Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 3.73 Mb.
|
Регина Турецкая Выпуск 1968 года, 10 Д ТРИДЦАТИЛЕТНИЙ ПЕРЕРЫВ ДО НАЧАЛА ЖИЗНИ До того, как жизнь моя началась, я выучила английский язык, научилась быть отличницей, была в школе тридцать один единственной претенденткой на золотую медаль, а смысл жизни никак не находился. Ходила домой пешком, через Красную площадь, и ждала, что меня собьет машина, жить не хотелось. В мае девятого класса моя подружка, почти отличница, спросила: “О чем с тобой разговаривать? О тряпках тебе не интересно, о мальчиках тоже, что – стихи читать?”. Это запомнилось на всю жизнь, а тогда я задумалась о стихах, то есть про то, как у меня со стихами. Наизусть учила, и читала с выражением. И все. Может, там и есть жизнь? В стихах. На день рождения бывший одноклассник, который перешел а соседнюю биологическую школу, подарил книжку с надписью “Будущему математику от юного биолога”. Потом мы учились вместе на биофаке. В сентябре мы гуляли по лесу, и моя другая, не школьная, подружка, рассказала, что на Ленинском проспекте есть математическая школа, в которой такая литература!!! И там по субботам читает лекции Якобсон, о стихах. А литературу там преподают однокурсники наших мам. У нее с математикой никак, а то бы она во вторую школу перешла. Ради литературы. ПОСТУПЛЕНИЕ ПО БЛАТУ После этого я во второй раз в жизни сделала, как хорошей девочке не положено (в первый раз я постриглась под Пола Маккартни, за это согласилась называть родителей папочкой и мамочкой, чтобы их знакомые поняли, что я приличная девочка). На этот раз я объявила, что больше в школу не пойду и дождусь, пока мамочка договорится с Германом Фейном, что меня примут во вторую школу, хотя приемные собеседования давно закончены и учеба уже началась. По блату. Единственный раз в жизни. Не стыдно: ничего плохого от этого никому, вроде, не сделалось, а в моей жизни не было бы столько хорошего. Родители к тому времени уже поняли, что – хотя по многим параметрам можно мною гордиться, – но все равно я сделаю так, как сочту нужным. Мамочка поговорила с Герман Наумычем, он, зная меня чуть не с рождения, поворчал “видали мы этих отличниц из английских школ”, но назначил мне собеседование с Сивашинским. Отвечая на простые вопросы, заданные непривычно, я впервые в жизни физически ощутила работу мозгов (удивительно приятное ощущение), на вопросы отвечала после мучений и подсказок, про что вопрос. Сивашинский позвал папочку и наедине сказал, что Софьи Ковалевской из меня не получится, но пятерки я получать буду. То есть собеседование я прошла. ИЗРАИЛЬ ЕФИМОВИЧ К сожалению, он в нашем классе не преподавал, я только слышала, что на его уроках играли в карты, задавал он на дом придумывание задач, из которых потом собирал и публиковал сборники, которыми – я слыхала – до сих пор пользуются учителя (те, что по-настоящему преподают элементарную математику и смогли раздобыть задачник). А на мехмат его ученики поступали. Израиль Ефимович (как выяснилось потом, он вовсе даже Хаимович) определял, кто какую задачу решит, понаблюдав за самим процессом решания, на результат ему и смотреть-то было не нужно. Такая вот была легенда, он вообще был легендой. Еще я потом узнала, что он преподает иврит, это было дорого и нелегально. Ведь это не то, что сейчас, – Израиль, иврит и евреи как бы не существовали. Математическим репетиторством он тоже зарабатывал; говорят урок его был из самых дорогих, но – если брался, – гарантировал пятерку по математике, кому на мехмат, а кому в керосинку. УЧЕБА Собеседование было в пятницу, а в понедельник я пошла в одну из четырех школ, стоявших квадратом за магазином «Москва». Туда шли по большей части мальчики, без формы. Провожавшая меня мамочка прокомментировала, что я попала черт-те куда. У нее издавна единственное ругательство – “шибко вумные”. Некоторые маленькие мальчишки на ходу читали книги и обсуждали что-то совсем непонятное. . В понедельник было шесть уроков, на контрольной по математике я не поняла даже условий задач, имени учителя не помню, вроде – Ушаков, а прозвище осталось: “Бегемот”, – так я и называла его за глаза, при личном обращении, конечно, звала по имени-отчеству. Учитель был очень