Зоркая Н. М. Алексей Попов. М.: Искусство, 1983. 302 с. («Жизнь в искусстве»)

Скачать 4.66 Mb.

Название	Зоркая Н. М. Алексей Попов. М.: Искусство, 1983. 302 с. («Жизнь в искусстве»)
страница	6/31
Дата публикации	18.09.2014
Размер	4.66 Mb.
Тип	Документы

100-bal.ru > Литература > Документы

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 31

{35} Десятые годы
Чайка над театральным подъездом

Постепенно и мягко зал погружался в темноту. Бесшумно раскрылся занавес, как будто отворились двери в неведомую жизнь.

Раннее утро. Гасят свечу… Сквозь ставни в щели бьет солнце. Где-то далеко голоса приехавших. Приближаются… В открытые окна ворвались цветущие вишни. Хлынула в комнату весна.

Обнимались, суетились, плакали от радостной встречи. Долго, долго не могли успокоиться, вскакивали, вглядывались в сад за окнами, подходили к вещам, трогали их руками и смеялись, смахивая слезу…

В самом деле — да где же тут актеры?

Если мимо пройдет такая женщина, как Раневская, так одетая, с такой манерой держать руки, будет долго слышаться запах дорогих духов…

Гаев должен обязательно разговаривать сам с собой. Усилие мысли на лице глупого Епиходова — сколько таких в Аткарске, в Сердобске! А пальто у него удивительно правдоподобно узкое… Наверное, вблизи слышно: у Фирса скрипят все суставы, сипящие и кашляющие, как старые часы… А Яшка? Как он груб! И почему деликатные люди терпят около себя хама? Но и в жизни подобные «почему» часто остаются без ответа…

Один из зрителей, молодой человек, вдруг почувствовал, что он плачет. Ему стало неловко, он оглянулся и тут же успокоился: по лицам сидящих рядом тоже текли слезы, их не замечали и не вытирали.

Где игра? Где театр? Как этому можно научиться?
Он смотрит «Вишневый сад». Сентябрь 1912 года.

{36} Тверская улица течет, куда — не знает.

Из песни

В Камергерском переулке

Он стоял перед невысоким длинным зданием зеленовато-серого цвета, дивясь его необычному облику и скромному убранству.

Дом не похож на театр. Оконные переплеты в клетку, скупой геометрический орнамент. Центральный подъезд? Нет, он совсем невзрачен. Но зато, в нарушение всякой симметрии, справа — вход наподобие крыльца. Над ним — стеклянный козырек, подвешенный на железных цепях, и скульптурная композиция. «Я не понял этого барельефа, — рассказывал потом Попов, — но мне почудились там море и чайка».

А кругом шумел, тарахтел, звенел трамвайным звоном августовский день белокаменной матушки-Москвы. Правда, не так уж бела она была в тот солнечный день 1912 года, скорее, розово-румяна, красно-кирпична, в зеленых ожерельях-кольцах своих бульваров.

Дел у приезжего было много. Прежде всего — найти Щепановского. Попов направился в Богословский переулок и в коридоре театра Корша стал ждать конца репетиции. Мимо проходили нарядные, уверенные в себе актеры, вскоре вышел Николай Евгеньевич и обрадовался земляку. Оказывается, он уже записал своего протеже на предварительный экзамен, послал в Саратов письмо, с которым нетерпеливый адресат разминулся. Не теряя времени, Щепановский повлек Попова назад в Художественный театр, решив замолвить за него словечко знакомому актеру, а по дороге предложил прочесть вещи для экзамена.

Вещь была всего лишь одна. В детском журнале «Светлячок», который выписывали для дочек Клавдии Дмитриевны, среди сказочек и лесных картинок А. Федорова-Давыдова присмотрел он грустную историю о старом пне — а когда-то он был деревом, могучим и раскидистым. Пень, окруженный молодой порослью, беседовал со зверями и птицами. Видно, Попову не раз приходилось читать этот рассказ своим маленьким племянницам. Саратовский чудак счел его достойным также и внимания высокой экзаменационной комиссии.

Расчет был (не такой уж нелепый, как подтвердят далее факты) на неожиданность материала, на его простоту. Попов готовил чтение, вложив в него всю свою заочную любовь к Художественному театру, свое понимание его искусства, которое выработалось в изучении «МХТ по слухам».

