Киберпанк и сетевой либерализм.
Начиная с конца шестидесятых годов бурное развитие цифровых технологий стало инициировать возникновение ряда социокультурных феноменов – интеллектуальных движений, в идеологии которых сплелись различного рода маргинальные интенции с верой в безграничные возможности компьютерной техники в плане реализации индивидуальной свободы. Первым симптоматичным событием в данном контексте можно считать зарождение хакерской субкультуры, истоки которой берут начало в шестидесятые годы в Массачусетском технологическом институте США, где молодые ученые, раздраженные бюрократическими препонами на пути к дорогим и малодоступным на тот момент времени компьютерам, начали прокладывать свой собственный путь в информационные системы. В дальнейшем они распространились по другим центрам, таким, как Калифорнийский университет, где встретились с родственно настроенными интеллектуалами, принадлежавшими к развивавшемуся тогда движению хиппи. Этика хакеров началась с положения о том, что никакие бюрократические барьеры не могут противостоять улучшению систем, они глубоко верили в то, что "информация должна быть свободной". Они стремились децентрализовать империю, созданную IBM, и создать много различных форм работы с компьютерами. Хакеры заставили компьютеры делать то, чего ориентированный на IBM истеблишмент даже и представить не мог, – рисовать и сочинять музыку. Именно их усилия привели к созданию персональных компьютеров, компьютерных журналов, видеоигр – по сути, целой компьютерной культуры. В последствии хакерская этика свелась к трем основным принципам1. Первый из них – избегать нанесения ущерба, т.е. в случае вторжения в систему, принимать величайшие предосторожности для избежания ее повреждений. Вторая цель многих хакеров – свободный обмен технической информацией, так как патентные и авторские ограничения, по их мнению, замедляют техническое развитие. Третья цель – развитие человеческого знания как такового2. Безусловно, существование хакерского движения не было бы возможно без развития сетевых технологий, итогом которого явилось создание глобальной сети Internet. Для нас субкультура хакеров представляет интерес в том плане, что является первым примером влияния компьютерных и сетевых технологий на формирование специфических культурных течений, главной идеей которых можно считать лозунг "Информация хочет быть свободной". хакерская деятельность также послужила основой для движения киберпанков, в котором наиболее показательно слились технологические, культурные, философские и эстетические аспекты информационной революции.
Прежде чем непосредственно перейти к рассмотрению киберпанка и его влияния на идеологию киберпространства глобальной сети, мы сосредоточим свое внимание на идейном и социально-политическом фоне, сопутствующем возникновению киберкультуры как таковой. Точка отсчета последней поразительно совпадает с периодом становления постмодернизма – концом шестидесятых – началом семидесятых годов ХХ века. Именно тогда происходит специфическое переплетение разноплановых событий, таких как политические акции, связанные с выступлениями против милитаризма, расизма, сексуальной дискриминации, гомофобии, бессмысленного потребительства и загрязнения окружающей среды и т.п.; в это же время получают свое развитие идеи пост-
структуралистской философии, а в социологии утверждается теория постиндустриального (информационного) общества, и все это происходит параллельно с информационно-технологическим бумом, связанных с началом вхождения дигитальных технологий в жизнь людей.
В качестве локального примера подобного идейного синкретизма можно привести движение хиппи, взгляды которых в дальнейшем после определенной трансформации и слияния с идеологией хакеров стали основой информационного либерализма. Как известно, хиппи отказывались подчиняться жестким общественным условностям, налагавшимся на законопослушного человека государственными структурами, военными, университетами, корпорациями и т.п. Вместо этого они открыто декларировали собственное отрицание "прямого" мира посредством вольного стиля одежды, сексуальной распущенности, громкой музыки и рекреационных наркотиков. В качестве общественного идеала они видели так называемую "экотопию" – особое социальное устройство, в котором полагается конец господству машин, а производство перестает довлеть над окружающей средой, люди в этом мире живут большими группами, а половые отношения эгалитарны. Характерно, что многие представители данной субкультуры видели возможность достижения подобного антитехнологического общества не в отрицании научного прогресса, а именно в развитии высоких электронных и информационных технологий. Находясь под коренным влиянием теорий Маршалла Маклюэна, эти технофилы считали, что конвергенция средств массовой информации, вычислительных технологий и телекоммуникаций неизбежно создаст электронную агору – некое виртуальное место, где все будут свободны выражать свои мнения без страха цензуры. Таким образом берет начало процесс формирования выстроенной вокруг информационных технологий культуры, стержневым принципом которой стало провозглашение свободы индивида от тоталитаризирующей власти любых структур. Очагом этой культуры, впоследствии распространившейся и на другие страны и регионы, было калифорнийское побережье США, где впервые соединились технократические идеи ученых и инженеров, разрабатывающих новейшую вычислительную технику; идеология хакеров, постулирующая свободную циркуляцию информации; социологические и футурологические пророчества теоретиков постиндустриального общества; хипистско-анархистские идеалы маргинальных субкультур, отстаивающие незыблемость личной свободы; а также идеи экономического либерализма "джефферсоновской демократии". Тридцать лет спустя Ричард Барбрук и Энди Камерон назовут сплав этих идей "калифорнийской идеологии", в которой, несмотря на ее неоднозначность и противоречивость наиболее полно воплотятся идеи информационного либерализма и виртуальной демократии. Таким образом, калифорнийские события шестидесятых-семидесятых годов могут считаться началом отсчета формирования киберкультуры, подобно тому как парижские события 1968 года стали отправной точкой культуры постмодерна.