хорооший. За полтора месяца второшкольники такому научились, что мне стало интересно. Задание на дом было дано – сто задач до следующего понедельника. Я как пришла домой, не стала “правильно” обедать, а начала учиться. ЯКОБСОН, СТИХИ, ИСТОРИЯ Во вторник была лекция для двух классов по истории, читал Якобсон. Историю я впервые стала учить, читала не учебники, но – чтò про это время могла найти. За год учения он вызвал меня “к доске” один раз. Нужно было рассказать про первую мировую войну. Я начала бубнить по учебнику, не зная, как ввернуть про другое. И тут Якобсону стало скучно, он вообще не любил опросов, и он поинтересовался, какие художественные произведения о войне я читала. Это был подарок, я сказала, что Хемингуэя я прочитала, а Ремарка дочитываю. На вопрос, каково мое мнение об этих произведениях, я ответила, что Хемингуэй чудесный писатель, а Ремарк хороший человек. Получила “садись”. Отметки в журнал он ставил, когда было нужно заполнить журнал, всегда пятерки, и расставлял их по какой-нибудь несерьезной схеме, например, как в игре “крестики-нолики”. Рассказывали, что девочка, не помню ее имени и класса, рассказывая про первую мировую, сказала “...и наши войска”, на что А.А. остановил и указал, что войска были царские, не наши нынешние. Девочка замешалась, помялась и продолжила. Еще раз употребила “наши войска”, была остановлена, продолжила, и опять то же самое. После третьего раза А.А. рассвирепел и крикнул ”Садитесь!!! ...Четыре.” В субботу была Якобсонова лекция, я услышала стихи, и Блок стал моим любимым поэтом. Навсегда. Много позже я узнала неприглядные истории про А.А., я этого не видела, он был божеством. Я, конечно, тоже была в него влюблена. Как в божество. Через много лет, прочитав его книги, я обнаружила, что пишет он похуже, чем говорит, божеством моим он быть перестал, но он тогда покончил с собой. Люблю я его и теперь, жалко его. Еще рассказывали, что на первой лекции, которую он читал в Иерусалимском университете, студенты устроили ему обструкцию как антисоветчику, и он ушел работать грузчиком. Это слухи, кто знает, пусть поправит. СОСЕДКА ПО ПАРТЕ До нового года я так и училась по двадцать восемь часов в сутки, прерываясь только на обязательные праздники, на полчасика. Мало с кем познакомилась. Соседкой по парте была Наташа Стрижевская, она же и приятельницей стала. Полная, одетая в самое модное, чего не достать простым смертным, и прекрасно владеющая речью. За первое во Второй школе сочинение Наталья получила пять с плюсом и похвалы от Феликса Александровича, того самого, что был однокурсник моей мамы, а мне он поставил четверку, с выговором – “у тебя ведь мама учительница”. За следующие сочинения я получала пятерки, поняла, что Феликсу нужно (отличница ведь). С математикой у Наташи было прекрасно, я была уверена, что поступать она будет на мехмат. Она на прямой вопрос загадочно улыбалась. На переменах мы с ней читали стихи, я тогда была увлечена Вознесенским, оттого, что мамин однокурсник, Эрик Ханпира, сочинял и великолепно исполнял пародии, я и сейчас их помню. А Наташа стихи читала серьезные. На Блоке мы сходились. В десятом классе я в стенгазете прочитала ее стихи, что-то про сигарету, в губы влипшую. И “идеальные круги на пнях”, которые вроде снимают огорченья. Употребление термина из самой высшей математики меня удивило, но я подумала, что на мехмате разберутся. И продолжала с ней дружить, в гости ходила и приглашала. Наталья поступила в литинститут, я как-то меньше стала с ней встречаться, круг общения у нее стал мне не годный. Она дипломированный поэт, переводила с французского, но Брассанса я в ее переводах не услышала, потом узнала и услышала от Марка Фрейдкина. А еще в журнале, кажется, в “Новом Мире”, были опубликованы стихи молодых поэтов, из который были два второшкольника – Наталья Стрижевская и Евгений Бунимович, который на год младше. Так вот Натальины круги на пнях там были, и Женькино “Чили имело мадонны овал” тоже. Этим овалом и прочими опусами про Чили, их-за которых Женьку из университета выгнали за троцкизм, был обвешан весь университет. А Натальины разговоры о поэтах привели к нескольким блестящим смешным стихотворным сочинениям Толи Эйдеса. ФИЗКУЛЬТУРА