Жак Блез. Перестать знать. Философия гештальт-терапии / под ред
Скачать 1.41 Mb.
|
| «Я не знаю» для нее непереносимо. Она говорит также, что «садизм существует только среди людей, и его нет у животных»; и она развивает эту тему, переходя на кошек (она воспринимает этих животных как наиболее близких себе), которые не бывают жестокими. Она тут же отметает возможное возражение, состоящее в том, что -80- кошки могут убивать птиц и потом их не есть, что можно уподобить жестокости; по ее словам, этот пример не говорит ни о чем потому именно, что кошки избавлены от всякой жестокости. Как эта интеллигентная и образованная женщина может двигаться в своем рассуждении по кругу, то есть быть нелогичной (я не хочу сказать, что она обязательно заблуждается по существу)? Остается допустить, что факты для нее не могут противоречить ее «я знаю». Несколько минут спустя, когда разговор зашел о великих писателях, она мне говорит: «Да вы это знаете!» И когда по поводу ее противопоставления людей и животных, я ее спрашиваю: «Что же есть такого, что делает вас человеческим существом?», она мне отвечает: «Я и хотела бы узнать, что такого во мне есть». Таким образом, вся ее речь организована вокруг отказа от «я не знаю» и от «возможно, есть вещи, которых я не узнаю никогда». Тема «я знаю» очевидным образом возникает здесь, как одна из центральных структур проекции, даже если объектом проекции вроде бы выступает агрессия: знание о том, что другой агрессивен, даже причиняя страдание, лучше незнания. Проецировать «я знаю» значит окрасить мир в определенную тональность, наделить его смыслом, и проецировать агрессию значит знать, почему она страдает. Она действительно говорит о своих страданиях, но из ее слов следует, что она страдает, потому что ее сожитель злой, или несправедливый, или потому что он не хочет чего-то видеть; или, по ее словам, она страдает, потому что какие-то люди плетут против нее заговор. Каждый раз ударение делается на последней части фразы, на «потому что», что отправляет на задний план «я страдаю». Доступ к страдающему сознанию, таким образом, в большой мере заблокирован. Как мы увидели выше, одним из главных моментов феноменологического подхода является воздержание от суждения. Не высказывать суждения здесь означало бы воздержаться от объясняющего «потому что»; для Вероники это означало бы остаться в неопределенности, просто остаться перед лицом своего «я страдаю». «Потому что» позволяет обойти стороной опыт, исполняет по отношению к страданию функцию маски. Но эта маска может дать лишь иллюзию. В самом деле, можно сказать, что страдание замаскировано объяснением. Однако суть дела в том, что само это объяснение приводит к тому, что другой определяется как злой или агрессивный, и сама эта идея принимается за реальность, становится для Вероники реальностью. В такой ситуации каждый раз, когда Вероника сталкивается с .SI- Жак Влез Перестать знать. Философия гешталы-терапии другим, этот другой является ей принципиально злым или агрессивным человеком, и она может переживать себя только как жертву агрессии и оттого страдает еще больше. Вероника не в силах выйти из этого порочного круга. Нежелание воздержаться от суждения в случае, который мы разбираем, разыгрывается, по меньшей мере, тремя разными способами. Прежде всего, есть прямой переход от страдания к объяснению страдания как отрицание того, что «может быть, я никогда не смогу узнать, почему я страдаю». Затем есть прямой переход от частной констатации «это так» к обобщению «так всегда и будет», как способ наделения смыслом, но также как бегство от бытия как «ek-stase» в том значении, которое придавал этому термину М. Хайдеггер, то есть бегство от мучительности неизвестного, нового, грядущего. Наконец, есть прямой переход от утверждения «другой может быть злым» (в определенные моменты он может совершать поступки из злости) к пониманию другого как злобного существа, то есть переход от гипотезы к реификации. В таком случае, терапевт должен помочь индивиду выйти из этого порочного круга, побуждая его воздержаться от суждения, задержать, отсрочить все эти прямые переходы. Отсюда моя работа с Вероникой шла в трех направлениях. С одной стороны, я многократно обращался к ней с просьбой остановиться на «я страдаю», абстрагируясь от всякого объяснения. «Допустим, Ваш сожитель, действительно, злой человек; но что бывает, когда вы страдаете помимо него?» И здесь в ее сознании возникали другие ситуации, в которых она страдала и страдание можно было связать то с тем, то с этим. Разумеется, это был не поиск «истинной причины» страдания, а мне всего лишь хотелось проделать брешь в иллюзии существования некой единственной причины или некоего конечного объяснения. С другой стороны, даже если разговор шел о самых незначительных вещах, я