Рассказ Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя
Скачать 1.53 Mb.
|
| СТЕРВА. Рассказ Тот человек, кого ты любишь во мне, конечно, лучше меня: я не такой. Но ты люби, и я постараюсь быть лучше себя. М. Пришвин. 1 Она вошла в приемный покои, когда его только что перенесли с носилок на каталку. Лицо его с крупными, мужественными чертами было белее белизны первого снега, глаза прикрыты веками, а маленький, пухлый детский рот крепко сжат. Сам же он был так огромен и могуч, словно былинный богатырь, так широки его крутые бугристые плечи, едва умещавшиеся на каталке, так велики руки, похожие на кувалды, и ноги, напоминающие слоновьи, что просторная комната обратилась в тесную клетушку. Впечатление усиливалось еще и присутствием двух милицейских чинов, тоже мужиков, отнюдь не щуплых на вид, застывших в растерянности в позе соляных столбов. - Почему в приемном покое посторонние? - строго и вместе с тем устало спросила Людмила Николаевна и подошла к каталке. Пожилая медсестра ободряюще кивнула оробевшим стражам порядка и ответила недовольно, нимало не смущаясь присутствием строгой докторши:
Великан почувствовал, вцепился в простыню мертвой хваткой и реванул дурным рёвом:
2 За окном только засерело тощее утро ноябрьского, старчески слезящегося дня, когда в реанимационной палате прооперированный ночью по поводу сквозного пулевого ранения грудной клетки Ермаков Владимир Алексеевич, полковник милиции, с трудом приподняв свинцом налитые веки, увидел склонившееся к нему женское усталое лицо, обрамленное белой шапочкой и марлевой маской. На мертвенно-бледном этом лице живыми казались только загадочные глаза, зеленоватые, напоминающие цвет скорлупы незрелого грецкого ореха, в бездонной глубине которых пригрезилась ему таинственная сила, подобно магниту, влекущая к себе. Чтобы не поддаться колдовскому обаянию завораживающих глаз, он прикрыл веки и, с трудом разлепив ссохшиеся губы, прохрипел:
3 - Как вам повезло, Владимир Алексеевич, вы даже представить себе не можете, - налаживая капельницу, тараторила ясноглазая, длинноногая, в коротком белом халатике молоденькая, но спорая в работе медсестра Наташа. - Как повезло, что в ту ночь, когда вас привезли, по хирургии старшим дежурантом была Людмила Николаевна. Надо же такому совпадению случиться! Ведь она редко дежурит: её вызывают только на сложные случаи, когда не справляются... А тут Людмила Николаевна с первой минуты с вами была и первые часы от вас в реанимации не отходила... У нас говорят: на своих руках вынесла... Спасла... Так что вам, Владимир Алексеевич, выпал выигрыш, как в русском лото, сразу в несколько миллионов! Это, если и случается, то раз в жизни. Вот! - Ну, насколько мне известно, - перебила увлекшуюся Наташу жена Ермакова, полная, довольно интересная дама средних лет, с быстрыми схватывающими на лету глазами, - главному врачу относительно Владимира Алексеевича звонил сам генерал, а тот уж, конечно, говорил с вашей Людмилой Николаевной... - Помолчи, - оборвал жену Ермаков. Но жена, не обращая внимания на одергивание мужа, продолжала: - Женщина за операционным столом... Режет, кромсает, вся в крови... Нет уж, увольте, это не женское дело… - Женское, женское, - убежденно сказала Наташа. - Во-первых, не режет, а оперирует, потом Людмила Николаевна говорит: «Кому как не женщине утишить боль, облегчить страдание?..» - Что бы ни говорила ваша Людмила Николаевна, - перебила жена, - я ни с чем не соглашусь и знаю: хирург- мужчина надежнее... - Это еще вопрос, какой мужчина! - вскричала Наташа - А вот на Людмилу Николаевну больные только что не молятся. Это она на вид строгая и неприступная, а по душе добрая и жалостливая. Она каждого больного не только прооперирует классно, но и после операции выходит как нянька. Вот уж в этом любого мужика за пояс заткнет. А ведь кандидат медицинских наук и завотделением общей хирургии. А какая женщина?! У меня даже дух захватывает от одного её взгляда! Вот бы такой быть!.. Глянет на мужика, а он столбенеет, и ум