После того как волна хиппи спала, идеи хакеров не теряют своей привлекательности, и становятся базой для нового течения в западной культуре, получившего название киберпанк. По сравнению с хакерским движением, возникший в восьмидесятых годах киберпанк является более глубоким и многоаспектным явлением в киберкультуре. Его не следует рассматривать только как одно из молодежных альтернативных движений, подобных хиппи или панкам, хотя определенная связь с панк-рок-музыкой прослеживается в самом названии. Киберпанк возник не просто как версия мировоззрения панков, он сформировал особое направление в научной фантастике, где на передний план выводится проблема взаимопроникновение человеческого и технологического. Писателей-киберпанков, наиболее заметными из которых являются Руди Рукер, Джон Ширли, Брюс Стерлинг, Уильям Гибсон и др., интересовали проблемы воздействия на человека киберпространства и виртуальной реальности, создания искусственного интеллекта, роли и места индивида в тотально информатизированном обществе будущего. По сути дела киберпанк является постмодернизированной фантастикой – литературным направлением, тесно переплетающимся с постмодернистскими взглядами Бодрийяра и Джеймисона, в тоже время опирающимся на идеи культовых писателей шестидесятых годов таких, как Берроуз и Пинчон, а также таких продвинутых фантастов, как Ф. К. Дик, Дж. Баллард, Т. Диш. Как и во всей постмодернистской литературе в киберпанковских произведениях переплетаются различные жанры, смешиваются элементы высокой и поп-культуры, широко используется практика цитирования. Таким образом, обнаруживается явная связь киберпанковской литературы и постмодернистского мировоззрения, что было удачно зафиксировано в придуманном Брайяном Макхейлом эпитете "ПОСТкиберМодернпанкИЗМ"1.
Несмотря на ту особую роль, которую играет фантастическая литература в формировании идеологии киберпанка, последний все же нельзя отождествлять с ней. Киберпанк – это не только и не столько молодежное движение или направление в научной фантастике. Киберпанк, по нашему мнению, следует рассматривать как стиль жизни, в котором особое место занимают виртуальная реальность. Намеченный в киберпанковских романах и фильмах, этот стиль благодаря развитию компьютерной техники и созданию глобальной сети Internet воплотился в реальность современной жизни, во многом оказавшейся фантастичнее самых фантастических прогнозов. Собственно говоря, главная идея киберпанка заключается в том, что в результате развития информационных, электронных и виртуальных технологий границы между человеком и машиной безвозвратно размываются. Другой, не менее важный лейтмотив, пронизывающий мировоззрение киберпанков, был заимствован из хакерской идеологии и связан с неограниченной свободой доступа к информации и недопущения ее использования в корыстных и конъюнктурных целей. В тоже время, хакера отличает от киберпанка то, что первого можно назвать пионером, колонизатором киберпространства, а последнего уже можно рассматривать как полноправного жителя, гражданина компьютерной сети, нетизена (netizen). Движение киберпанков также отличает крайний индивидуализм и отгороженность его участников от социальных процессов. Во многих киберпанковских романах такое асоциальное либертарианство изображается главным персонажем-хакером – индивидом-одиночкой, сражающимся за собственное выживание внутри виртуального мира информации. приведенные черты киберпанковского мировоззрения характерны вообще для всей киберкультуры, возникшей вокруг глобальной сети. На самом деле, в современном мире, опутанным паутиной интернет и позволяющим любому пользователю соприкоснуться с виртуальной реальностью, киберпанк перестает быть маргинальным течением, а его альтернативный пафос сходит на нет. в тоже время данный феномен остается для нас важен как яркий пример организации вокруг телекоммуникационных сетевых технологий специфического течения, охватывающего как сферу искусства, так и сферу межличностных отношений в информационном обществе.