довольно часто просил ее прерваться, чтобы ввести временной промежуток между констатациями. которые она делала, и интерпретациями, которые она им тут же давала. Например, по поводу своего сожителя она все время констатировала, что он мало с ней разговаривает, тогда как с людьми малознакомыми он бывает весьма словоохотлив; и вслед за этим она делала заключение: «Вот видите, он меня не любит!» Мы могли бы объяснить эту ситуацию иначе; к примеру, так: тем, что он много говорит с другими людьми, он старается себя защитить, а с Вероникой он мало разговаривает как раз потому, что в достаточной мере ей доверяет, чтобы ему не нужно было от нее защищаться. Моя работа, таким образом, была сориентирована на то, чтобы систематически, почти директивным образом просить Веронику о том, чтобы она заставляла себя в таких ситуациях формулировать, по меньшей мере, три гипотезы. Когда она стала это делать, ее целью было найти «правильный ответ», то есть она оставалась в плену логики «я знаю». Но однажды по поводу одного малозначительного события она мне сказала: «Я сделала три предположения, но застряла на этом; я не знаю, какое из них правильное!» С моей точки зрения, она, разумеется, вовсе не застряла на месте, а, наоборот, сделала огромный шаг вперед; наконец она дошла до того, что «не знает», и когда я спросил у нее, как она при этом себя чувствует, она смогла согласиться с тем, что переживет это незнание. Наконец, третьим определяющим моментом моей работы было помочь Веронике прийти к своему «я», вводя остановку на этот раз внутрь самих фраз «я знаю», «я не знаю» или «я испытываю страдание». Речь, в данном случае, идет не о «я» эготизма, а о «я» «dasein» («здесь-бытия»); М. Хайдеггер описывает «dasein» как «шаг вперед». В каждый момент существует следующая возможность, то есть в качестве «здесь-бытия» я всегда стою перед лицом мучительной неполноты, ибо я есть не только то, чем я был, но всегда еще и то, чем я стану, то, чем я изберу стать в следующий момент, не зная того, что данный выбор подразумевает, не зная тем более, от чего я отказываюсь, когда исключаю для себя другие возможности. В гештальт-терапии это близко к теме мобилизации функций «это». Однако существует, по меньшей мере, два способа их мобилизации. Можно сделать акцент на том, что индивид избирает; М. Хайдеггер сказал бы: «на наличности». И тогда есть риск прийти к эготизму. Но также можно сделать акцент на том факте, что не кто иной как индивид находится в состоянии выбора; М. Хайдеггер сказал бы: «на здесь-бытии». И это, разумеется, больше мобилизует экзистенциальное волнение. Некоторое время спустя эта работа привела к сессии, которая оказалась из ряда вон выходящей: на сей раз незаконченных фраз и мыслей не было, и впервые на относительно длительные промежутки времени между нами воцарялось молчание. При этом Вероника сумела почувствовать неповоротливость, тяжесть своего собственного тела, тогда как в течение долгого времени на мои вопросы типа «Что вы чувствуете?» ее -83- Жак Блез Перестать зноть. Философия гештальт-теропии единственным ответом было: «Ничего». Она смогла заговорить о теле, которое «мешает», которое «отвлекает». В ходе этой сессии, я думаю, у нее происходил процесс интеграции всей работы прерывания, отсрочки, воздержания от суждения, доступа к «я» в описанном выше смысле. Естественно, этого не было достаточно, и у нее часто случались рецидивы обычного для нее проективного процесса, однако ей становилось все легче его идентифицировать и из него выходить. Ее «я знаю» как путь уклонения от тревожности, связанной с фактом «здесь-бытия», организуется у нее вокруг нескольких главных тем, которые обеспечивают ей минимум безопасности. Прежде всего, у нее есть безраздельная вера в свой духовный путь, который она для себя избрала и который она практикует (речь, на самом деле, идет не о религиозной вере). Эта вера не может быть поколеблена ни в чем. и если в какой-то момент ей надо отказаться от этой практики, ее реакция заключается в словах: «Это экстренное средство; но вот уже два или три года я не нахожу в себя достаточно сил, чтобы к нему прибегать». Заранее опровергнута гипотеза, согласно которой отсутствие силы могло бы привести Веронику к мысли, что это не настолько действенное средство, как ей представлялось, и что, может быть, оно не подходит для всех ситуаций. Для меня вопрос заключается не в том, чтобы усомниться в обоснованности убеждений Вероники. Меня интересует то, что человек вполне способный к анализу и сложным дедукциям не может задать себе вопрос о структуре своего собственного рассуждения. За этой невозможностью обнаруживается настоятельная необходимость для Вероники иметь зафиксированную и абсолютную точку отсчета, чтобы совладать с тревожностью. С этим первым убеждением сопряжено