Одним из главных предметов в нашей физико-математической школе была физкультура. В нашем классе было много девочек, а в соседний – “Е” – зачислили только мальчиков, это чтобы там был один учитель физкультуры. Я раньше о таком не слыхала – чтобы была отдельная физкультура. Преподавателем была Инга Анатольевна Шалевич, она же и классный руководитель. Она давала задания на дом, например, подготовить выступление по гимнастике, как на первенствах. И я готовилась серьезно, к радости родителей. Мы у нее и в гостях бывали, чай пили. А как-то мы ее страшно огорчили. Был семинар по высшей математике, было скучно, и меня заинтересовало, какой формы череп у курчавого Саши Колчинского. Мы с Натальей написали ему записку, в которой предлагали постричься налысо. Ответная записка гласила – 20 рублей. Мы пустили по классу предложение скинуться, и к концу урока собрали 20 рублей, правда, рублей 15 внесла богатая Наташа. На следующий день Колчинский пришел в школу лысый и раздал девочкам конфеты, а мальчикам – сигареты. За следующие несколько дней несколько мальчиков тоже постриглись налысо, такая образовалясь мода. А Леша Исаков оставил на лысине длиннющий чуб, но Владимир Федорович его отправил с уроков в парикмахерскую стричься. Во время этих игрищ Инга Анатольевна была со мной суха, и когда она мне поручила заполнить какие-то бумаги, как старосте, я спросила, что с ней, не больна ли она. На это Инга Анатольевна чуть не со слезами сказала, что Сашу Колчинского она считала интеллигентным мальчиком, а он ... за деньги!!! Я ее успокоила тем, что Саша на эти деньги купил конфет и сигарет Инга Анатольевна просветлела. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ Школа была известна тем, что в ней не дерутся. Одного мальчика, не помню имени, который не прошел собеседование, Владимир Федорович зачислил после того, как его мама очень попросила: его, мол, бьют, а у вас, говорят, не дерутся. У нас дейтвительно драк и словесных издевательств не случалось, с девочками учителя и мальчики-школьники обращались по-джентльменски. Один учитель, не помню чего, по имени Хайдар Абелович, был груб, но недолго продержался… Энди В коридорах школы встречался мне мальчик, который явно плохо себя чувстовал, как будто его стошнит, и этот вид был у него при каждой встрече. Я от новых друзей узнала, что зовут его Андрей Подобедов, кличка – Энди. Как рассказали, он давний алкоголик, и его мама наливает ему выпить, чтобы ему не было совсем плохо. Он был грязноват, но при этом он учился хорошо, и по окончании школы поступил на мехмат. Первую сессию сдал, а после нее начался у Энди запой, из Университета он ушел. Следующим летом опять поступил на мехмат, но на этот раз и до сессии не дотянул – запой. Далее он поработал лаборантом в школе, поступил в педагогический институт, и пронесся слух, что Энди не пьет. Приехал он ко мне на день рождения неузнаваемым, в новых чистых ботинках, в костюме и рабушке с галстуком , и пахло от него не перегаром, а одеколоном. Выпивать тосты он не стал и рассказал, что работает в школе, ученики у него всякие, школу он избрал самую обычную районную. На первом в его жизни уроке мальчик с первой парты, крупный, второгодник, сказал “Ну что, начальник, сборешь? Если не сборешь, уважать не буду”. Имелось в виду уложить его руку, “arm-wrestling”. И Энди напряг все свои педагогический способности и ”сборол”. Кроссы бегал, чтобы уважали. А задания по математике он каждому ученику давал особенные, зная, кто что любит. Года два математика была у меня любимым предметом, а как наступила половая зрелость, классе в восьмом, стало опять не до Энди с математикой. Бог весть, что с ним сейчас и где он. Вроде, он удачно женился, а потом – не знаю. Колеся Я сдружилась с классом “В”, туда после очередной перетасовки собрали самых математиков, нам достались несколько математический отходов, отличные ребята. Часто заходили в гости к Шабатам, Юра учился в “В”, жили они рядом со школой, на улице Дмитрия Ульянова. Был в компании Сережа Колесов, называли мы его Колеся. Он, говорят, был хорошим послушным мальчиком, а когда попал на свободу и попробовал водки, ему уж очень понравилось, и пил он при каждм удобном случае. Был тихий, добрый и смешной. Как