Воркшоп

Т. Хижая:

Следует обратить особое внимание на литургическое основание православного восприятия смерти. Те слова из Учительного Евангелия, которые процитировал Михаил Владимирович в начале: «Никто пусть не боится смерти, ибо освободила нас смерть Спасителя» – это из «Слова» Иоанна Златоуста на Пасху, которая каждый год читалась и читается в церкви на Пасху. Именно в литургической сфере православия присутствует то восприятие смерти, которая я назвала бы состоянием между страхом и надеждой. Я вновь обращаю внимание на антиномичность восприятия. Не беспечность, но и не раздавленность, не подавленность. Это хорошо выражено в погребальных стихирах Иоанна Дамаскина, в чине погребения в православной церкви; в великом покаянном каноне Андрея Критского. Там рассказывается о том, что посмертная судьба души может быть горькой, но одновременно всегда присутствует «но», надежда на Господа, призывы к покаянию. Все это часто можно было услышать в церкви. И, если человек даже не читал эти тексты, он все равно был в них погружен. Я занимаюсь русскими иудействующими; и те неясные группы сориентированных на предписания Ветхого Завета простолюдинов, которые появились еще в 18 в., ссылались не только на Пятикнижие, но и на Постную Триодь, на канон Андрея Критского, обосновывая запрет на употребление свинины. А это были простые крестьяне из Тамбовской губернии.

В этой литургической традиции действительно отсутствует детализация мучений в аду и это напрямую соответствует евангельской традиции, о чем писал С.С. Аверинцев в своем «Словаре»². В Евангелии нет подробного описания того, что ждет человека в загробной жизни, а вместо этого предлагается метафорическая образность: притча о браке и брачном пире для представления о Царствии Божьем; образ «вечного огня», «печи огненной», «тьмы внешней» для изображения ада. Ад – это место вечной смерти, вечного умирания, но не место пытки. Эти же символы прослеживаются и в литургической традиции.

Наконец, то, о чем говорил Александр Ильич. То, что Вы сказали об опричнине, очень актуально в наши дни. Существует такое Опричное братство, есть другие маргинальные группы, требующие канонизации Ивана Грозного, и эсхатологическое начало у них отчетливо присутствует. Они ожидают последнего царя и готовятся убивать грешников.

Н. Лёмэтр:

В исследованиях по истории католицизма вопросы восприятия литургии очень важны. Тогда, когда совершается треба о время агонии умирающего, читается вводная часть к Евангелии от Иоанна. В погребальных канонах звучат Dies irae, Dies illa, однако они завершаются так: «Ангелы ведут душу умершего в рай». Таким образом, и в католическом богослужении, время погребения – это время, когда страх смерти преодолевается.

Л.В. Тимошенко:

Наконец, наша тема приблизилась к конкретно-исторической проблематике. Особенно это хорошо представлено в докладе Александра Ильича. Проблема смерти не должна сводиться лишь к ужасам и страданиям грешников; очень важно показывать, что христианство приносит идею вечной жизни, и даже жизнь в аду – это тоже продолжение жизни…

Если мы активно используем сравнительный подход, то очень полезно сравнивать восприятие смерти в христианстве с восточными верованиями, в частности индуизмом. В буддизме и индуизме совершенно иной подход; смерть означает прекращение жизни, и верующий должен достигнуть то состояния нирваны. На этом сравнении можно показать характерные особенности христианства.

Догмат о чистилище отличает католицизм от православия. И споры о чистилище нашли отражение в западнорусской публицистике накануне Брестской унии. В 1595 г. в 33 артикулах унии униаты в 5 параграфе приняли учение о чистилище. В современной украинской историографии эта проблема обсуждается; в середине 90-х гг. в Записках научного общества имени Т. Шевченко была опубликована статья И. Паславского, в которой он высказал идею о том, что униатской церкви нужна была латинизация. Принимая чистилище и другие католические догматы, униатская церковь генетически стремилась принять европейские традиции. К статьям и работам И. Паславского надо подходит критически, он ангажированный историк, однако его мнение заслуживает внимания.

Сцены Страшного суда популярны в иконописи Западной Украины. Мне приходилось бывать в музеях Украины и Польши; эти иконы сохранились. Эти сцены распространены в униатских и католических церквях.

Что такое чистилище – это продолжение жизни? Или это загробная жизнь? Или это золотая середина?