следующее: «я знаю, что смерть никоим образом не может быть облегчением страдания». Строго говоря, такое предложение должно начинаться словами «я полагаю, что»; но у нее оно начинается с «я знаю, что». Эта форма «я знаю», по всей вероятности, имеет функцией обуздать всякий суицидальный импульс и даже отрицать само его существование. Однажды она рассказывает мне, что накануне ее посетило внезапное желание броситься под машину. При этом она отказывается это понимать, и ей трудно говорить об этом как о суицидальном импульсе, так как она знает, что смерть не может принести облегчения! Тема «я знаю» прилагается также к ее профессиональной жизни: она была преподавателем и «знает», что никогда не сможет заниматься чем-то другим, что не будет ее угнетать; но, принимая в расчет свою ситуацию и переезд на новое место жительства, она «знает», что никогда не сумеет снова получить место преподавателя. Этот последний довод, возможно, не вполне убедителен. Его функция - помешать Веронике включиться в процесс поиска работы. Это можно интерпретировать одновременно как уклонение от вопроса по поводу ее функции «персоналити» (в чем она компетентна?) и как уклонение от нового. Первая брешь в этой схеме появится, когда чуть позже у Вероники возникнет мысль стать психотерапевтом. «Перенос!» - воскликнет читатель, и это весьма правдоподобно, если рассуждать с точки зрения психоанализа. Но по гештальту, о чем, по-моему, идет речь, случилось то, что оказался поколеблен принцип «я знаю», который связан с практикой уклонения от нового и является центральным моментом проекции. Наконец, «я знаю» лриложимо к психотерапии: гештальтистская психотерапия проходит в благожелательном тоне, гештальтист не способен быть садистом. «Я знаю», в данном случае, необходимо Веронике для того, чтобы она могла продолжать свою личную терапию и стремиться к тому, чтобы самой стать психотерапевтом. Кроме того, по ее мнению, не может быть агрессии с ее стороны в мой адрес, и когда в ходе сессии она упоминает такую возможность, то тут же об этом забывает. Так, однажды разговор коснулся ее привычки «расковыривать себе голову до дыр»; вот выдержка из этой сессии: Вероника: Это значит то. что я обращаюсь против себя самой. Это точно. Конечно, так и есть. Я не знаю, что с этим можно поделать. Я уверена, что... Это все-таки выбор. Между тем, чтобы обратиться вот так против самой себя, отплатить себе. Не знаю, понятно ли это. Или тем, чтобы повернуть это против другого, против вас, к примеру, или против Жерара. Или это... Все-таки выбрать трудно. Это не просто так. Потому что по какому праву можно? Если люди специально на вас нападают, тогда надо. По моему мнению, надо ответить. Этот препод, тогда, этот самый. Он на меня не нападал, а говорил мягко. Что я могла поделать? Терапевт: А как бы это могло быть: «повернуть это против меня»? Вероника: Понятия не имею. Мне не приходит в голову. И с какой стати мне поворачивать это против вас?! Вы... Терапевт: Потому что вы только что это сказали! Жак Блез Перестоть знать. Философия гештальт-теропии Вероника: Нет. Терапевт: Да! Вероника: Я сказала: «если кто-то на меня нападает». А вы на меня никогда не нападаете. Вы меня подкалываете. О'кей. Но вы никогда... Терапевт: Вы сказали, вы сказали: «Обратиться против себя - это не то же самое, что обратиться против другого, против вас, например, или против Жерара». Вероника: Я это сказала? Терапевт: Да. Вероника: А-а (смеясь). Я это тут же забыла. Терапевт: Да, вы сказали это только что; может быть не этими словами; но смысл был тот же. Вероника: Хорошо... Ладно... Яне представляю себе, что бы я могла вам сделать. Может быть, заминировать вашу машину. Что-то такое мне приходило в голову по поводу X. Разговор сразу же переходит на кого-то другого, и возможная агрессия в мой адрес немедленно забыта или обращена в шутку. Это сопровождается одним примечательным размежеванием: если гештальт-терапия заслуживает доверия, то все другие терапевтические подходы его не заслуживают (впрочем, данная позиция зиждется на двух неудачных опытах работы с психоаналитиком более десяти лет назад). Здесь артикулируется размежевание между хорошим и дурным. Таким образом, «я знаю», артикулированное вокруг нескольких основополагающих тем, стоит в центре процесса проекции и является тем, что обеспечивает необходимую безопасность. Впрочем, можно представить себе дело и так: этот процесс необходим Веронике, потому что в истории ее жизни так никогда и не установилось то, что некоторые называют «базовой онтологической безопасностью». Но чтобы этот процесс мог исполнять такую функцию, ему нужно оставаться в каком-то смысле неосознанным. Если бы это «я знаю» установилось для Вероники в качестве феномена, то есть если бы это «знание» было конституировано как цель