Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 2.13 Mb.
|
Мотоцикл
И, мать вашу, тут-то все и случается! Из этого гребанного окна, чтоб его, вылетает голубь. Как раз в тот момент, когда я поднимаю руку – а в ней пистолет – и, представьте себе, эта глупая птица закрывает мне цель. Ну, как бы цель. А на самом деле - эту мою новую подружку восемнадцати лет. Ну, что за гребанное пристрастие именно к восемнадцатилетним? Ни годом больше, ни годом меньше. Обожатель абитуриенток бля. Почему, грустно спрашиваю себя, но заставляю вернуться в комнату. В которой, собственно, и нахожусь. С голубем, пистолетом и подружкой, ага. Причем все это сложилось в довольно сложную – сложились в сложную, да, заметил, уж простите, нет времени выбирать слова, звучащие не так одинаково, - конфигурацию. Ладно. Итак. Я, Владимир Лоринков, сорока трех лет от роду, крепкий, плотно сложенный прозаик из Кишинева, который убедил всех, что пишет, как Апдайк... Причем не только в смысле стиля, но и качества... Так вот, он, - да не Апдайк, а он, прозаик Лоринков, то есть я, - собрался сделать одну вещь. Ну, или совершить действие, так точнее. Я намереваюсь убить свою подружку. Восемнадцатилетнюю Юлю. И, конечно, не успел осуществить задуманное, как пишут в криминальных хрониках. Это справедливо, вы считаете? Да нет, не то, что так пишут в хрониках, или их существование вообще. Справедливо, по-вашему, собраться кого-то убить, а потом р-р-раз, и... не убить! Знаете, я не соглашусь с вами, даже если вы согласитесь со мной в том, что это несправедливо. Потому что я бля передумал. И уверен теперь, что это не просто несправедливо. Да это настоящий облом! И уж он – ну совершенно несправедлив...
Поднимаю опустившуюся было – нет, я не передумал, пистолет тяжелый, - руку. Слежу, как обезумевший от, как ему показалось, ловушки, голубь, толкнувшись пару раз в стекло грудью, вылетает на улицу, и перевожу взгляд на Юля. Она, кажется, совсем раскисла, и вот-вот завизжит. Что же. Я все-таки стреляю... ххх
Говорю это, после чего блюю себе немного под ноги – образно, конечно, потому что папаша совсем свихнулся на чистоте, - и бросаю листы в корзину. Конечно, минут через пять достану, разглажу, и суну ему под печатную машинку. Иначе разразится скандал. Но хоть немного полежать в корзине эти странички ну просто обязаны. Потому что, на мой взгляд, это просто дерьмо. Натуральное. И вот таким вот дерьмом мой папаша кормит весь мир, его окружающий, и себя заодно. да, согласен, не слишком уважительно по отношению к папа, с ударением на второе «а», сказано, ну, так я ведь достойный сын своего отца. Тут он непременно добавил бы – тут, ну, после «достойный сын отца» - фразу «как пишут плохие романисты». Папа до ужаса банально боится ляпнуть банальность. Это и делает его банальным. Думаю, именно поэтому в его книгах постоянно что-то происходит. Кого-то убивают, случается что-то экстраординарное. Кажется, он боится просто жить, поэтому вечно что-то придумывает. Кстати, вы заметили, что я пишу он с маленькой буквы? Это потому что Он с большой про него писала в своем дневнике мать. Что он не преминул рассказать в какой-то своей книженции, а заодно описать, как она умирала – тяжело, с блевотиной, - в своем этом бодреньком стиле и рваными монологами. Которыми он так гордится. Описать - под благовидным, конечно, предлогом. Во-первых, «искусство», во-вторых - «нам нечего было жрать, поэтому срочно требовалась броская книга, которую бы, наконец, купили».
