Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 2.69 Mb.
|
II. Наверное, никого не удивит, что мои самые ранние и самые лучшие воспоминания связаны с дедушкиным калькулятором. Дедушка (мамин папа) Лео Вальдемар Тёрнквист был профессором статистики в Университете Хельсинки. Помню, сколько удовольствия я получал от вычисления всяких синусов. Не то чтобы меня сильно интересовали результаты (в конце концов, они мало кого интересуют) — но в те давние времена калькулятор не просто выдавал ответ: он его вычислял. И в процессе вычисления старательно мигал — мол, я все еще жив, на это вычисление мне нужно десять секунд, а пока я тебе помигаю, чтоб ты понимал, как я стараюсь. От этого просто захватывало дух. Теперь все не так — нынешние калькуляторы вычисляют тебе любые синусы не моргнув глазом, а те, давние, устройства ясно давали понять, что выполняют трудную работу. Сомнений не было. Свою первую встречу с компьютером я не помню, знаю только, что мне было около одиннадцати. Мой дедушка купил Commodore VIC-20 году в 81-м. Раз я проводил столько времени с его волшебным калькулятором, то, наверное, должен был прыгать от восторга в предвкушении игры с новым компьютером — но я этого не помню. Я вообще не помню, как увлекся компьютерами. Это началось незаметно и постепенно захватило меня целиком. VIC-20 был одним из первых домашних компьютеров. Он не нуждался ни в какой сборке. Достаточно было соединить его с телевизором, включить в сеть — и он уже с готовностью выдает на экран большими заглавными буквами свое «READY», а рядом в ожидании твоих указаний переминался с ноги на ногу огромный курсор. Жаль только, делать на нем было в общем-то нечего. Особенно сначала, когда готовые программы нигде не продавались. Разве что программировать на Бейсике. Этим-то и занялся мой дедушка. Для дедушки компьютер был прежде всего новой игрушкой и одновременно мощным калькулятором. Он не только вычислял синусы гораздо быстрее старого карманного калькулятора, но и — по команде хозяина — автоматически повторял вычисления снова и снова. Теперь дедушка мог делать дома многие расчеты, для которых раньше использовал большие университетские машины. Ему хотелось поделиться этими возможностями со мной. А еще он стремился заинтересовать меня математикой. Поэтому он сажал меня к себе на колени и давал набивать программы, которые старательно писал на бумаге, потому что не привык работать за компьютером. Не знаю, многие ли мальчишки, сидя со своими дедушками, учились упрощать и вводить в компьютер арифметические выражения, но я занимался именно этим. Не помню, что мы вычисляли, и не думаю, что имел об этом хоть малейшее представление, но я сидел с дедушкой и помогал ему. Возможно, сам бы он делал все гораздо быстрее, но кто знает? Ведь я хорошо управлялся с клавиатурой, а дедушка так с ней и не освоился. Занимался я этим после школы, когда мама завозила меня к дедушке с бабушкой. Тогда же я начал читать компьютерные описания и набивать из них учебные программы. Там были примеры простых игр для самостоятельного программирования. Если все сделать правильно, то по экрану начинал ходить такой схематичный человечек, а потом можно было изменить программу, и человечек менял цвет. Это было в твоей власти. Потрясающее ощущение. Я принялся писать собственные программы. Начало было традиционным: 10 PRINT «HELLO» 20 GO TO 10 Эта программа делает именно то, что и следует ожидать. Она печатает на экране HELLO. Вечно. По крайней мере, пока тебе не надоест. Но это только первый шаг. Многие на нем и останавливаются. Вот, думают, какое дурацкое упражнение: зачем надо миллион раз печатать HELLO? Однако руководства к первым домашним компьютерам всегда начинались именно с него. Прелесть в том, что программу можно изменять. По рассказам сестры, я сделал вторую версию этой программы, радикально отличавшуюся от первой. Теперь на экране раз за разом появлялся текст: «САРА — ХОРОШАЯ ДЕВОЧКА». Обычно я не был способен на такие нежности, поэтому Сара была потрясена. Сам я этого не помню. Стоило мне написать программу, как я тут же забывал о ней и приступал к следующей. III. Я хочу немного рассказать вам о Финляндии. В один прекрасный день в октябре небо там затягивает противной серой мглой и становится ясно, что скоро пойдет дождь. Или снег. Каждое утро, проснувшись, вы снова окунаетесь в это мрачное ожидание. Если идет дождь — он холодный и смывает из памяти всякое воспоминание о лете. Снег же волшебным образом озаряет все вокруг и настраивает вас на оптимистический лад. Беда в том, что оптимизма хватает дня на три, а снег продолжает лежать месяц за месяцем. И все эти месяцы мороз продирает до костей. Если вам вздумается выйти из дома в январе, придется брести в сумрачной полутьме. Зима — время громоздкой, вечно сырой одежды. Срезая — как обычно — путь к автобусной остановке, вы падаете на школьном катке. На улицах Хельсинки вам приходится время от времени обходить пошатывающуюся матрону, которая в сентябре была чьей-то элегантной бабушкой, но в январский вторник к 11 утра уже петляет по обочине после сдобренного водкой завтрака. И можно ли ее винить? Через 3—4 часа снова стемнеет, и заняться ей практически нечем. Мне же помогал скоротать зиму особый вид спорта для закрытых помещений: программирование. Часто — но не всегда — со мной был Морфар (так мы, шведы, называем дедушку по материнской линии). Он разрешал мне сидеть в его комнате и в свое отсутствие. Я попросил денег на первый компьютерный учебник. Все было на английском — приходилось расшифровывать. Трудно читать техническую литературу на чужом, не очень-то знакомом языке. Все мои карманные деньги уходили на компьютерные журналы. В одном из них мне попалась программа для азбуки Морзе. В отличие от остальных программ, она была написана не на Бейсике. Это был просто набор чисел, которые можно было вручную перевести на машинный язык — в цепочку нулей и единиц, которые понимает компьютер. Так я открыл, что компьютер на самом деле не знает Бейсика. Он слушается гораздо более простого языка. Другие ребята играли в хоккей и катались на лыжах с родителями. Я же разбирался, как работает компьютер. Не зная, что