" или другое судно, — слегка поморщившись при этом замечании, возразил Корнилов, — но суть дела в том, что, по прямому смыслу приказа князя, наше судно не имеет права заходить в самый порт, а мы, уж так и быть, на свой страх и риск зайдем, так как тут, на месте, выясняется необходимость в этом. Несколько помолчав, Корнилов добавил: — Зона между Амастро и Босфором для нас совсем запретна, по соображениям петербургской политики... А между тем турецкая эскадра, может быть, стоит в Пендерекли... Соображения министерства иностранных дел доходят до нас с очень большим запозданием, а турецкая эскадра движется, то есть имеет полную возможность двигаться, гораздо быстрее. И кто будет отвечать в случае чего, боже сохрани, — мы или чиновники министерства? Ничего не приказывал, говоря это, Корнилов. Он только глядел при этом на Бутакова серьезным, даже строгим взглядом, и Бутаков, поднеся руку к козырьку фуражки, по-нахимовски сидевшей на его вытянутой спереди назад голове, отозвался вполголоса: — Есть, ваше превосходительство, — и отошел. Через четверть часа, хлопотливо работая лопастями колес, "Владимир" шел уже не на Амастро, а несколько западнее, на порт Пендерекли, хотя сам Корнилов этого и не знал. Ему только хотелось, чтобы утром, когда, по всем расчетам, будет виден анатолийский берег, можно было узнать что-нибудь положительное и относительно Пендерекли. Можно было не посылать к Нахимову всю эскадру Новосильского, если бы у Корнилова была только одна цель — оставить в распоряжение Павла Степаныча два восьмидесятипушечных корабля: "Ростислав" — новый корабль и "Святослав" — старой постройки. Их командиры и без Новосильского могли бы довести свои суда до мыса Керемпе и передать все то, что хотел передать Корнилов. Но Корнилов про себя верил совсем не в то, что говорили шкиперы задержанных у румелийских берегов шхун, а в то, с чем он свыкся уже в своем представлении, начиная с минуты выхода корабля "Константин" из севастопольской большой бухты в открытое море: эскадра турецкого адмирала покинула уютный Босфор и идет на восток; эта эскадра должна стать добычей Черноморского флота. И ложась спать, когда совершенно почернело море (небо было плотно и сплошь задернуто тучами), он таил в себе уверенность в том, что на рассвете увидит в отдалении неясные, но желанные очертания турецких судов. Тогда "Владимир", не обнаруживая себя, пошел бы к обеим дивизиям — четвертой и пятой, которые должны к тому времени соединиться, и он, Корнилов, принял бы над ними начальство в предстоящем бою. А так как русские силы были бы подавляющими сравнительно с турецкими, то турецкому адмиралу не оставалось бы ничего другого, как сдаться. Боль в пояснице, которую почувствовал Корнилов днем, стала гораздо чувствительнее, когда он лег; и долго ворочался он на узкой койке, стараясь отыскать такое положение тела, когда можно бы было забыться. Но в конце концов усталость, мерная работа машины и легкое покачиванье парохода — все это его усыпило, и проснулся он только на рассвете, когда берег отделился уже от моря, — индигово-синяя узкая полоса от широкого белесого полотнища. Тумана не было, но дали моря все-таки были подслеповаты от очень мелкого, похожего на туман, когда он поднимается, дождя. Извилистыми рядами, как черные бусы, низко, над самой водой, летели, дружно действуя широкими крыльями, бакланы. Корнилов, поднявшись на капитанский мостик, пристально глядел по сторонам в зрительную трубу. Боль в пояснице не утихла за ночь, но он старался о ней не думать и хотя морщился при движениях, но, стискивая зубы, превозмогал ее. Бутаков привел свой пароход на высоту Пендерекли. Корнилов же знал и помнил только то, что он приказал идти к Амастро, и даже не спрашивал, какой это городок белеет там, на берегу, в глубине небольшого залива. Его внимание привлекли очень зыбкие, даже и в трубку видимые смутно, верхушки мачт нескольких судов к северо-востоку, и он все силился сосчитать, сколько там было судов. Уставали глаза, тем более что все колыхалось: и капитанский мостик, и море около, и смутные мачты этих загадочных судов. — Это, конечно, эскадра Павла Степаныча, — сказал наконец