Сценарий к литературному вечеру по мотивам произведения расула гамзатова «мой дагестан»
Скачать 0.8 Mb.
|
ПЕСНИ ОДНОГО НАРОДА НЕ МЕШАЮТ ПЕСНЯМ ДРУГОГО… Генеральному секретарю Болгарской коммунистической партии тов. Петру Младенову Я один из многих советских людей, кто испытывает радость по поводу наметившихся в Болгарии благотворных перемен и принимает близко к сердцу все, что касается Вашей прекрасной страны. Надеюсь поэтому, что мои слова обращения не будут восприняты как «вмешательство во внутренние дела Болгарии», ибо считаю себя человеком не посторонним для этого «кусочка из запасов рая», как называют Вашу страну, и желаю Болгарии того же, чего желаю своей стране и своей малой родине — Дагестану, — обновления, справедливости, благоденствия. Я многократно бывал в Болгарии, приобрел там друзей, посвятил стране немало стихов и песен. В стихах воспевал красоту, величие и радушие Вашей многокрасочной Родины. Но жизнь, как известно, состоит не из одних восторгов. Я замечал и нечто, что, к сожалению, хорошо мне было знакомо и по своей стране и что не могло не тревожить при мысли о возможных последствиях. Особенно чувствителен я к проблемам межнациональных отношений, так как сам происхожу из многонационального Дагестана, где книги издаются на десяти языках, песни поются на сорока языках, а в последнее время появилась опасность того, что горцы могут разругаться на пятидесяти языках. Раньше мне казалось, что даже само обсуждение национального вопроса приводит не столько к решению его, сколько к размежеванию народов. Может быть, я ошибался. Вопрос, вероятно, в том, как вести это обсуждение. Во всяком случае, та цепная реакция взаимных нападок представителей разных национальностей, отмечаемая, в частности, и на Кавказе, конечно, не путь решения проблем. Тем более, что наибольшую активность проявляют несостоявшиеся писатели, непримиримая часть ученых и обиженные на процессы обновления бывшие должностные лица. Но почему в этой связи я говорю о Болгарии? Итак, я бывал десятки раз в Болгарии. Видел христиан и мусульман, видел, в какой дружбе жили люди, носящие непохожие имена и фамилии. В одних и тех же городах видел и мечети, и церкви, в которых проповедовали одно и то же: «Не убий! Не укради! Не лжесвидетельствуй!» Однако в какой-то момент и этот небосклон заволокло тучами. Часть народа Болгарии, говорящая на турецком языке, стала чувствовать себя ущемленной. Не думаю, что это доставляло радость и славянской части населения страны. С болью и горечью рассказывали мне обо всем этом многие представители болгарской интеллигенции. Вызывало это недоумение и у широкой общественности за пределами Болгарии. Действительно, существует ли название тому, когда представителей государственной власти не устраивают имена некоторой части своих сограждан? История моей страны знает трагические эпизоды, когда правителей не устраивали не только имена и языки, но само существование отдельных народов. Но время все расставило по местам. Народы возродились, а те, кого они не устраивали, названы преступниками. Сейчас мир переживает такое время, когда людям должно быть проще понять такие человеческие истины, что песни одного народа не мешают песням другого народа, что язык языку не враг и им не обязательно поглощать друг друга. Я понимаю историческую боль и обиду болгарского народа в отношении Турции. Долгие страдания страны и попытки лишения народа самого дорогого для него — свободы — не исчезают без следа. Они оставляют рубцы на сердцах и новых поколений. К счастью, немногочисленный, но великий в моих глазах болгарский народ через все невзгоды истории пронес свой язык, свою религию и свою культуру. Думаю, что именно поэтому такому народу к лицу доброта, красота и благородство, но никак не предубежденность к людям, непохожим на тебя. Сам я по национальности аварец, язык мой отличается от турецкого настолько же, насколько и болгарский. Народ моей родины — Дагестана — тоже страдал от кривой турецкой сабли. Но у меня нет счетов к туркам как к народу. Мне не в чем винить Назыма Хикмета и Азиза Несина. Думаю, не должно быть для этого оснований и у болгарина. Непонятна поэтому ситуация, когда в стране величественных монастырей и храмов мечети закрываются на бессрочный «ремонт», в стране, где свято чтится память об ушедших и могилы их осыпаются