есть программы для перевода «человеческих» чисел в машинные нули и единицы, я принялся писать программы в числовой форме и переводить их вручную. Это называется программированием в машинном коде. Оно позволяет делать такие вещи, до которых иначе не додумаешься. Расширяет возможности компьютера. В твоей власти оказывается все до мельчайших деталей. Начинаешь придумывать, как сделать то же самое чуть-чуть быстрее и занять при этом меньше места. Между тобой и компьютером исчезает барьер абстракции, и вы становитесь очень близки. Вот что такое «быть с машиной на «ты». Мне двенадцать, тринадцать, четырнадцать... Другие ребята играют в футбол. Меня гораздо больше привлекает дедушкин компьютер. У этой машины свой собственный мир, где правит логика. Кроме меня, только у трех ребят из моего класса были дома компьютеры, и только один из них пользовался им так же, как я. Мы встречались с ним раз в неделю. А иногда даже оставались ночевать друг у друга. Вот и все мое общение в то время. И я не чувствовал себя обделенным: мне было хорошо. Это было уже после развода родителей. Папа жил в другом районе Хельсинки. Он считал, что ребенок не должен зацикливаться на чем-то одном, и записал меня в секцию баскетбола — своего любимого вида спорта. Вот кошмар! Я был меньше всех в команде. Через полтора сезона я устроил скандал, сказав, что бросаю секцию, что это его любимый спорт, а не мой. Мой единокровный брат Лео оказался более спортивным. Но зато он стал лютеранином, как и 90 процентов населения Финляндии. Вот тогда-то папа — непоколебимый агностик — понял, что плохо справляется с ролью отца. Впервые это подозрение начало закрадываться у него несколькими годами раньше, когда Сара стала католичкой. Компьютерный дедушка не отличался веселым нравом. Лысеющий и полноватый, он был типичным рассеянным профессором. Общаться с ним было непросто: он не был экстравертом. Представьте себе математика, который уставился в пространство и не отвечает на вопросы, потому что задумался. И никогда не угадаешь, о чем. О комплексном анализе? О госпоже Саммалкорпи в другом конце комнаты? Я и сам такой — часто отключаюсь. Когда я сижу за компьютером, меня очень раздражает, если кто-то пытается меня отвлечь, Туве есть что сказать по этому поводу. Самые яркие воспоминания о Морфаре связаны у меня не с его компьютером, а с его красным домиком. Раньше в Хельсинки было принято иметь маленькую летнюю дачу, которая могла состоять всего из одной комнаты метров на 15—20. Такие домики стоят на маленьких участках (может быть, не больше сотки), и люди ездят туда ковыряться в саду. Обычно у них есть квартира в городе и такая вот дачка, где растет картошка, несколько яблонь или розовые кусты. Дачи чаще бывают у пожилых, потому что молодые все время на работе. Садоводы включаются в нелепые соревнования по поводу своих посадок. Морфар посадил в саду мою яблоню. Небольшой саженец. Возможно, она и сейчас там, если только завистливые соседи не срубили ее, прокравшись на участок под покровом краткой летней темноты. Через четыре года после того, как Морфар познакомил меня с компьютерами, у него случился инсульт и его наполовину парализовало. Это стало для всех большим потрясением. Но хотя он провел в больнице около года и был моим самым близким родственником, меня это не очень коснулось. Наверное, это была защитная реакция или юношеский эгоизм. Он стал совершенно другим человеком, и мне не нравилось его навещать. Я ходил к нему раза два в месяц. Мама бывала чаще. И сестра тоже. Сара вообще рано взяла на себя роль семейной сестры милосердия. Когда дедушка умер, его компьютер переехал жить ко мне. Это практически не обсуждалось. IV. Давайте на минуту заглянем в прошлое. Сейчас Финляндия может быть суперсовременной страной, но столетия назад она была всего лишь перевалочным пунктом для викингов на их «торговом» пути в Константинополь. Позднее, когда соседи-шведы надумали усмирить финнов, они прислали английского епископа Генри, который приехал в 1155 году как посланец католической церкви. Миссионерская деятельность шведов объяснялась тем, что они рассчитывали с помощью финских крепостей отражать атаки русских. В конце концов шведы победили нашего восточного имперского соседа и подчинили себе Финляндию. В следующие столетия шведам предлагались земельные наделы и налоговые льготы, чтобы увеличить население финской колонии. Шведы владели ситуацией до 1714 года, когда Россия на семь лет взяла верх. Потом шведы отвоевали свою колонию обратно и не отдавали до 1809 года, когда Россия напала на Финляндию уже вместе с Наполеоном. После этого Финляндия находилась под властью России вплоть до коммунистической революции 1917 года. В настоящее время потомки древних шведских иммигрантов составляют 350 тысяч шведскоговорящих жителей, или около пяти процентов населения страны. Включая мою чокнутую семейку. Прадедушка моей матери был сравнительно небогатым фермером из Яппо, небольшого поселения вблизи города Васы. У него было шесть сыновей, и по крайней мере двое из них стали докторами наук. Вот какие возможности имеет каждый житель Финляндии. Да, долгие зимние вечера и необходимость снимать обувь при входе в дом могут свести с ума. Но зато университетское образование в стране бесплатное. Не то что в США, где многие дети растут с ощущением безысходности. Одним из тех шести сыновей был мой дедушка Лео Вальдемар Тёрнквист, который приобщил меня к компьютерам. Еще был дедушка с папиной стороны. Фамилию Торвальдс он изготовил сам, используя в качестве подручного материала свое второе имя. При рождении его назвали Оле Торвальд Элис Саксберг. Он родился без отца (Саксберг — девичья фамилия его матери) и потом получил фамилию Каранко от человека, за которого моя прабабушка вышла замуж. Фарфар (папин папа) настолько не любил своего отчима, что сменил фамилию. К слову «Торвальд» он добавил букву «с», чтобы придать фамилии более солидное — как ему казалось — звучание. Само по себе «Торвальд» означает «владения Тора». Уж лучше бы он создавал фамилию с нуля, а не занимался переделками: добавление «с» лишает слово исходного смысла и сбивает с толку как шведов, так и финнов, которые