говорил Борис Владимирович Шабат, который читал лекции по высшей математике в нашей школе, Колеся самый таланливый математик из всех. Колеся поступил на мехмат, закончил его, но пить не переставал. Лечился от алкоголизма, а умер от цирроза печени вскоре после окончания университета. Темкин Один из математиков класса «В» – Миша Темкин – был человек наивный и последовательный. Побеждал на всех математческих олимпиадах в СССР, должны были его послать на международную, но тут Миша принес заявление о выходе из комсомола. Мотивировка – что уже два года не платил членских взносов, а по уставу он уже не может считаться членом. Такая вот наивность. Его, конечно, из комсомола выгнали и за границу не отправили. Пришлось Мише сдавать вступительные экзамены на мехмат. Во время экзаменов Владимир Федорович сидел под Ломоносовым , и все к нему бежали отчитываться. Во время устного экзамена на мехмат я была там же и “болела” за своих. Миша вышел через несколько часов. Получил пять. На вопрос, как его спрашивали и отчего так долго, объяснил, что спрашивали хорошо, только по больщей части предлагали решить некорректные задачи. Такая была форма “заваливать”, и самые знающие и спокойные могли, как Миша. Потом, на мехмате, он выбрал кафедру логики, как говорили знакомые математики, напрасно. Закончил и был распределен в почтовый ящик. Тогда уже уезжали в Израиль, а Мише это пришло в голову, только когда его не отпустили с работы встретить жену из роддома. Из виду моего он потерялся. Бобби Попадался мне в школьном коридоре черноволосый общительный красавец, я от своей приятельницы слышала, что какой-то молодой человек был в нее страшно влюблен, чуть не кончал с собой. Как-то выяснилось, что это был тот самый красавец, стало мне страшно интересно, начали мы разговаривать обо всяком. То есть говорил он, Володя Свирский, говорил интересно, про всякие чудеса. Рассказывали, что, бывало, выпив со школьными друзьями, выводил их на улицу и показывал, как он в одиночку может автомобиль поставить на задние колеса, прислонясь к стенке. Смеху было, говорят. Или как он заплетал в косичку трубы, на которых висели качели. Культурные математики радовались, силу показывали. Но недолго, скучно стало. Из школы его выгнали, во время педсовета мы сидели на лестнице, но не высказывались, ждали. Оказалось, что выгнали за распитие портвейна за школьным гаражом. Потом он учился, кажется, в школе рабочей молодежи, во Вторую приходил часто. По окончании его стали забирать в армию, и наша школьная красавица, Марина Мдивани, предложила ему пожениться, не по правде, а чтоб не брали в армию. Бобби благородно отказался, а осенью в армии, где-то на Дальнем Востоке, изобразил тяжелое психическое заболевание (вычитанное из медицинской литературы, технически сложное “падение иэ позы Ренберга вперед”), отлежал в тамошней психушке, отбивался от буйных, и его там навестил Женя Юрченко, от которого мы это все и услышали. Дальше с Бобби происходило множество чудес, он месяцы проводил один а пустыне, измерял “g”, в Вашингтоне представлял то ли Ельцина, то ли Лукина, в академии наук планировал переброску айсбергов из Арктики в Африку. Такой вот был Остап Бендер. И еще сного разного. Последнее второшкольное – женился на Лесе Гулыге, которая на год младше. Но ненадолго. Женя Юрченко В что до Жени Юрченко, то главным его школьным делом был кинотеатр. В актовом зале показывали фильмы, которых не было в кинотеатрах. Женя умел привезти их из госфильмофонда, или как оно называлось, и показал нам «Пепел и Алмаз», «Иваново детство» и много чего еще. Мне повезло, Женя за мной ухаживал, и ухаживание было правильное – он раз а неделю ходил в «Иллюзион», это было что-то образовательное для пропагандистов, и я ходила с ним, так было можно по правилам. Раз в неделю показывали два фильма, перед чем была лекция. Там я посмотрела те фильмы, о которых до того только слышала. К концу девятого класса ухаживание кончилось, сплетничали, что он теперь ухаживает за Стрижевской. Я порадовалась за Наташу, а Женя меня бросил не совсем, приносил номера “Континента”. И даже дал почитать “Архипелаг”, да и много еще запрещенного. Его семейство жило недалеко от нас, мы часто встречались и на