прекрасными болгарскими розами, кто-то посягает на могильные памятники части своих сограждан. Обидно, когда время от времени слышишь, что в стране Орфея одна часть населения страны чувствует себя ущемленной только за своеобразие ее языка, мелодий и песен. Насколько все это соответствует традициям Болгарии? Делает ли это честь веку и миру, в котором мы живем? Я обращаюсь к вам, уважаемый товарищ Младенов, в эти часы мужественных перемен и поистине исторических решений не оставлять без внимания затронутый здесь непростой вопрос. Ошибки, совершенные нами, лучше исправить самим, чем оставлять их в недоброе наследство потомкам. С уважением Расул Гамзатов 3 декабря 1989 года СЛОВО О ДРУЖБЕ ЛЮДЕЙ… У нас много сказано о дружбе народов, но мало сказано о дружбе людей. Может быть, это и не нужно. Ибо ясный полдень незачем освещать горящими лампами, и нет необходимости отапливать квартиры летом. Людская дружба, так же, как правда, не нуждается в эпитетах, и ее не принято украшать словесными узорами. Особенно это не принято среди тех, кто тысячам хороших слов предпочитает один хороший поступок. Поэтому и мне трудно писать о Мустае Кариме, тем более когда надо это делать прозой. Но и не легко молчать об этом замечательном человеке. Как-то Мустай говорил о том, что у него три радости в жизни: дороги, люди и воспоминания. Я тоже благодарен дорогам своей жизни. На них я встретил много хороших и разных людей, доброта и дружба которых подарили мне много радости и сделали мою жизнь более цельной и совершенной. Я никогда не был беден друзьями и до сих пор встречу с каждым новым интересным человеком рассматриваю как праздник моего сердца, как опровержение моих разочарований в жизни. А у меня были горестные разочарования в друзьях, кое-кто из них попал в число бывших. Это мое состояние хорошо выразил в стихах Мустай Карим: Целует ветер — и все больше листьев, Срываясь, улетают от ствола. Проходят годы — и все меньше близких Друзей сидит у моего стола. Как ветры годы. И не жди пощады От их хлопот: тревожное родство!.. Иные имена остаться б рады, Да опадают с сердца моего. Опадают! Немало было таких, с которыми мне пришлось расстаться. Говоря словами Некрасова: «Одни друзья оставили меня, перед другими сам я запер дверь». Я всегда в этом вопросе придерживался принципа великого и вечного Омара Хайяма: «Лучше быть голодным, чем есть что попало». Но есть друзья, о которых писал Мустай: Иные сорок заморозков встретят, Но, и замерзнув, не слетят с ветвей. Как не терзает ветер, как не треплет — Они к березе приросли своей… И мой Мустай вот уже двадцать лет находится неизменно и за праздничным столом, и у печального камина моих дум и чувств, куда я в дни радости и горя собираю самых близких и родных. С ним очень хорошо. Он никогда не мельчает. Он добрый, щедрый, правдивый, красивый. Об этом знают многие. Но если он еще кое-кому незнаком или о нем кто-то знает лишь понаслышке, я спешу рассказать о нем, хотя бы коротко, надеясь, что читатели не ограничатся этим шапочным знакомством, а будут стремиться поближе узнать его — ведь он не принадлежит к тем людям, о которых лучше слышать, чем видеть. Рассказать о человеке коротко — значит рассказать о самом главном, что вас больше всего трогает в его судьбе и характере. Для меня главное в Мустае Кариме — его привязанность и любовь к людям. Он писал: Когда кусок пути, что мне назначен, Тот, что зовется жизнью, прохожу, В глаза людей, как в звезды, я гляжу И слышу: так держать, и не иначе!.. И в ясный день, и вечером морозным, Чернее сумрак или зной лютей, Я путь определяю не по звездам, А — как по звездам — по глазам людей, По радостным, печальным и серьезным… Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться, Чтоб в песне не солгать, не ошибиться. Да, путь Мустая Карима и в поэзии, и в жизни освещен тем добрым светом, который исходит от лиц людей, из глаз друзей. А в пути было много горестей и радостей, и он был и в том и другом случае достоин их. Поэт не бывает без ран. Раны (как бы они ни были тяжелы) он принимал без стона, награды (как бы они ни были высоки) он принимал без зазнайства. Он меньше всего принадлежал себе, а принадлежал своим друзьям, людям своей земли, родному аулу, городу, стране. Но в дни радости он бывает более одиноким, чем в горестные, печальные дни. Я познакомился с Мустаем