не могут понять, как, черт возьми, произносить эту фамилию. Они и писать-то ее хотят не Torvalds, a Thorwalds. В мире всего 21 Торвальдс, и все мы — родственники. Все сталкиваемся с этой «фамильной» проблемой. Возможно, именно поэтому в Сети я всегда выступаю просто как «Линус». С «Торвальдсом» слишком много путаницы. Этот дедушка не преподавал в университете. Он был журналистом и поэтом. Сначала он работал главным редактором городской газеты в небольшом городке в ста километрах к западу от Хельсинки. Потом его уволили за слишком регулярное употребление спиртных напитков в рабочее время. Их с бабушкой брак распался. Он переехал на юго-запад Финляндии в город Турку, снова женился, стал в конце концов главным редактором местной газеты и опубликовал несколько поэтических сборников, хотя проблемы с алкоголем у него остались на всю жизнь. На Рождество и на Пасху мы навещали его. И бабушку тоже. Фармор (так по-шведски называется папина мама) Марта живет в Хельсинки и знаменита своими потрясающими блинчиками. Фарфар умер пять лет назад. Скажу честно — я не прочел ни одной из его книг. Отец любит сообщать об этом совершенно посторонним людям. Моя семья кишмя кишит журналистами. Легенда гласит, что один из моих прадедушек, журналист и писатель Эрнст фон Вендт, был на стороне белых и в 1917 году, во время финской гражданской войны после отделения от России, его арестовали красные. (Сознаюсь снова: его книжек я тоже не читал и, говорят, не много потерял.) Мой отец Нильс (все зовут его Нике) — теле- и радиожурналист, со студенческих лет (60-е годы) бывший активным членом компартии. Его политические взгляды сформировались, когда он узнал о зверствах, творившихся в Финляндии в отношении сочувствующих коммунистам. Теперь, спустя несколько десятилетий, он признает, что его энтузиазм в отношении коммунизма был несколько наивен. С моей матерью Анной (ее все зовут Микке) он познакомился в 60-е годы, во времена их бунтарского студенчества. По его рассказам, они встретились на загородной прогулке членов шведского студенческого клуба, в котором он был президентом. В борьбе за внимание моей матери у него был соперник, и при подготовке к возвращению в Хельсинки отец поручил этому сопернику следить за посадкой в автобус. Воспользовавшись случаем, отец занял место рядом с матерью и пригласил ее на свидание. (А некоторые говорят, что я семейный гений!) Я родился в перерыве между студенческими митингами, скорее всего под песни Джони Митчел. Семейным гнездышком нам служила комната в квартире бабушки с дедушкой. Моей первой колыбелью стала корзинка для белья. К счастью, тот период мне плохо запомнился. Когда мне было месяца три, папа предпочел отправиться в армию на положенные одиннадцать месяцев вместо того, чтобы сесть в тюрьму за отказ от службы — по-видимому, по антивоенным убеждениям. Он стал таким хорошим солдатом и метким стрелком, что его часто отпускали на выходные домой. Семейная легенда гласит, что мою сестру Сару зачали как раз во время такого отпуска. В свободное от двух белоголовых малышей время мама работала редактором в международном отделе Финского агентства новостей. Сейчас она работает художественным редактором. Я чудом избежал семейной журналистской стези. У Сары собственное бюро переводов: она переводит новостные репортажи и одновременно работает в Финском агентстве новостей. У моего единокровного брата Лео Торвальдса видеоуклон — он хочет снимать фильмы. Поскольку почти все мои родственники — журналисты, я считаю себя вправе шутить с репортерами о том, что знаю, какие они козлы. Я понимаю, что выгляжу при этом законченным хамом, но в нашем доме в Финляндии постоянно толклась куча репортеров, которые ни перед чем не останавливались, чтобы заполучить историю, или выдумывали историю от начала до конца, или просто всегда были слегка навеселе. Точнее: весьма навеселе. Вот когда приходилось отсиживаться в своей комнате. Или когда у мамы было плохое настроение. Мы жили в двухкомнатной квартире на втором этаже ничем не примечательного бледно-желтого здания на Стора-Робертсгатан в Рёдбергене, небольшом районе недалеко от центра Хельсинки. У Сары и ее несносного старшего братца была общая спальня. Рядом с домом рос небольшой парк, названный в честь местных пивоваров — Синебрюхоффским. Это всегда казалось мне странным, однако чем лучше назвать баскетбольный стадион в честь фирмы, производящей офисное оборудование? (Поскольку однажды в этом парке видели кота, у нас в семье его всегда называли Кошачий парк.) Там был пустующий домишко, в котором собирались голуби. Парк стоял на холме, и зимой там было хорошо кататься на санках. А еще мы играли в зацементированном дворе позади нашего пятиэтажного дома и на его крыше. Когда мы играли в прятки, увлекательнее всего было вскарабкаться по лестнице на крышу. Но никакие развлечения не могли сравниться с компьютером. Когда дома есть компьютер, можно сидеть за ним всю ночь напролет. Обычно мальчишки по ночам «читают» под одеялом «Плейбой». Я же вместо этого прикидывался спящим, дожидался, пока мама уйдет, вскакивал и усаживался за компьютер. Это было еще до появления чатов. «Линус, иди есть!» Иногда я вообще не выходил. Мама говорила своим друзьям-журналистам, что я настолько неприхотливый ребенок, что мне для счастья достаточно чулана с компьютером, куда время от времени закидывают пачку макарон. Она была недалека от истины. Никто не боялся, что этого ребенка похитят. (А интересно, кто-нибудь бы это заметил?) Когда компьютеры были проще, они больше подходили детям: любой юный энтузиаст — вроде меня — мог поковыряться внутри. В наше время компьютеры — как и автомобили — становятся все сложнее и людям все труднее развинчивать их, чтобы разобраться в устройстве. Когда вы в последний раз делали со своей машиной что-то посложнее замены масляного фильтра? Теперь, вместо того чтобы копаться в компьютере, дети целыми днями играют в компьютерные игры и совсем теряют голову. Вообще-то в самих играх нет ничего ужасного. Многие мои ранние программы были игровыми. В одной из них можно было управлять маленькой подлодкой в гроте. Идея тут самая стандартная. Мир кругом движется, наплывает