Корнилов лейтенанту Железнову, — только я никак не могу сосчитать, сколько там кораблей... Ну-ка вы, у вас глаза помоложе моих... и не болит так некстати поясница, как у меня. Поглядите-ка, вы скорее сосчитаете их... Железнов прильнул к трубе прищуренным глазом. Это был любимый флаг-офицер Корнилова, а стать любимым флаг-офицером такого требовательного адмирала, как Корнилов, было не так-то легко. Однако все, что ни приходилось делать в штабе Железнову, он делал, казалось бы, без малейших усилий: он был как будто прирожденный адъютант, этот ловкий во всех движениях, девически-тонкий в поясе, круглоликий, охотно и часто улыбающийся блондин, который если и хотел придать некоторую важность своему лицу, то только хмурил свои почти безволосые брови и старался глядеть исподлобья. — Шесть вымпелов, ваше превосходительство, — сказал он, не отнимая трубы от глаз, а Корнилов подхватил с живостью: — Ну вот! Шесть, действительно шесть! Мне и самому так казалось, только я боялся ошибиться... Шесть и должно быть у адмирала Нахимова: "Мария", "Чесма", "Храбрый", "Ягудиил", затем "Кагул" и... и, по-видимому, "Коварна", а бриг "Язон", может быть, послан охотиться за турецкими каботажными... — Сейчас штиль, ваше превосходительство, — осторожно напомнил Бутаков, стоявший около и тоже глядевший на эскадру в свою трубку. — Я вижу, что штиль. И "Язон" мог быть послан совсем не сейчас, а когда был ветер, — недовольно возразил Корнилов. — А вон там пароходный дымок, видите? Это куда-то послал Павел Степаныч "Бессарабию"... Только не сюда, к Амастро, а в сторону Севастополя... Ну да, "Бессарабия" идет с донесением в Севастополь, а это совершенно лишняя трата угля, и нам надо бы остановить этот наш пароход. — Наш ли? — усомнился Бутаков, повернув свою трубу в сторону дымка. Он был в очень неловком положении. Вечером ему казалось, что он отлично понял намек своего начальника вести "Владимир" к Пендерекли, и он добросовестно вычислял, где в тот момент находился его пароход, чтобы не случилось ошибки. Ошибки не случилось как будто, однако адмирал, показывая в сторону Пендерекли, говорит: "Амастро", — и доказательство этого налицо: эскадра Нахимова к востоку от Амастро, где она и должна была стоять теперь, в мертвый штиль, и пароход, который держит курс на Севастополь, не может быть никаким другим, только "Бессарабией", но все-таки... — Мне кажется, что это не "Бессарабия", — сказал он, однако, не очень уверенно. — Вам кажется? — несколько иронически подхватил Корнилов. — Хорошо, сейчас мы это узнаем... Полный ход — и за ним!.. К Павлу Степанычу мы всегда успеем, а если вы открыли, что это турок, тем лучше! А вы что думаете насчет этого парохода? — обратился Корнилов к Железнову. — Мне бы не хотелось, чтобы это была "Бессарабия"... Я предпочел бы турка, ваше превосходительство, — политично ответил Железнов, который не мог ничего разобрать, кроме полоски дыма повыше и другой, более плотной, полоски судна пониже. — Он предпочел бы! — весело отозвался Железнову Корнилов. — Я сам предпочел бы это! Попробуем сблизиться, узнаем... И "Владимир" пошел за уходившим к югу пароходом, отставив в сторону эскадру из шести вымпелов. А между тем именно то, что так жадно хотел встретить в открытом море Корнилов, стояло перед его глазами: эскадра эта была не Нахимова, а старого турецкого адмирала Османа-паши, такого же участника Наваринского боя, как и сам Корнилов, и Нахимов, и Истомин... В его эскадре было пять фрегатов и корвет. VI Полчаса самого быстрого хода, какой только могла развить четырехсотсильная машина "Владимира", — и стало возможно уже разглядеть трубу и мачты парохода, за которым гнались. Однако теперь и Бутаков не говорил уверенно, что это не "Бессарабия": если эскадра оказалась нахимовской, если вместо Пендерекли "Владимир" вышел к порту Амастро, то, разумеется, пароход мог быть и "Бессарабией". Но "Бессарабия" имеет всего двести двадцать сил, так что особого труда не будет догнать ее или по крайней мере подойти к ней настолько, чтобы оттуда разглядели сигнал адмирала, а направление обоих пароходов одно — на Севастополь. Корнилов почти безотрывно наблюдал рангоут парохода и