Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 1.15 Mb.
|
| США Эдгар По (1809 – 1846) Стихотворения Звон Классификационная раскладка колокольных звонов. Серебром бубенцы звенят на санках, что взметают пыль столбом… В этой песне звонкой, складной лад старинный, лад обрядный. О, заливисто – хрустальный мелодичный перезвон! Золотой звон венчальный величальный, звон над юною четой. Медный звон. Он ужасное вещает; стар и млад им пробужден! Он отчаянно взывает к милосердию огня… Взлет пожара или спад; слушай – все расскажет он… исступленный, распаленный этот звон. Звон железный над краем бездны. Он твердит о жизни бренной, о надежде бесполезной. Похоронный скорбный звон. Молчание Неясность, неопределенность. Мрак, ночь, сумерки, свет – калейдоскоп виденного глазом, слышимого чувствами души, мыслями на ощупь. Потусторонние миры из снов, отблески, отзвуки далеких космических окраин, где нет ни предметов, ни звуков, ни цветов, ни атмосферы – где ничто. Так чуть ли не везде, от строки к строке не нарастает, не упадает размывчивость духа и теней раздумий, обволакивающее давящее молчание. Есть свойство – существа без воплощенья, С двойною жизнью: видимый их лик – В той сущности двоякой, чей родник – Свет в веществе, предмет и отраженье. Двойное есть. Молчанье в наших днях, Душа и тело – берега и море. Одно живет в заброшенных местах, Вчера травой поросших; в ясном взоре, Глубоком, как прозрачная вода, Оно хранит печаль воспоминанья, Среди рыданий найденное знанье; Его названье: «Больше Никогда». Не бойся воплощенного Молчанья, Ни для кого не скрыто в нем вреда. Но если ты с его столкнешься тенью ( Эльф безымянный, что живет всегда Там, где людского не было следа), Тогда молись, ты обречен мученью! Аль-Арааф Поэма. По объяснению автора : Аль-Арааф – пространство между Небом и Адом. Земного - здесь простыл и след ( Лишь цвет цветов), здесь божий свет Пчелой сбирает с высоты Лучи небесной красоты. Земного – здесь пропал и звук ( Лишь сердца стук), здесь лес и луг Иною – тише тишины – Мелодией оглашены, Той музыкой морского дна, Что раковинам роздана… Ах! На земле иначе. – Там Мы можем только по цветам Гадать о Красоте, мечтам Вослед, летя за ней, - куда? Ответь, звезда! Трудновообразимое существование предмета, воображаемого поэтом. Душа Микеланджело, переселенная сюда, в грусти, оторванная от красот Земли « Мой Анжело! Тебе ль грустить об этом? Ты избран богом и обласкан светом, Ты помещен на высшую звезду, И я земную деву превзойду!» - увещевает великого художника обитательница Аль-Араафа. Проза. Рукопись, найденная в бутылке Плавание на корабле-призраке, никогда не тонущем. «Час назад, набравшись храбрости, я решился подойти к группе матросов. Они не обращали на меня ни малейшего внимания и, хотя я затесался в самую их гущу, казалось, совершенно не замечали моего присутствия… они были отмечены печатью глубокой старости. Колени их дрожали от немощи, дряхлые спины сгорбились, высохшая кожа шуршала по ветру, надтреснутые голоса звучали глухо и прерывисто, глаза были затянуты мутной старческой пеленою, а седые волосы бешено трепала буря». Свидание Маркизы Афродиты, обожаемой всей Венецией, веселейшей из веселых, прекраснейшей из красивых и, к сожалению, юной женой старого интригана Ментони и матери прелестного младенца, ее первого и единственного, который сейчас, в глубине беспросветных вод, скорбно вспоминал ее нежные ласки и тратил свои хрупкие силы в попытках воззвать к ее имени. И спасителя младенца, совсем молодого человека, имя которого тогда гремело почти по всей Европе. Морелла « Начитанность Мореллы не знала пределов. Жизнью клянусь, редкостными были ее дарования, а сила ума – велика и необычна. Я чувствовал это и многому учился у нее… Настало время, когда непостижимая таинственность моей жены начала гнести меня, как злое заклятие. Мне стали невыносимы прикосновения ее тонких полупрозрачных пальцев, ее тихая музыкальная речь, мягкий блеск ее печальных глаз. И она понимала это, но не упрекала меня; казалось, что она постигала мою слабость или мое безумие, и с улыбкой называла его Роком. И еще казалось, что она знает неведомую мне причину, которая вызвала мое постепенное отчуждение, но ни словом, ни намеком она не открывала мне ее природу. Однако она была женщиной и таяла с каждый днем… Сказать ли, что я с томительным нетерпением ждал, чтобы Морелла наконец умерла?» Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля Полет на воздушном шаре к Луне обанкротившегося починщика мехов для раздувания огня, спасающегося от кредиторов. Описание воздухоплавания. Обоснования фантастического подъема к спутнице Земли в соответствие с законами физики и астрономической динамики. Дневник путешественника и объяснение его пятилетнего отсутствия в родном Роттердаме. Тень Парабола. «И внезапно из черных завес, заглушивших напевы, возникла темная, зыбкая тень – подобную тень низкая луна могла бы отбросить от человеческой фигуры – но то не была тень человека или бога или какого-нибудь ведомого нам существа. И, зяблясь меж завес покоя, она в конце концов застыла на меди дверей… И наконец, я, Ойнос, промолвив несколько тихих слов, вопросил тень об ее обиталище и прозвании. И тень отвечала: «Я – Тень, и обиталище мое вблизи от птолемаидских катакомб, рядом со смутными равнинами Элезиума, сопредельными мерзостному Харонову проливу». И тогда мы, семеро, в ужасе вскочили с мест и стояли, дрожа и трепеща, ибо звуки ее голоса были не звуками голоса какого-нибудь одного существа, но звуками голосов бесчисленных существ, и, переливаясь из слога в слог, сумрачно поразили наш слух отлично памятные и знакомые нам голоса многих тысяч ушедших друзей». Тишина Притча. Демон, наблюдавший человека в тоге Древнего Рима. «Лик его был ликом божества; и ризы ночи, тумана, луны и росы не скрыли черт его лица. И чело его было высоко от многих дум, и взор его был безумен от многих забот; и в немногих бороздах его ланит я прочел повествование о скорби, усталости, отвращении к роду людскому и жажде уединения». Он сидел всю ночь на утесе на унылом берегу Заиры и дрожал в уединении. Когда же после буйств природы, рычания зверей, шепота речных лилий настала абсолютная тишина, «и письмена на утесе были: тишина. И человек затрепетал и отвернулся и кинулся прочь, так что я его больше не видел». Лигейя «Ростом она была высока, несколько тонка, а в последние дни свои даже истощена. Напрасно пытался бы я живописать величие, скромную непринужденность ее осанки или непостижимую легкость и упругость ее поступи. Она появлялась и исчезала, словно тень. О ее приходе в мой укромный кабинет я узнавал только по милой музыке ее тихого, нежного голоса, когда она опускала мраморные персты на мое плечо. Вовек ни одна дева не сравнилась бы с ней красотою лица. Его озаряли лучезарность грез, порожденных опиумом, - воздушное и возвышающее видение, своею безумной божественностью превосходящее фантазии, что осеняло дремлющие души дщерий Делоса. И все же черты ее не имели той правильности, которою классические усилия язычников приучили нас безрассудно восхищаться … Я взирал на очертания высокого бледного лба – он был безукоризнен – о, сколь же холодно это слово, ежели говоришь о столь божественном величии! – цветом соперничал с чистейшей слоновой костью, широкий и властно покойный, мягко выпуклый выше висков; а там – черные, как вороново крыло, роскошно густые, в ярких бликах, естественно вьющиеся кудри, заставляющие вспомнить гомеровский эпитет «гиацинтовые»! Я смотрел на тонкие линии носа – только на изящных древнееврейских медальонах видывал я подобное совершенство. Та же роскошная гладкость, та же едва заметная горбинка, тот же плавный вырез ноздрей, говорящий о пылкой душе. Я любовался прелестными устами. В них воистину заключалось торжество горнего начала – великолепный изгиб короткой верхней