у него за разум заходит, а самое главное, душа в смятении... - Что ж она, ваша Людмила Николаевна, незамужем, если от одного её взгляда дух захватывает? - съехидничала жена. - Она была... Бывший её муж у нас в больнице терапевтом работает... Честно говоря, - перейдя на шепот, призналась Наташа, - так... из-под угла пыльным мешком ушибленный... Словом, ни рыба ни мясо... - Вот-вот, милочка, - назидательно сказала жена, - в том-то оно и дело, что супруг вашей Людмилы Николаевны... пришиблен, а пришиблен он потому, что жена у него чересчур умная и при виде её душа приходит в смятение... А от хорошей жены что требуется? Домашний уют и забота. Правильно я говорю, Володя? - обратилась она к мужу. - Правильно, - сумрачно ответил Ермаков, - с одной поправкой: чья забота? А то, глядишь, и волком взвоешь и от домашнего уюта, и от той заботы... 4 - Владимир Алексеевич, - входя в палату, сказала, загадочно улыбаясь, Людмила Николаевна, - пожалуй, пора вам активнее себя вести... Была она легкая, радостная, сияющая, с волнующим блеском завораживающих глаз, так что на расстоянии Ермаков физически ощущал её чарующую притягательную силу. Людмила Николаевна подошла к кровати, нежными, тонкими пальцами нащупала пульс, от этого прикосновения у Ермакова - он это почувствовал - чаще забилось сердце, а она с явно наигранным удивлением приподняла темную бровь и горделиво сказала, обернувшись к вошедшим вслед за ней коллегам, участвующим во врачебном обходе: - Ну что, записываем в актив? И мы молодцы, и полковник не подкачал, хотя и пострадал, как донесла разведка, случайно, не типично... от шальной пули... ему не предназначенной, но, тем не менее, последствия могли быть очень и очень серьезными... А мы старались, так, Владимир Алексеевич? И ситуация, как говорится, не вышла из-под контроля... Ермаков ревниво взглянул на нее, счастливую, возбужденную, и перевел взгляд на свиту: она, за исключением палатной медсестры, состояла из мужчин, и кто-то из них униженно протянул: - Это целиком ваша заслуга, Людмила Николаевна... Ваша... Вследствие чего полковник еще жизни порадуется, да и комиссован не будет... Ему молебен надо заказывать во здравие Бартеньевой Людмилы Николаевны. Так что, с победой вас! - Благодарю, - сказала она, горделиво поведя головой, и засмеялась, озарив лицо ослепляющей улыбкой,- от победы, да еще с трудом завоеванной, не откажусь, только вот господин полковник моих заслуг не признает: всё на меня как-то уничижительно поглядывает... Ермаков покраснел и лицом, и шеей и молча стал подтягивать одеяло к подбородку, а Людмила Николаевна, по-прежнему стоя возле кровати и насмешливо глядя на него сверху вниз, словно действительно ждала от него признательных слов. - Спасительница вы наша! - кинулась к ней едва не в ноги полковничья жена. - Уж мы с мужем и не знаем, как вас благодарить... Людмила Николаевна будто только что увидела супругу полковника и, взглянув на нее мельком, с окаменевшим вдруг лицом и мигом потухшим взором сказала с высокомерной бесстрастностью: - Ну что вы? Зачем же беспокоиться? Всё это не стоит благодарности... 5 Долгими вечерами и ночами наедине с собой он бесчисленное множество раз представлял, как, выписываясь, придет к ней в кабинет, как скажет ей наконец те самые слова, какие застревали у него в горле всякий раз, когда она, великолепная, заходила в палату, и у него начинало учащенно биться сердце, и язык становился неповоротливым, дубовым... Он знал женщин разных, и по возрасту, и по характеру, и по общественному и семейному положению, и знал, что нравится им как раз грубоватой мужскою силою. Их, этих связей с женщинами, коротких и относительно длинных во времени, было немного: это было не главное в его жизни. Главное — была работа и всё, что связано с нею, а женщины, с какими он встречался, всегда были послушны его воле, его желанию. Он поступал с ними, как хотел: встречался, вспоминая время от времени, расставался, забывая, вычеркивая из своей жизни напрочь. Существенным являлось одно: не