трубу его, которые становились все отчетливей, но ходом "Владимира" он был недоволен. Он волновался. Несколько раз срывалось у него с языка разочарованно: — Неужели это в самом деле "Бессарабия"?.. Какая досада! Но прошло еще три четверти часа, и он сказал Железнову: — Ага, нас там заметили, наконец!.. И, кажется, принимают за турок! Смотрите! Железнов взял корниловскую трубу и воскликнул: — Меняют курс к берегу! Вот так умницы! — Прикажете, ваше превосходительство, идти на пересечку? — спросил Бутаков. — Разумеется! И поднять опознавательный сигнал, — приказал Корнилов. Ясно было, что с того парохода так же точно наблюдали за "Владимиром" и оставались в недоумении, чей это пароход. Со стороны эскадры в шесть вымпелов, оставшейся довольно далеко уже позади, никакого вмешательства в действия пароходов не могло быть: стоял по-прежнему штиль. И когда минут через двадцать преследуемый "Владимиром" пароход снова повернул в море, Железнов решил: — "Бессарабия"! Разглядели, что мы свои... Опознавательный сигнал помог... На лице Корнилова сквозило явное неудовольствие, и он проговорил сердито: — Черт знает что! Отчего же они видят сигнал и не отвечают?.. Григорий Иваныч! Прикажите поднять русский флаг! Бутаков бросился исполнять приказ, и результаты сказались вскоре: пароход вдруг пошел назад, навстречу "Владимиру", но... поднятый на нем флаг был турецкий. — Вот вам и "Бессарабия"! — торжествующе обратился Бутаков к Железнову. Он мог торжествовать не только потому, что, усомнившись в самом начале, оказался теперь совершенно прав, но и потому также, что торжественно было и лицо Корнилова. Не то чтобы мелко радостно, а именно торжественно: перед ловцом появившись, сам на ловца бежал зверь... Однако бежал он недолго: разглядев русский флаг, там круто повернули снова назад. Но этот маневр был уже бесполезен: еще несколько минут, и "Владимир" подошел к турецкому пароходу на пушечный выстрел. По знаку Корнилова этот выстрел и был сделан, — ядро шлепнулось около самого носа парохода... Вдруг пароход, стоявший к "Владимиру" левым бортом, окутался пороховым дымом, блеснули желтые огоньки, раздался грохот орудий... Огоньков насчитано было пять: пароход оказался десятиорудийным. "Владимир" имел небольшое преимущество: всего на одно орудие больше, — но из его пушек три было пексановских, 68-фунтовых, так что сила его залпа значительно превосходила силу залпа турецкого парохода. Однако капитан этого парохода не спустил флага, как ожидал Корнилов, он решил сражаться. Как узнали потом, он был черкес родом, мамелюк адмирала египетского флота, Саида-паши, человек мужественный, уже немолодой. На залп его парохода ответил залпом "Владимир", и ядро сбило флагшток с турецким флагом, но тут же проворно поднят был новый флаг. Так начался в десять часов утра 5(17) ноября 1853 года на Черном море первый в истории флота бой парохода с пароходом, причем оба они были колесные. Раскаты орудийных залпов этого именно боя и донеслись до эскадры Нахимова, вызвав со стороны флагмана попытки помочь своим. Не нужна была, впрочем, эта помощь: матросы "Владимира" стреляли гораздо лучше турецких, то и дело дававших перелеты. Лавируя около турецкого парохода, Бутаков заметил, что кормового орудия он не имеет и лишен будет возможности защищаться, если стать ему в кильватер и открыть по нему продольный огонь. — Так можно скорее заставить его сдаться, — говорил Бутаков Корнилову об упорном капитане турецкого парохода. "Владимир" стал за кормой противника, но успел сделать один за другим только два залпа, как турок повернулся к нему бортом и, отстреливаясь, решительно направился к берегу. Между тем уже около трех часов тянулась перестрелка, и видно было, что турок достаточно побит: на корме зияло большое отверстие. Корнилов опасался, что пароход затонет и придется спасать на шлюпках его команду, а приза не будет. — Сблизиться на картечный выстрел, — приказал он Бутакову. Трудно было предположить, что меткая пальба из орудий, нанеся видимый вред и корпусу и рангоуту судна, не вывела из строя многих его защитников, однако сопротивление не слабело. На "Владимире" ни один человек не пострадал. — Картечь