губы, нежная сладострастная дремота нижней, лукавые ямочки, красноречивый цвет, зубы, что отражали с почти пугающей яркостью каждый луч небесного света, попадавший на них при ее безмятежной, но ликующе лучезарной улыбке. Я рассматривал форму ее подбородка и здесь также обнаруживал широту, лишенную грубости, нежность и величие, полноту и одухотворенность – очертания, что олимпиец Аполлон лишь в сновидении явил Клеомену, сыну афинянина. И тогда я заглядывал в огромные глаза Лигейи. Античность не дала нам идеала глаз. Быть может, именно в глазах моей подруги и заключалась тайна… Сколько я помню, они были намного больше обыкновенных человеческих глаз. Негой они превосходили и самые исполненные негой газельи глаза у племени в долине Нурджахада. Но лишь изредка – в пору крайнего волнения – эта особенность делалась у Лигейи слегка заметной. И в такие мгновения красота ее – быть может, это лишь представлялось моему разгоряченному воображению - красота ее делалась красотой существ, живущих над землей или вне земли, - красотой баснословных мусульманских гурий. Зрачки ее были ослепительно черны, и осеняли их смоляные ресницы огромной длины. Брови, чуть неправильные по рисунку, были того же цвета. Однако, «странность», которую я обнаруживал в глазах ее, по природе своей не была обусловлена их формою, цветом, или блеском и должна, в конце концов, быть отнесена к их выражению… О, как я пытался постичь это выражение целую летнюю ночь напролет! Что это было – то, глубочайшее Демокритова колодца, что таилось в бездонной глубине зрачков моей подруги? Что это было? Меня обуяла жажда узнать. О, эти глаза! Эти огромные, сверкающие, божественные очи! Они стали для меня двойными звездами Леды, а я – увлеченнейшим из астрологов… Что она любит меня, мне не следовало сомневаться; и я мог бы легко понять, что в таком сердце любовь не оставалась бы заурядным чувством. Но лишь с ее смертью я целиком постиг силу ее страсти. Долгие часы, держа меня за руку, она изливала предо мною свою пылкую преданность, граничащую с обожествлением. Чем я заслужил благодать подобных признаний? Чем заслужил я проклятие разлуки с моей подругой в тот самый час, когда я их услышал? Но об этом я не в силах говорить подробно. Лишь позвольте мне сказать, что в любви Лигейи, превосходящей женскую любовь, в любви, которой, увы! я был совершенно недостоин, я наконец узнал ее тягу, ее безумную жажду жизни, столь стремительно покидавшую ее. Именно эту безумную тягу, эту бешено исступленную жажду жизни – только жизни – я не в силах живописать, но способен выразить». Лигейя умерла. В ее преемнице леди Ровены, которую в первый год брака поразил неизлечимый недуг, рассказчик в смутных догадках, которые он предпочитал отбрасывать, ощущал Лигейю « Я питал к ней ( к Ровене) ненависть и отвращение, свойственные скорее демону, нежели человеку. Память моя возвращалась ( о, с какою силою сожаления!) к Лигейе, любимой, царственной, прекрасной, погребенной. Я упивался воспоминаниями об ее чистоте, об ее мудрости, об ее возвышенной, ее неземной душе, об ее страстной любви, доходившей до полного самоотречения… В чаду моих опиумных грез ( ибо я был постоянно окован узами этого зелья) я громко взывал к ней порою ночного безмолвия или днем, среди тенистых лесных лощин, как будто дикий жар, высокая страсть, снедающий пламень моей тоски по ушедшей могли способствовать ее возврату на земные тропы, ею покинутые, - ах, вправду ли навек?» И на смертном одре из Равенны воскресла Лигейя. «Я прянул и очутился у ног ее! Она отшатнулась при моем касании и откинула размотанную ужасную ткань, скрывавшую ей голову, и в подвижном воздухе покоя заструились потоки длинных, разметанных волос; они были чернее, чем вороново крыло полуночи! И тогда медленно отверзлись очи стоявшей предо мной. «По крайней мере, в этом, - вскричал я, - я никогда, я никогда не ошибусь – это черные, томные, безумные очи – моей потерянной