С.И. Головащенко:

Вопрос о смерти, один из центральных, связанный и с сотерологией, и с эсхатологией, в христианской культуре, обосновано рассматривался нами на основе исторического материала в плоскости феменологических описаний физической смерти. Стоило бы рассматривать и подавать этот вопрос в контексте не только физической, но и смерти духовной, наступающей в результате греха. В этом отношении заслуживает особенного внимания связь смерти и таинства крещения (акт крещения противостоит греху, земной смерти) и учение о воскресении. Символ веры ортодоксальной церкви вмещает в себе единство представлений о физической и духовной смерти и воскресение. Критерий целостности христианских представлений выводится из практического освоения Символа веры. Есть 12 членов Символов веры и с некоторыми членами Символа веры легко жить: можно поверить и принять в свою жизнь, что Бог сотворил видимый и невидимый мир, и даже учение о том, что Христос был распят и воскрес, тоже можно принять. Однако последний артикул – воскресение мертвых и вера в будущий век, принять весьма сложно. Почему он был веден? Вероятно из-за того, что церковь стремилась уберечь и защитить верующих от глобальных страхов, в частности страха смерти. Учение о воскресении мертвых и жизнь будущего века избавляет от этого страха. Это критерий целостности веры; христианин должен верить в рациональное и иррациональное.

Вопрос о чистилище стоило бы рассматривать в единстве католического учения о спасении, учении о сатисфакции, индульгенции, исполнении заповеди, исполнения консилия. В преподавательской работе мог быть освоен потенциал труда Сергия Старгородского, патриарха Сергия о спасении, в котором содержится сравнительный материал из католической и протестантской традиции.

О. Иванова:

Хотела бы сказать, что, преподавая курс об эсхатологии, надо обратить внимание на такой аспект, как уверенность человека в спасении. Католик, протестант и православный по разному ощущают эту уверенность. Если для протестантов для спасения нужно лишь Писание, то для католиков и православных этого мало. Их путь к спасению лежит через обряд и таинства, которые протестантами отвергаются.

О. Безносова:

В протестантизме отсутствует уверенность в спасении, спасение – это процесс. Поэтому надо говорить о трех христианских традициях, а не двух.

Ю. Шаповал:

В протестантизме нет уверенности в спасении, но есть идея всеобщего священства. Человек остается один на один с Богом без посредника. При этом концепция предопределения и избранничества. Это имеет экзистенциальный смысл. Эта неуверенность конституирует жизненную позицию. В поддержку того, что на иконах много Страшного суда. В православии жесткая канонизация в иконописи, в католицизме жестких правил нет и у художников и иконописцев есть большой простор для фантазий и творчества. Страшный суд – это одна из фундаментальных в католической культуре, они встречаются не только в церкви, но и в госпиталях.

Эсхатология, присущая любому религиозному сознанию, предопределяет человеческую этику. В зависимости от этого православный, католик и протестант ведут себя в миру по разному. Интересно было бы проследить эту зависимость.

Е. Петриковская:

Я хотела бы отметить несколько обстоятельств. Я не думаю, что надо догматизировать отличия в области сотерологии и эсхатологии. В первую очередь следует подчеркнуть принципиальную новизну христианской версии спасения, учение о вечной жизни и воскресении мертвых христиане рассматривали как новую версию спасения, причем не как утопию. В отличие от эллинистических учений, ценность получило то, что происходило с человеком во время его страдания; в лице Спасителя человек и Бог совпадают, они равночастны. Бог приходит в мир для спасения и меняется эмоциональный код спасения. И поэтому различия в этом поле сложно зафиксировать. В христианстве уверенность в спасении имеет общий знаменатель. Принципиально новое в христианстве это то, что момент трагедии, растерянности, абсурда, страдания получает позитивную оценку – это момент спасения.

Я хотела бы отметить учение М. Экхарда. Это учение 15 в. о том, что Бог рождается в душе человека и в таком ключе решается идея спасение. Это учение было популярно в массах и интересно было бы узнать, бытовало ли оно в Восточной Европе. Это действительно оптимистическое учение, хотя и в духе Августина.

Ф. Дорофеев:

По поводу того, что французский король не отожествлялся с Христом. Есть статья о том, что династия Меровингом происходит от Христа. Ваше мнение по этой книге.

Н. Лёмэтр:

Я имела в виду, что, говоря о французских королях капетингской династии, начинается учение о чудодейственных свойствах королей… Что касается Микеланджело с самого начало этой картине было адресовано много критики. И критика доходила до такой степени, что задавался вопрос о том, не стоит ли стереть эти фрески. Цвета Страшного суда темнее, чем остальные картины Микеланджело. Это был тот момент в жизни художника, когда он был близок к кружку Витербо, и эволюционировал в сторону мрачного августинизма. Я не согласилась бы, что это модель католического восприятия Страшного суда.

