Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах и улицах «Добрая дорога детства» 2
Скачать 266.87 Kb.
|
| Приложение 2 Уроки № 29, 31, 35, 38, 42. Жизнь и творчество А.С.Пушкина. Тынянов Ю.Н. «Пушкин». История создания романа. В 1932 году Тынянов начинает работу над повествованием «Ганнибалы», замысел романа был заманчив и широк, он не сводился к уяснению генеалогии Пушкина, «Дело идет о России, » - рефреном повторяется во вступлении. Но такая широта оказалась, по-видимому, невоплотимой, поэтому «Ганнибалы» были оставлены, а некоторое время спустя Тынянов начинает писать свою заветную книгу «Пушкин», сделав началом ее июльский вечер 1800 года, когда в доме Сергея Львовича Пушкина собираются его ближайшие родственники, приходит желанный гость и друг семейства Николай Михайлович Карамзин. Автор уводит повествование вширь: появляются все новые персонажи, каждый из которых разрабатывается пристально и детально. Тынянов то и дело перевоплощается в разных людей, раскрывая для нас внутренний мир Сергея Львовича и Василия Львовича Пушкиных, няни Арины Родионовны, императора Александра 1 , Аракчеева, директоров Лицея — Малиновского и Энгельгардта, преподавателей Куницына и Кошанского и многих других. Может даже показаться, что автор забывает о главном герое романа. Но на самом деле все это необходимо, чтобы убедительно создать атмосферу русской жизни в канун явления Пушкина, наметить масштаб, которым будет измеряться стремительный духовный рост поэта, увидеть истоки, родившие свободолюбие и гражданственность поэта. Вниманию учащихся хочется представить дневниковые записи Куницына Александра Петровича, одного из любимых лицейских преподавателей. Биографическая справка. Куницын Александр Петрович (1783-1840) Юрист, просветитель, последователь А.Н.Радищева. Учился в духовном училище, затем в Петербургском Главном педагогическом институте (1803-1807), по окончании которого за отличные успехи был отправлен за границу для усовершенствования в политических науках. Вернувшись в Россию, выдержал экзамены и получил должность адъюнкт-профессора. В Царскосельском лицее на торжественном открытии 19 октября 1811 года произнес речь «наставление воспитанникам». Это событие отмечено в воспоминаниях декабриста и друга Пушкина И.И.Пущина. В 1816 г. Куницын был утвержден в звании профессора и, помимо Лицея, преподавал в Главном педагогическом университете (в 1819 г. преобразованном в Петербургский университет). В 1818 г. вышла книга Куницына «Право естественное». Здесь он, использовав идеи общественного договора и естественного права, высказался против самодержавия и крепостного права. В 1821 году был уволен из университета с запрещением преподавать во всех учебных заведениях. С этого времени он служит чиновником, принимает участие в составлении «Свода законов Российской империи». По его программам изучали естественное право многие поколения студентов-юристов. Тетрадь Александра Петровича Куницына (отрывки из романа). 1. «К чему готовлюсь – не знаю. Спрашивал Малиновского. У него большие планы. Создание общего духа, воспитание без лести, раболепства, короче, воспитание достоинства. – Но ведь им потом придется всем быть чиновниками, пригодится ли? Не пропадут ли даром труды? – Если б я так думал, я отказался бы… Кого же и для чего мы будем воспитывать? – Для работы законодательства. Эту работу придется рано или поздно предпринять, чтобы облагородить русских людей, показать их разум перед целым светом и уверить их в самих себе…Земледелие недостаточно – много пустых земель; мешает, что захватили их господа, кто берет землю для себя, тот и обрабатывает ее. Рабство развращает, опустошает. Величайшая обида россиянам почитать их неспособными для составления своих законов. – Поспорили об общественном договоре и теории гражданской. – Первоначальное общественное условие есть токмо идеальное; русские могут основать свои права надежнее на созревание своего ума, а не иностранного и т.