Александр Тюрин Царства казака Сенцова
1
С привала снялись быстро словно воробьи, наклевавшиеся крошек — Никитка Келарев притиснул вдруг свое оттопыренное ухо к земле, послушал недолго и проговорил скучным голосом:
— Скачут со стороны холма, скоро здесь будут.
Я, как сидел, так и подскочил над невысокой выжженной травой. А на высотке меж деревьев-палочек уже мелькает десятка два темных пятнышек. Это Зегерс с отрядом интернационалистов имени Парвуса. А я то рассчитывал, что после переправы выиграем день, чтобы раствориться в горах. Да и была надежда — не сунется он на афганский берег.
— Никита, снимай недоуздки. Сивого не навьючивать, итак уж хромает бедолага. Двинем к ущелью Кызылбаш.
И вот горная дорога снова вьется подо мной, а порывистый ветер рвано свистит, врываясь в уши. Я занимал место посреди цепочки. Впереди скакали Келарев с Иловайским, замыкали Пантелеев и ротмистр Суздальцев на храпящем жеребце. А ведь предал нас тот аксакал, которого мы повстречали за переправой через Пяндж. Келарев предлагал тут же перекрестить его шашкой, а я чего-то пожалел, старик уж совсем как каменный «баба» застыл. Сентиментальность, похоже, боком выходит.
Интернационалистов нельзя ближе чем на полверсты подпускать, иначе посрезают нас из винтов, у них амуниции раз в десять больше чем у нас. В ущелье Кызылбаш мы тропки заранее проведали, быстро пройдем, пока Зегерс со своими латышами и эстляндцами будет за кручи цепляться. Но сможем ли еще до ущелья оторваться от преследователей? Хоть и поотдыхали мы с полудня, однако у вражьей силы лошадки посвежее. Наши-то, считай от самого Иргиза в походе, под чепраками шкура чуть ли не до крови вытерта.
Дорога под копытами валиком крутиться, а я как будто на одном месте застыл в самой середке вселенной. Но вот громыхнул первый выстрел и сразу зябь прошла между лопаток.
— Разделиться надо, Вашбродь, — крикнул вахмистр Пантелеев.
Кличка тут у меня Вашбродь, поскольку на Ваше Благородие не слишком смахиваю. А командовать отрядом должен по уставу драгунский ротмистр Суздальцев. Но он еще под Астраханью заговариваться стал. Построит отряд и, вместо грозного окрика «Разговорчики в строю!», мог сказать «Поцелуйчики в строю». А на Иргизе ему духи начали являться, поодиночке и коллективно.
— Вашбродь, ну-тко отправляйтесь прямо по тропе вместе с ротмистром и Келаревым, а я с Иловайским от вас приотстану. Мы к скале Зулькарнайн поедем, и латыши, как пить дать, за нами. Мы там как-нибудь по спуску проковыляем, а «интернисты» эти все ноги переломают на камнях. Вы за Кызылбашем поворачивайте к югу. У кишлака Маверан, Бог даст, и встретимся.
Вместе нам теперь ехать только до сухого русла. О реки осталась лишь скучная серая рытвина, а за ней бывший высокий берег, ныне каменная стена яра. Пантелеев с Иловайским вдоль стены налево понеслись, на виду у латышей, а мы скрылись в разломе, оставшемся от какого-то исчезнувшего притока, и через каких-нибудь полчаса достигли ущелья Кызылбаш.
С севера послышался треск выстрелов, значит ввязались наши товарищи в бой. А мы въехали в ущелье и стало так тихо-тихо.
Лошади перешли на шаг, пусть остынут. Где-то с час мы двигались в проходе меж скал, извилистом и длинном, как кишка барана, почти задремали, и вдруг наш придворный безумец Суздальцев встрепенулся и махнул рукой вперед.
— Там ОНИ.
— Никого не замечаю, господин ротмистр, — вежливо сообщил я.
— Вот же ОНИ, сотник. Кони вороные, мрачные, вышагивают на длинных, словно тростниковых ногах, а головенки мелкие невместительные; всадники же бледно-зеленые, облепленные паутиной, она всех их связывает, а над воинством хвостатая фигура летит.
Тяжело, когда товарищ свихнулся, а доказать ему это невозможно… И в самом деле послышался топот конский.
— Всем спешиться. Господин ротмистр, отыщите какую-нибудь нишу между скал, уведите туда коней и протрите-ка их травкой, чтоб не простудились. Келарев, давай вверх по склону, займи позицию для ведения огня и примкни взгляд вон к тому повороту. Надеюсь на твой кругозор.