Каримом в одной из московских больниц сразу после войны. На больничной койке лежал тяжелобольной двадцатишестилетний красивый воин и поэт. Меня привели к нему его стихи, рассказы о нем и люди, любившие его. Их уже тогда было много. Тяжело было смотреть на участника первых боев, видевшего поле боя и в последний день войны, когда стоял сплошной лес немецких винтовок, воткнутых штыками в землю, на человека, который перенес тяжелые ранения и выходил невредимым из окружения, а теперь, прямо из похода, попал в такой неприятный «очаг», где его мучил туберкулез. — Там, на войне, некогда было болеть. Теперь наступило для этого «немного подходящее» время, — пошутил Мустай. — Сорок недоделанных дел остается у меня, — с горечью добавил он. — Что ты, друг, все успеем сделать — впереди жизнь. Видишь, как много у тебя друзей. Они тебя спасут, и недуг исчезнет, — говорили мы ему. — Да, друзья меня балуют. Но я капризный… Хочу большего, хочу, чтобы они меня на руках носили. Ведь так, кажется, носят покойников? Этот горький юмор Мустая запомнился мне на всю жизнь. Потом поэт отразил его в одном из своих стихотворений. Но благодаря жажде жизни, любви к людям и, как он сам пишет, «заботе и помощи многих друзей и незнакомых», после пяти лет борьбы с недугом он становится на ноги. «Как много знали мы вместе, как много мы видели вместе, как мечтали мы все вместе! Частица души каждого из них пройдет со мною», — писал впоследствии о своих друзьях Мустай. И в горести и радости он никогда не подводил друзей. А годы были у него полны неожиданных событий. Его нежное сердце окрепло, и сам он как-то признал, что оно огрубело и становится каменным. Но мысли о своих друзьях, любимых, о своей родной стране делают поэта снова нежным и впечатлительным, и он пишет книгу стихов «Цветы на камне», в которой есть и такие строки: Любимая, ты помнишь об Урале, О синих далях, о весенних днях, О том, как мы однажды любовались Цветами, выросшими на камнях? У них от зноя огрубели стебли, Перевились в колючие жгуты, Но, венчики пахучие колебля, Цвели все лето нежные цветы. Когда бы сердце впрямь окаменело Среди боев без края и числа, Моя любовь, которой нет предела, Цветами бы на камне расцвела. Люди-цветы, люди-звезды — эти замечательные стихи полны любви к людям. Многие считают, что, когда решаются судьбы стран, некогда думать конкретно об отдельных простых людях. Но Мустай говорит: «Ведь не иголка человек, чтоб потеряться вдруг». События должны утверждать каждого человека, а не проглатывать его. В тяжелые дни, когда был ранен, Мустай писал: «О, я так испугался, что потеряю тебя, если вдруг навсегда замолчит мое сердце. Сам увидишь — это естественно, но вместе с тобой уходят люди, которые в тебе жили, — это страшно». Думать о людях до самозабвения, любить их до самозабвения — этим наполнено все творчество Мустая Карима. Есть поэты со своими темами, со своими поэтическими манерами. Манеры Мустая — это его жизнь. Любовь к людям — для него это не фраза. Это колыбельная песня, которую пела ему мать. А мать пела о дружбе. О ней он и писал в своих стихотворениях. Я вижу поэта всегда в хлопотах: кого-то, несправедливо обиженного, устраивает в институт, кого-то, неправильно осужденного, помогает освободить. Мустай Карим живет в столице родной Башкирии — Уфе. Но он меньше горожанин, а больше селянин. Каждое лето он уезжает в свой родной аул, а вместо писем присылает мне травы, травы земли Салавата Юлаева. И я был счастлив перевести на мой родной аварский язык стихи этого подлинно народного поэта. Башкирия находится на границе Азии и Европы, и Мустай Карим сочетает в себе две культуры — Востока и Запада, не противопоставляя их. Я вижу орла, тени от крыльев которого падают и на Европу, и на Азию. Никакие ветры не мешают его полету, а если дуют они, он, как и полагается орлу, летит против ветра. Я хочу закончить эту статью стихами, которые обратил к Мустаю Кариму в минуту моего одиночества, как всегда обращаются к лучшему другу: Это снова снега замели Или, может, видавшие виды На конях белогривых вдали Из-за гор вылетают мюриды. Шапку сняв на пороге родном, Я стряхнул седину непогоды. И клубятся снега за окном, Словно годы, Мустай, словно годы. Быстро таяли календари, И, хоть мы не менялись для моды, Что ты, милый мой, не говори, Изменили и нас эти годы. Ошибались