Да не стал. Не то, чтобы пожалел, а из обостренного чувства справедливости. Ведь я, если честно, сердит на него не за то, что он размазал кишки и предсмертный пот мамы на 127 страниц, пять тысяч тиража, 235 рецензий и семь тысяч долларов. Мне не нравится то, что он сделал это чересчур рано. И мы успели эти деньги проесть. Как раз к тому моменту, когда мне захотелось одну вещь. Самую прекрасную вещь на свете. Вещь, которая стоит 127-и страниц, любого тиража, всех рецензий мира, да и, если честно, вздохов женщины, которую я толком-то и не видел. Мотоцикл. ххх Я люблю Ярославу Замарь. С именем ей повезло. Имя у нее необычное, да и фамилию компенсирует. Она сама вообще необычная. Ярослава, не фамилия. Папаша, правда, не преминул полить ее дерьмом – как и все, что его окружает, - в свойственной ему «иронично-литературной» (уверен, ему бы понравилось, если бы я так ее назвал) манере. Назвал Яру приблатненной девушкой. Не думаю, что он прав. Мы не очень хорошо знакомы... Ну, с Ярославой, хотя и с папашей тоже мало знакомы, это уж стопроцентно. Он не знает, кто я, и не желает знать, придумал себе человека Тимофея, и разговаривает с ним, а на меня, Тимофея настоящего, внимания не обращает. Впрочем, так даже лучше. Меньше хлопот мне. Так вот. Мы, конечно, мало знакомы, но я не считаю ее какой-то там «приблатненной». Безусловно, в ее лексиконе присутствуют словечки типа «пацан», «прогнали», «стрелка», - но так разговаривает добрых пол-школы. Да и я иногда, чего уж там. Первое, что я сказал в своем классе:
Это после того, как меня познакомили со всем классом и отправили на третью с начала пару в левом – у окна – ряду. Место мне понравилось, потому что у окна светло и можно смотреть на ивы, которыми засадили все пространство между школой и стадионом. И на стадион. И на Яру Замарь, которая занимается там со своим классом, который на год младше нас. То есть – ИХ, - потому что я-то, как раз, ровесник Ярославы. Но папаша, вбивший себе в голову мысли о моей исключительности, отдал меня в школу пораньше. Это порождает некоторые трудности. Как для меня, так и для одноклассников. Им, ради стереотипа, приходится всячески до меня докапываться, мне – огрызаться. Потом все становится как надо, но первые две-три недели в любой школе это экзамен. Их у меня, благодаря отцовой заботе и вере в мою исключительность, было не меньше пяти. Вот во время последнего-то я и сообщил коллегам, что они «прогнали», потому что, когда шел к окну, а училка – конечно же! они ведь тоже участвуют в этой игре, - вышла, мне наступили на ногу. Второй моей фразой было:
Во времена Пушкиных там всяких это звучало как «сударь, вы не правы, после таких оскорблений принято стреляться». Сейчас, в переводе на нормальный русский язык это - «вы неправы, за такое морду бьют». Но разговаривать по-русски в школе не принято. Хотя умеют все. Возвращаясь в класс – конечно же, на этом все не закончилось, «стрелки» состоялись, два раза били меня, один – я. Это, в свою очередь, породило еще уже шесть «стрелок», и прогрессия обещала быть геометрической. Закончилось все, лишь когда отцов брат – папаша говорит, что он страшный бандит, а по мне так, мелкий громила, но для школы сойдет, - приехал на «Форде» и отметелил человек десять зараз. Естественно, мы с ними потом сдружились. Само собой, приставали к новичкам. К сожалению, Ярослава не обращает на это никакого внимания. Мне кажется, это от излишнего смущения. Не может девятиклассница не радоваться поклоннику-десятикласснику. Разве что, кто-то из класса проболтался насчет возраста. Это очень важно. Было бы мне лет восемнадцать... Чем ты старше, тем выше котируешься. Особенно если девушка – ну, какая же она девочка? - красивая. А Ярослава очень красивая. Не буду описывать ее в подробностях. Скажу всего одно слово. Блондинка. Папаша хихикает, но я-то вижу, как