на тебя, а ты — подлодка, и тебе нужно уворачиваться от страшных рыбин и не налетать на стенки грота. Реально в игре перемещается только подводный мир. Рыбы движутся вместе с ним. И чем дальше, тем быстрее. А грот становится все уже и уже. Выиграть здесь невозможно, но соль была не в этом. Мне нравилось поиграть в новую игру недельку, а потом перейти к следующей. Главное — написать программу, которая все это делает. Были у меня и другие игрушки: самолеты, корабли, машины и паровозики. Однажды папа купил дорогую немецкую железную дорогу. Сказал, что у него самого такой никогда не было и что в нее хорошо играть вместе с сыном. Игрушка и правда неплохая, но с компьютерными прелестями не сравнить. Иногда меня лишали доступа к компьютеру, но не за то, что я проводил за ним слишком много времени, а за какие-то другие провинности, например, за ссоры с Сарой. В школьные годы мы постоянно соперничали, особенно в учебе. Любое соревнование идет на пользу. Если бы я постоянно не дразнил Сару, она никогда бы не стала в пику мне сдавать шесть выпускных экзаменов вместо положенных в Финляндии пяти. С другой стороны, благодаря Саре я сносно знаю английский. Она всегда надо мной издевалась за то, что я говорил на финско-английском. Вот я и выучил английский как следует. Мать тоже дразнила меня, но по большей части за то, что я мало интересовался одноклассницами, которые приходили позаниматься с «математическим гением». Иногда мы жили с папой и его подругой, иногда Сара жила у папы, а я — у мамы. Кстати, в шведском языке нет эквивалента понятию «развалившаяся семья». Из-за развода у нас было мало денег. Мне врезалось в память, как мама периодически сдавала в заклад свою единственную ценность — акцию Хельсинкской телефонной компании, которая поступала в распоряжение каждого владельца телефона. Акция стоила долларов пятьсот, и зачастую, когда дела шли совсем плохо, маме приходилось относить сертификат в заклад. Помню, как однажды ходил с ней вместе и как мне было не по себе. (Теперь я — член совета директоров той самой компании. Это единственная в мире компания, где я вхожу в совет директоров.) Еще мне было не по себе, когда я накопил большую часть денег на покупку своих первых часов, а потом мама хотела, чтобы я попросил у дедушки недостающую сумму. Одно время мама работала по ночам, и мы с Сарой должны были ужинать самостоятельно. Предполагалось, что мы пойдем в магазин на углу, где у семьи был кредит, и купим продуктов. Вместо этого мы покупали сласти, а потом я допоздна наслаждался компьютером. Другие бы на моем месте радовались, что можно достать «Плейбой» из-под одеяла. Вскоре после того, как у дедушки случился удар, Мормор потеряла способность жить самостоятельно. Она была прикована к постели в доме для престарелых из-за своей, как она выражалась, «придурковатости». Когда она пробыла в больнице два года, мы переехали в ее квартиру. Квартира располагалась на первом этаже солидной старинной постройки российских времен на Петерсгатан, рядом с живописным приморским парком. Там была маленькая кухня и три комнаты. Саре досталась самая большая. Диковатый подросток, которому достаточно было темного чулана и пачки макарон, оказался в самой маленькой. Я повесил на окна плотные черные занавески, чтобы внутрь не проникал солнечный свет. Компьютер притулился на маленьком столике возле окна, в полуметре от моей постели. Я имел весьма смутное представление о Линусе Торвальдсе, когда весной 1999 года редактор воскресного журнала «San Jose Mercury News» поручил мне написать о нем очерк. Linux вошла в моду за год до этого, когда целая группа компаний, начиная с Netscape, взяла на вооружение либо понятие открытых исходников, либо саму систему. Не то чтобы я особенно следил за событиями. Но в начале 90-х я редактировал журнал, посвященный Unix и открытым исходникам, поэтому в моем мозгу всплывали какие-то отдаленные ассоциации. Согласно этим воспоминаниям Линус был финским студентом, который в домашних условиях написал мощную версию Unix и бесплатно распространял ее по Интернету. Это не вполне соответствовало действительности. Редактор позвонил мне, потому что Линус только что стал гвоздем программы на выставке Linux в Сан-Хосе и собрал толпы народу. Он дал мне задание со словами: «У нас тут, э-э-э, в Санта-Кларе живет звезда мирового масштаба», и для затравки переслал по факсу газетные репортажи. За два года до этого Линус переехал в Кремниевую Долину и теперь работал в еще сохранявшей таинственность корпорации Transmeta, которая уже несколько лет занималась разработкой микропроцессора, призванного перевернуть отрасль. При этом ему было разрешено выполнять весьма обширные обязанности главного разработчика Linux и конечного арбитра в отношении всех вносимых в систему изменений. (Благодаря своим последователям он был официальным владельцем товарного знака Linux.) И у него еще было время ездить по свету и служить символом процветающего движения открытых исходников. Он стал как бы народным героем. Если Билл Гейтс, излюбленный объект всеобщих нападок, купался в роскоши в своей райской долине, то Линус с женой и двумя малышками делил дом на две семьи с соседями в Санта-Кларе. По-видимому, его ничуть не волновали сказочные богатства, лившиеся потоком на толпы менее талантливых программистов. Само его существование заставляло теряться в догадках помешанных на акциях обитателей Кремниевой Долины: как такой умный человек может быть настолько не заинтересован в богатстве? У Линуса нет секретарей, он не прослушивает сообщения голосовой почты и редко отвечает на электронные письма. Я звонил ему несколько недель подряд, но когда дозвонился, то легко получил согласие на интервью в ближайшее удобное для него время, а именно месяц спустя, в мае 1999-го. У меня есть профессиональная привычка: ставить интервьюируемых в сложное положение, поэтому я решил, что в качестве фона для моего очерка лучше всего подойдет финская сауна. Во взятом напрокат мустанге со съемным верхом, посадив за руль фотографа, мы отправились в Санта-Круз, в лучшую, как мне сказали, сауну побережья, которая располагалась на территории, оккупированной последователями «Нового века» («Новый век» (New Age) — популярное в Америке оккультное движение. — Прим. Пер) и нудистами. Линус с открытой банкой кока-колы в руках появился из недр Transmeta, расположившейся в безымянном офисном комплексе Санта-Клары. На нем была программистская униформа: джинсы, футболка с конференции и неизменный набор носки плюс сандалии, который он полюбил, по его словам, еще до встречи с первым программистом. «Должно быть, это просто врожденный программистский инстинкт», — объяснил он мне свой выбор. Когда мы уселись на заднее сиденье, я для разминки спросил, настраивая диктофон: «Вы из семьи технарей?» «Нет, большинство моих родственников — журналисты, — ответил он и добавил: — Поэтому я в курсе, какие вы все козлы». Но это не прошло ему даром. «А, так вы из козлов?» — парировал я. Лучший программист мира смеялся так бурно, что прыснул струей кока-колы за шиворот фотографу-шоферу. От хохота он стал просто пунцовым. Так начался тот знаменательный вечер. Дальше — больше. Финны — настоящие фанаты своих саун, а он не был в сауне уже года три. Бледная голая суперзвезда в запотевших очках сидела на самой верхней полке с прилипшими к лицу светлыми волосами; пот струился по его, как я напишу позднее из чистого дружелюбия, «намечающемуся брюшку». Его окружали загоревшие, погруженные в однообразные разглагольствования сантакрузовцы со всеми свойственными «Новому веку» завихрениями, а он, казалось, не обращал на них никакого внимания и с энтузиазмом демонстрировал мне особенности настоящей сауны. На его лице блуждала блаженная улыбка. Я убежден, что по большей части жители Кремниевой Долины счастливее всех остальных людей. Во-первых, они находятся у пульта экономической революции. Еще важнее то, что они — и в Новой долине, и в Старой — становятся непереносимо богатыми. Но люди там никогда не улыбаются, по крайней мере за пределами офисов своих биржевых агентов. Большинство прославленных знатоков технологий — да и непрославленных тоже — стремятся сразу же дать вам понять, насколько они гениальны. И что они играют решающую роль в очень важном деле — не сравнить с какой-нибудь борьбой за мир и прочей ерундой. С Линусом все было не так. Полное отсутствие эгоцентризма совершенно обезоруживало и выгодно выделяло его среди напыщенной элиты Кремниевой Долины. Казалось, Линус выше всего этого. Выше адептов «Нового века». Выше миллиардеров компьютерной отрасли. Он походил не столько на северного оленя, ослепленного фарами международной известности, сколько на восхитительного пришельца, телепортированного на Землю, чтобы показать нам всю нелепость нашего эгоизма. Мне показалось, что он почти нигде не бывает. По словам Линуса, существенной частью ритуала посещения сауны служат последующие посиделки с пивом и разговорами о положении в мире. Поэтому мы заранее припасли в кустах несколько банок «Фостерса». С этими банками мы уселись в джакузи, чтобы расслабиться, пока фотограф будет делать снимки. Линус неожиданно оказался весьма подкован в истории американского бизнеса и в международной политике. По его мнению, для Соединенных Штатов было бы лучше, если бы американские корпорации и политические партии переняли у европейских политиков свойственный тем дружелюбный стиль. Линус сполоснул очки в джакузи, заметив, что вообще-то они ему не очень нужны, но он начал их носить еще подростком, надеясь зрительно уравновесить свой носище. В это время пришла одетая служительница и строго потребовала сдать наше пиво, недопустимое в этой свободной от алкоголя зоне. Нам оставалось только принять душ, одеться и найти кафе, где можно было бы закончить разговор. Большинство обитателей Кремниевой Долины охвачены неким религиозным экстазом. Они настолько увлечены своим бизнесом, убойным приложением или ИТ-отраслъю, что для них ничего больше не существует. Бесконечный поток самовосхвалений, который заменяет им диалог, невозможно прервать. Мы же сидели на солнышке в маленькой пивоварне, потягивая отвратительный ячменный напиток, и Линус заливался канарейкой, признаваясь в любви к классическому року и Дину Кунтцу, обнаруживая свою слабость к дурацким комедиям положений и открывая семейные тайны. У него нет особого желания вращаться среди богатых и могущественных. Я спросил Линуса, что бы он хотел сказать Биллу Гейтсу, но он не выразил ни малейшего желания вообще с ним встречаться. «Нам не о чем будет разговаривать, — пояснил Линус. — Меня совершенно не интересует та сфера, в которой он лучше всех в мире. А его не интересует то, в чем я, возможно, лучше всех. Я не могу ему ничего посоветовать в бизнесе, а он мне — в программировании». На обратном пути через горы в Санта-Клару нас обогнал черный джип «Чероки». Его пассажир крикнул: «Привет, Линус!», и вытащил «мыльницу», чтобы заснять своего улыбавшегося на ветру кумира на заднем сиденье мустанга с открытым верхом. Неделю спустя я пришел к нему в дом во время купания детей. Он как раз выудил из ванны свою белоголовую годовалую дочку и искал, куда ее пристроить, пока он будет вылавливать двухлетнюю блондинку. Линус вручил младшую мне, и она немедленно завопила. Из соседней комнаты прибежала на помощь его жена Туве. Она очень просто держится, приятна в общении, и на лодыжке у нее вытатуирован чертополох. Вскоре все мы уселись читать девочкам на ночь книжки на шведском и английском языках. Потом мы стояли в гараже среди нераспакованных вещей, и Торвалъдсы обсуждали невозможность покупки в Кремниевой Долине «настоящего дома с настоящим двором». Они говорили об этом без всякой горечи. Самое поразительное, что они не чувствовали комизма ситуации. Вскоре мы прихватили банки «Гиннесса» и уселись смотреть шоу Джея Лено. Вот тогда-то я и понял, что нужно писать книгу V. Следующие четыре года я провел за компьютером. Нет, ну в школу-то я, конечно, ходил. В гимназию Норсен — самую центральную из пяти шведских школ Хельсинки. Она была ближе всего к моему дому. Математика и физика меня интересовали и поэтому давались легко. Но если требовалось механическое запоминание — я сразу терял интерес к предмету. Поэтому история вызывала тоску, если нужно было назвать год битвы при Гастингсе, но становилась