д. Я с одним согласился, с другим нет… В одну ночь написал свою речь. Не знаю, как примут. Писал при свете ночника, со слезами. Отдал Малиновскому, но одобрения не получил за излишнюю смелость, с которою противопоставлены истинной доблести знатные потомки, основывающие свое бытие только на предках. «Это прекрасно. Россия переходит в аристократию ещё с Анны, но ведь будет государь, Государственный совет, первые чины; поосторожнее бы: время тревожное». Мне обидно стало за чувство сердечное, которое пошло на бумагу». 2 .Отрывок из речи: «….Не искусство блистать наружными качествами, но истинное образование ума и сердца… Если граждане забудут о должностях своих и общественные пользы подчинят корыстолюбию, то общественное благо разрушится и в своем падении ниспровергнет частное благосостояние…Отечество поручит вам священный долг хранить общественное благо…Жалким образом обманется тот из вас, кто, опираясь на знаменитость своих предков…Отечество, благословляя великих мужей, отвергает их недостойных потомков…Какая польза гордиться титлами, приобретенными не по достоянию, когда во взорах каждого видны презрение, ненависть или проклятие?...Древние россы, прославленные веками… Среди сих пустынных лесов, внимавших некогда победоносному Российскому оружию, вам поведаны будут славные дела героев, поражавших враждебные страны. Вы не хотите быть последними и в вашем роде, смешаться с толпою людей обыкновенных, пресмыкающихся в неизвестности…Любовь к славе и отечеству…Дважды подчеркнуто – в сих пустынных лесах. Назвать так Царское Село, быть может, смело, но нужно разбудить их воображение: так недавно эти парки были пустынею. Говорить о предках – отвергнуть пустую кичливость ими, а с другой стороны – заставить с ними состязаться, кажется, единственный способ заставить бедных трудиться. Другой, более тяжкий – бедность. Но это уж не дело воспитателей.» 3. «Сегодня у меня было странное посещение…он назвал себя: Мартин Пилецкий… Гость вынул из кармана кучу маленьких листков, сложенных со всем тщанием, и предложил мне прочесть список всех учеников и их родителей с краткими о них сведениями. Я поблагодарил, часть прочёл, но вскоре убедился, что сведения эти свойства чисто полицейского. Каждого ученика узнан возраст, а о родителях собраны все слухи: с кем живет отец, с кем – мать, или короче: отец-картежник, отец-лихоимец и т.д. Я с негодованием отказался. Он, казалось, не удивился. Затем, спрятав листки, с заметной сухостью сказал мне, что до занятий остался всего месяц, а как он будет отвечать и за нравственную и за учебную части, то «времени терять нельзя». Он понимает, сказал он с усмешкою, мое недовольство, но как добиться цели, если не знаешь, каков испытуемый, из какого семейства и даже возраста? (Это убедительно, хоть и низко.) Он продолжал и вскоре изложил мне главную мысль: добрая половина учеников из семейств развратных, обнищалых и проч. Для того чтобы вырасти людьми совершенными, они должны уничтожить самую память о семье. -Но не о себе же?- спросил я его наконец. -И о себе, - отвечал он твердо. - Они должны быть очищены от всего и представлять чистую доску.- Постепенно всё оживляясь, он сказал, что мысль о какой-либо привязанности должна быть истреблена, кроме одной привязанности – к богу. Щеки его закраснелись. Он как бы в самозабвенье, ни разу не повышая голоса, он изложил мне, что думает о моральном надзоре. Он не будет докучать воспитанникам, но они будут чувствовать моральное его присутствие. Уединяясь и ведя тайные разговоры и пошепты, даже во время молчания, только мимически выражая свои тайные мысли, они будут знать, что их видят и слышат». 