Итак, с развитием глобальной сети Internet в 90-е годы, все больше пользователей оказываются охваченными ее паутиной и так или иначе вовлекаются в специфическое взаимодействие как между человеком и Интернетом, так и между самими людьми, в отношениях которых сеть начинает играть не только роль посредника, но и становится неотъемлемой составляющей, делающей возможным сам факт общения и определяющей его стиль. В телекоммуникационной среде всемирной паутины начинают действовать особые правила поведения, этические принципы, формы общения и т.д., отличные от тех, что наполняют нашу реальную жизнь. Во многом эти установки были выработаны рассмотренными выше движениями хакеров и киберпанков, но, в настоящее время, ввиду возрастания роли компьютерной сети в жизнедеятельности людей, они перестают быть выражением взглядов каких-то локальных групп и течений, и обретают иной качественный статус. Мы считаем, что в современном Интернете находят адекватное воплощение киберпанковские принципы, провозглашающие неограниченную свободу доступа к информации, основывающуюся на недопустимости создания информационных барьеров и фильтров, введения цензуры или других государственных регламентирующих ограничений, а также подчинения киберпространства единому центру. Совокупность идей, соответствующих описанному положению дел, мы назовем сетевым либерализмом, под которым будем понимать неформальную идеологию, виртуально установившуюся в киберпространстве глобальной сети, главным лейтмотивом которой является максимальное ограничение вмешательства государства в процесс циркуляции информационных потоков. Сетевой либерализм – это своего рода социальная, политическая, экономическая и этическая импликация тех основополагающих, онтологических принципов устройства глобальной сети, которые мы охарактеризовали выше как ризоморфные. Именно в том, что Интернет по своей природе не что иное как ризома, мы усматриваем залог утверждения либертарианской идеологии, и здесь очень важно понять, что между физическим строением глобальной сети и связанными с ней социокультурными явлениями существует непосредственная связь – без ризоморфности Интернета не был бы возможным сетевой либерализм.
Наиболее заметным воплощением интернетовского либертарианства стала так называемая "Декларация независимости Киберпространства" Джона Перри Барлоу, написанная и размещенная в сети в 1996 году в ответ на попытку американского правительства ввести цензуру в Интернете. Категорически выступая против любых ограничений возможности самовыражения в пространстве глобальной сети, Барлоу во введении к декларации сознательно употребляет непристойные по отношению к власти выражения. В данном случае автор преследовал цель, показать как легко могут быть распространены в Интернете изречения, недопустимые в официальной публицистике и средствах массовой информации. Замысел Барлоу удался: тысячи компьютерщиков-сетевиков во всем мире, скопировали его текст так, что он оказался помещенным на сотнях серверов и переведенным на десятки языков. Если в случае с книгой, газетой, телепрограммой и другими привычными средствами коммуникации государство реально могло поставить барьер, ограждающий циркуляцию нежелательных сведений, то в ризоморфной среде Интернета изъять, изолировать, секуляризировать ту или иную информацию оказалось практически нереальным – паутина ризомы-интернета не поддается системной и директивной регламентации, примером чего и стала декларация независимости киберпространства, распространенная по всему миру в обход механизмов контроля со стороны властных структур. На наш взгляд, именно ризоморфное, то есть децентрированное, многомерное, устойчивое к разрывам устройство Интернет позволило Барлоу расценить попытку законодательства нанести вред Сети, не иначе как стремление заварить чай в воображаемой гавани.