увязнуть в женской истории, словно в трясине. И это ему удавалось. Теперь он осознал почему: женщины в его жизни были - не было любимой. И вот она появилась: красивая, умная, обаятельная, влекущая к себе с неистовой силою, в блестящем окружении - и ей никакого дела до него. Он только один из многих. Удачно прооперированный пациент. И всё. И катись. А она будет вертеть хвостом среди больных и здоровых, и ослеплять колдовским взглядом своих зеленых глаз, и сводить с ума, и обольщать, и очаровывать, и соблазнять... Словом, кормить соленой рыбой и не давать пить. У... стерва! От этих дум, не покидавших его ни днем ни ночью, у него мутился разум. Сдержанный, молчаливый по характеру и по роду службы, он, казалось, вовсе онемел. С женой, навещавшей его теперь только в послеобеденные часы - в другое время он запретил ей бывать у него - он не говорил и двух слов. Столько же слышал от него охранник-собровец, дежуривший за дверью и заглядывавший, согласно инструкции, время от времени в палату. Он мало говорил и с товарищами, навещавшими его вечерами. Товарищи предлагали выпить водки, как известно, национальной панацеи от всех бед, и он, что называется, прикладывался к рюмке, но Людмила Николаевна всякий раз узнавала каким-то невероятным образом об этом и отчитывала, как мальчишку, угрожая запретом на все посещения. Выход был в одном: как можно скорее выписаться, распрощаться, и будьте здоровы, мадам! Прельщайте и очаровывайте мужиков послабже духом, попросту лопухов, ушибленных мешком из-за угла. А мы уж как-нибудь без роковых дам обойдемся. Нам не до дам. У нас служба такого рода, что иной раз не то что про даму или благоверную, про детей не вспомнишь... Так-то вот. Нам уж, если когда и выпадет случай, то желательно попроще... Оно без хлопот вернее... Так он думал, ненавидя её и ... мучительно любя. А то, что он полюбил её, ему было ясно. Это он понимал своим натренированным, приученным к анализу умом. И последней встречи, прощальной, ждал и надеялся… А встреча не состоялась. Когда он в последний день своего пребывания в больнице наконец переоделся, сняв с себя смертельно надоевшую ему пижаму, и в любимом сером костюме, так шедшем к его седине, и голубой рубахе с синим в полоску галстуком, казалось, сливающимися с пронзительной синевой его зорких глаз, взяв букет привезенных ему из пригородного хозяйства великолепных пунцовых роз, направился к её кабинету, и оторопевший персонал провожал его, мощно шедшего по коридору, восхищенными глазами, старшая медсестра сказала, смущаясь, что Людмилы Николаевны нет и уже не будет сегодня, а все документы для него приготовлены и подписаны ею и... он может уезжать домой... «Старый дурак!» — самое нежное бранное слово, какое он сказал себе, услышав уничижительную информацию. Ярость и злоба, но самое главное — презрение к себе за малодушие, за слюнявость душили его. Он спустился на лифте, не обращая и малейшего внимания на кудахтающую, как квочку, жену, вышел в больничный двор, занесенный декабрьским синим обжигающим снегом, сел в машину на переднее сиденье и сказал водителю вместо приветствия: - В управление... А подъезжая к серому, суровому на вид трехэтажному зданию на широкой площади, облегченно выдохнул, подумав: «Вот и всё. Он не увидит её никогда». Подумал, не зная, разумеется, глубинного смысла английской пословицы: «Никогда не говори «никогда»... Спустя два месяца он уехал в Сочи, в санаторий, с твердым намерением пройти полный курс санаторно-курортного лечения, но самое главное - снова увидеть море и забыться хотя бы на время, и заслониться от этой... стервы навсегда. Заслониться ему почти удалось: о ней, об этой женщине, он вспоминал теперь как о чем-то нереальном, случившемся давно и не с ним. Ведь есть красавицы-кинозвезды, к примеру, какие не могут не нравиться, но ты ясно понимаешь, что они не про твою честь, так что же увлекаться миражем? Забыть о ней помогала работа, а её, как всегда, было невпроворот, работы кабинетной, исследовательской, аналитической, — словом, каторжной, в