Но более неподходящей обстановки для сетований старого пня, чем Большая Дмитровка с ее трамвайным лязгом, нельзя было и вообразить. Попов жалобно отказывался читать, Щепановский настаивал. {37} Толкаемый в бока прохожими, абитуриент пробормотал текст. «Экзамена вы не выдержите», — резюмировал артист.

Попов все равно был полон признательности доброжелательному патрону и всегда называл Щепановского своим «крестным» в театре.

М. Н. Германова прослушивала чтение кандидатов в небольшой артистической уборной. Во второй раз за день поведал Попов о злосчастной доле пня. Германова долго молчала. Затем попросила читать программу дальше. Узнав, что больше ничего нет, она огорчилась, раздумчиво проговорила: «Очень жаль…»

Попов остался ждать — допущен ли к конкурсу? Шагал он и шагал вдоль театрального здания, вновь и вновь останавливаясь у высокого правого подъезда-крыльца со скульптурным рельефом, где все явственнее виделись ему море и чайка. Спускался на Тверскую улицу — узкую, оживленную, всю в ярких вывесках, стекавшую откуда-то, казалось, с горы и упиравшуюся в лавчонки Охотного ряда. И опять стоял в Камергерском, разглядывая волны, птицу, море…

Вышла Германова. Он кинулся к ней. Мария Николаевна надменно подняла прекрасные глаза, смерила молодого человека с головы до ног (это заняло несколько секунд) и недовольно, чуть ли не враждебно ответила, что решение будет объявлено официально. Собрав всю силу духа, краснея и бормоча извинения, Попов объяснил, что он приезжий и денег у него нет. Он должен или бежать на вокзал (если не допущен), или уж держаться любым способом. Бедственное положение молодого человека, наверное, тронуло строгую красавицу. Замедлив шаг, Германова сказала, что он допущен в виде исключения, и попросила читать сказочку так же, как он читал ей — тихо и доверительно, хотя экзамен будет проходить в многолюдном большом помещении.

Верхнее фойе Художественного театра! Сколько таланта, волнений, трагедий, взлетов, блеска, юности и надежд познали его стены в августовские дни ежегодных приемных испытаний! Какие только лица не представали перед экзаменаторами — и те, кого узнает вся страна, и физиономии странные, чудные!

За длинным столом — комиссия. Сзади — вся труппа. В этом году сдавали двести восемьдесят человек, после отсева осталось сорок.

Порядок на экзамене наводил молодой сотрудник МХТ Владимир Попов. В списке он заметил однофамильца, а между претендентами, ожидавшими судьбы, — симпатичного юношу, который, шагая, ерошил свои темные волосы и что-то шептал.

«Мне хотелось, — рассказывал потом В. А. Попов, — чтобы Поповым оказался именно он… Я вполголоса огласил: “Следующим пойдет Попов”, — и ко мне подошел человек в серенькой толстовке.

Лицо его было бледным, а темные глаза лихорадочно горели…

{38} Усевшись на стул, он начал, слегка потирая руки, разглядывать своих судей. Затем, устремив глаза вверх, стал как бы припоминать содержание сказки.

Я испытывал за него волнение. “Чего же он так медлит?” — думал я. Конкурс подходил к концу, и утомленная комиссия не подолгу останавливала свое внимание на испытуемых. Наконец Алексей Дмитриевич начал читать еле слышно, своим от природы глуховатым голосом. Начал так просто, передавая самую сущность сказки, и с такой искренней убедительностью, как будто он рассказывал по чьей-то просьбе любопытную историю, свидетелем которой был сам. Все присутствовавшие замерли и, вытянув лица, неподвижно слушали его.

Владимир Иванович (Немирович-Данченко. — Н. З.), зорко глядя на Попова, подробно расспросил его: откуда он, где учился, играл ли на сцене и если останется в Москве, где будет жить и на какие средства будет существовать.

Все эти вопросы давали мне повод думать, что Поповым очень заинтересовались. Я торжествовал.

Выйдя из фойе, я пожал ледяные руки Алексея Дмитриевича и поздравил его с блестящим исполнением»^⁴.

Поздравил Попова и тот самый бородатый актер, который в Саратове, жарким летом на Астраханской улице, предсказывал, что его не примут ни за что, — А. И. Чебан. Впоследствии Александр Иванович, вспоминая тот день, говорил, что комиссии понравилось в Попове сочетание внешних данных характерного актера с «внутренней озаренностью, огоньком, мечтой».