Итак, основная идея, содержащаяся в Декларации, – провозглашение независимости киберпространства всемирной паутины от государственных структур. Развивая ее, Барлоу идет дальше и заявляет об инаковости киберпространства вообще, об иной его природе. Исходя из текста Декларации можно выделить несколько аспектов, указывающих на специфику виртуальной среды глобальной сети Интернет. Так, онтологически киберпространство не является физической реальностью1, в связи с чем законы материального мира не имеют в нем своей силы. Взятое в социальном аспекте, киберпространство выступает альтернативой обществу как таковому, ибо уже не является тем, что мы привыкли считать социальной реальностью. Организованное посредством телекоммуникаций и всеобщих усилий сообразно своему "общественному договору", в котором нет места аппарату господства и принуждения, киберпространство становится зоной свободы, где отношения выстраиваются не по принципам, господствующим в окружающей нас социальной действительности, а согласно собственной этике. Таким образом, обозначается еще один момент, свидетельствующий о специфики киберпространства – его этическая, а не юридическая обусловленность. В неподдающейся регламентации ризоморфной среде глобальной сети единственными регуляторами характера взаимодействий и правил общения являются нравственные законы, и, быть может, кантовский категорический императив нигде доселе не обретал такой силы "принципа всеобщего законодательства", как на виртуальных просторах интернета.
Декларация независимости киберпространства является для нас ярким примером, иллюстрирующим, как некогда локально провозглашенные киберпанками принципы неограниченной свободы информации и особого статуса киберпространства становятся основополагающими в процессе телекоммуни
кации в глобальной сети Internet. Рассмотрим теперь другой мотив философии киберпанка, также нашедший свое воплощение в современном Интернете и ставший одной из неотъемлемых характеристик выросшей вокруг него киберкультуры и идеологии сетевого либерализма. Мы имеем ввиду индивидуализм, понимаемый не как отрешенность индивида от окружающей действительности, а как возможность выражать свои собственноличные взгляды, выбирать свой круг предпочтений и интересов. По сравнению с другими средствами массовой коммуникации Интернет дает несоизмеримо большие возможности для реализации дифференцированного подхода к получению информации. То есть, в отличие от телевидения или радио, предлагающих готовый информационный поток, интернетовский пользователь, критически оценивая доступный материал, может сам выбирать нужные сведения, а если учесть масштабы глобальной сети, то его выбор оказывается предельно широким.
Еще одним фактором, способствующим осуществлению личных интенций индивида, является анонимность. выступая в качестве виртуального субъекта в интернетовской среде, индивид может реализовать свое реальное Я, т.е. реализовать те намерения, которые в обычной, "статусной" жизни он не смог бы осуществить в силу социальной обусловленности. Возможность анонимного общения освобождает человека от многих барьеров и условностей, а гарантия, того, что маршруты его навигации в киберпространстве глобальной сети не будут представлять ни для кого интереса, позволяют индивиду без опасения быть "неправильно понятым" затребовать всевозможные материалы, в том числе маргинального и перверсивного плана1.
Доминирование индивидуалистских тенденций во всемирной паутине обуславливает фактическую невозможность создания какого-либо масштабного сетевого сообщества. Собственно говоря, когда мы употребляем понятие "киберкультура", мы поступаем не совсем корректно. На самом деле единой ки
беркультуры нет и быть не может, равно как не существует и никакого "сетевого сообщества". Сеть – это пространство одиночек, объединить которых в некую общность, подобную существующим в обществе партиям и движениям, довольно затруднительно. В сети отсутствует фактор конъюнктуры, поэтому, если люди здесь объединяются, то диктуется это не какими-то внешними мотивами, а подлинными потребностями и влечениями. Поэтому, когда мы говорим о киберкультуре в целом, то мы подразумеваем ее как мозаику, нарезанную из бесчисленного множества различных субкультур, реализующих себя в киберпространство глобальной сети. Несомненно, фрагментарность Интернета коррелирует с фрагментарностью постмодерной культуры в целом. Сеть способствует утверждению "племенной психологии", то есть воплощает стремление людей выразиться в микрогруппах, объединенных по определенным, разделяемым индивидами интересам. Таким образом, Интернет становится эффективным средством, обеспечивающим его пользователям возможность коммуникации именно с тем фрагментом реальности, который является наиболее близким для их индивидуальностей, что в очередной раз свидетельствует о его либертарианской сущности.