интересной, когда обсуждались экономические факторы развития страны. То же и с географией. Ну кого волнует, сколько человек живет в Бангладеш? Конечно, если подумать, таких найдется немало. Но лично мне гораздо легче было не уходить в свои компьютерные грезы, когда мы изучали что-то поинтереснее сухих цифр. Муссоны, например, или почему они возникают. Физкультура — это особая песня. Наверное, любому ясно, что я не был самым спортивным парнем страны. Кроме того, верьте — не верьте, я был в то время тощим. Для гимнастики это неплохо, но когда мы играли в футбол или хоккей, мне лучше было на урок не ходить. Оценки у меня были соответствующие. В Финляндии можно получить от 4 до 10. Вот у меня и были десятки, а иногда девятки, по математике, физике, биологии и другим предметам, а по физкультуре — семерки. Однажды даже шестерка. И по столярному делу я как-то получил шесть. Там я тоже не блистал. Другие ребята хранят на память об уроках столярного дела красивые подставки для салфеток или табуретки. У меня же от них остались одни занозы. Здесь пора сказать, что замечательные качели на нашем заднем дворе, где дочки проводят столько счастливых часов, построил мой тесть. Моя гимназия не была спецшколой для особо одаренных, каких полно в каждом американском городе. В Финляндии это не принято. В финских школах хороших учеников не отделяют от плохих. Зато у каждой школы есть своя специализация, какой-то особенный предмет, которого нет ни в одной другой. В гимназии Норсен это была латынь. Мне нравилось учить латынь. Больше, чем финский или английский. Жаль только, что это мертвый язык. Вот было бы здорово на латыни рассказывать анекдоты или обсуждать проблемы создания операционки. Еще мне нравилось сидеть в кофейне около школы. Там собиралась определенная компания, в основном те, кто не прятался за школой с сигаретами. Я шел туда, если прогуливал физкультуру или если между занятиями выдавалось «окно». Кофейня служила приютом для ботаников со времен логарифмических линеек. Кроме того, только там ученикам отпускали в кредит. То есть ты делал заказ, а они вели список всего, что ты съел и выпил, а потом, когда у тебя были деньги, ты за все платил. Зная пристрастие финнов к техническим новшествам, не удивлюсь, если теперь все это вводится в базу данных. Я заказывал всегда одно и то же: кока-колу и пончик. Сразу видно, что уже с юных лет я был фанатом здорового питания. Учился я, вообще говоря, лучше своей сестры Сары, которая была более общительной, более миловидной, легче сходилась с людьми и которой, я должен добавить, заказали перевод этой книги на шведский. Но в итоге она меня обошла, потому что сдала больше экзаменов. У меня были более узкие интересы. Я был признанным математиком. И девочек я приводил домой, только когда они хотели позаниматься. Это было не так уж часто, и я никогда не был инициатором, но отец питает иллюзии, что заниматься они хотели не только математикой. (По его мнению, они купились все на ту же формулу: значительный нос = значительный мужчина.) Если они рассчитывали на какие-то активные действия с моей стороны, то явно не на того напали. Я просто понятия не имел, на что они намекали, предлагая «поласкаться». Я много времени возился с соседским семикилограммовым котом, и больше меня никого ласкать особо не тянуло. Я был чистой воды хакер. Без вопросов. Причем сексуальными хакеров стали считать позже. Точнее, не сексуальными, а прикольными. Я же был не просто хакером, но еще и застенчивым хакером. Или это уже тавтология? Итак, я сидел за компьютером и был абсолютно счастлив. На выпускной вечер в Финляндии надевают пушистую белую шапку с черной лентой. Всем торжественно вручают дипломы, а потом выпускники расходятся по домам, где их ждут родственники с шампанским, цветами и тортом. А еще весь класс собирается на вечер в местном ресторане. У нас все это было, и, наверное, мне было весело, но ничего особенного мне не запомнилось. А вот спросите меня о технических характеристиках моего компьютера с процессором 68008, и я их вам отбарабаню без запинки. VI. Первый год моей учебы в университете прошел довольно успешно. Я умудрился набрать необходимое количество зачетов (в Финляндии это называется «учебными неделями»). Это был единственный такой год. То ли новая среда меня вдохновила, то ли возможность глубоко погрузиться в предметы. А может, мне просто больше нравилось учиться, чем участвовать в дружеских попойках, с ритуальной регулярностью обливая приятелей блевотиной. Одним словом, не знаю, почему этот первый год мне так удался, но будьте спокойны — больше это не повторилось. Моя университетская карьера быстро вошла в крутое пике. В то время я еще не определился со специализацией. В конце концов в качестве главного предмета я выбрал компьютеры, а в дополнение взял математику и физику. С этим были проблемы, потому что, кроме меня, компьютерами во всем Университете Хельсинки занялся всего один шведскоговорящий студент — Ларе Вирцениус. Мы оба вступили в «Спектрум» — общество шведских студентов; и это оказалось очень интересно. Все члены клуба изучали точные науки (физику, химию). Расшифровываю: общество было чисто мужское. Но мы делили помещение с таким же объединением биологов, психологов и студентов аналогичных специальностей. Это давало нам возможность общаться с женским полом, как бы неловко это ни выходило у некоторых из нас. А точнее — у всех. «Спектрум» во многом следовал атрибутике американских студенческих обществ. Хотя жили мы врозь и не обязаны были общаться с теми, кого не интересовала наука. Каждую среду у нас были вечеринки — там я и научился отличать пльзенское пиво от эля. Изредка проводились соревнования по поглощению водки. Но все это скорее относится к более поздним годам моей университетской жизни. А жизнь эта была долгой: я проучился в университете целых восемь лет, закончив его всего лишь со степенью магистра. (Если не считать звания почетного доктора, которое университет присвоил мне в июне 2000 года.) Но тот первый год — это нескончаемая череда трамвайных рейсов между учебными аудиториями и моей комнатой, в которой громоздились горы книг и компьютерных деталей. Я то