отличие от героической, киношной, про ментов с захватом и перехватом бандитов, и он с утра до ночи сидел над бумагами, проводил совещания, ездил по районам для накачки подчиненных, и, казалось ему, что они слишком медлительны, нерешительны, вязнут в мелочах, упуская главное: он стал замечать, что раздражается и горячится все чаще, и все чаще его огромный кулак, подобно обуху, зависает над столом. Тогда он решил, что ему надо передохнуть, тем более в резерве был неиспользованный отпуск... В Сочи ласково светило южное солнце и ни о какой зимней стуже не было и помину: шелестели на ветру своими могучими ветками, словно гигантскими крыльями, пальмы, темно зеленели кипарисы и самшит, и светло, заманчиво... как её глаза, зеленело, сияя на солнце, море. Санаторий был полупустой. Всё в стране пошло под откос, и знаменитые в прошлом курорты покатились с этого откоса в пропасть... Уцепиться бы... Да за что? За какую волшебную палочку? Молодая, модная приставленная к нему санаторная докторша раздражала и видом, и словом немилосердно: цок-цок на высоких каблуках, что коза, худющая, на тонких длинных ногах-палках, выкатывая выпуклые глаза, раскрашенным огромным ртом тягуче советовала, что можно и нельзя ему после перенесенной операции. Выходило, ничего нельзя и жить тоже. А она... Она говорила: все можно, все пройдет, и об операции, и о шальной пуле не вспомнишь. Живи, Ермаков, как жил, без оглядки. Сколько отмерено, столько и проживешь. Он понимал: её слова рождены знанием и умением профессионала и сильного человека, а советы санаторной козы - от приглуповатости и слабости, какие свойственны большинству женщин и какие вроде бы должны нравиться мужчинам, да и ему будто нравились раньше, потому как всякая баба не должна быть умней мужика и сильней его духом. Это ей ни к чему. Иначе с ней совладать трудно. Теперь же выходило наоборот: то, что нравилось раньше, не только не привлекало, но и раздражало. И потому медицинские советы санаторной докторши он отверг напрочь, согласившись только на массаж и отказавшись от прочей белиберды: промываний и протираний, бальзамов и электроснов, и от бассейна, что напоминал ему мелковатую лужу... Все время, а времени у него было пропасть, он проводил у моря. Ласково встретив его, сияя под солнцем рябью, словно рыбьей чешуей, через пару дней оно разбушевалось. Исчезла радующая его глаз зелень: закипев от ярости, вынесло море донную черноту, заходило, забурлило в неистовстве и с могучей, мощной силой ринулось на берег, обрушивая волну за волной ревущую многотонную массу. И хлестало берег, и отмывало, и отдраивало - всё в гневном неистовстве, и чего добивалось - неизвестно. А через три дня, отбушевав, утихомирилось, улеглось в берега и до самого горизонта, слившись с синевой неба, зазеленело цветом морской волны, и Владимир Алексеевич, все дни наблюдавший за этими переменами, жадно вдыхая соленый и нежный морской воздух, тоже почувствовал успокоение в душе, походил-походил по берегу, поглядел на смирившуюся гордыню, а потом не спеша, аккуратно раздевшись, вошел в море - оно обожгло ледяным дыханием, но он, содрогнувшись от холода, кинулся не назад, на берег, а на гребень ласковой волны, и, качнувшись на ней, мигом взобрался на другую, мощно поплыл, так что стоявшие на берегу немногочисленные зеваки восхищенно ахнули... Разгоряченный, вылезши из воды, будто из ледяной парной, он дал немного обсохнуть на ласковом солнцем соленым крупным каплям на богатырском своем теле, потом все так же не спеша под взглядом зевак оделся, вздохнул шумно, с облегчением и, почувствовав себя народившимся заново, широко шагая, пошел к междугородному телефону-автомату, набрал заветный номерок: - Да-да... - сказал знакомый, родной голос и, испугавшись ответной тишины в трубке, вскричал требовательно: - Да-да!.. Владимир Алексеевич молчал, наслаждаясь певучим звуком, и тревогой, и желанием, звучащими в нем, и вдруг голос неожиданно испуганно-радостно спросил: - Владимир Алексеевич, это