он косит на светловолосых девушек. Не менее жадно, чем я на Ярославу. Хотя я, наверное, все же поскромнее. Из-за этого мне даже трудно представить, как выглядит Яра. Нет, я, конечно, смотрел ей в лицо. Но редко, чего уж там. Чаще всего я гляжу на нее боковым зрением. Иногда в коридоре встанешь боком, и говоришь с кем-то, и даже глаза не скашиваешь. Просто виден силуэт. Или повернешься, вроде на часы посмотреть. А один раз я рванул прямо с урока, потому что мне показалось, что через стадион идет она. Да. Вот так просто встал и молча вышел. Тем более, что это был урок литературы, и списать все можно было на наши сложные с «русичкой» отношения. Тем более, что они и правда были сложные. Опять же, спасибо моему папаше. Потому что отношения с училкой – это первое наследство, которое я получил от него в дар. Ага-ага, он тоже учился в этой самой школе. Самой, что ни на есть, обычной кишиневской школе. Ну, не глупо ли это – отдавать меня в такую после нескольких элитных? Но тут – дело, как он говорит, принципа. Или, если по-русски (моего отца тоже нужно постоянно переводить, хоть он, вроде, и говорит на русском) – дело комплексов. Папашу-то из этой школы исключили. Вот он и отдал меня сюда. Все проще репы пареной. Папаша не спорил. Спросил только:
После чего, расфыркался с училками – а там, кажется, сохранился весь тот состав, что вышвыривал его на улицу; но поделать с ним они ничего не могли, мы были приписаны по району к этой школе - и свалил. А я остался. Со своими английским, французским, золотыми руками – я и правда работать ими умею и люблю, в отличие от некоторых – и училкой русского. Которая прилипла ко мне с первой же встрече. И у которой сто поводов ненавидеть меня, среди которых выделяется тот, что она считает моего отца плохим писателем. Он, сволочь этакая, не спился и не стал обычным мясным обрубком (так папа называет нормальных людей) , - как она это предсказывала лет тридцать назад - а даже позволил себе писать, издаваться, и немного, ну, в узких кругах, прославиться. Самое смешное, что я тоже считаю его писателем так себе. Но сказать об этом училке не могу. Во-первых, она примет это за заискивание, а над теми, кто заискивает, в школах издеваются вдвойне. Особенно учителя. Во-вторых, мой отец все -таки мой отец. Во-третьих, она и правда старая дура. И я действительно могу написать сочинение за 15 минут. Это второй, после вендетты с «русичкой», наследственный дар от моего отца. Что ее, училку, ужасно бесит. Так что я спокойно встал и вышел. На стадионе Ярославы, конечно, уже не было. Да я и не был уверен, что это она. Возвращаться не хотелось, - да и все в классе решили бы, что я пошел на попятный, - пришлось пойти к магазину «Аистенок», пить квас из бочки. Тем более, что мне встретился Дзюдоист Джоник, и квас решено было сменить на пиво. Ставил Джоник, потому что я схитрил. Ну, не специально ради пива... Просто, когда ты выходишь со стадиона, на который глядит – в этом ты просто уверен, взбешенная училка литературы, с урока который ты только что сбежал, - это способно вызвать уважение многих. Но для Джоника, - четырнадцатилетнего парня под сто килограммов, который выиграл городское первенство по дзюдо, - это недостаточно. Поэтому я, завидев его на детской площадке – Джоник понуро сидел, пытаясь раскрутить колесо, невысокое такое, на котором дети крутятся, - быстро забежал в кусты. Большущие кусты сирени. Директриса мне дыру в голове сделала, рассказывая, как они их высаживали пять лет назад и как трогательно все это объединило школу. Меня они, почему-то, не волнуют. В трогательном смысле, конечно. Ну, или не трогают в волнительном, ха-ха. В общем, я нырнул в кусты, пока Джоник сидел ко мне спиной, и ковырял пальцем огромную ладонь... Вздохнул, поглядел на костяшки пальцев, но все-таки звезданул себе по верхней губе раза три.