Вечером вывесили список принятых. Вернее — четыре фамилии. Это были О. Бакланова, М. Дурасова, Н. Крестовоздвиженская и А. Попов. Наутро газета «Русское слово» поместила короткую заметку о наборе. В Саратове ее прочли Прасковья Ивановна и Александр Дмитриевич. Радости не было конца. И очень, очень радовался Щепановский. «Я же говорил, что художественники любят таких непосредственных, — повторял он, забыв свои вчерашние мрачные предсказания. — Поздравляю! — Вместо рукопожатия он поднял руку и исчез» — так заканчивает А. Д. Попов рассказ «Принят» в своих воспоминаниях.

Принят! Открылся сезон. В сентябре 1912 года, получив контрамарку от инспектора театра фон Фессинга, новый сотрудник отправился на ступеньки бельэтажа (куда во все времена сажали контрамарочный люд) смотреть спектакль «Вишневый сад».

Юный Алексей Попов чувствовал то же, что и люди, смотревшие спектакль в тот вечер, и те люди, что десятью годами ранее смотрели премьеры чеховских пьес, так же вопрошая себя: «Где театр? Где игра?» — и те, которые придут на спектакли МХАТ через пятнадцать лет. Потрясение, волнение, восхищение, светлая печаль и {39} светлые слезы были едиными у нескольких поколений. Эти чувства, неоднократно описанные во множестве книг, статей, мемуаров и хранящиеся в еще большем множестве воспоминаний незаписанных, — эти чувства, ради которых был создан и существовал Художественный театр, пережил со всей силой и чистотой своей души зритель 1912 года Алексей Дмитриевич Попов.

Спектакли Художественного театра он вбирал в себя не в их преходящих чертах, не в убегающей сиюминутности, но как совершенство, как завершенную данность, как современную классику. Они были для него рядом с Третьяковской галереей, — Попов не вычитал это сравнение, он так чувствовал, это было его собственное открытие. Он очень бы удивился, если бы узнал, что кому-то правда Художественного театра уже кажется «ненужной правдой», — он считал ее необходимой. Он не знал и того, что для театра вместе с 10 ми годами наступил период сложный и напряженный, что создатели театра испытывают неудовлетворенность, что есть ощущение кризиса и тяготение к самоанализу внутри МХТ и анализу извне — недаром это время рождения «системы» Станиславского, пора возникновения студий.

Но одно дело — искания, эксперименты, неуемная жажда нового, другое — то, что уже свершено, создано незыблемо, неотменимо. Прошел или нет час «Трех сестер?» — подобный вопрос показался бы Попову нелепым. Час «Трех сестер» вечен. Перед ним — идеальный театр, новый театр, ибо искусство его безгранично. Не поняв Алексея Дмитриевича Попова в этот важный жизненный час, не запомнив его таким, мы не сможем понять и всего его дальнейшего пути.

Огромное, всепоглощающее счастье, явленное цветущими ветвями «Вишневого сада», ему довелось пережить второй раз: он увидел спектакль еще словно бы глазами своего старшего брата. Александр Дмитриевич, взяв отпуск на несколько дней, приехал в Москву навестить Алексея и побывать в Художественном театре. До рассвета бродили они, потрясенные, по улицам после «Вишневого сада».

Образ идеального зрителя всегда виделся Попову в брате — ради таких существует театр.

Театр — школа жизни, театр — кафедра. Так считали в России всегда. Но тот новый для них театр, который стремились сейчас постичь Александр и Алексей Поповы, выполняет свою нравственную задачу особым образом. Одна из важных мыслей будущего режиссера — мысль о том, что спектакль в идеальном театре лишь «засевает зерно» в душу человека, но воспоминания не тускнеют, впечатления растут, зреют и переплетаются с его жизненными впечатлениями, воспитывающими человека, формирующими его духовный склад, — была не только воспринята молодым Алексеем Поповым от Станиславского. Она родилась под влиянием брата, в результате душевного {40} переворота, каким стали для них обоих — сначала для одного, вскоре для другого — спектакли МХТ. Уроки Станиславского явятся для Попова откровением, но и дадут именно то, к чему тянулся он сам.