любви – госпожи – ГОСПОЖИ ЛИГЕЙИ». Трагическое положение Коса времени. Пародия на газетные репортажи, как минутная стрелка огромных башенных часов высочайшего собора срезала голову синьоры Психеи Зенобии, просунувшуюся в отверстие типа оконца на циферблате, чтобы полюбоваться городом с высоты птичьего полета. Черт на колокольне Дух высмеивания статей на исторические темы. Черт забирается на колокольню голландского городка Школькофремена и вытворяет безобразия: заставляет колокол часов бить тринадцать ударов, шокируя население всего городка, сталкивая людей с привычных рельсов. У кого переваривается капуста, у кого вдруг гасятся трубки, все домашние часы начинают бесноваться, дрыгаться и дергаться, отбивая тринадцать часов. « При столь горестном положении вещей я с отвращением покинул этот город и теперь взываю о помощи ко всем любителям точного времени и кислой капусты. Направимся сюда в боевом порядке и восстановим в Школькофремене былой уклад жизни, изгнав этого малого с колокольни». Падение дома Ашеров Падение, руины будут в конце. Сначала предпосылки. Ветхость, печать уныния, гибели. Последние из древнего знатного рода – Родерик и его сестра леди Мэдилейн, объятые страхом неминуемого скорого конца, что свершается на глазах друга детства владельца замка, приехавшего на несколько недель по приглашению Родерика. « - Это злосчастное безумие меня погубит, - говорил он, - неминуемо погубит. Таков и только таков будет мой конец. Я боюсь будущего – и не самих событий, которые оно принесет, но их последствий. Я содрогаюсь при одной мысли о том, как любой, даже пустячный случай может сказаться на душе, вечно терзаемой нестерпимым возбуждением. Да, меня страшит вовсе не сама опасность, а то, что она за собой влечет: чувство ужаса. Вот что заранее отнимает у меня силы и достоинство, я знаю – рано или поздно придет час, когда я разом лишусь и рассудка и жизни в схватке с этим мрачным призраком – страхом. Сверх того, не сразу, из отрывочных и двусмысленных намеков я узнал еще одну удивительную особенность его душевного состояния. Им владело странное суеверие, связанное с домом, где он жил и откуда уже многие годы не смел отлучиться: ему чудилось, будто в жилище этом гнездится некая сила, - он определял ее в выражениях столь туманных, что бесполезно их здесь повторять, но весь облик родового замка и даже дерево и камень, из которого он построен, за долгие годы обрели таинственную власть над душой хозяина: предметы материальные – серые стены, башни, сумрачное озеро, в которое они гляделись, - в конце концов повлияли на дух всей его жизни. Ашер признался, однако, хотя и не без колебаний, что в тягостном унынии, терзающем его, повинно еще одно, более естественное и куда более осязаемое обстоятельство – давняя и тяжкая болезнь нежно любимой сестры, единственной спутницы многих лет, последней и единственной родной ему души, и теперь ее дни, видно, уже сочтены. Когда она покинет этот мир, сказал Родерик с горечью, которой мне никогда не забыть, он – отчаявшийся и хилый - останется последним из древнего рода Ашеров. Пока он говорил, лэди Мэдилейн ( так звали его сестру) прошла в дальнем конце залы и скрылась, не заметив меня. Я смотрел на нее с несказанным изумлением и даже со страхом, хотя и сам не понимал, откуда эти чувства. В странном оцепенении провожал я ее глазами. Когда за сестрой наконец затворилась дверь, я невольно поспешил обратить вопрошающий взгляд на брата; но он закрыл лицо руками, и я заметил лишь, как меж бескровными худыми пальцами заструились жаркие слезы». Смерть сестры хозяина. Оцепенение. Странные события. Поднимается из гроба Мэдилейн и проходит в комнату, где ее брата пытается успокоить и вызволить из трагического состояния его друг. Она падает на грудь Родерику, увлекает за собой на пол уже бездыханного, - жертву всех ужасов, которые он предчувствовал. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