с тобой мы не раз, Ушибались: хмельны и тверезы, И прозревших не прятали глаз, Где стояли жестокие слезы. Помню: на сердце камень один Мы носили, покуда в разлуке Был с Кавказом Кулиев Кайсын, Переживший молчания муки. Книгу памяти перелистай, Распахни перед прошлым ворота, Мы с тобой повзрослели, Мустай, И мельчать мы не будем, как кто-то. Головам нашим буйным, седым Дерзких помыслов предана свита, Мы уверенно в седлах сидим, Коням падавшие под копыта. На снегу раздуваем костер, Сторонимся сердец осторожных И не в каждый кидаемся спор: Слишком много их — пустопорожних. Любоваться собой недосуг, Нас зовет и торопит дорога, Не о славе — о слове, мой друг, Позаботимся нежно и строго. Поклоняясь любви и уму, Дышит время высокого лада, Сами знаем мы что и к чему, И вести нас за ручку не надо. То окована стужей земля, То бурлят ее вешние воды, Наши лучшие учителя — Это годы, Мустай, это годы. Пишет нам из больницы в письме Боль, стихающая под бинтами, Грешник, кающийся в тюрьме, Исповедуется перед нами. Пишет пахарь и сеятель нам, Не уйдешь от прямого ответа. Годы мчатся под стать скакунам, Оседлала их совесть поэта. Скоро песни вернувшихся стай Зазвенят над разбуженной чащей, Хорошо, что ты рядом, Мустай, Верный друг и поэт настоящий! 1981 г. ОТРЫВКИ ИЗ КНИГИ Расула Гамзатова «Мой Дагестан», процитированные в книге Р.Г.Абдулатипова «Мой дагестанский народ». – Москва-Махачкала, МГУКИ, 2011 г. НАРОД "Скажи, Америка такая же большая страна, как и наша? У них больше населения или у нас?" — так спрашивала моя мать в 1959 году, когда я возвратился из Америки. Умеющий веселиться без шума и звона, Умеющий плакать с сухими глазами, Умереть умеющий без жалкого стона Таков человек, рожденный горами. В ночное окно в тихом, спящем ауле, может быть, в дождь, может быть, в хорошую погоду, раздается короткий стук. — Эй, есть там мужчина? Седлай коня! — А ты кто? — Если спрашиваешь "кто", оставайся дома. От тебя толку не будет. И опять: стук,стук. — Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня! — Куда? Зачем? — Если спрашиваешь "куда", "зачем", оставайся дома. От тебя толку не будет. В третий раз раздается стук. — Эй, есть там мужчина в доме? Седлай коня! — Сейчас. Я готов. Вот мужчина, вот горец! И поехали они вдвоем. Стук, стук. "Есть там мужчина? Седлай коня". И вот их уже не двое, не трое, не десять, а сотни и тысячи. К орлу прилетел орел, за человеком пошел человек. Так и образовался народ Дагестана. Ущельные ветры качают люльки, горные реки поют колыбельные песни: — Где ты был, Дингир-Дангарчу? — В лес ходил Дингир-Дангарчу. Родился сын — под подушку положили кинжал. На кинжале надпись: "У отца была рука, в которой я не дрожал, будет ли у тебя такая?" Родилась девочка, на колыбель повесили колокольчик с надписью: "Будешь сестра семи братьев". Качаются в ущельях зыбки на веревках, перекинутых с одной скалы на другую. Растут сыновья, растут и дочери. Вырос народ Дагестана, выросли у него усы, можно закручивать. И стало дагестанского народа один миллион и сто тысяч. Пошла о нем слава по отдаленным горам, обожгла эта слава ненасытные сердца завоевателей, потянулись к Дагестану жадные руки. Дагестанцы говорили: "Оставьте нас в покое у наших домашних очагов, с родителями и женами. Нас и так мало". Враги отвечали: "Если вас мало, то разрубим каждого из вас надвое, и вас будет больше". Начались войны. Загорелся, запылал Дагестан. На склонах гор, в ущельях, в скалах погибло сто тысяч лучших сынов Дагестана, самых молодых, крепких, отважных. Но остался миллион. А ветры по-прежнему качали колыбели, не умолкали колыбельные песни. Выросло сто тысяч новых дагестанских сынов. Дали им имена погибших героев. И тогда на Дагестан надвинулось нашествие арабов. Была великая битва, и был от битвы великий шум. Отсеченные головы катились по ущельям словно камни. Погибло сто тысяч лучших сынов Дагестана. Сто тысяч воинов, сто тысяч пахарей, сто тысяч женихов, сто тысяч отцов. Но остался миллион, и не перестали качаться люльки, не смолкли колыбельные песни: — Где ты был, Дингир-Дангарчу? — В лес ходил Дингир-Дангарчу. Выросло новых сто тысяч, и пришел тогда из Ирана шах над шахами, смертоподобный Надир. Он собирался покорить мир, а уж с Дагестаном хотел расправиться одним ударом. "Дуну на них и сдую, как пыль". Раскинул он шатры. "Неужели