читал фантастические боевики Дугласа Адамса, то бросал книгу на пол и брался за учебник физики. Потом скатывался с постели и садился за компьютер писать программу для новой игры. Кухня была под боком, и время от времени я брел туда за чашкой кофе или кукурузными хлопьями. Сестра могла быть поблизости или выйти прогуляться с друзьями. А могла вообще жить в это время у отца. И мать то ли дома, то ли на работе, а может, тусуется со своими друзьями-журналистами. Иногда ко мне приходил приятель, и мы, уместившись в кухне перед телевизором, пили чашку за чашкой чай, смотрели передачи MTV про Бивиса и Батхеда на английском языке и все собирались пойти поиграть в снукер (разновидность бильярда.) — да холодно было выходить из дома. И — ура! — никакой физкультуры. Зато на следующий год физкультуры у меня было в избытке. Весь год. После призыва в финскую армию. Многие парни идут в армию сразу после школы. Мне же показалось разумнее вначале проучиться год в университете. В Финляндии вам предоставляется выбор: восемь месяцев служить в армии или провести год на общественных работах. Если у вас есть уважительные религиозные или еще какие причины, то можно избежать и того и другого. У меня таких причин не было. И общественные работы меня не привлекали. Я был бы не против помочь обществу, но боялся, что общественные работы еще скучнее, чем армия. Сам удивляюсь своей простоте. Но все говорят, что если заранее не подыскать себе местечко для общественных работ, то пошлют заниматься какой-нибудь ерундой. И я не смог бы отказаться по убеждениям. Хотя я с удовольствием увильнул бы от исполнения своего гражданского долга, совесть у меня все-таки есть. Когда дело доходит до горячего, у меня нет предубеждений против стрельбы и убийств. Если выбрать военную службу, то здесь опять-таки две возможности. Можно стать на восемь месяцев рядовым, а можно пойти на офицерские курсы и прослужить одиннадцать месяцев офицером. Я подумал, что офицером быть чуть интереснее, несмотря на дополнительные 129 600 минут. А может оказаться и полезнее. Вот таким образом ваш весивший тогда 54 килограмма герой стал вторым лейтенантом резерва финской армии. Моя задача состояла в управлении огнем. Не бог весть какая хитрость. Тебе дают координаты для тяжелой артиллерии. Смотришь по карте, где ты, а потом проводишь триангуляцию к тому месту, куда надо стрелять. Вычисляешь координаты и передаешь их по радио или по телефонному кабелю, который сам же и помог проложить. Указываешь артиллерии, куда стрелять. Помню, перед тем как пойти в армию, я очень нервничал — не знал, что меня там ждет. Некоторые могут спросить про армию у старшего брата или еще у кого-то, чтобы не мучиться неизвестностью. Мне же спросить было не у кого. Ясно, конечно, что ничего веселого в армии нет. Это общее мнение всех, кто там побывал. Но я не знал, как именно все будет, и это меня беспокоило. Примерно такое же чувство я испытываю, ожидая реакции читателей на эту книгу. Для меня самым трудным в армии было ходить по лесам Лапландии с тоннами (как мне казалось) кабеля. Да что казалось — так оно и было! До начала офицерских курсов тебя заставляют бегать с огромным мотком кабеля на животе и двумя на спине. И бежать надо километров пятнадцать. А иногда просто стоишь и ждешь, что будет дальше. Или долго-долго идешь на лыжах к месту, где надо разбить палатку. Вот когда я понял, что если бы бог планировал поставить нас на лыжи, то он/она/оно снабдил(а/о) бы нас удлиненными стеклопластиковыми пластинами вместо ступней. Отсюда вовсе не следует, что я верю в бога. Чтобы поесть, надо сначала поставить палатку и разжечь костер. Холодно, голодно, ты устал — потому что не спал два дня. Я слышал, некоторые платят большие деньги за подобные приключения на свежем воздухе, чтобы «закалить волю». Им бы стоило просто пойти в финскую армию. Конечно, такие марафоны проводились не часто, но они были. Я подсчитал, что за одиннадцать месяцев службы в армии провел в лесу больше ста дней. Финляндия полна лесов: ими покрыто 70 процентов территории страны. У меня было ощущение, что я побывал возле каждого дерева. В качестве офицера я управлял огнем пятерки солдат. Это просто значит, что нужно быть в курсе происходящего и стараться представить ситуацию сложнее, чем она есть на самом деле. Но это не очень увлекательно, и я был скверным командиром. Особенно плохо мне давалась отдача приказов. Я хорошо подчинялся приказам — тут главное не принимать их на свой счет. Но я не считал целью своей жизни сделать все как можно лучше. Не тот случай. Я уже говорил, какая холодрыга в Лапландии? Честно говоря, в тот момент я просто ненавидел армию. Но некоторым вещам стоит только закончиться, и они мгновенно превращаются в чудесные воспоминания. Армейская служба из их числа. Кроме того, теперь мне до конца жизни есть о чем поговорить с любым финном. Некоторые даже считают, что это главная причина всеобщей воинской обязанности в стране: надо дать финнам неисчерпаемую тему для разговоров за пивом. Общее несчастье их объединяет. Служат они с отвращением, но потом с удовольствием об этом вспоминают. VII. Раз уж об этом зашла речь, я хочу рассказать еще немного о Финляндии. У нас, наверное, больше северных оленей, чем в любом другом месте на Земле. Существенная доля алкоголиков и поклонников танго тоже наша. Каждый, кто провел в Финляндии зиму, поймет истоки повсеместного пьянства. Для любителей танго оправдания нет, но они, к счастью, сосредоточены в основном в маленьких городках, куда можно и не соваться. Недавнее исследование показало, что финские мужчины самые плодовитые в Европе. Должно быть, это из-за обилия съеденной оленины или часов, проведенных в сауне. В этой стране саун больше, чем автомобилей. Никто не знает, как зародился этот культ, но по традиции во многих местах сауну строят прежде, чем дом. В многоквартирных домах сауна часто располагается на первом или последнем этаже, и каждой семье выделяется свое персональное время — например, в четверг с 7 до 8 вечера (четверг и пятница часто бывают банными днями). Так можно избежать риска встретить своих соседей в голом виде. Однажды я листал англоязычный путеводитель