Говоря о формировании киберкультуры и сетевого либерализма, мы не можем пройти мимо проблем, неотступно сопровождающих этот процесс. Главная из них – это противоречие между пронизывающим всю киберидеологию постулатом о необходимости свободного доступа в сеть и реальным положением дел, указывающим на то, что возможностью пользования ей имеет лишь мизерный процент населения. Особенно это заметно в странах, где телекоммуникационная инфраструктура слаборазвита, что влечет за собой ограничения в доступе не только, связанные с финансовым положением пользователей, но и с техническими трудностями, являющимися серьезной препоною на пути распространения паутины. Несмотря на декларируемую "глобальность" Интернета, на деле оказывается, что реально использовать его могут лишь наиболее образованные и наиболее оплачиваемые слои населения, при этом широкие массы, не имеющие финансовой, технической возможности или же просто не владеющие навыками работы с компьютерами, остаются вне "глобальных объятий" сети. Таким образом, Интернет становится не средством фрагментации населения на локальные микрогруппы, но и в определенной степени оказывается механизмом расщепления общества на два обширных антагонистических слоя – "виртуального класса", т.е. "техноинтеллигенцию из ученых-представителей фундаментальных наук, инженеров, компьютерщиков, разработчиков видеоигр и всех остальных специалистов в области коммуникации"1, и аутсайдеров, в число которых войдут наиболее неквалифицированные рабочие, различного рода маргинальные меньшинства, в общем все те группы, которые находятся на самых низших ступенях социальной лестницы. Либеральная идеология глобальной сети оказывается порочной в том плане, что провозглашая свободу и равенство в доступе к информации, она обходит стороной проблему невозможности реализации эгалитарных условий в праве пользования компьютерными сетями, тем самым невольно попустительствует утверждению "информационного апартеида", сущность которого метко передали Ричард Барбрук и Энди Камерон в выражении "хозяева-киборги и рабы-роботы". Нельзя оставить без внимания и то, что новейшие телекоммуникационные технологии потенциально могут создать занавес, отгораживающий замкнутую в виртуальной реальности технократическую элиту, от остального общества, охваченного вредным производством, нищетой и болезнями. Примечательно, что описанное гипотетическое положение дел напоминает реальные события из жизни автора либеральных идей американской демократии Томаса Джефферсона, который будучи крупным калифорнийским рабовладельцем, пытался отгородить себя от необходимости непосредственного соприкосновения с обслуживающими его рабами, используя для этой цели различные технические приспособления, вроде "немого официанта", созданного для доставки блюд из кухни в столовую. В конце ХХ века вновь возникает опасность, что передовые технологии станут использоваться для опосредования нежелательных контактов между "рабами" и "хозяевами", тем самым будут способствовать утверждению двойных моральных стандартов и усилению социальной сегрегации.
Не умаляя опасности такого развития киберкультуры, нам все-таки не хотелось бы сгущать краски и видеть будущее в мрачных тонах, подобным тем в которых выдержаны фантастические киберпанковские романы. Обращение сетевых технологий в поляризирующую людей силу на противостоящие друг другу социальные группы глубоко чуждо постмодернистской философии, одной из основополагающих идей которой является несогласие с разделением мира по принципам бинарных оппозиций. Именно в тесном переплетении мировоззрения постмодернизма и киберидеологии (примером подобного синтеза является интеллектуальное течение под названием "киборгпостмодернизм"1), мы видим залог того, что глобальная сеть не обратиться в технологию отчуждения и разобщения. Что касается существующего мнения о том, что Интернет так и останется в распоряжении только узкого круга техноинтеллигенции, то здесь можно возразить, приведя примеры из сравнительно недавнего прошлого. Так, доступный в начале века лишь единицам автомобиль становится массовым средством передвижения, а когда-то казавшийся диковинным телевизор уже имеется практически в каждой семье. Исходя из этой логики у нас есть все основания считать, что интернет станет для нас таким же досягаемым и привычным, как газеты, радио и телевидение, а судя по темпам, с которыми глобальная сеть развивается, это событие уже не за горами.
Подводя итог рассмотрению идеологии глобальной сети, отметим, что начав формироваться под знаком маргинальных движений хакеров и киберпанков, по мере развития всемирной паутины она становится основой мировоззрения всей киберкультуры, порожденной сетью Интернет, при этом во многом перекликается с идеями постмодернистской философии. Таким образом, сетевые компьютерные технологии могут рассматриваться как еще один пример, показывающий характерную для культуры постмодерна взаимосвязь технологических и мировоззренческих новаций.
Гипертекст и постгутенберговая эра.