4. « 1812. Январь. Давно ничего не писал. Я вовсе не ожидал, что придется читать лекции сущим детям. Присмотревшись к ним, я решил ничего не менять и составлять лекции, как намеревался ранее. У всех, видимо, немало вывезено вздора из отчих домов, и почти все кой-что понаслышке знают, а стало быть, почти ничем не отличаются в знании нравственной философии от других. Первое, с чем я встретился, - необыкновенное хладнокровие моих слушателей, вовсе не расположенных слушать. Я порешил с сим бороться. Кайданов, которого я повстречал, мрачен как туча. Он сказал мне, что «ругает хлопцев аж до трясцы» - и за невнимание обзывает их животинами. -Так и вызываю: Яковлев-господин, животина-господин, и ничего, терпят. Их учить надо. Он сам становится похож на того семинарского своего ментора, которого любил изображать. Не нравится мне эта грубость. На него и на Карцова злы более всего. Я решил вести себя так, как будто всерьез считаю юнцов студентами, и не допускать никакой короткости. Убедился, что это льстит мальчишескому самолюбию. Я заставляю слушать этих куколок, по выражению Будри, дремлющих на лекциях и показывающих гримасы, - авось-либо вылетят из них бабочки... ...сегодня говорил о златом веке естественной свободы, и опять удалось развеять дремоту моих студентов. Обыкновенно внимательны не те, кто понимает. Я уразумел еще у нас, в Тверской семинарии, что такое показное прилежание. Это лицемерие довольно отвратительное. Ничего не прочтешь в глазах, за исключением рассеянного желания похвал... …я рассказал им о первобытной свободе, естественном состоянии человека, о младенчестве его, когда еще не был заключен общественный договор и тем паче не был осквернен тиранами. Они слушали на сей раз с вниманием, и некоторые, кажется, были поражены. Кюхельбекер и Вальховский записывали. Пушкин, который никогда не задает таких вопросов, вдруг спросил меня после классов: есть ли еще на земле народы, находящиеся в этом состоянии? Я ответил ему, что некоторые дикари сохранили первоначальную невинность, но их становится все меньше: образованность проникает в самые шалаши, а вместе с образованностью — пороки, общие всем; дики и невинны, как кажется индейцы, о которых пишет Шатобриан. Я был несколько удивлен этим вопросом: они не только мыслят, но сразу же и прилагают мысли к настоящему.... ...я хочу прочесть им лекцию об отечестве и о долге гражданском». 5.Воспитанник Пушкин тоже бывал сажаем за черный стол в наказание за громкий смех в классе чистописания, чем г.Калинич был недоволен, и за пустые фигуры, которые чертил в классе немецкой словесности у г. Гауеншилда. Но у него не было дружбы с отчаянными. Он был угловат, диковат, ни с кем, кроме Пущина, пока не дружил. У него не было княжества, он не был так силен, как Данзас и Броглио. Зато он говорил по-французски, как француз. У него были книжки, взятые из дому, - презабавные. Вечером его попросили прочесть что-нибудь. Он сначала отказался, но потом прочел несколько стихотворений Вольтера; из них одно было забавное и, кажется, недозволенное, а другие незабавны, но, по-видимому, чем-то замечательны: он читал их с удовольствием, немного заунывно и улыбаясь неизвестно чему. Кой-кто зафыркал, он тотчас захлопнул книжку и взглянул исподлобья. Горчаков сказал, что у него есть вкус. Вскоре все заметили: он грызет перья на уроках – что-то чертит и записывает; думали, что он записывает лекции. Пробовали приставать к нему после лекции, он выходил из себя, готов был тут же подраться. Между тем гувернер, присутствовавший на лекциях, дважды делал ему строгий выговор, и постепенно отчаянные стали его уважать. Он был занят на лекциях, видимо, чем-то посторонним и, кажется, ровно ничего не слушал. Однажды он не мог, да и не желал ничего повторить, когда его спросил Гауеншилд. Немец рассвирепел, но Пушкин не испугался; он, видимо, не боялся быть последним учеником, и у него были какие-то посторонние занятия. Шалуны стали к нему присматриваться. Может быть, он писал стихи? Илличевский, рослый, но тщедушный, огорчился; он тоже писал стихи, но он не сердился, когда ему мешали…Потом обнаружилось, что Кюхельбекер, который почти не знает русского языка, тоже пишет стихи. Номер четырнадцатый дичился; шалуны решились взяться за него. Однажды, когда Броглио припер его к стене, он вдруг побледнел и так грубо выругался, что Броглио смутился. И они оставили его в покое. Его знаний стали побаиваться: он был чудак и шалун, хотя не такой, как Данзас и Броглио, а другой. Все по вечерам писали письма домой – некоторые каждый день; он не писал писем». 