по Финляндии, в котором очень подробно разъяснялось, что финны никогда не занимаются в саунах сексом и что они будут потрясены до глубины души, если узнают, что кто-то совершил подобное святотатство или хотя бы помыслил о нем. Читая это, я не мог удержаться от смеха, потому что сауна — совершенно нейтральная часть финского дома. Авторы путеводителя могли бы с таким же успехом предупреждать туристов не заниматься сексом на кухонном полу. Здесь не о чем говорить. В глухих местах в саунах рожали детей, потому что больше нигде не было горячей воды, и согласно некоторым традициям в сауну приходят умирать. Все это, кстати, не относится к моей семье, — она к сауне довольно равнодушна. Есть и другие особенности, которые отличают финнов от других представителей человеческого рода. Например, молчаливость. Здесь не принято много разговаривать. Люди просто стоят кружком и молчат. Еще одно правило, которое не распространяется на мою семью. Я бы назвал нас «нетрадиционными». Финны стойко переносят несчастья. Молчаливое страдание и непреклонная твердость — вот что помогло нам выжить, несмотря на российское господство, череду кровавых войн и поганую погоду. Но в наше время это смотрится несколько странно. Немецкий писатель Бертольт Брехт, которого во время Второй мировой войны занесло в Финляндию, сделал свое знаменитое наблюдение о пассажирах на железнодорожной станции, которые «молчали на двух языках». При первой же возможности он — через Владивосток — уехал в США. Даже сегодня в баре любого финского города чаще всего можно увидеть мужчин с каменными лицами, сидящих порознь и уставившихся прямо перед собой. В Финляндии принято уважать право каждого на частную жизнь — еще одна важная особенность, поэтому никому не придет в голову подойти и завязать разговор с незнакомцем. В этом есть какая-то загадка. На самом деле финны очень дружелюбны. Но немногим довелось это узнать. Насколько я понимаю, в лесбийских барах атмосфера гораздо более компанейская. Поскольку финны не переносят разговоров лицом к лицу, страна является идеальным рынком для мобильных телефонов. Мы отнеслись к этим новым устройствам с энтузиазмом, неслыханным в других странах. Можно сомневаться, какая страна лидирует по числу северных оленей на душу населения. Если подумать, тут вперед может вырваться Норвегия. Но нет сомнений, в какой стране мира больше всего мобильных телефонов на каждого мужчину, женщину и ребенка. В Финляндии поговаривают об их имплантации прямо в тело новорожденного. И используют их разнообразнее, чем где бы то ни было. Финны постоянно посылают друг другу текстовые сообщения или используют мобильные телефоны вместо шпаргалок на экзаменах в школе: пошлешь вопрос другу и ждешь от него текстового сообщения. Еще мы используем телефоны как калькуляторы — а ведь большинство американцев даже не подозревают о такой возможности. Очевидно, следующим шагом будет телефонный диалог с посетителем, одиноко сидящим за соседним столиком в кафе. Nokia имеет феноменальный успех; со времен изобретения сауны ничто не меняло Финляндию так, как мобильные телефоны. Вообще-то неудивительно, что мобильные телефоны получили в Финляндии такой теплый прием. Страна всегда быстро и охотно перенимала все технические новинки. Например, в Финляндии как нигде распространена электронная оплата счетов и вообще выполнение всех банковских операций. Причем это далеко не те скучные псевдоэлектронные банки, что мы видим в США. В Финляндии больше подключенных к Интернету компьютеров на душу населения, чем в любой другой стране. Некоторые относят такую высокую техническую грамотность на счет развитой системы образования — в Финляндии самый высокий уровень грамотности населения и бесплатное университетское образование, в результате чего средний студент торчит в университете по 6—7 лет. Или — как я — все восемь. Когда проводишь в университете такой большой кусок жизни, трудно ничему не выучиться. Другие считают, что технический прогресс стал бурно развиваться в результате усовершенствования транспортной инфраструктуры, проведенного в рамках послевоенных репараций России. Третьи полагают, что это объясняется однородностью населения (иной раз непереносимой). Мы с Линусом сидим за столом в гостиной. Мы только что вернулись из парка аттракционов, где гоняли на автодроме и стреляли в тире. Туве разгружает продукты. Патриция с Даниелой сражаются из-за подаренной мною книжки. Я отодвигаю в сторону игрушечного пингвина и огромную банку арахисового масла, включаю диктофон и прошу Линуса рассказать о своем детстве. — Я мало что помню из своего детства, — откликается он скучным голосом. — Как так? Прошло всего несколько лет! — Спроси Туве. Я плохо запоминаю имена, лица, что я делал. Я даже наши телефонные номера обычно у нее спрашиваю. Я помню правила, помню, как все организовано, но не помню подробностей, в том числе подробностей своего детства. Я не помню, как что было, что я думал, когда был маленький. — Ну, например, у тебя были друзья? — Мало. Я никогда не был особенно общительным. Сейчас я стал намного, намного общительнее. — Ну, вспомни, как ты жил. Скажем, вот вы с сестрой в воскресенье утром пошли куда-нибудь с родителями? — Мои родители разошлись к тому времени. — Сколько тебе было, когда они разошлись ? — Не знаю. Кет шесть. Или десять. Не помню. — А что вы делали на Рождество? Помнишь? — Смутно помню, как мы надеваем парадную одежду и едем навестить папиного папу в Турку. То же самое на Пасху. Больше ничего особенного не помню. — Каким был твой первый компьютер? — Это был знаменитый VIC-20, который купил мой дедушка по материнской линии. Его привезли в коробке. — В большой? Как коробка из-под лыжных ботинок? — Примерно. — А дедушка? Что ты о нем помнишь? — Это был мой самый близкий родственник, наверное, но я... Ну ладно. Он был полноватый, но не толстый. Лысел. Задумчивый такой, как рассеянный профессор. Он ведь и был рассеянным профессором. Я часто сидел у него на коленях и набивал его программы. — Ты помнишь его запах? — Нет. Что за странный вопрос? — У каждого дедушки есть свой запах. Дешевого одеколона. Бурбона. Сигар. А какой запах был у твоего?
Рождение |