ее «я», то тогда тревожность могла бы вернуться. В этом случае, действительно, можно было бы встать на путь феноменологической редукции, то есть вынести за скобки вопрос реального существования этого знания и того, к чему оно относится. Но для этого необходимо поставить вопрос, «правда ли то, что я знаю?» Таким образом, это «я знаю» в одно и то же время и необходимо, и никоим образом не должно быть узнано. -86- Одним из способов такого неузнавания служит продолжающаяся и ускользающая речь. Едва «я знаю» возникает в речи Вероники, как разговор уже переходит на другой предмет, и рефлексии по поводу этого «я знаю» не происходит. Другой способ состоит в частом использовании выражения «я не знаю»; иллюстрацию этого можно найти в приведенном выше фрагменте. Я говорю не о «я не знаю», а о выражении «я не знаю», чтобы подчеркнуть тот факт, что «я знаю» и «я не знаю» располагаются на разных уровнях: в самом деле, в большинстве случаев Вероника говорит «я не знаю» вслед за «я знаю», и чтобы подкрепить «я знаю». Так, по поводу агрессивного поведения людей, она может сказать: «Я не знаю, я не специалист, я ж не психолог, но, вы знаете, не обязательно быть психологом, чтобы знать, что...» Таким образом, «я знаю» является для Вероники одним из господствующих модусов бытия-в-мире. Если воспользоваться термином К. Бинсвангера, то можно сказать, что «деформация опыта» («flexion de Pexperience») заключается здесь в исчезновении «я не знаю» или вернее в том, что «я не знаю» служит тому, чтобы подкреплять «я знаю». Отсюда опыт Вероники в своей совокупности окрашен особым образом. Речь здесь идет не о внутренней структуре познания, а о способе, которым в контакте и прерывании контакта, в активизации и дезактивиза-ции границы контакта организм/среда, Вероника определяет одновременно свой мир и свое бытие-в-мире. Как это далеко от проекции, понятой как отвержение части себя! Так как же Вероника определяет свой мир? Мир для нее зиждется на двух размежеваниях: первое размежевание совершается между хорошим и плохим, второе - между другими людьми и тем, что не относится к людям. Впрочем, две эти дихотомии в большой мере налагаются одна на другую. Действительно, все, что не относится к людям (например, животные), по определению является хорошим или, точнее сказать, не ведающим зла, тогда как совершать зло (например, вести себя преднамеренно агрессивно) способны только человеческие существа. Кошки и, в частности, кошка, которая живет с Вероникой последние пятнадцать лет, представляют в этом смысле своего рода идеал. Понятно то, как трудно ей представлять себя человеческим существом среди других человеческих существ, так как она определяет себя в качестве существа неагрессивного. Все это (если говорить языком -87- Жак Влез Пересюто зноть^Философия геолальт-теропии М. Хайдеггера) способствует отказу от «бытия-вместе-с» и, в особенности, «бытия-как», едва речь заходит об агрессии. Мир Вероники, следовательно, организован в трех отсеках: прежде всего, существует отсек животных, которые являются добрыми от природы; затем есть мир людей, дурной (или близко к этому) от природы. И третий отсек — это она и еще несколько миллионов людей во всем мире, которые разделяют ее духовные убеждения; сюда же относится некоторое число выдающихся личностей, как, например, Ганди. Таким образом, Вероника определяет себя как человеческое существо физиологически, однако реально узнает себя скорее в животных - кошках, в частности. Переборки между эти тремя разными отсеками кажутся водонепроницаемыми. Функция такого разделения, по всей видимости, состоит в том, чтобы дать Веронике ориентиры в мире, смысл которого от нее ускользает. И можно сформулировать следующую гипотезу: эта система неосознанных представлений нужна Веронике, потому что в ходе ее личной истории ее ближайшее окружение, семья в частности, не дало ей необходимых структурирующих элементов, которые позволили бы ей взять на себя роль человеческого существа, признать за собой «бытие-вместе-с» и «бытие-как», не испытывая при этом ни чувства вины, ни чувства стыда. Проективная система возникает здесь, следовательно, как субститут, замена и как творческое приспособление. Она покажется чем-то непрактичным только в том случае, если смотреть на нее со стороны. На самом деле, она, вероятно, является для Вероники единственным способом конституировать мир, в котором она может находиться. Поскольку другие люди не передали ей системы ориентирования в поле, ей пришлось построить для себя субститут такой системы, чтобы избежать невыносимости бытия в мире, где нет ни ориентиров, ни структур. При всем разумеющемся различии содержания, это тот же процесс, который был описан Ф. Кафкой в его «Письме к отцу». Ф. Кафка излагает то, как, будучи ребенком, он приспосабливался к