По-моему, все прошло как надо. В меру. Будь я хоть немного несдержаннее, Джоник бы решил, что я хвастун. А с такими неинтересно. Будь я еще сдержаннее, Джоник решил бы, что я молчун. И с такими неинтересно. С силой удара я тоже все верно рассчитал. Разбей я губу посильнее, Джоник бы решил, что я получил. А губа просто опухла, - немного, но все-таки достаточно, чтобы это было видно. Я сплюнул на землю, и уперся на ногу, потому что на тонком ободе колеса сидеть было неудобно. Все прошло, как надо. Мне стало хорошо и тепло. Странно. Плюнул-то я один раз, а пятен под ногами был два. Потом вдруг появилось третье.
Зажимать руку я не стал, и крови еще немного покапало на песок площадки, с которой мы пошли за пивом. Джоник угостил меня сигаретой – еще один плюс, - и я затянулся. У сигареты был аромат ментола. Джоник похлопал меня по плечу. Я не то, чтобы искал его дружбы, потому что после приезда в школу дяди в меховой шапке задирать меня перестали. Просто он мне в самом деле нравится. И еще. Это может показаться странным. Но все же. Лет с двенадцати меня буквально распирает что-то. Мне хочется, чтобы моими друзьями стал весь мир. И чтобы в меня влюбились все красивые девушки города. Щенячья радость жизни, говорит папаша. Грустно, потому что завидует. Мы с Джоником попили пива, - отворачиваясь от крайнего столика, за которым, спеша, бухал учитель физкультуры, отстойный старик. Старик не в том смысле, что ему лет тридцать, и для нас он старик. Настоящий старик лет шестидесяти. Глаза у него рыбьи, и он постоянно лапает девчонок, подсаживая их на брусья. Так что отворачивались мы по нескольким причинам. А когда деньги кончились, пошли во дворы.
И фыркнул. Но Джоник сказал это не обидно. Скорее, с уважением. Как про драку, которой не было. Так что я фыркнул тоже с некоторым уважением к тому, по чьему адресу фыркнул. Джоник хитро улыбнулся, и лицо у него стало совсем как у Уилла Смита. Он вообще похож на негра, хотя и говорит, что у него дедушка из цыган.
Двор у нее небольшой. Шесть пятиэтажек, посреди пара лавок, беседка, и все – в тополях. Все аккуратное, зеленое и в меру обшарпанное. Как и весь наш треклятый Кишинев. Училка по английскому – которая от меня без ума – постоянно талдычит мне, чтобы я отсюда валил, и не губил талант к языкам, как папик. К дочку училки английского, - Иру, - влюблен Джоник. Но ему явно ничего не светит. Джоник тугодум, - сам это знает, и его успехи ограничиваются лишь спортом, - а Лара, так мы зовем англичанку, любит блестящих молодых людей интеллектуального толка. Ну, типа меня. Поэтому и Ира, дочь англичанки, посматривает на меня с интересом. Но я не обращаю на нее никакого внимания. Она не в моем вкусе, и она малолетка – ей всего тринадцать лет. Вообще неинтересно. Так поэтому Джоник ко мне дружелюбно настроен, понимаю вдруг я. Мы сели на лавочку и разговаривали часа два. О том, о сем. Я глядел на собеседника – вернее, в его направлении, но чуть в сторону, так принято, - но боковым зрением пытался заметить, вышел ли кто-то во двор. Но, вроде бы, никого не было. Тогда я встал, и, неспешно разговаривая, медленно обошел Джоника, чтобы увидеть ее окно. Но занавеска ни разу не дернулась. Занавеска в квартире – я только не понял, кухня это или нет, интересно, а где именно ее комната, - белая. У нас такие тоже были, с журавлями. Но на мое десятилетние – Боже, целую вечность назад, - папаша их выкинул. По его словам, они достались нам от Ирины, а он о ней слышать ничего не желает. Ира это моя мать. Ну, не настоящая – та умерла, когда я родился, - но все равно. Она жила с нами до моих девяти лет. Потом они с отцом поссорились, Ира ушла, вышла замуж за какого -то (цитирую папашу) «Хмыря с Мерсом», и родила двух мальчиков. Я тайком с ней общаюсь, потому что она классная. Иногда сует мне деньги. Но дело не только в деньгах. С Ирой просто. Наверное, именно это и мучило отца, именно поэтому он с ней и разошелся. Взрослые люди ничего не понимают в отношениях. Об этом мы, кстати, с Джоником тоже говорили. Время шло, и я расстраивался все больше, потому что небольшая припухлость на губе спадала. И Ярослава, которая могла бы выйти во двор, небрежно поздороваться с Джоником – потому что он ее года, - а заодно и со мной, и увидеть, что я недавно подрался, и спросить, а что это с губой, и услышать, как Джоник скажет, а он вот подрался, и навалял, ты на руку его погляди, - Ярослава всего этого не сделала.