дачи друг к другу захаживали. БИОЛОГ С МЕХМАТА В школе было много факультативов, а для меня главным, на котором я определила мою будущую специальность, был семинар биологический. Руководил Юрий Маркович Васильев, а занятия проводили студенты мехмата, которых Гельфанд направил на дипломные работы на биофак, на кафедру вирусологии. Многие из них стали великолепными биологами, но не здесь, а в Израиле и в Америке. А я с десятого класса начала готовиться к вступительному по биологии. ТЕАТР Десятый класс начался с прослушивания в новом школьноам театре. Леонид Алексеевич Никольский, похожий на Быкова, собирался ставить спектакль по Блоковской поэме “Двенадцать”. К какому-то юбилею комсомола. На прослушивании я прочитала “В белом плаще с кровавым подбоем...” это было хорошо, но не годилось для “Двенадцати”, а главной исполнительницей-чтицей стала Юлька Розенфельд, она была громкой и энергичной. А второй главный был Володя Волынский, тихий, он, вроде, был автор. Пьесу написал сам Никольский, там было и “Двенадцать», и много чего еще. Юра Шабат был офицер, в настоящей форме, у меня и фотография сохранилась. Волынский говорит “Барышня за стеной поет, а сволочь ей подпевает”, так поющая барышня была я, а сволочь – Юра. Я влюбилась и через несколько лет вышла за него замуж. Двух детей родила, между прочим. А потом еще ставили “Эй, кто-нибудь”, чеховские рассказы, и забыла что, но это было прекрасно. Обнаружились два настоящих актерских таланта, один ожидаемый – Марина Мдивани, а другой неожиданный – Игорь Меджибовский. В актеры они не пошли, радовали всех в гостях. На первом курсе первого сентября мы в школу пришли и весь год продолжали театр, Новый год устроили на всю школу, представление повторяли трижды, в класс все не вмещались. Последний был спектакль по чеховским рассказам, учили мальчиков танцевать и нарядились в настоящие костюмы. Второшкольники участвовали а олимпиадах и занимали первые места. Математических олимпиадахх – естественно. А еще первые места были по ориентированию, Алексей Филлипыч не только контурными картами мучил, но и водил в походы. А на литературной олимпиаде в десятом классе первое место заняли Лена Арутюнян и Андрей Цатурян, а второе – Розенфельд и Розенман. Они потом поженились и стали американцами. НАЧАЛО КОНЦА Наталья Васильевна была уставшая, что-то происходило, но мне, счастливой, было не до того, чтобы выяснить, что происходит. Приехав с практики, из Чашникова, я узнала, что Владимира Федоровича из директоров уволили, а со школой неясно, что будет. Жизнь заканчивалась Дома (я жила тогда у мужа, Юры Шабата) непрерывно обсуждали, как быть. Тесть, Борис Владимирович, второшкольники и преподаватели днями пили чай и обсуждали, кто виноват и что делать. И меня осенило. В моей прошлой жизни список класса звучал как список политбюро, с большиством одноклассников я не виделась после ухода во Вторую школу, а отец одной из них – Оли Гришиной - был из тех членов ЦК, кто мог, как считали спасатели, разобраться. Я нашла Олин телефон и договорилась встретиться. О чем – расскажу, мол, за мороженым. Встретились мы в кафе “Космос” на Горького. Оля рассказала, как она счастливо вышла замуж, где и с кем живет. Настала моя очередь. Я рассказала про вторую школу, про стихи, театр, и о том, как сейчас ее может не стать и как многим будет без нее плохо. Оля плакала, записала мой телефон и поклялась позвонить, после разговора с папой. Позвонила на следующий день, я даже не вернулась в Чашниково. Папа, вроде бы, ничего не знал и был то ли потрясен, то ли возмущен. Предложено было отставному директору прибыть к нему на прием, в Моссовете пропустят. С этим я вернулась на практику. Вернувшись домой, узнала, что никто к Гришину не пошел. Владимиру Федоровичу отчего-то было неправильно, он сам, будто бы, отказался, считая, что нужно выпустить академиков. Предложено было, кажется, Колмогорову и Александрову, могу путать… И они не сговорились, кто кому первый позвонит. Тем и кончилось. А потом убили Леннона, повесился Филлипыч, умер Высоцкий, остались мне только личная жизнь и наука. Теперь, кажется, Вторая школа возрождается. И, похоже, тридцатилетний перерыв оканчивается. Анатолий Сивцов, 1967–69 гг., 9–10 «Д» |