тому, чтобы избегать двойных посланий в словах и поступках своего отца. Это происходило главным образом за обеденным столом: «Все, что ставится на стол, должно быть съедено, о качестве еды говорить не полагается, - однако Ты сам часто находил ее несъедобной, называл «жратвой», говорил, что «скотина» (кухарка) испоганила ее... Кости грызть нельзя, а Тебе - можно. Чавкать нельзя, Тебе - можно... Надо следить, чтобы на пол не падали крошки, - под Тобой же их оказывалось больше всего». Ф. Кафка прибавляет, что невозможность для него пережить эту ситуацию была обусловлена «чудовищной властью», которую отец имел в его глазах. Мне не известно, переживала ли Вероника в своем детстве похожую ситуацию. Но общим у них является способ выхода из невозможной ситуации. Вот решение, «найденное» Ф. Кафкой: «Тем самым, мир делился для меня на три части: один мир. где я, раб, жил, подчиняясь законам, которые придуманы только для меня и которые я, неведомо почему, никогда не сумею полностью соблюсти; в другом мире, бесконечно от меня далеком, жил Ты, повелевая, приказывая, негодуя по поводу того, что Твои приказы не выполняются; и, наконец, третий мир, где жили остальные люди, счастливые и свободные от приказов и повиновения»1 . С помощью такой проективной системы Ф. Кафка пытается наделить смыслом безумную ситуацию. Он стремится сориентировать свой мир вокруг вопросов власти, пиетета и подчинения 5. Что же касается Вероники, то с помощью похожего процесса организации мира в автономные сектора она стремится сориентировать свой мир вокруг вопроса идентичности: что значит быть человеческим существом? Эта организация мира в виде автономных секторов мало-помалу подвергается испытанию в ходе терапии. Сначала Веронике является факт, что существует нечто, что не подпадает под ее «классификацию»: есть я, ее психотерапевт; я занимаю особое место и оно предельно странно. По всей очевидности, психотерапевт Вероники определенно является человеческим существом. Однако он не выглядит злым: «Вы никогда не причиняли мне зла, и вы едва ли не один такой», - говорила она мне не единожды. В то же время, я не разделяю духовных убеждений Вероники, и ей это известно. Как, в таком случае, быть? Первая попытка решения проблемы, похоже, заключалась в создании нового сектора внутри ее мира. Этот сектор должен был состоять едва ли не исключительно из моего «бытия-терапевтом». Что же касается моего «бытия-человеком», то оно было определено в качестве недоступного пониманию, и Вероника ничего не желала об этом знать. С помощью этого разделения во мне человека и терапевта терапевтические отношения между нами смогли установить- -89- Жак Блез Перестоть знать. Философия гештальт-геропии ся. А кроме того, тем, что терапевт ускользал от ее категорий, было положено начало выходу из расслоения мира на хорошее и плохое. В течение всего этого периода, очевидно, было важным то, что я не стараюсь заставить ее «взять себе назад свою агрессию, спроецированную на других»; ибо это не могло иметь другого эффекта, кроме укрепления ее предшествующего способа определения мира. Эта первая реорганизация мира Вероники не могла пройти для нее без проблем. И Вероника провела многие сессии в попытках понять этот феномен: как могло случиться, что я располагаюсь одновременно в двух автономных секторах? Говоря ее словами, «меня было двое». В следующий период нашего общения на первый план вышла ее сильная привязанность ко мне. Она говорила тогда о своей «влюбленности» в меня, и это переживание сопровождалось у нее очень сильной тревожностью. В самом деле, если бы эта любовь развилась, то прекратились бы терапевтические отношения. Две вещи позволили преодолеть эту фазу. С одной стороны, Вероника прибегла к своим прошлым классификациям, сказав себе, что она любит во мне терапевта, а не человеческое существо. Это придало ее любви исключительный и необыкновенный характер, то есть вопреки всем ее усилиям - не доступный пониманию. Но, в то же время, такая любовь, противоположная всему ее прошлому и настоящему опыту, не могла иметь никакого следствия. С другой стороны, я ясно дал понять, что со своей стороны не испытываю ничего подобного1 . Помимо прямого содержания этого послания, я таким образом ставил ее в известность, что не строю планов на ее счет. Избранная мной линия поведения отвечает описанному выше решению не стремиться к тому, чтобы она «взяла себе назад» что бы то ни было. С этого момента мало-помалу она перестала настаивать на моем двойном статусе терапевта и человека, то есть смогла приступить к тому, чтобы интегрировать меня целиком в сектор человеческих существ. Этот процесс далеко не был рутинным, ибо подразумевал, что категория человеческих существ должна быть пересмотрена. В глазах Вероники отныне стало возможным быть человеческим