М.В. Дмитриев:

В нашем преподавании надо, конечно, понимать, что даже базовые тексты разнообразны и находятся в постоянном процессе интерпретации, ре-интерпретации и т.д. Поэтому ссылки на символ веры, на Никейский собор, на проблему Оригена (осужден он или нет?) нужно трактовать в историческом конкретном контексте, где многое меняется от эпохи к эпохе, где нет общей установки (ни православной, католической, ни протестантской). Но как донести до студентов знания о том, что отличает друг от друга разные протестантизмы во Франции и Англии, Англии и Америки? Я не знаю. Это так и в случае фресок Микеланджело. Характерно это или не характерно? Как в этом контексте относиться к Босху или Брейгелю? Релевантно ли, показательно ли их творчество в смысле отражения в нём присущих западному средневековью эсхатологических представлений? Изображение Христа Грюневальдом – характерно ли для доминирующего в западной восприятия крестной муки Спасителя? Что брать за характерный образец, говоря о культуре той или иной эпохи? Мы берем, например, западноукраинскую иконопись, и уже с конца 15 в. в ней много признаков западных влияний, но являются ли эти модификации знаком обособления киевской митрополии от Slavia Orthodoxa?

Я могу взять Ефрема Сирина, и многие староверов, и все будет страшно в эсхатологической картине (хотя и не так страшно, как у католиков, и много более общо и абстрактно). Но могу взять другие, едва ли не более релевантные тексты, и они дадут «оптимистическую» картину эсхатологии. Дмитрий Игоревич как балкановед может много более конкретно и убедительно показать, что единая православная пространство – это мифологема.

Так же и с католиками. Проповеди Пьера Беруля и Франсуа де Саля (Франциска Сальского) кардинально разные. Это примеры двух видов набожности: мизантропической и более благосклонной к человеческому естеству. И есть аргументы в пользу того, что во французской проповеди 17-го века преобладают тексты, близкие к Франциску Сальскому. А вот в Польше картина иная. Конрад Гурский, известный историк польской религиозности, показал, что в Польше переводят «мрачную» испанскую книжность, а французскую, «оптимистическую», переводят меньше и она, кажется, до польского читателя не доходит.

Последнее замечание, по протестантизму. Мне кажется, что у нас, в России, характерно «позитивное», «благожелательное», окрашенное в розовый цвет восприятие протестантизма. Припоминают, что протестанты читали Библию, религиозно обосновывали идеал vita activа, активность в мирской деятельности, частное и честное самоотверженно-аскетическое предпринимательство («чтобы Богу угодить») и по-веберовски формировали модерную западную цивилизацию. До конца 80-х гг. я сам разделял эти мнения. Однако затем я столкнулся с тем, что стал читать о том, что такое исторический протестантизм «на самом деле». От Вебера мало что остается. Ученик Э. Гау защитил диссертацию, где опровергнул Вебера в том, что относилось к Голландии. А ведь голландцы, изобрели биржу, акции, вытеснили Англию на время с моря, насоздавали колоний. Ф. Бродель также критиковал Вебера, указывая, в частности, на прекрасно известных Фуггеров-католиках и на развитие банков в католических странах. Вебер, кажется ошибался в своей идее, что капитализм выводим из протестантской этики. Однако сама постановка вопроса о том, что есть конфессиональная специфика, которая превращается в специфику локальной культуры и ведет к социально-экономическим преобразованиям – такая постановка вопроса всё-таки совершенно правильна, и такая связь все-таки «на самом деле» существует, в том числе и в России («русский путь» и православие). И в такой постановке вопроса (вопроса о связи особенностей западного развития с особенностями западного христианства) он, почти бесспорно, прав, хотя сам подчеркивал, что не говорит ни о каких динамических, казуальных, причинно-следственнных связях и зависимостях, но говорит лишь о связях коррелирования, «адекватности», как он сам выражался. До него и Трельч и некоторые французы и американцы писали о том же. Поэтому говоря о веберовских аспектах проблемы различий между западной и восточнохристианской эсхатологией, мы не должны упрощать ни проблему различий, ни проблему связи между эсхатологией, христианским этосом и особенностями развития западного или не-западного мира…. А сейчас мы должны уходить на перерыв.