Изобретенный Гутенбергом в середине ХV века книгопечатный станок коренным образом изменил способ мышления и восприятия действительности, сформировав так называемого "типографского человека" – человека видящего мир сквозь черно-белую призму печатной продукции. Книга, ставшая тиражируемой и общедоступной, позволила людям преодолеть культурные и исторические границы, стала главным аппаратом в образовании и науке и, наконец, сделалась критерием, обуславливающим уровень интеллектуального развития индивида. Сообразно с логикой и структурой печатного текста формировался и особый тип культуры, характеризующийся господством линеарного текстового метанарратива. Именно так, по утверждению Маршалла Маклюэна, произошло становление "галактики Гутенберга" – универсума, в котором печатный станок явился формирующим фактором культуры индустриального общества1. Но с вхождением в обиход электронных средств массовой коммуникации, положение дел в "галактике" в корне меняется: книга начинает сдавать позиции активно развивающимся радио, телевидению, компьютерам. На передний план выходят аудио-визуальные способы трансляции информации, вытесняя письменные и печатные формы. Человек в "глобальном объятии" продолживших его центральную нервную систему электронных медий начал плавное вхождение в постгутенберговую эру. Последнее десятилетие, породившее глобальную сеть внесло в этот процесс свои коррективы, которые, по понятным причинам не могли быть осмыслены Маклюэном2, и поэтому требуют специального рассмотрения. В связи с этим, попытаемся показать какова роль интернета в формировании текстового пространства постгутенберговой эпохи.
Прежде чем начать рассмотрение специфики текста глобальной сети, следует ответить на вопрос, насколько вообще правомочно говорить в сложившейся ситуации о закате "галактики Гутенберга". Так Умберто Эко, выдвинул тезис, что интернет не удаляет, а наоборот, приводит нас обратно к Гутенбергу. Считая, что глобальная сеть радикально "путает карты" маклюэновских прогнозов1, Эко утверждает, что посредством интернета осуществляется обратный переход от имиджевого к вербальному восприятию информации. Если телевидение, ориентирующее на зрительный образ, ведет в конечном счете к упадку грамотности, то компьютер, так или иначе предполагающий работу со словами (чтение строк на экране, ввод данных, общение в чатах), реанимирует умение работать с печатными текстами. В этом смысле, отмечает итальянский мыслитель, компьютер и Интернет возвращает людей в гутенбергову галактику, ибо пользователи применяют письменную коммуникацию. дисплей, в отличие от телеэкрана, выстраивающего мир в образах, выражает мир, подобно книге, в словах и на страницах. Рассуждая в этом ключе, Эко озвучивает гипотезу, что в ближайшем будущем общество расщепится на два класса: тех, кто смотрит только телевидение, то есть получает готовые образы и готовое суждение о мире, без права критического отбора получаемой информации, и тех, кто смотрит на экран компьютера, то есть тех, кто способен отбирать и обрабатывать информацию2. Таким образом выходит, что ни о какой постгутенберговой эре и не может идти речь – во всяком случае, рассуждения У. Эко неизбежно подводят нас к такому заключению. И все же мы возьмем на себя смелость не в полной мере согласиться с подобным подходом. Конечно, не вызывает сомнения, что компьютер, по сравнению с телевидением, предоставляет возможность более интеллектуальной коммуникации, развивает элементарную грамотность и учит работать с текстовым материалом, то есть так или иначе выводит на передний план вербальный печатный текст. В этом смысле Гутенберг живет и в сети. Но, вместе с тем, коренным образом меняется способ построения тексто
вого пространства – на смену одномерному тексту приходит многомерный электронный гипертекст. Мы считаем, что именно эта качественная трансформация самой природы текста указывает на вхождение в постгутенбергову эру – текст более не может мыслиться в качестве линейно выстроенного, имеющего определенную направленность, структуру и границы. то есть он перестает соответствовать принципам, наложенных как станком Гутенберга, так и мировоззрением модерна, и становится воплощением постмодернистского мироощущения.