и абордаж!.. Это единственное, что осталось, — возбужденно говорил Корнилов и, обратясь к Железнову, добавил: — Сойдите-ка в каюту, принесите мне мой пистолет... А то вдруг при абордажном бое может оказаться, что их команда больше нашей... Может быть, там еще и рота солдат, ведь неизвестно... Так чтобы русскому адмиралу не попасть к туркам в плен, — было бы хоть из чего застрелиться! Железнов кинулся по трапу вниз и через минуту вернулся с оружием: сам нацепил кавказскую шашку, Корнилову протянул его пистолет. Пальба между тем прекратилась, и был слышен только перебор лопастей пароходных колес, похожий на топот коней, скачущих галопом. Капитан турецкого парохода, очевидно, понял замысел русского адмирала приблизиться на картечный выстрел: так как дым отволокло в сторону, на палубе заметно стало усиленное движение матросов. Но их было что-то много сравнительно с небольшой командой "Владимира". — Посмотрите, у всех ли наших людей есть абордажные пики, — обратился к Железнову Корнилов. — Бой будет жаркий, если не сдадутся: там, кажется, имеются и турецкие пехотинцы, кроме матросов. Железнов, выполнив поручение, снова стал около Корнилова и, так как минута наступала весьма серьезная, нахмурил брови и глядел на турецкий пароход исподлобья, держась левой рукой за эфес шашки. Топотали колеса, взбивая в белую пену зеленую воду, и вдруг почти в одно время грянули два залпа — отсюда и оттуда; и Корнилов изумленно поглядел на своего адъютанта, правой рукой ударившего его в подбородок и потом повалившегося мешком на палубу. — Что? Что с вами? — нагнулся было к нему Корнилов, но отшатнулся тут же: Железнов был убит наповал, — картечь пробила ему лоб над переносьем, лицо его было залито кровью... А залпы гремели один за другим с такими малыми промежутками, что трудно было бы сосчитать их, и вдруг, как отрезало, упала тишина: это Бутаков заметил, что турки спустили флаг. — Отбой! Бей отбой! — скомандовал Корнилов. — Отбой! — передали команду дальше, и барабанщик-матрос истово отстучал короткую, но значительную по своему смыслу дробь отбоя. Бутаков поглядел на свои часы, — было около часу, бой продолжался три часа. VII Имя неприятельского парохода оказалось "Перваз-Бахры", что значит "Морской вьюн", и принадлежал он египетскому флоту; мощность машины его была двести двадцать сил. Упорное сопротивление его "Владимиру" объяснилось геройством его капитана; как только он был убит картечью (в одно время с Железновым), команда решила сдаться. Два других офицера, бывших на "Перваз-Бахры", погибли раньше капитана. Пехотных солдат, как думал Корнилов, пароход не вез, но очень многочисленна была его команда — полтораста человек. Сорок из них было убито и ранено, в то время как на "Владимире" выбыли из строя только три матроса и лейтенант Железнов. Приз был в руках хозяина Черноморского флота, но в каком жалком виде! Корнилов сам осмотрел его, как опытный хирург осматривает тяжело раненного, и покачал головой. — В таком состоянии мы не доведем его до Севастополя! Мачты были расщеплены, труба измята и пробита в нескольких местах, палуба продырявлена здесь и там, корпус изувечен так, что Бутаков решил: — Не больше как через полчаса эта развалина затонет. Но Корнилов был не из таких, чтобы допустить это. — Как можно! — возмутился он. — Дать ему ремонт, если только машина в исправности. — Едва ли успеем осмотреть как следует машину, ваше превосходительство. — Нужно успеть осмотреть и нужно успеть починить, — отозвался на это адмирал и не сошел с приза, пока не услышал, что машина не пострадала. Тогда начали в открытом море стучать топоры и молотки русских матросов, старавшихся предохранить добычу от немедленного потопления. Но в то же время опрашивали пленных, куда и зачем шел "Перваз-Бахры", и установили, что шел он в Пендерекли. — Откуда шел? — Из Синопа. — Зачем ходил в Синоп? — Отправил туда какие-то важные письма. — Почему именно нужно было идти в Пендерекли? — Там назначено было ожидать эскадру фрегатов Османа-паши, которая должна была прийти из Босфора. При опросе пленных присутствовал сам Корнилов. Когда он услышал, что турецкая эскадра, которую искал он