существом, но при этом не быть плохим. В этой связи ее критика «людей» в целом стала реже и умереннее. К этому надо прибавить, что желание стать терапевтом у нее не прошло, а даже усилилось (желание, связанное с поиском самоидентификации?). И поскольку во мне, своем психотерапевте, она яснее видела человека, ей становилось легче определять себя теперь в -90- качестве тако го -же-человека-как- другие -люди, то есть одновременно в качестве доброго и злого. Это движение к переустройству мира окончится в ходе одной сессии, которая станет определяющей (это последняя сессия из тех трех, о которых я говорил в начале статьи). Несколькими днями раньше она спрашивала меня, не примут ли ее в учебную группу по гештальт-терапии в Институте, где я преподавал. Не желая путать роли, я ответил Веронике: «Я этого не знаю. Есть порядок приема». Этот ответ, который значил: «Поступайте, как все», «Вы такая же, как все остальные». -ее сильно задел, и она отреагировала на него желчным письмом, в котором говорилось о постигшем ее разочаровании. На упомянутой сессии Вероника начинает с того, что говорит: «Же-рар, вооружившись огромным букетом, попросил меня выйти за него замуж». Эта формулировка, трансформирующая подарок в оружие, которое может представлять опасность, для меня является признаком отказа Вероники от «бытия-вместе-с», угрозы, связанной с любой формой «бытия-вместе-с». Она продолжает свою мысль упоминанием неприязни, которую она питает в отношении большинства людей, чья энергия уходит на то, чтобы оценивать других. И она прибавляет: «Может быть. я сама такая». В этих словах явствует, по меньшей мере, возможное признание своего «бытия-как» другие. Начало сессии, таким образом, отличается колебаниями между отказом и принятием «бытия-вместе-с» и «бытия-как». Затем возникает долгая пауза, и Вероника мне говорит: «И вы один из них!» Она говорит об «отсеченном члене», о том, что «у нее такое впечатление, что она не человек, а регистрационный номер». И она прибавляет: «Всем наплевать с высокой колокольни на мое будущее». Важным здесь является то, что, давая ей понять, что она такой же человек, как другие, я сам уподобляюсь другим людям: и я «один из них». На этот раз я становлюсь тем, кто также может причинять зло. Я отвечаю ей, что мне действительно нет никакого дела до того, станет она психотерапевтом или нет, но что, напротив, я заинтересован в успехе терапии! Итак, я впервые предстал таким человеком, который может ей причинить зло. Но это происходит на базе отношении доверия, установленных в достаточной мере, чтобы Вероника могла это проглотить и чтобы все это не нарушило связь между ней и мной, о чем свидетельствует конец данной сессии. Действительно, в конце сессии она возвращается к своим планам выучиться на психотерапевта. Тогда я прошу ее Жак Блеэ Перестать знать. Философия гештальт-терапии описать мне, как она могла бы представить себя в роли психотерапевта; и она мне описывает место, о котором она думала, внешний вид, который хотела бы ему придать, и она оканчивает тем, какую информацию она запишет на свой автоответчик; Вероника сообщает об этом с ухмылкой: «Ту же самую, что у вас». Теперь это прямое признание (посредством отождествления себя со мной, символом чего должна выступать одинаковая информация, записанная на автоответчике) того, что она способна к «бытию-как»; в частности, она способна быть такой, как я; хотя я агрессивен с ней в том отношении, что низвожу ее до уровня регистрационного номера. Другими словами, для Вероники это означает интеграцию или начало интеграции ее собственного злого или агрессивного «бытия». Мало-помалу автономные секторы, которые Вероника установила внутри своего мира, таким образом, проникают друг в друга, так что в конечном счете их автономность больше не существует. Кроме того, если размежевания между хорошим и плохим внутри ее мира больше не существует или оно размывается. Вероника может прийти к признанию того факта, что она также может быть такой или такой, хорошей или плохой. Заканчивая, я хотел бы подчеркнуть тот факт, что такая реорганизация мира Вероники и ее выход из процесса масштабной проекции разыгрываются по большей части вокруг личности психотерапевта. Способ, которым я позиционирую себя в качестве элемента ее среды (присутствуя в ней, но не преследуя при этом своих целей), приводит в расстройство как организацию, устройство мира Вероники, так и свойственный ей способ бытия-в-мире. В первое время мне как терапевту требовалось оставаться «недоступным классификации», быть не таким, «как другие»; но затем потребовалось стать «классифицируемым», таким, «как другие». И именно то, что терапевт «стал таким, как другие», помогло Веронике (идентифицирующей себя со своим терапевтом, вследствие своих планов стать терапевтом) приблизиться