В первой своей театральной статье (она будет написана через несколько лет) А. Д. Попов попытается восстановить «эффект» спектаклей Художественного театра: «… у нас такое чувство, что мы прожили целый кусок жизни, любили, верили, боролись, и в этой жизни у нас появились новые друзья и враги… Идем из театра, а в мыслях снуют образы далекого прошлого… или начинаешь думать о том, что надо жизнь свою перестроить на новый лад — так нельзя больше!.. В этом театре мы были не пассивными зрителями, а действительными участниками духовной жизни, актеры этого театра уничтожили рампу, разделяющую нас, и мы сами стали участниками творческого акта, дающего незабываемую радость человеческой душе».

Пройдет время, и театральное искусство будет стремиться совсем иными способами преодолеть рампу, отъединяющую сцену от зрительного зала. Не сценическая иллюзия, а полное ее разрушение, откровенная театральная условность, прямое обращение актера к публике увидятся приметами слияния зрелища и зрителя. И тогда воображаемая «четвертая стена», которая именно по линии рампы как бы замыкала «дом сестер Прозоровых» или «ночлежку Костылева» в сценическом пространстве, станет мишенью для обвинений театральной системы МХТ в пассивности и отрыве от жизни. И сам Попов будет выдвигать подобные обвинения. Но сейчас, в 10 е годы, придя в Художественный театр, он восхищен именно слиянием спектаклей с жизнью.

Действительно, мир сцены был самодовлеющим сколком большого мира, и он же стремился продлевать себя, незаметно переходить в реальность так же, как реальность втекала в сценическое пространство, по пути образуя глубинные мизансцены, рождая действие на вторых, третьих планах, которое зритель мог вообще не видеть. Вот для чего нужны были все эти фигуры в учительских мундирах, чуйках, бальных платьях, плащах, фраках, все эти нищие, провинциальные барышни, ночлежники, цыгане, половые, жандармы, старухи побирушки, генералы, все это многолюдие спектаклей. Не фронтальная картина у рампы, а жизненная глубина. Так осуществляется потребность развития всего театрального искусства, начинается новый театр — понял Попов и запомнил на всю жизнь театрального портного, пришедшего снимать мерку с него, бессловесного участника народной сцены. Сапожник, гример, парикмахер — все обмеряли, осматривали его, и солидный человек с мелком и ножницами ползал по полу на примерке, а потом шил ему костюм по эскизам академика Александра Бенуа.

У сотрудников были свои радости и печали. В «Синей птице» их, молодежь, одевали в черные бархатные комбинезоны, и, невидимые {41} зрителю на фоне черного же бархата, они изображали оживающие тарелки или цифры с часового циферблата — это была механическая работа. Зато участие в «Братьях Карамазовых» вознаграждало. Попов долгие годы будет вспоминать о том, как он выходил конвойным в сцене суда и всю картину с обнаженной шашкой стоял около Л. М. Леонидова — Мити: «Всякий спектакль, когда раздавался его вопль: “В крови отца своего неповинен! Неповинен!” — мне было страшно и стыдно — стыдно потому, что я никак не ощущал себя бесстрастным солдатом-конвойным. Мне казалось, что все это видят и что я мешаю Леонидову».

Мольеровский спектакль состоял из комедий «Брак поневоле» и «Мнимый больной» с К. С. Станиславским в роли Аргана. Молодые артисты и сотрудники были заняты в финальной интермедии — церемонии посвящения Аргана в доктора. В этой бурлескной сцене у Мольера действуют шесть аптекарей, двадцать два медика, восемь хирургов, восемь людей со шприцами в руках, и все танцуют, поют, выкрикивают куплеты на лад ученой латыни — абракадабры. В постановке А. Бенуа апофеоз получался зрелищем необычайно пышным и красочным.

Алексея Попова, вооруженного гигантским клистиром, окружали Е. Вахтангов, М. Чехов, А. Дикий, В. Готовцев, В. Попов и другие. Как далеко друг от друга разбросают их годы! Если бы тогда сквозь магический кристалл могли увидеть они будущее, близкое и далекое: революционная Москва, реквизированный особняк на замерзшем Арбате, смертельно больной Вахтангов репетирует в своей студии «Принцессу Турандот»… Народный артист СССР Алексей Дикий снимается на киностудии «Мосфильм» в ролях полководцев… Михаил Чехов в Голливуде обучает «системе» Станиславского супер-кинозвезду Мериллин Монро…

Но сейчас они все вместе, беспечны, безвестны и очень веселы. Попов только дивится неистощимому юмору своих новых товарищей.