Итак, в чем же заключается специфика гипертекста, позволяющая говорить о его принципиальной новизне? Если обычный текст является линейным, и двигаться в его пространстве возможно только в направлениях, ограниченных одной плоскостью, то ризоморфный гипертекст открывает новые "поперечные" измерения в текстовом универсуме. читая книгу, мы не можем покинуть ее пределов, при этом не расставаясь с ней. Когда ее содержание вынуждает обратиться к другим источникам, то нам приходится отложить один текст, уйти за пределы его пространства и переключить свое внимание на другой, такой же принципиально одномерный и территориально ограниченный текст. Гипертекст полностью меняет ситуацию. Применяемый во всемирной паутине язык html (Hypertext Markup Language), обеспечивает мгновенный1 переход от одного текста к другому, причем для этого не нужно покидать пространство исходного текстового поля: стоит указать на выделенное слово и предложение – и перед вами связанный с ним текст, первоначальный текстовой фрагмент при этом не исчезает, а лишь уходит на некоторое время на второй план. Текст, не теряя свои пространственных очертания, обретает иное измерение, где он становится в буквальном смысле бесконечным, ведь от одной ссылки можно двигаться к другой и так далее без конца. Характерно, что переключаться таким образом можно на текстовые нарративы совершенно иного рода – пути, по которым ведут нас ссылки непредсказуемы. Находясь в одной точке ризоматического пространства гипертекста мы можем вдруг оказаться "где угодно". И не удивительно, что в несколько переходов можно добраться "от сосиски до Платона" (сосиска — свинтус — щетина — кисть — маньеризм — идея — Платон)1. Языковые игры в глобальной паутине не имеют пределов и не знают ограничений – перекрестные ссылки всегда открывают новые горизонты. В сети нет прямых путей, и нет такого пункта где они сходились бы вместе. Как отмечал М.М. Кузнецов, маршруты навигации по гипертекстовой структуре сети Internet вряд ли могут быть сопоставлены с тем, который был проложен первопроходцем текстового нарратива Одиссеем, открывшим измерение линеарного пространственно-временного континуума2. На место космоса приходит "хаосмос" (Джойс), на смену одиссеи приходит "хаодиссея" (Делез).
В этом смысле способ организации текста в сети Интернет соответствует основным идеям номадологии, разработанных Делезом и Гваттари в "Тысяче поверхностей"3. Если рассматривать с точки зрения номадизма текстовые пространства, то можно утверждать, что постгутенберговая вселенная подобна бескрайней степи кочевников, а галактика Гутенберга – расчерченной стенами, границами и дорогами территории оседлых народов. Человек, находящийся на просторах Интернета в определенной степени становится номадом – кочевником, населяющим пространство, метки которого постоянно смещаются вместе с его трассой. Обитатель сети сращен с пространством также как и номад, только его мир не степь, а гиперреальность, в которой и проходят его бесконечные путешествия. Он двигается и одновременно остается на своем месте – подобно кочевнику, он путешествует сидя, но не в седле коня, а в кресле за компьютером. Таким образом, созданные в гипертекстовом формате нарративы особым образом конструируют, а точнее деконструируют текстовые структуры и способы их прочтения: от территориально ограниченной и линейно выстроенной книги мы переходим к номадическим ризоморфным детерриториализованным информационным системам.
Продолжая рассматривать гипертекст в контексте постмодернистской философии, мы хотели обратить внимание на его интертекстуальность. На наш взгляд, нигде данный феномен не находит столь исчерпывающего воплощения, как в гипертекстах сети Internet. Интернет с полным правом можно назвать великим интертекстом эпохи постмодерна. Какие бы признаки интертекстуальности мы не взяли – цитатность, децентрированность, безграничность, деперсонализация автора – все они являются неотъемлемыми характеристиками текстовых нарративов сети. Очевидно, что цитатный подход заложен в саму основу языка html – ссылки есть не что иное как указатели на смежные тексты, высказывания, источники и т.п., одним словом – цитаты в той или иной ипостаси. Также не вызывает сомнения, что гипертекст децентрирован по своей природе – стержневая идея неизбежно рассеивается в бесконечности кросс-референтных ссылок. Что касается безграничности гипертекста, то масштабы виртуального пространства глобальной сети говорят сами за себя – электронный космос не знает никаких границ и заслонов.