столько дней напрасно, ожидается, если не пришла уж, в Пендерекли, он всех свободных матросов с "Владимира" и все, что могло пригодиться для ремонта "Перваз-Бахры", послал туда, чтобы ускорить дело и быть свободным для встречи этой эскадры. Однако часа три возились, накладывая пластыри на разбитый пароход, и Корнилов, нетерпеливо ожидая на "Владимире" донесения об окончании работ, говорил Бутакову: — Это, черт его знает, совсем так получилось, как в крыловской басне насчет медведя: "Чему обрадовался сдуру? Знай колет, — всю испортил шкуру!" Но вот к четырем часам дня донесение о том, что приз в состоянии держаться на воде и, пожалуй, даже не на буксире, а вполне самостоятельно может дойти до Севастополя, было получено, и одновременно с этим были замечены две эскадры, подходившие к месту недавнего боя: одна — с юга, другая — с запада. Эскадры были далеко, однако шли они на парусах, так как дул уже ветер. Приняв, как оно и могло быть на самом деле, первую эскадру за нахимовскую, соединившуюся уже с эскадрой Новосильского, Корнилов, указывая на вторую, крикнул Бутакову: — Григорий Иваныч! Вот они, наконец, турки! Идти им навстречу! Он забыл о своей боли в пояснице еще в начале боя с "Перваз-Бахры", теперь же он показался уравновешенному Бутакову как будто освещенным изнутри, так что не только одни его глаза стального цвета, но и все худощавое лицо светилось. Бутаков понимал план адмирала: подойти к турецкой эскадре как можно ближе и, завязав перестрелку, отступать на свою эскадру, дав ей тем самым время как следует изготовиться к бою. Однако чем ближе "Владимир", шедший полным ходом, подходил к турецкой эскадре, тем больше сомневался Бутаков, что она действительно турецкая. Наконец, сомнения подтвердились: он ясно различил в трубу знакомые очертания флагманского корабля "Константин", а за ним в кильватер шли "Три святителя", "Двенадцать апостолов" и другие суда эскадры Новосильского, которую задержал утренний штиль. Но то же самое успел разглядеть и Корнилов. Он потемнел. Бутаков ждал от него приказа о перемене курса, так как надо было все-таки беречь уголь, чтобы быть в состоянии дойти до Севастополя, но Корнилов не отдавал такого приказа. — Федора Михайловича нужно предупредить, что эскадра Османа-паши ожидается в Пендерекли, — сказал он, — и чтобы Павлу Степановичу передал он об этом и о нашем с вами призе. А русская команда этого приза, влачившегося за победителем, как тело Гектора за колесницей Ахилла, все еще продолжала латать его на ходу, чтобы коварно не вздумал он утонуть по дороге в чужой для него порт, где могли бы его как следует вылечить в доках. "Владимир" подошел к эскадре Новосильского, и команды русских судов встретили его криками "ура". Корнилов приказал обойти все суда, чтобы все команды видели первый приз Черноморского флота в эту войну, захваченный после упорного боя. Это должно было поднять дух команд для предстоящего им большого сражения с турецким флотом, который ожидается в Пендерекли, а потом пойдет к берегам Кавказа. Было около пяти часов вечера, а в это время в ноябре на Черном море наступают уже сумерки. Притом редко случается так, что погода бывает ясная: большей частью или идут дожди, или ползают белые, как стада овец, клубы тумана, или висит какая-то неопределимая мгла. Подобная мгла надвинулась и теперь и пронизывала сквозь шинель худое и зябкое тело Корнилова, но он старался выдерживать это стоически: он был перед командами судов не только главное начальствующее лицо Черноморского флота, но и победитель, только что выигравший сражение. Кроме того, он привез командиру эскадры сведения о другой русской эскадре, с которой на соединение нужно было идти на юго-восток, и идти притом недолго, так как она стоит совсем близко, хотя ее совершенно не видно теперь, да не могло быть видно отсюда и часом раньше... Увы, передавая это Новосильскому, Корнилов не знал, что, став жертвой ошибки в семь часов утра в этот день, он продолжал оставаться во власти этой же ошибки и теперь, в сумерки: эскадра, которую он уверенно принял за Нахимовскую, была все та же турецкая эскадра Османа-паши. И среди судов Черноморского флота было