Мы стали резво карабкаться по осыпающимся камням, а потом попрятались за глыбами повнушительнее: Келарев в нескольких саженях выше меня. Едва схоронились, как зацокал конный отряд. Не интернационалисты-латыши, а магометане с крашеными хной бородами и черными очами. Впереди, как и принято, самые важные, пускают пыль в глаза. Халаты парчовые, тюрбаны белые; сбруи конские, ножны и эфесы сабель изукрашенные. Так блестят на солнце, что глазам больно. Следом едут люди чуть менее важные, но опять приятно посмотреть: маленькие круглые щиты, большие кривые сабли и даже стальные нагрудники, отделанные чернью и зернью. Про английские карабины тоже на забыто. Это, скорее всего, бадахшанские афганцы пожаловали.
— Вашбродь, я тут расселину, а может всамделишный проход приметил, — прошипел Келарев, — может юркнем?
— А ротмистра, значит, бросим на съедение этим? Ах ты, каналья.
— Виноват, Ваше Благородие, я думал, что от свихнутого-повернутого нам мало толку, но после ваших слов сразу понял, что ошибался.
— Ты не думай, а то много ошибаться будешь.
И вдруг навстречу магометанам выехал отряд Зегерса, вернее где-то половина его. Афганцы на какое-то мгновение застыли, но своевременно грохнуло два выстрела, а затем пошло тарахтенье. Я даже не сразу сообразил, что это Келарев для почину пару раз пальнул Один раз по магометанам, а другой — по интернационалистам, и те принялись ответственно садить в друг друга. Наконец, те из латышей, что живы остались, двинули врасссыпную. Одни, на конях, вскач обратно по ущелью, однако магометане их догоняли и рубили. А другие интернационалисты вверх по склону стали карабкаться, быстро так, и прямо на нас. Пока я раздумывал, стрелять — не стрелять, рядом появился Зегерс, белоглазый мужчина крупного калибра. Он ухватил мою винтовку за дуло и рванул в сторону, так что выстрел бесполезным получился. Зегерс тут же замахнулся свободной рукой, а в руке у него германский широкий тесак. Я едва успел ухватить его руку пониже локтя. Но белоглазый прибалтиец — жилистый как зверь, и дыхание в нем гуляет, словно ветер в бочке. Стал он меня пережимать. Нужно мне меры предпринимать экстраординарные, иначе убьет. Пнул его коленом в живот, а он стоит как столб, и в ответ потчует меня локтем в физиономию, так что мои мозги поворачиваются набекрень. Приготовился уже Зегерс чикнуть меня своим тесаком, как вдруг голова его резко дернулась, глаза закатились и весь он назад рухнул. А позади него оказался хорунжий Келарев, опускающий приклад своей винтовки.
— Хорошо я его угостил, — говорит.
А там и мне пришлось ухватить винтовку точно дубину и отделать двух интернационалистов. Прежде чем получить по кочану, нехристи эти вопили: «Verdammte Scheisse» .1Наконец латыши куда-то поисчезали, а неподалеку появился ротмистр Суздальцев. Он, с бодростью горного барана, торопился вверх по склону, а за ним цепью, но поотстав шагов на пятьдесят, шли спешившиеся афганцы. Они постреливали, но вяло, будто хотели взять его живым.
— Сюда, ротмистр.
Суздальцев нас заметил, афганцы стали стрелять не на шутку, я видел облачка каменной трухи там, где пули лупили по скалам, а нам и ответить нечем. У Келарева два патрона, у меня один.
Все-таки пожалел местный Аллах бедного больного ротмистра, Суздальцев допрыгал до нас и мы втиснулись в расселину. Не зря Келарев назвал эту дыру проходом. Поддувает приличный сквознячок, значит, имеется где-то вторая дыра — лишь бы годилась по размеру для выхода.
Сгустилась тьма, шли мы наощупь, а кварц своими острыми гранями пытался раскровянить нам пальцы. Похоже, что афганцы не решились нас настигнуть, сочтя, что мы отправились в гости к шайтану.
Ротмистр Суздальцев в этом подземелье опередил меня, бодрости ему не занимать, спереди доносилось его чуть хриплое пыхтение.
А потом руки перестали прощупывать узкие стены тоннеля, ветерок поменял направление и стал поддувать откуда-то сверху. Вдобавок ко всему этому добавился шум падающей воды.
— У меня немного спирта осталось, — сказал напряженным горлом Келарев. В два приема он сообразил небольшой факелок и осветил подземелье. Открылись тут такие виды удивительные, хотя за годы войны, казалось, повидал я всё и всё успело мне наскучить.
Попали мы в пещерный зал с высоченным сводом, а стены у него из разноцветного кварца и горного хрусталя. Где-то саженях в тридцати выше, почти у свода, извергался поток. Он наполнял озерко, а поскольку вода не залила до сих пор всю пещеру, куда-то она и вытекала.
Ко мне подошел радостный Суздальцев.
— Красота-то какая, — выдохнул он. — Но ОНИ рядом.