И ухожу. Я даже представить себе не могу, что будет, если вдруг я останусь, и Ярослава – а вдруг она дома - войдет во двор и увидит меня. Я буду дико смущен.
На следующий день, в субботу, когда папаша уходит жариться на бассейн «Молодость», и жрать глазами «молодых» мамаш лет тридцати, – моя таргет группа, говорит он, похохатывая, - я встаю поздно. Часов десять. Иду на кухню, ставлю чайник. Выглядываю в окно, и отскакиваю к стене, как солдат из новостей про город Грозный. Во дворе с подружками сидит Яра. ххх
Джоник затягивается половиной сигареты, после того как я передаю ее, втянув, напоследок, аромат ментола. В школу я не захожу, потому что все равно уже опоздал. Из-за снегопада троллейбусы встали, и пришлось идти через весь город пешком. За полтора часа управился. Городишко-то наш небольшой. Запах ментоловых сигарет - наверное, из-за мороза и безветренной погоды, - висит между нами, за углом школы, еще очень долго. Из-за того, что идти пришлось долго, я еще горячий, и стоять с расстегнутым воротником даже приятно. Джоник докуривает. Я «поймал точку», - ну, так говорят, когда смотришь куда-то, хотя вроде и не на что-то конкретно, а просто смотришь, - и гляжу аккурат на детскую площадку. Та за школой, и видна отсюда. Я гляжу, как на нее падает чудом уцелевший – весь уже серый – лист. Медленно покружившись, он опускается на край песочницы, и как будто засыпает. В теле приятная слабость, и я думаю, что это от долгой прогулки.
Оцепенение спадает. Всем ужасно нравится мой отец. Всем, кроме меня. Нет, я прекрасно понимаю, что мне повезло с ним в чем-то – например, папаша меня не бьет, и не напивается до чертиков, как делают отцы многих ребят из школы. Например, любимая забава папаши Джоника – прийти домой под утро, и бить жену табуреткой. Была, потому что Джоник вырос, и может сам поколотить папашу. Но тринадцать лет – до первой своей победы – он на это дерьмо любовался. В конце концов, мой отец просто есть – у многих же семьи неполные. Но, согласитесь, это довольно смешно, когда тебе нужно быть благодарным за то, что человек ведет себя по-человечески. А наши родители приучили нас именно к этому.
Мы прощаемся, и я не спеша ухожу от школы. У меня тоже важный урок – английский, - но у увидел Вику. Очень симпатичную девчонку из своего класса, которая ходит в черных обтягивающих джинсах. Она мне очень интересна. У нее привлекательное – не скажу, что красивое, - лицо, и волосы волнистые. Чуть ниже плеч. Еще она полячка, я видел в журнале, когда в классе убирал, и никого не было. Нет, она мне не то, чтобы больше Ярославы нравится, но это другое. Она мне |
Добавить документ в свой блог или на сайт