эти мыши собираются воевать против моих котов?" — так еще говорил шах над шахами перед началом битвы. Но в конце ее он сказал: "Все свое войско готов сменять на одного их героя Муртузали". Много красивых слов говорил шах Надир. Но не по мычанью узнают силу быка, а во время дела. По ветру пустили горцы шаха над шахами, погнали его войско, как ветер гонит золу, обильно полили своей и чужой кровью бесплодную, выжженную Чохскую долину. С тех пор в Иране есть поговорка: "Если шах глуп, то он пойдет завоевывать Дагестан". Я видел в Тегеране золотой трон шаха Надира, привезенный из Индии. Я видел его добычу из разных стран, я видел его кривой меч. — Эта маленькая вещь держала в повиновении и страхе полмира, — сказали мне иранские друзья. — Но не сумела дотянуться до маленького Дагестана. В Мешхете стены музея шаха Надира расписаны стихами прославленных поэтов Ирана, восхвалявших шаха на все лады. Но и дагестанский народ триста лет поет песню об этом шахе: Бегите, спасайтесь, мы вас не убьем, Мы вас не прикончим на месте, Чтоб вы рассказали о бегстве своем, Мы вас оставляем для вести. В Иране считают, что шах Надир объединил разрозненные народы и создал могучее Иранское государство. Может быть, оно так и есть. Но я к этому добавил бы, что он помог объединиться и разрозненным дагестанским народам, нашим сердцам. Их объединила общая ненависть к шаху-завоевателю. В войне с шахом Дагестан потерял сто тысяч лучших своих сынов. Погибли чабаны, охотники, каменотесы, чеканщики, землепашцы, поэты… Но остался миллион. Качались люльки, пели песни, джигиты увозили своих возлюбленных, согревались под одной буркой, обнимались, продолжали род Дагестана. Народилось сто тысяч новых сынов и дочерей, сто тысяч серпов, кинжалов, пандуров, бубнов. Тогда началась еще одна война. В ущельях и на каменистых дорогах загремели пушки. В лесах на склонах гор застучали топоры. Засверкали штыки, засвистели пули. От Урала до Дуная, До большой реки, Колыхаясь и сверкая, Движутся полки. Веют белые султаны, Как степной ковыль, Мчатся пестрые уланы, Подымая пыль. Боевые батальоны Тесно в ряд идут, Впереди несут знамены, В барабаны бьют. Батареи медным строем Скачут и гремят, И дымясь, как перед боем, Фитили горят. И испытанный трудами Бури боевой, Их ведет, грозя очами, Генерал седой. Идут все полки могучи, Шумны, как поток, Страшно медленны, как тучи, Прямо на Восток. И томим зловещей думой, Полный черных снов, Стал считать Казбек угрюмый И не счел врагов… Да, трудно было их сосчитать. В наших песнях поется, что приходилось выходить одному на сто. "Отрубали руку — дрались другой рукой, отрубали голову — тела продолжали драться, — рассказывали о той войне старики. Убитыми конями перегораживали дороги и ущелья, с высоких скал прыгали на штыки. Нам говорили: хватит лить кровь. Сопротивление бесполезно. Куда вы денетесь? У вас нет крыльев, чтобы взлететь в небо. У вас ведь нет таких когтей, чтобы зарыться в землю. Но Шамиль отвечал: — Есть крыло — моя сабля. Наши когти — наши кинжалы, наши стрелы. Двадцать пять лет дрались горцы во главе с Шамилем. В те годы изменился не только внешний облик Дагестана, но даже названия мест и рек. Авар-Койсу стала называться Кара-Койсу, то есть Черной рекой. Появились Раненые скалы, Ущелье смерти, прославилась река Валерик, остались в народной памяти тропа Шамиля, дорога Шамиля, танец Шамиля. Трагическим венцом войны стала гора Гуниб. На ее вершине последний раз молился имам. Во время молитвы в поднятую руку попала пуля. Не вздрогнул Шамиль и продолжал свой намаз. Кровь обрызгала колени имама и каменную плиту, на которой он стоял. Раненый имам довел до конца свою молитву. Когда он встал, приближенные сказали ему: — Ты ранен, имам. — Эта рана — пустяк. Она заживет. — Шамиль сорвал пучок травы и стал вытирать кровь с руки. — Дагестан истекает кровью. Ту рану залечить труднее. В этот самый тяжелый час имам призвал к себе на помощь своих храбрецов, давно уж взятых могилой. И тех, которые сложили головы на Ахульго, и тех, которые погибли в Хунзахе, и тех, которые остались лежать в каменистой земле близ аула Салты, и тех, которые похоронены в Гергебиле, и тех, которые пали в Дарго. Он вспомнил своего одноаульца и предшественника, первого имама Кази-Магомеда, хромого Хаджи-Мурата, Алибекилава, Ахбердилава и многих еще