— Кто ОНИ?
— Зегерс и его латыши.
— Да он уже — верный труп. Ему Келарев башку расколол. Зегерс теперь может только в роли призрака фигурять, как папаша Гамлета.
— Он жив и здоров, — сказал с упорством Суздальцев. — Он был убит ТАМ, но не здесь.
— Там, но не здесь?
— Представьте, что мы принадлежим сразу нескольким мирам — я, вы, Келарев, Зегерс с латышами.
Хорунжий Келарев, в ответ на такие слова ротмистра, выразительно постучал себя пальцем по лбу. Получилось довольно громко.
— Вы, господин ротмистр, кажется, учились в Петербургском университете? — уточнил я.
— Да-с, изучал физику с математикой. И хотя на действительной военной службе с мая пятнадцатого года — за плечами и Луцкий прорыв — но с достижениями науки знаком.
— И достижения науки, позвольте спросить, имеют какое-то отношения к вашим словам насчет «многих миров»?
— Имеют, господин сотник. Например, теория множеств.
— «Множеств». Где-то я уже слышал это слово.
— Посудите сами, господин сотник, — стал с готовностью объяснять ротмистр. — Если один из миров пришел к концу, к термодинамической смерти, то вся вселенная, конечно же, не должна погибнуть вместе с ним. Из этого следует, что миров должно быть много. Каждый мир, в свою очередь, это множество объектов. Можно предположить, что может существовать множество объектов, которое принадлежит сразу нескольким мирам. Хотя бы потому, что природа экономна.
Я хотел было отмахнуться от нашего «мудреца», предложив ему вычислить объем и площадь поверхности пещеры, как вдруг из прохода, ведущего к пешере, послышался скрип сапог.
— Это ОНИ идут, — спокойно сказал Суздальцев. — Скоро мы найдем выход из этой пещеры, но еще раньше ОНИ найдут нас.
ОНИ или не они, а потревожиться надо. Я еще раз оглядел пещеру. Там, выше наших голов саженей на пять, пещерная стена имела изьян, небольшой выступ. Он проходил, сужаясь, и над озерком. А потом втягивался куда-то в темноту, в расщелину, которая расколола кварцевую стену.
— Похоже, есть выход, господа.
Первым вскарабкался Никита Келарев, используя ловкими ногами любой выступ в скале, потом Суздальцев. Келарев протянул ему руку и втянул на «мостик». Я получше приладил винтовку и собрался было проявить ловкость необыкновенную, как из прохода вышел Зегерс, с кровью в уголках рта, но вполне дееспособный и с красным отсветом в белых чудских глазах. Вместе со своим командиром появилось еще пять латышей с факелами.
Я стрельнул — но смазал — и полез наверх, надеясь только на мрак. До выступа добрался в мгновение ока, страх будто приделал мне перья: и, как мадам Кшесинская, «на пуантах», двинулся в сторону расщелины. Балет едва не закончился, когда латыши пристрелялись ко мне. Но, на мое счастье, пещерная стена образовывала изгиб вроде контрофорса — и он охотно прикрыл меня. Однако и латыши стали с обезьяньей ловкостью карабкаться вслед за мной; мне даже показалось, что их ноги оснащены когтями. Нет, от таких летучих обезьян мне не удрать.
Я замер за «контрфорсом», чтоб не стать легким трофеем, и слушал, как приближаются интернационалисты. Они-то были спокойны, словно хищные звери. А у меня сердце колотится, как у суслика, стыдно даже.
Вот из-за «контрфорса» неосторожно высунулось винтовочное дуло, да еще со штыком. Я — хвать рукой, веду его вниз и дергаю вбок, латыш шумно падает в пещерное озеро. Следующего преследователя награждаю зубодробительным ударом, попутно отклоняя в сторону длинючий маузер. Но тут за меня взялся интернационалист Зегерс.
Силен белоглазый дьявол, взял меня за горло, давит, а я, как не потчую его боксерскими ударами, отвадить не могу. Делаю я замок своими руками, пытаюсь разомкнуть его захват поворотом вбок. И, в итоге, мы оба зараз в воду летим. Студеная, мерзлая она, а Зегерс все еще держит меня, словно Прометей прикованный, и тянет, как болванка, вниз. Молочу я руками и ногами, призываю силы небесные на помощь, а они не торопятся. Может, у них чай или полдник. Через десять минут закончат и придут на помощь. Только мне сейчас дышать хочется!
Под руку попадается какой-то камень, который я, что есть сил, прикладываю к голове Зегерса, а он меня все равно не пускает. И уже ни сил, ни воздуха в запасе. В груди, под гимнастеркой, дрожит остаток моей жизни. Он похож на клубок, из которого лезут нитки — один, другой, третий конец. Клубок разматывается и разматывается…
|