Специфическим образом в гипертекстовом пространстве выявляется такая характеристика интертекстуальности, как деперсонализация автора. Остановимся на этом аспекте поподробнее. На наш взгляд проблема авторства в сети имеет несколько уровней. В самом общем плане растворение автора в Интернете, так же как и в любом тексте, осуществляется в соответствии со схемой, предложенной Бартом в знаменитом эссе "Смерть автора"1. Теоретик постструктурализма утверждал, что в произведении "говорит" не автор, а язык, и поэтому читатель слышит голос не автора, а текста, организованного в соответствии с правилами "культурного кода" своего времени и своей культуры2. В этом смысле гипертексты глобальной сети являются скорее "надличными" созданиями постмодерной культуры, чем творениями автономных индивидов. Сама технология ссылок предполагает "множественность" авторов, то есть делает невозможным существование безотносительного, обособленного, замкнутого текста. В глобальной сети именно ссылки конституируют онтологический статус текста, ибо лишенный их, он становится невостребованным и умирает, затерявшись в информационном океане Интернета. Таким образом становится очевидным, что деперсонализация автора определяется перекрестной структурой гипертекста, но наряду с этой "генетической" обусловленностью, существует ряд других, технических и юридических факторов, трансформирующих идею авторства в глобальной сети. текст, помещенный в пространстве сети, отдается в свободное пользование, автор при этом отчуждает от себя произведение и фактически лишается своих привилегий – авторских прав и гонораров, составляющих незыблемый фундамент печатной культуры. Интернет начинает играть роль публичной библиотеки, где тексты принадлежат не авторам и издательствам, а безличной сети, в которой становятся доступными для всех желающих. Как утверждал Майкл Джойс, авторство становится "чем-то вроде бесконечной джазоподобной истории"1. Безусловно, в этом есть много отрицательных сторон, например, любой желающий может отсканировать любую книгу и без ведома ее создателей поместить на своей гипертекстовой странице. Разумеется, такой вариант развития событий коренным образом отличается от того, когда текст размещается непосредственно лицом его написавшим. Проблема авторства в сети так или иначе будет решаться, но, на наш взгляд, в полной мере установить контроль в этом вопросе нам не представляется возможным ввиду либеральной сущности Интернета. В сети нет удостоверений личности, и никто не даст вам гарантий, что за именем автора на самом деле скрывается обозначенный человек; да и ценность текста скорее определяется не именем и регалиями его создателя, а конкретным содержанием. Более того, возникает вопрос о теоретическом пересмотре области авторского права, то есть о том, насколько текст произведения является незыблемым и закрытым для постороннего вмешательства, выражающимся в изменении, копировании, уничтожении1. Пока остается не в полной
мере ясным, каким образом будет решены проблемы аутентичности автора, сохранности оригиналов текстов, а также цитирования и ссылок на интернетовские тексты в научных работах. Однако сам круг поставленных проблем свидетельствует о трансформации понятия авторства в гипертекстовых массивах. Так или иначе, но можно с уверенностью сказать, что в век гипертекста сами технологии накладывают отпечаток на персону автора, приводя ее к дальнейшей деперсонализации, тем самым на уровне новейших информационных технологий подтверждая идеи постструктуралистов.
Уже из вышеприведенного краткого обзора специфики гипертекста становится очевидным, что по своей сущности он представляет сугубо постмодернистский феномен. В принципах его организации находят воплощение практически все основные мировоззренческие установки постмодерна – плюрализм, децентрация, фрагментарность, интертекстуальность. постмодернистский электронный гипертекст по своей сути противоположен модернистскому печатному тексту. Именно это и позволяет нам связывать с его распространением наступление постгутенберговой эры. Но есть еще один момент указывающий на глубокое различие в самой природе типографского и электронного текста, мимо которого мы не вправе пройти. Если обычный текст строится из набора букв – своего рода атомов, дальше которых дробление текста невозможно, то символы электронного текста изначально не имеют ничего общего с буквами – это бинарные комбинации из нулей и единиц. То есть электронный текст в своей основе опирается на принципиально иной, машинный язык и возникает закономерный вопрос, каковы прагматические последствия подобной трансформации? Ответ на него увел бы нас далеко за рамки нашего исследования, тем более, это вопрос скорее сравнительной филологии, чем социальной философии, поэтому на данном этапе мы ограничимся лишь постановкой данной проблемы, а также еще раз отметим, что электронный постгутенберговый текст имеет принципиально иную знаковую основу, чем печатный гутенберговый, что лишний раз указывает на их неотождествимость. .
В заключении хотелось бы сделать небольшую реплику по поводу условности выражения "постгутенберговая эра". Мы хотим подчеркнуть, что данный эпитет не следует воспринимать буквально, это всего лишь метафора, но, несмотря на присутствующую образность, в ней фиксируются реальные качественные изменения, произошедшие в подходе к чтению и письму в информационную эпоху. И, конечно, из наступления "посгутенберговой эры" не следует делать скоропалительных выводов о смерти печатной продукции. Книга не умрет, ибо в ней присутствует особая магия; чтение текста с экрана монитора не доставляет того расслабления и удовольствия, которое мы получаем, листая книжные страницы. Но то, что гипертекст вытеснит бумажную продукцию в науке, производстве, образовании – да и вообще в любом виде деятельности предполагающем работу с достаточно большим объемом информации, в этом сомневаться не приходится. Возможности, предоставляемые глобальной сетью Internet в этом плане безграничны. Создание всевозможных баз данных, компьютеризация библиотек, перевод информации в электронную форму – все это признаки вхождения человечества в век гипертекста, в период, который с полным правом можно назвать "постгутенберговой эрой".
|