храбрецов. Кто без головы, кто без руки, кто с простреленным сердцем, лежат они в дагестанской земле. Война — это значит смерть. Сто тысяч лучших дагестанских сынов. А Шамиль, пересекая великую Россию, все еще твердил: — Мал Дагестан, мал наш народ. Мне бы еще хоть капельку сабель. В Верхнем Гунибе сохранился камень, на котором есть надпись: "На сем камне восседал князь Барятинский, принимая пленного Шамиля". - Напрасны же были все твои старания, вся твоя борьба, - сказал Барятинский своему пленнику. - Нет, не напрасны, - ответил Шамиль. - Память о ней сохранится в народе. Многих кровников моя борьба делала братьями, многие враждовавшие между собой аулы она объединила, многие народы Дагестана, враждовавшие между собой и твердившие "мой народ", "моя нация", она слила в единый дагестанский народ. Чувство родины, чувство единого Дагестана я завоевал и оставляю своим потомкам. Разве этого мало? Я спросил у отца: - Почему арабы, Тимур, шах Надир шли на нас, проливали кровь, сеяли зло и ненависть? Зачем им нужен был Дагестан, похожий на волчонка, не познавшего нежности и ласки? - Я расскажу тебе притчу об одном очень богатом человеке. Да, он был очень богат. Когда он поднялся на холм, то увидел, что вся долина от подножия гор до берега моря заполнена его отарами. Не видно конца и его рогатым стадам, и его резвым табунам. Весь воздух был наполнен блеянием ягнят. И возрадовалось сердце богатого человека, что вся земля - его земля и весь скот на земле - его. Но вот взгляд богача упал вдруг на клочок земли, оставшийся свободным и пустым от его стад. И заныло тогда его сердце, будто кто нанес ему глубокую рану. Разгневался богач и закричал грозным голосом: "Эй! Что там за клочок земли, похожий на облысевшую шкуру? Неужели у меня не хватит овец, чтобы заполнить его?! Гоните туда отары, гоните стада!" Но больше всего отец любил рассказывать о самом Шамиле. Например, о том, как Шамиль победил смелого разбойника. Однажды имам со своими мюридами приехал в какой-то аул. Старейшины аула встретили его враждебно. Они сказали: - Нам надоела война. Мы хотим жить мирно. Если бы не ты, мы давно бы помирились с царем. - Эй вы, что были раньше горцами! Вы что же, хотите есть дагестанский хлеб, а служить его врагам? Разве я нарушил ваш мир и покой? Я его защищаю. - Имам, мы ведь тоже дагестанцы, но мы видим, что эта война ничего хорошего Дагестану не дает и не даст. На одном упрямстве далеко не уедешь. - Вы дагестанцы? По месту вы и правда живете в Дагестане, но сердца у вас заячьи. Вам нравится ворошить угли в очаге, когда Дагестан истекает кровью. Откройте ворота! Или мы их откроем саблями! Долго переговаривались аульские старейшины с имамом, наконец решили впустить его и принять мирно как высокого и почетного гостя. За это Шамиль дал им слово не убить ни одного человека в этом ауле и не вспоминать о старых грехах. Он остановился в сакле верного своего кунака и жил тут несколько дней, ведя переговоры со старейшинами аула. В то время в самом ауле и в его окрестностях промышлял ужасный разбойник, великан более чем двухметрового роста. Он грабил всех подряд, отнимал зерно, скот, коней, убивал и запугивал жителей аула. Для него не было ничего святого. Аллах, царь и имам были для него пустые слова. Тогда старейшины аула обратились с просьбой к Шамилю: - Имам, освободи нас от этого разбойника. - Но что я с ним должен сделать? - Убить, имам, убить. Он же сам многократный убийца. - Я дал слово вашему джамаату не убивать в этом ауле ни одного человека. Слово надо держать. - Имам, найди способ, освободи нас от злодея! Через несколько дней мюриды Шамиля окружили разбойника, поймали и связали его, а приведя в аул, посадили в подвал. Чтобы наказать преступника по заслугам, собрался специальный суд-диван. Постановили выколоть бандиту глаза. Ослепив, снова посадили злодея в подвал, под замок. Прошло несколько дней. Однажды ночью, ближе к рассвету, когда Шамиль спал крепким сном, раздался в его комнате шум и грохот. Имам вскочил, огляделся. Видит, что, раскрошив топором дверь, надвигается на него гора – звероподобный человек, похожий на дэва, рычащий, извергающий проклятия. Имам понял: разбойнику удалось каким-то образом убежать из-под замка и теперь он пришел отомстить. Гигант надвигался скрипя зубами. В одной руке он держал огромный кинжал, в другой - топор. Имам тоже схватил свой кинжал. Он звал мюридов, но разбойник успел зарубить их. Аул спал. Никто не слышал зова имама. Отступая, Шамиль ловил удобный момент, чтобы напасть на противника, а тот сослепу прыгал туда и сюда, метался и махал топором. Он разворотил топором все, что было в комнате. - Где же ты, храбрец, о котором рассказывают книги? - кричал гигант. Где ты прячешься? Иди, свяжи мне руки, поймай меня, выколи мне глаза. - Я здесь! - громко крикнул имам и тотчас отскочил в сторону. Топор врезался глубоко в стену как раз в том месте, где секундой раньше стоял Шамиль. Тогда он улучил минуту, прыгнул на своего врага. Тот был сильнее, лютее. Начал кидать и швырять Шамиля, успел несколько раз поранить. Но ловкость и быстрота Шамиля всякий раз выручали, ему удавалось избежать смертельного ранения. Борьба длилась около двух часов. Наконец разбойник схватил Шамиля, поднял над головой и хотел ударить об пол, а потом и отрубить голову. Но поднятый в воздух Шамиль изловчился и успел ударить несколько раз кинжалом по голове разбойника. Тот внезапно сник, ослабел, закачался и рухнул, как кирпичная башня. Кинжал выпал из его рук. Утром нашли их обоих в луже крови. У Шамиля оказалось девять ран, и ему целый месяц еще пришлось лечиться в том ауле. Борьба Шамиля с могущественным внешним противником во многом напоминала эту драку. Противник в незнакомых ему горах иногда действовал как бы вслепую. Шамиль же ловко увертывался от ударов и внезапно нападал то сбоку, то сзади. У каждого горца, наверное, есть свой образ Шамиля. Я тоже вижу его по-своему. Он еще молод. На плоской скале Ахульго, припав на колени, он воздел в небо руки, только что омытые волной Аварской Койсу. Рукава черкески засучены. Губы шепчут какое-то слово - некоторые утверждают, что, когда во время молитвы он шептал "аллах", слышалось людям - "свобода", а когда он шептал "свобода", слышалось людям - "аллах". Он уже стар. На берегу Каспия он навсегда прощается с Дагестаном. Он пленник белого царя. Он поднялся на камни и окинул взглядом кипящие воды Каспия. Губы его вместо "аллах" и "свобода" шепчут "прощай". Говорят, что на щеках его видели в тот час капли влаги. Но ведь Шамиль никогда не плакал. Возможно, это были морские брызги. И все же ярче всего он представляется мне, по рассказу отца, в тесной сакле один на один с разъяренным разбойником, в длительной и кровавой борьбе. С Хаджи-Муратом они жили то в мире, то в ссоре. Много легенд существует о них, много былей. Возведя Хаджи-Мурата в сан наиба, Шамиль послал его в Хайдак и Табасаран, чтобы привлечь их на свою сторону, вернее, чтобы вовлечь их в войну. Он надеялся, что Хаджи-Мурат будет действовать убеждением, однако новый наиб навел в Хайдаке и Табасаране порядок кнута и огня. Если кто осмеливался заикаться о законе, Хаджи-Мурат показывал свой кулак и говорил: "Вот ваш закон. Я Хаджи-Мурат из Хунзаха. Я и есть для вас главный закон". До Шамиля дошли слухи о жестокостях Хаджи-Мурата. Он послал гонца и вызвал наиба к себе. Тот вернулся с большой добычей. Его отряд гнал впереди себя стада рогатого скота, отары овец, табуны лошадей. Сам Хаджи-Мурат держал поперек седла похищенную красавицу. - Ассалам алейкум, имам! - приветствовал Хаджи-Мурат своего вождя, сходя с коня. - Ваалейкум ассалам, наиб. С приездом тебя. С чем хорошим приехал? - Не с пустыми руками. Есть серебро, есть отары, есть кони, есть ковры. Хорошо ткут ковры в Табасаране. - А красавицы не найдется? - Есть и красавица. Да еще какая! Для тебя привез, имам. Воины некоторое время смотрели в глаза друг другу. Потом Шамиль сказал: - Скажи, с этой красавицей, что ли, я пойду воевать? Мне нужны не овцы, а люди. Мне нужны не кони, а всадники. Ты угнал у них скот. Но этим ты ранил их сердца и отворотил от нас. Они должны были стать нашими воинами, заменить убитых и раненых. А кем их теперь заменишь? Разве случилось бы с нами то, что случилось в Салты и Гергебиле, если бы хайдакцы и табасаранцы были с нами? И разве допустимо, чтобы одни дагестанцы разоряли других дагестанцев? - Имам, но другого языка они не понимали! - А ты постарался сам понять их язык? Если бы понял, то обошлось бы без кнута и огня. Разве разбойники мои наибы? - Имам, я - Хаджи-Мурат из Хунзаха! - Я тоже - Шамиль из Гимры. А Кебед-Магомед из Телетля, а Гусейн из Чиркея. Ну