вы? - Я... - буркнул он грубо. - Как вы смеете не показываться мне на глаза?! Как вам не стыдно не навестить меня ни разу?! - Но вы не хотели, чтобы я навещал вас, и даже уклонились от последней встречи... - Как вы могли подумать?! Меня вызвали в тот день в облздрав, к главному хирургу... - У вас такое окружение... Куда уж мне... - Но ведь и у вас окружение... Но вы, надеюсь, не забыли меня? - Вас нельзя забыть, - сказал он серьезно. - Правда? - обрадовалась она. - Правда. - Тогда немедленно приезжайте. Я хочу вас видеть... - Немедленно не могу, - сказал он мягко, - а завтра буду у вас... в двадцать тридцать... - Я живу на улице... - Я знаю, где вы живете, - прервал он её и, положив трубку, пошел заказывать авиабилет. 6 - Ты колдунья... - говорил он, пытаясь сдержать волнение и ласку в голосе. - Почему? - радостно встрепенулась она. - Я устал думать о тебе: измучен тобою. Чем дольше я тебя не вижу, тем сильнее мне хочется видеть тебя... - Значит, надо видеться чаще... - Не надо. Я не должен увязнуть... Она лежала возле него, как кошка, мягкая, теплая, мурлыкающая. Он не мог и предположить, что в этой зеленоокой горделивой красавице, окруженной о-го-го какими мужиками! - столько ласки и нежности к нему, «поганому менту», как порой называют лиц его профессии, прошедшему огни и воды, грубому, наглому, подозрительному, не доверяющему порой и себе самому... - Но если так, - ослепляя его и в сумеречной темноте колдовским блеском своих сияющих глаз, игриво вымолвила она, - если я парализую твою волю, - неужели парализую?! - ласкаясь, припала к его могучей груди, - то давай расстанемся... - И ты можешь говорить это в такую минуту?! - сбросив её с себя, загремел он. - И ты вот так легко можешь расстаться?! У... подлая... - Как ты смеешь со мной так говорить?! Со мной никто не осмелится так говорить!.. - А ты? Ты что говоришь?! - Я могу, - накидывая тонкое белье, от которого распространялся аромат её тела, сказала она убежденно, а он, вдыхая дурманящий запах, ревниво следил за нею: упругое, цвета сливочного масла тело, высокая маленькая, торчащая, как у шестнадцатилетней девочки, грудь, красивый изгиб бедер и стройная нога... Не-ет! Она не может любить его — это ясно. А он не должен ревновать: иначе далеко зайдет... - Выходи замуж, - сказал он отрывисто, грубо, уже одевшись и сидя в кресле, и в упор глядя на нее, нежную, тонкую, в длинном голубоватом шелковом халате, стоящую перед ним в позе виноватой школьницы, или возвращайся к своему мужу, поняла? Тебе нельзя быть одной! Слишком много рук к тебе тянется. А я не могу с тобой быть непорядочным: я жену не брошу. Я у нее первый и последний. И она ждала всегда только меня... - И ты у меня один, - сказала она тихо. - Не верю! - жестко ответил он. - И потом это не имеет значения. Запомни: на первом месте для меня служба, и на втором, и на сто втором. Потом семья. Тыл должен быть... Другое дело, надежный или нет, но должен... - А я? - снова тихо спросила она, все еще стоя перед ним. - А ты... Это твое дело думать, на каком ты... - отрывисто сказал он, чувствуя, что с каждым грубым словом, брошенным в нее камнем, ему жальче и жальче её. Да... Верно говорят: изменить не телом, а душой... И он не только изменил душой, но и изменился сам внутренне, не заметив, как и когда это случилось... А ведь прошел всего год со дня их знакомства - год. Она села к столу, налила себе в рюмку не вина, а водки и выпила залпом, содрогнувшись телом. Он сказал: - Не пей. - Отчего же? Мне теперь, после твоих слов, только и пить. Я, конечно, подлая... и колдунья... - Не цепляйся к словам! - Но кроме тебя, - продолжала упрямо, - у меня никого нет… А ты не можешь быть непорядочным: у тебя жена - ежедневный тыл, и случайные женщины для развлечений, - знаю, наслышана, - это, так сказать, будни, и я - твой праздник раз в два или три месяца. - Глупая баба! Какие женщины? Служба, понимаешь, служба... - Мне говорила подруга, - снова тихо сказала она, - зачем он тебе нужен? Для секса? Но секс должен быть