к своему собственному «бытию-как». Этот доступ к «бытию-как» претворялся для нее также в существенных модификациях внутри «я», о которых шла речь выше. Теперь она может начать принимать свое незнание, она может начать навсегда отказывать себе в возможности обладать знанием, по меньшей мере, некоторых вопросов (и это также в большой мере отзвук слов «я этого не знаю» или «не могу вам ответить», много раз слышанных ей от своего терапевта). -92- Несколько месяцев спустя она мне скажет: «Я знаю, что я ничего не знаю». По-видимому, это означает, что Вероника приобрела доступ к тому, что М. Хайдеггер называет «собственным бытием», или даже к тому, что психоаналитик, вероятно, мог бы назвать «кастрацией». Разумеется, все это можно переинтерпретировать в регистре (положительного или отрицательного) переноса. Почему бы и нет? Со своей стороны я думаю, что то, что здесь разыгрывается и что не окончилось до сего дня, является творческим процессом реорганизации сознания как интенционального сознания в описанном выше смысле. Вокруг того особого элемента среды, коим является терапевт, и как ответ на способ, которым терапевт себя позиционирует, разыгрываются события на границе контакта, которые выливаются одновременно в переустройство внутри модуса «бытия-в» и переустройство внутри «мира». То, что представлялось масштабной проекцией, по всей вероятности, являлось безнадежной попыткой придать смысл миру и ощущение безопасности - сознанию. Одновременное переустройство мира и сознания ведет к тому, что эта проекция перестает быть полезной или пользы от нее становится меньше. С такой точки зрения, «агрессивная» сторона проекции отходит на задний план, и на первом плане оказывается попытка отыскания смысла и ориентиров или, говоря гештальтист-ским языком, аспект творческого приспособления. Мне остается поблагодарить Веронику за ее любезное согласие на публикацию данного текста, а также за те исправления и уточнения, которые она предложила мне сделать, ознакомившись с его первым вариантом. Естественно, все описанное выше составляет лишь часть проблем Вероники, которые стали объектом терапевтической работы: я намеренно сделал акцент на том, что может прояснить процесс проекции, оставив без внимания многие другие аспекты. Надеюсь, Вероника меня за это извинит. Комментарии К главе «Невроз и изменение»
Если речь здесь заходит о «позиции слияния» и «эгоистической позиции», то это потому, что, как мне кажется, когда слияние и эгоизм являются «патологическими», это в большей мере касается скорее пограничных состояний, чем процессов, например в случае шггроекции. проекции или ретрофлексии. Здесь я отчасти присоединяюсь к мнению, высказанному в работе: Swanson, Processus de frontiere et etats de frontiere, doc. IGB n. 35; впрочем, есть риск реифици-ровать понятие пограничных состояний, сделав их чем-то зафиксированным и предопределение статичным. В частности, именно такое патологического слияние в результате какою-то процесса приостановки, а не специфического процесса приостановки, на мой взгляд, позволяет учесть тот факт, что слияние может быть связано то с паранойей (проективный аспект), то с неврозом навязчивой идеи (интроекпия и/или ретрофлексия), даже с истерией (аллюзии П. Гудмена в конце «Гештальт-терапии», впрочем, больше относятся к конверсиональноЙ истерии и в том, что касается ее близости к психосоматике). «Здоровое» слияние является необходимым моментом цикла контакта; это момент пост-контакта или скорее момент, где пост-контакт уступает место следующему пре-контакту. По поводу слияния - и чтобы еще немного усложтпь картину - напомним, что часто смешивают лва определения слияния: слиянием может называться отсутствие границы между организмом и средой; либо - отсутствие оеознавания того, что есть (потребности, желания и так далее). По-моему, это очень разные вещи, даже если можно их связачь: в первом случае речь явно идет о проблеме границы организм/среда, во-втором - о некотором моменте в процессе образования форм, а именно таком моменте, когда ничто не возникает из фона, что могло бы сложиться в фигуру; это момеш недифференцированности отношения фигура/фон. Опасность использования одного и того же термина для описания двух ситуаций заключается в том, что, тем самым, мы приравниваем недифференцированцостъ отношения организм/среда, с одной стороны, к недифференцированности отношения фигура/фон - с другой. Обычно следующим шагом является уподобление организма и фигуры, с одной стороны, и среды и фона, с другой, что лишено смысла! Чтобы избежать такого рода путаницы, я думаю, стоит сохранить термин «слияние» для описания недифференцированности отношения фигура/фон и говорить о смешении или отсутствии границы применительно к недифференцированности отношения организм/среда.