6. «Они всячески переиначивали свои фамилии и фамилии товарищей. Кюхельбекер, фамилия которого на самом деле была не без трудности, они писали Бехелькюкер; кличка его была: Гезель. Гауеншилд же безбожно перевирал все фамилии, за исключением Кюхельбекера. Так Илличевского он называл Иллийший. Сам Илличевский теперь стал изображать свою фамилию: - ийший. Александр любил свою подпись. Он подписывался – официально, с парафом, кратко, одной, двумя буквами, перевертнем: НКШП, номером 14 – по своему лицейскому нумеру, цифрами 1…14…16… - по месту букв: первая буква имени и конечная с начальной – фамилии: А.Н.П. Однажды, переписав свои стихи, он вспомнил, глядя на свой черновик, корявый дедовский памятник и подписался: Аннибал. Это разнообразие имен и подписей было для него удивительно: каждый раз не только имя, казалось ему, - он сам принимал новый вид. Это было похоже на болезнь; он мучился, ловил слова, приходили рифмы. Потом он читал и поражался: слова были не те. Он зачеркивал слово за словом. Рифмы оставались. Он начинал привыкать к тому, что слова не те и что их слишком много; как бы то ни было, это были стихи, может быть, ложные. Он не мог не писать, но потом в отчаянии рвал. Стихи иногда ему снились по ночам, утром он их забывал. Он ничего и никому не читал. Казалось, ему тяжело было сознаться в стихах, как в преступлении. В журнале, кроме Корсакова, участвовали уже Илличевский и Горчаков, который относился к новому предприятию снисходительно и даже помирился с некоторыми «смирными», которых обижал своей надменностью. Так как Пушкин ничего не дал журналистам, они, раздасадованные, его скоро выключили. Он рассмеялся, когда узнал об этом, а потом разозлился. У него теперь было любимое место в лицее: там он прятался от Пилецкого, туда внезапно скрывался. Это была галерея, соединяющая лицей с фрейлинским флигелем: арка висела над дорогою. В галерее, наконец, устроили библиотеку, и там выдавались им книги, по большей части скучные: история крестовых походов, путешествия по Нилу, Вольтера – только история Карла XII. Но он полюбил скучные книги. Ему нравилась их неторопливость и точность, даже в тех случаях, когда описывались события быстрые или малоизвестные. Особенно он полюбил книги философические и сборники изречений; краткие истины, иногда до странности очевидные, стоили стихов. Так и то, что говорил Куницын о разуме, страстях и гражданстве, гораздо более напоминало Александру о стихах, чем лекции Кошанского, который только о стихах и говорил: в определениях Куницына не было ничего лишнего; самые слова «свобода», «разум», «страсть» казались предназначенными для стихов – рифмы сами приходили и доказывали правильность мыслей».    Гравюра Е.Гейтмана. 1822 г.И.Репин «Пушкин на лицейском экзамене в Царском Селе 8 января 1815 года». Вопросы и задания: 1.Как вы думаете, почему Ю.Тынянов, показывая образ А.П. Куницына, обращается к такой форме, как дневниковые записи? Трудно ли вам было читать текст? Почему? 2.Можно ли назвать Куницына истинным гражданином и патриотом Родины? Подтвердите свою точку зрения цитатами из текста? 3.Свободолюбивые идеи учителя нашли отклик в творчестве А.С.Пушкина, который в стихотворении «19 октября» писал: Куницыну дань сердца и вина! Он создал нас, он воспитал наш пламень! Поставлен им краеугольный камень, Им чистая лампада возжена.. Как вы понимаете эти слова Пушкина? Какую роль сыграл Куницын в жизни лицеистов и в частности в жизни Пушкина? 4.Сравните отношение преподавателей Лицея к своим ученикам (Мартина Пилецкого, И.К.Кайданова и А.П.Куницына). Что не приемлемо в отношениях между преподавателями и студентами для Куницына? Как это его характеризует? Близка ли вам такая точка зрения на методы обучения и воспитания? Какие черты личности Александра Петровича вам импонируют? Почему он был одним из любимых учителей Лицея? 5. Многие детали произведения остались вне нашего разговора. На что еще следует обратить внимание? Составьте вопросы, на которые хотели бы получить ответы. |
Добавить документ в свой блог или на сайт