регулярным. Для души? Тогда нечего ждать его и не воспринимать других мужчин. Для поддержки? Но какая может быть в наше время поддержка от мужиков? А я не понимаю, что значит секс без любви и поддержка без любви! Не по-ни-маю! Она снова налила водки и снова, передернувшись, выпила залпом. - Не пей, - повторил он сумрачно. Она взглянула на него, и тихие слезы поползли по её щекам: - Эх, вы, несчастные, не понимающие и не знающие, что такое любовь... Он взял ее за руку, притянул к себе, усадил на колени и сказал шепотом: - Ты самая прекрасная женщина на свете. Ты моя радость... Я буду звонить и приезжать. Часто... Спустя месяца три, когда на дворе стоял уже март и залитый солнцем мир благословлял каждый миг вновь возрождающейся жизни, Ермаков позвонил Людмиле Николаевне домой вечером. Он звонил редко: звонить было не с руки, но и она не звонила уже около двух недель. - Что случилось? - спросил он, услышав её усталый голос. - Ничего... - Да?.. А я соскучился... Все это время он был занят руководством и контролем за проводимой в строгой секретности операции, многоходовой, сложной. На днях её завершили. Успешно. Теперь можно передохнуть, он заработал праздник, а его праздник - это Она... Правда, на протяжении долгой разлуки, поздними вечерами, он, случалось, бражничал с приятелями, хмельными тяжелыми ночами бывали и девки... Но что бы ни делал он, с кем бы ни был, временами, как отрезвление, как осознание самого себя, среди забот, тревог, каторжной работы, пьяного угара, неслышно и невидимо являлась Она со своим то лучезарно-сияющим, то загадочно-обманным глазом... В этот миг он делал невероятное усилие над собой, чтобы не вскочить, не послать всех и вся... чтобы не вбежать к ней, задохнувшись от сжигающей ревности и такой же жгучей любви... Про него говорили, что он кремень-мужик, отвесная скала, и потому он гасил пламень, обращая в серый пепел то лучшее, что было в душе, а что может быть чище, светлее, радостнее любви?! Что?!! Он звонил ей домой: - Ты сегодня не дежуришь? - Нет, не дежурю, - ответила она как-то странно: и не радостно, и не обидчиво. - Я сейчас приеду. - А надо ли? - Надо, - ответил он грубо и, взяв машину, поехал к ней. Войдя в прихожую, чутьем ощутил перемену: запах был не тот, не только её - мужское примешивалось, куревом что ли пахло? Взглянул на вешалку: на плечиках по-хозяйски висела мужская кожаная куртка плюгавенького, должно быть, сорок восьмого размера. «Так, - сказал он сам себе, - это уже интересно...» - и взглянул на Людмилу Николаевну не то чтобы растерянную, но другую, не радостную и счастливую, какою она бывала раньше, когда встречала его, а сникшую, словно увядшую, с потухшим взором бесстрастных глаз. Он первым прошел по узкому коридору в комнату. Перед телевизором в домашних тапочках и спортивном чистеньком костюмчике сидел довольно молодой мужчина - уж, конечно, моложе его самого лет на десять, не старше сорока - черноволосый, с длинными патлами отращенных волос, с большими очками на воробьином носике и, вальяжно развалившись в кресле, курил дорогой «Парламент»... «Красиво жить не запретишь», - подумал зло Ермаков, проглотив вязкую слюну. - Олег, - обратилась Людмила Николаевна к сидящему в кресле. - это мой бывший пациент, Ермаков Владимир Алексеевич... - А...а... - промычал Олег и, скользнув по Ермакову небрежным взглядом, вновь уставился в телевизор: там мелькали кровавые кадры американского боевика. Ермаков насупился и, нависая гранитной глыбой над сидящим, сверлил его своим всевидящим оком. Людмила Николаевна же, глядя на Ермакова с вызовом, сказала: - Это мой муж... - Какой по счету? - холодно усмехнулся Ермаков, - и муж, мигом оторвавшись от телевизора, поправляя очки, с величайшим удивлением ответил:
Ермаков подошел к бару, открыл его, откупорив бутылку водки, налил полный фужер, выпил, обтер тыльной стороной ладони губы, - оторопевший муж проблеял, обращаясь к Людмиле Николаевне: - Что ... он себе позволяет? Людмила Николаевна молча глядела на Ермакова: в глубине её потемневших глаз он увидел тревогу. Тогда он подошел к ней, взяв за подбородок своими железными пальцами, с удовлетворением заглянул в эти встревоженные глаза, сказал со скрытой угрозою: - И ты хочешь, чтобы я, довольствуясь ролью рогоносца, наслаждался вашим безоблачным счастьем?! Она молчала, отважно глядя ему в глаза. Тогда он легонько оттолкнул её от себя, - она едва не упала, - муж молчал, утонув в кресле по щуплые плечи, с величайшим удивлением театрального зрителя наблюдая за происходящим. Ермаков снова подошел к бару и снова налил то же количество водки... - Не пей, - тихо сказала она, глядя на него печально. Он выпил залпом, пошел к двери твердой походкой, остановился, непримиримо глянул на нее со звериной тоскою и бросил зло: - Я пустил бы тебе пулю в лоб, но ты была, есть и, - возвысил голос, - будешь на сто четвертом месте... стерва!.. И, выйдя из подъезда, мрачно глянул в ясное звездное небо, вздохнул тяжело и, как будто только что, разъяснив для себя ситуацию, понял: нет, не жить ему, Ермакову, по-старому. И что бы ни говорил он ей, или себе, или кому бы то ни было другому, всё в этой жизни имеет смысл если рядом Она и если зеленые колдовские глаза Ее смотрят на него с любовью... «А ВТОРАЯ ПУЛЯ В СЕРДЦЕ РАНИЛА МЕНЯ...» |
Добавить документ в свой блог или на сайт
Похожие:
 | Луиза Хей Шерил Ричардсон Люби себя. Доверяй своей жизни Луиза Хей,... На протяжении многих лет одной из моих аффирмаций [1] было: «Впереди меня ждет только хорошее». Эта установка придавала мне уверенности... | | Кузнец педагогических кадров Но не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен... |
 | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Но не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен... |
| На уроках рассуждали, думали и говорили и еще другого по чуть-чуть Узнал я много. Но главное, я для себя понял, что и один человек может сделать мир немного лучше. Я никогда не уставал, было очень... | | «Мне такой грязнуля не нужен», «Таких противных девочек никто не любит» Но некоторые из этих присказок способны нанести серьезный вред формированию личности ребенка. Десять фраз, которые лучше не повторять... |
| 49 фактов о пользе чтения книг Понять, что книги лучше, чем кино. При чтении вы используете свое воображение, чтобы создать в голове полную картинку. Вы делаете... | | Учебник «Окружающий мир» А. А. Плешакова Тема нашего урока пока держится в секрете. Узнаете её, когда отгадаете кроссворд. А для этого надо отгадать загадки. Кто быстрее... |
| Медицинский работник и онкологический больной И если человек все равно вскоре помрет, то возникает нравственная проблема: что лучше: цинично сказать человеку правду о его здоровье... | | Новый папа бойфренд Олег. Проведи меня лучше экскурсией по квартире, я у тебя, между прочим, впервые. Урбанистический пейзаж за окном очень даже ничего,... |
| Меня уже давно просили сделать доброе дело и написать не заумные... Идея данного описания проста мы с вами, будем постепенно (по шагам) строить некий сайт (например домашнюю страничку). При этом я... | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Не тот учитель, кто получает воспитание и образование учителя, а тот, у кого есть внутренняя уверенность в том, что он есть, должен... |
| В перспективе Интернета персональные блоги. Все больше людей заводят... Россия, 197046, Санкт-Петербург, ул. Малая Посадская, 30; Тел.: (812) 232 59 15; Факс: (812) 232 33 76; e-mail | | На уроках технологии мы научились шить на швейной машине и познакомились с лоскутной техникой Скоро праздник 8 Марта и мне нужно подумать о подарке для мамы. А так как я ещё не зарабатываю деньги, то лучше, если я сделаю подарок... |
| Возможные аргументы для отказа от предложения покурить Нет, спасибо. У меня на табачный дым аллергия. Может, лучше покатаемся на велосипеде? | | Создание видеоуроков Применять на занятиях свои уроки конечно здорово, но перед тем, кто сталкивается с этим впервые встает вопрос: какое программное... |