Перестать знать: Философия гештальт-теропии К главе «Этика, философия и психотерапия» 1. Данный текст был представлен в виде вступительного доклада на ежегодной конферен ции Французского Общества Гештальта, открывшейся 2 марта 1996 гола в Клермон-Ферране Это важная дата в истории французской гепггальт-терапии: в ходе этой конференции часть из нас заявила о своем желании «окинуть Французское Общество Гештальта и создать Коллеж Геш]а. 1ът-терапии. Камнем преткновения стал вопрос этики. После долгих колебаний я принял решение опубликовать текст в том виде, в котором он был написан, ограничившись некоторыми исправлениями и уточнениями деталей. Сначала у меня была мысль переделать его так. чтобы скрыть обстоятельства его написания: мне хотелось избежать бесполезного возобновления полемики, являющейся сегодня достоянием прошлого, а также не бередить ран. связанных с этим расколом. Но, в то же время, эго могло бы предшь тексту слишком общее значение и привести в противоречие с моей позицией. Одна из главных идей, высказываемых здесь, заключается в том, что этическое решение всегда конкретно; эю решение и момент его принятия не сводимы к чему-либо общему. Решение оставить текст таким, какой он есть, само по себе было этическим выбором, а. следовательно, трудным выбором.
10. Деонтологический кодекс Национального Синдиката практикующих психотерапию. |
Похожие:
 | Джеймс Олдхейм Техники гештальт-терапии на каждый день «Психотерапия» Москва 2009 Яро старак, Тонн кей, Джеймс олдхейм с 77 техники гештальт-терапии на каждый день: Рискните быть живым / Пер с англ родред. Г. П.... |  | Московский Гештальт Институт гештальт 2002 Сборник материалов Московского... А. Моховикова. Личность |
| Московский Гештальт Институт гештальт 2002 Сборник материалов Московского... А. Моховикова. Личность | | Факультет психологии Ростовского госуниверситета Московский институт... Омский институт водного транспорта (филиал) фбоу впо «Новосибирская государственная академия водного транспорта» |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Дикая В. И., Корнеев А. Н., Бологов П. В. Дифференцированный подход к терапии шизоаффективных психозов с преобладанием аффективных... | | Специальный выпуск по клинической гештальт-терапии Даниил Н. Хломов (гл редактор), О. В. Немиринский, Е. Р. Калитеевская, Н. Б. Кедрова, О. В. Сильнова |
| Учебник для студентов вузов, обучающихся по специальностям экономики... Философия: учебник / под ред. В. Н. Лавриненко. – 6-е изд. – М.: Юрайт, 2013 в со | | Практикум по гештальт-терапии abbyy fineReader 11 Книга предназначена для психологов, психотерапевтов, а также для всех интересующихся психологией |
| Проблема кризиса европейской культуры в философии XX века Сидорина Т. Ю. Философия кризиса // Философия / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной. М.: Гардарики, 2007. 4-е издание | | Проблема кризиса европейской культуры в философии XX века Сидорина Т. Ю. Философия кризиса // Философия / Под ред. В. Д. Губина, Т. Ю. Сидориной. М.: Гардарики, 2007. 4-е издание |
| Программа профессионального тренинга Московского Института Гештальт-Терапии и Консультирования Программа адресована: практикующим психологам, психотерапевтам, медицинским и социальным работникам, педагогам, студентам старших... | | 1. Исторические типы мировоззрения: миф, религия, философия Эти верования и представления играли в их жизни очень важную роль: они были своеобразным выражением и хранением исторической памяти,... |
| Рабочая программа дисциплины Философия: учебник / под ред. В. Н. Лавриненко. – 6-е изд. – М.: Юрайт, 2013 в со | | Вопросы для повторения по курсу «История и философия науки» («Философия науки»). Апрель 2011г Белоусов А. И., Ткачев С. Б. Дискретная математика: Учеб для вузов / Под ред. В. С. Зарубина и А. П. Крищенко. – 4-е изд. М. Изд-во... |
| Учреждение российской академии наук Философия: учебник / под ред. В. Н. Лавриненко. – 6-е изд. – М.: Юрайт, 2013 в со | | Викторина "Здоровье не купишь его разум дарит" Философия: учебник / под ред. В. Н. Лавриненко. – 6-е изд. – М.: Юрайт, 2013 в со |