Станиславский дал им полную свободу в сочинении смешных трюков. Дошло до того, что на спектаклях устроили тотализатор. М. А. Чехов рассказывает: «… я изобрел заикающегося доктора. Актеры, ставившие на меня 20 коп., выиграли. На следующем спектакле на меня было сделано наибольшее количество ставок. Я, заикаясь, проговорил свои слова. Следующим заговорил А. Д. Дикий. И вдруг мы услышали неясные и непонятные звуки. А. Д. Дикий собрал почти все, что было выдумано до сих пор… Он побил рекорд»^⁵.

Однако Станиславский после этого запретил импровизацию, и рисунок каждого был строго закреплен.

Доктор Попова реплик не имел, а у него самого была другая забота: он неотрывно, замирая от восхищения, наблюдал, как глаза Константина Сергеевича, в жизни острые, прищуренные, непрестанно наблюдающие, постепенно становились круглыми, «то доверчиво-глуповатыми,

1 2 3 4 5 6 7 8 9 ... 31

	К. С. Станиславский Моя жизнь в искусстве Редакционная коллегия: М. Н. Кедров (главный редактор), О. Л. Книппер-Чехова, А. Д. Попов, Е. Е. Северин, Н. М. Горчаков, П. А. Марков,...		Рабочая программа по изобразительному искусству для 2 класса пояснительная... России и других стран; готовность и способность выражать и отстаивать свою общественную позицию в искусстве и через искусство
	Программа состоит из девяти разделов: Раздел Искусство в жизни современного... Данная рабочая программа разработана на основе авторской программы Г. П. Сергеевой, И. А. Кашековой, Е. Д. Критской «Искусство. 8...		Реферат на тему «Искусство не наука, оно только тогда сильно, когда... Каждая жизнь – это новая ветвь на большом дереве человеческого рода. Разум человека, его интеллект, способность к речи, культурному...
	Учебник для вузов / С. Г. Антонова, В. И. Васильев, И. А. Жарков... Попов Н. А. Организация сельскохозяйственного производства: учебник / Н. А. Попов. – М.: Финансы и статистика, 2009. – 320 с		Алексей Похабов Алексей Похабов Четыре касты. Кто вы? Экстрасенсорика.... Синегноев Бенедикт Аркадьевич, соавтор Петрушанко (калечит его своими навыками), Зося, состоит с Петрушанко в запутанной связи
	Рабочая программа учебного предмета Изобразительное искусство Формирование нравственно-эстетической отзывчивости на прекрасное и безобразное в жизни и искусстве		С. Дрожжин «Красота вокруг нас» Давно заметив неоспоримое и многостороннее влияние искусства на жизнь и здоровье, человек настойчиво обращался к нему в надежде на...
	Тематическое планирование по литературе в 8 класс Введение. Образное отражение жизни в искусстве. Художественный образ. Литература как искусство слова		Реферат на тему: "Компьютерное искусство: сущность и перспективы" Роль компьютера в искусстве по словам основополагателя нового компьютерного мышления Билла Гейтса
	Тематическое планирование по литературе 7 9 класс Образное отражение жизни в искусстве. Художественный образ. Литература как искусство слова. Другие виды искусства		Развернутое тематическое планирование по литературе в 8 классе Примечание Введение. Образное отражение жизни в искусстве. Художественный образ. Литература как искусство слова
	Алексей Андреевич Потапов Искусство снайпера Книга предназначена для подготовки снайперов непосредственно в частях и подразделениях, в контртеррористических подразделениях, органах...		Программа учебного предмета «беседы об искусстве» дополнительной... Муниципальное казённое образовательное учреждение дополнительного образования детей
	Программа учебного предмета «беседы об искусстве» дополнительной... Муниципальное казённое образовательное учреждение дополнительного образования детей		Свидетельство Карта памятных мест нонкорфомистов Санкт-Петербурга Жизнь и творчество замечательного мастера живописи Феодосия Гуменюка — живое свидетельство преемственности лучших традиций в современном...

Зоркая Н. М. Алексей Попов. М.: Искусство, 1983. 302 с. («Жизнь в искусстве»)

{35} Десятые годыЧайка над театральным подъездом

В Камергерском переулке

Похожие:

{35} Десятые годы
Чайка над театральным подъездом