одно, которое еще 1 ноября, ранним утром, почти вплотную подошло к этой эскадре, приняв ее за русскую, — это был пароход "Одесса". Он должен был выйти из Севастополя вместе с "Владимиром", так как входил в отряд Корнилова, но задержался из-за неисправности в машине и вышел двумя днями позже, надеясь догнать отряд благодаря быстроте своего хода сравнительно с ходом парусных судов. Он шел по тому же курсу, но все-таки дождливая погода не дала ему возможности отыскать своих у румелийских берегов, и он повернул к югу, окончательно разойдясь с ними. Тут-то, вблизи берегов Анатолии, он и столкнулся с турками. Темная, ненастная ночь укрыла его, и он продолжал идти теперь уже на восток, чтобы передать о своей встрече эскадре Нахимова. Однако, дойдя до мыса Керемпе, не нашел и этой эскадры. Между тем он получил серьезные повреждения лопастей колес и, кое-как починившись своими средствами, лег на курс в Севастополь. Так что когда Корнилов, продержавшийся в море еще целую ночь благодаря углю, взятому из трюма "Перваз-Бахры", и все это время истративший на ремонт своего приза, явился, наконец, в Севастополь, там уже знали, что турецкий флот разгуливает в море. |
Похожие:
 | Джордж Сорос Первая волна мирового финансового кризиса Европейский Суд по правам человека (Первая секция), заседая Палатой, в состав которой вошли |  | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Данные об учителе: Маскарин Валентин Никонорович, имеющаяся первая и запрашиваемая первая категория |
| Древний Египет-первое государство на Земле, первая могущественная... Земле, первая могущественная великая держава, первая империя, претендовавшая на мировое господство. Это было сильное государство,... | | Первая медицинская помощь Чтобы уметь правильно оказать доврачебную медицинскую помощь, студенты педвузов изучают дисциплину «Первая медицинская помощь» |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Первая медицинская помощь при травмах. Первая медицинская помощь при остановке сердца | | Реферат Тема: «Достижение культуры Древнего Египта» Египет – первая могущественная великая держава, первая империя, претендовавшая на мировое господство. Это было сильное государство,... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Сословно-представительная монархия на Руси в XIV- начале XVII в в. Трансформация сословно-представительной монархии в самодержавие... | | Лапшанова Светлана Викторовна, первая квалификационная категория... Автор: учитель географии Лапшанова Светлана Викторовна, первая квалификационная категория |
| Реферат на тему: В. В. Терешкова первая женщина-космонавт Наша страна всегда была первой в освоении космоса: первый запущенный искусственный спутник Земли, Ю. А. Гагарин – первый человек... | | Тема: Первая медицинская помощь пострадавшим с острыми расстройствами... Признаки расстройства психики у пострадавших в очагах чрезвычайных ситуаций. Первая медицинская помощь, особенности её оказания.... |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Я долго думал, как начать эту книжку. Для меня всегда самое трудное — начало работы. С трудом дается первая страница статьи, первая... | | Закрытое акционерное общество "Кедр" промышленное предприятие, работающее... Его первая продукция компоненты рулевого управления для классических моделей ваз появилась в конце далекого 1988 года. Сейчас это... |
| О доступе к информационным ресурсам и информационно – телекоммуникационным... Программное обеспечение: «Первая помощь. 0 + пакет свободного программного обеспечения» | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Для получивших настройки эта книга руководство для практикующих и обучающих Рейки. Это первая книга, в которой для западных целителей... |
| Православная книга первая книга на Руси. Час православной книги (сценарий) Православная книга – первая книга на Руси. Час православной книги (сценарий)/ Сост. Т. Л. Теплякова/ Пушкинская библиотека-филиал... | | Городской образовательный портал Рубрика «Из опыта работы учителя... Материалы подготовили учитель музыки Новоселова В. А первая квалификационная категория и учитель русского языка и литературы Карпенко... |