и что из того? Аварцы, хиндаляльцы, кумыки, лезгины, лакцы, ограбленные тобой хайдакцы и табасаранцы - все мы сыновья одного Дагестана. Мы должны понимать друг друга. Ведь мы - пальцы одной руки. Для того, чтобы получился кулак, все пальцы должны крепко-крепко соединиться. За храбрость спасибо тебе, Хаджи-Мурат. За это ты достоин любой награды. Твоя голова увенчана чалмой. Но теперь я тебя не одобряю. - Когда другие в таких же чалмах грабили, ты ничего им не говорил, имам. Теперь, где бы гром ни гремел, все на мою голову. - Я знаю, кого ты имеешь в виду, Хаджи-Мурат: Ахбердилава, моего сына Кази-Магомеда или даже меня самого. Но Ахбердилав ограбил в Моздоке нашего врага. Я отнял добро у ханов, которые не хотели идти вместе с нами и даже пытались противостоять нам. Нет, Хаджи-Мурат. Чтобы быть наибом, недостаточно иметь смелое сердце и острый кинжал. Надо иметь еще хорошую голову. Такие споры часто возникали между Шамилем и Хаджи-Муратом. Эти распри раздувались, преувеличивались молвой, и в конце концов злая вражда разделила их. Хаджи-Мурат покинул Шамиля, ушел на другую сторону, лишился головы. Тело его погребено в Нухе. Знаменательное разделение: голова досталась врагу, а сердце осталось в Дагестане. Какая судьба! ГОЛОВА ХАДЖИ-МУРАТА Отрубленную вижу голову И боевые слышу гулы, А кровь течет по камню голому Через немирные аулы. И сабли, что о скалы точены, Взлетают, видевшие виды. И скачут вдоль крутой обочины Кавказу верные мюриды. Спросил я голову кровавую: "Ты чья была, скажи на милость? И как, увенчанная славою, В чужих руках ты очутилась?" И слышу вдруг: "Скрывать мне нечего, Я голова Хаджи-Мурата, И потому скатилась с плеч его, Что заблудилась я когда-то. Дорогу избрала не лучшую, Виной всему мой нрав тщеславный..." Смотрю на голову заблудшую, Что в схватке срублена неравной. Тропинками, сквозь даль простертыми, В горах рожденные мужчины, Должны живыми или мертвыми Мы возвращаться на вершины. |
Похожие:
 | План работы Национальной библиотеки Республики Дагестан им. Р. Гамзатова на 2013 год Основными задачами и содержанием работы Национальной библиотеки Республики Дагестан им. Р. Гамзатова на 2013 год являются | | Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... ... |
| Рассказать о природе комического Причиной выбора темы моего реферата является мой глубочайший интерес к творчеству А. П. Чехова. Также на мой выбор повлияло участие... | | Дагестан не просто географическое понятие. У него… есть общая история,... Районный методический совет «О состоянии работы Школы молодого педагога и наставника в оу» ксш №1 |
| Программа по формированию навыков безопасного поведения на дорогах... Календарь знаменательных и памятных дат Республики Дагестан на 2013 год / Сост. М. О. Дандамаева. – Махачкала, 2012. с. – (Министерство... | | Республики Дагестан Национальная библиотека рд им. Р. Гамзатова Отдел... Рекомендательный библиографический список литературы к 200-летию со дня рождения итальянского композитора Джузеппе Верди |
| Постановление От 18 августа 2006 г. N 168 вопросы министерства по... Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... |  | Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... |
| Приложение 11 к Пояснительной записке Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... | | Видео №01 (победная песня +темп) Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... |
| V. Номинации, критерии и предмет оценки участия в конкурсе Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... | | Программа третьей международной олимпиады студентов по специальности «Физическая культура» Во исполнение Указа Президента Республики Дагестан от 6 марта 2006 г. N 13 "О структуре органов исполнительной власти Республики... |
| Сценарий к традиционному вечеру встречи выпускников В1: Добрый день, дорогие гости. Спасибо, что вы не забываете свою школу и пришли к нам, чтобы встретиться с друзьями и учителями.... | | Прил. 14 На школьном уровне ... |
| Методика проведения конкурса на замещение вакантных должностей государственной... Республики дагестан в службе государственного финансового контроля республики дагестан | | Дагестан компримированного природного газа Утвердить прилагаемую государственную программу Республики Дагестан "Использование в Республике Дагестан компримированного природного... |
