Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием. 11-13 ноября 2010 г. Нижний Новгород. Нижний Новгород: Изд-во , 2011. с. Редакционная коллегия
Скачать 4.38 Mb.
|
ПРИМЕЧАНИЯ
И.В. Киреева «ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ» АМЕРИКА В ВОСПРИЯТИИ РУССКИХ ПОЭТОВ ХVIII ВЕКА Одними из важнейших событий в мировой истории в ХVIII веке ученые справедливо считают революционно-освободительную борьбу Северо-американских колоний Англии и войну за независимость, завершившуюся принятием Конституции США (1787) как свободного, независимого государства (1). Америка тех лет с полным основанием могла бы быть названа страной провинциальной. Население молодой республики составляло всего 4 млн. человек – выходцев из Шотландии, Ирландии, Голландии, Африки. Подавляющее большинство населения Нового Света проживало тогда в сельской местности или в малых городах. Какой же предстает молодая Америка в восприятии русских поэтов ХVIII века? Первые упоминания Америки в русской поэзии XVIII века встречаем у Кантемира и Тредиаковского. Антиох Кантемир в примечаниях к переводу с французского «Разговоров о множестве миров» Б. Фонтенеля называет Колумба «изобретателем Америки», называя дату открытия этой страны. Тредиаковский в стихотворном приветствии, прозвучавшем 1 января 1773 года, писал о перспективах развития торговых отношений между Россией и Америкой: Купля благословенна, Придет обогащена, Нам содружит народы, Американские роды [10:414]. Как самостоятельный, развернутый мотив тема Америки входит в поэзию Ломоносова и Сумарокова. В «Письме о пользе стекла» (1752), относимым исследователями к лучшим образцам философско-дидактической поэзии ХVIII века, Ломоносов, создавая поэтическую метафору духовной истории человечества, отводит в ней особое место новой, малознакомой стране – Америке. Америка рисуется в поэтическом воображении Ломоносова, как прекрасная страна, обладающая неисчислимыми богатствами: Уже Колумбу вслед, уже за Магелланом Круг света ходим мы великим океаном И видим множество божественных там дел, Земель и островов, людей, градов и сел, Незнаемых пред тем и странных нам животных, Зверей и птиц, плодов и трав несчетных [2:512]. И, наряду с этим, в «Письмо о пользе стекла» Ломоносов включает полные гнева строки, обращенные к европейским завоевателям Америки, грабившим коренное население страны: В Америке живут, я чаю, простаки, Что там драгой металл из сребреной реки Дают европскому купечеству охотно И бисеру берут количество несчетно. Завоевание Америки, верит Ломоносов, войдет в историю и послужит нравственным уроком для потомков первопроходцев: И оны времена не будут век забвенны. Как пали их отцы для злата побиенны, О как ужасно зло [2:512]. В героической поэме «Петр Великий» (1760) в числе истинных дел своего исторического героя Ломоносов называет становление связей с иностранными державами и предвещает в недалеком будущем выход России в Америку: Коломбы Росские, презрев угрюмый рок, Меж льдами новый путь сотворят на Восток, И наша досягнет в Америку держава [3:703]. В аналогичном ключе звучит тема Америки и в «Дифирамбе государыне императрице Екатерине II на день тезоименитства ноября 24 дня 1763 года» А. Сумарокова. Речь в нем идет о «Русской Америке», открытой Витусом Берингом: За потоком Окияна, Росска зрю Американа, С Азиятских берегов. Тщетно глубины утроба, Мещет бурю, скорбь и глад: Я у Берингова гроба, Вижу флот, торги и град [9:139]. Сумарокову принадлежит стихотворение «О Америке». Пафос его составляет критика в адрес европейцев-колонизаторов: Коснулись европейцы суши, Куда их наглость привела, Хотят очистить смертных души, И поражают их тела [8:168]. Сумарокова возмущает ханжество завоевателей Америки, прикрывающих свои неблаговидные действия религиозными целями: В руке святые держат правы, Блаженство истинныя славы, Смиренным мзду и казни злым, В другой остр меч: ярясь пылают, И ближним щастия желают, Подобно как себе самим [8:168]. Американский мотив звучит в «Послании к А.А. Плещееву» (1794) Н.М. Карамзина. Тональность его минорная. Н.М. Карамзин, подобно Ломоносову и Сумарокову, рассматривает процесс завоевания Америки как драматический. Личность Колумба предстает в этом стихотворении как несущая в себе трагическую вину: Смельчак, Америку открывший, Пути ко счастью не открыл, Индейцев в цепи заключивший Цепями сам окован был [1:143]. В новом ракурсе американская тема зазвучала в оде «Вольность» А.Н. Радищева. Строки, посвященные Америке, своеобразный гимн стране победившей революции: К тебе душа моя вспаленна, К тебе, словутая страна, Стремится, гнетом где согбенна Лежала вольность попрана [6:11] (2). События, произошедшие в далекой Америке, воспринимаются Радищевым в контексте русской действительности, нуждавшейся, с его точки зрения, в коренных изменениях: Ликуешь ты, а мы здесь страждем! Того ж, того ж и мы все жаждем, Пример твой мету обнажил [6:12]. Патетическое прославление «словутой» страны сопровождается у Радищева предупреждением, обращенным к американскому народу. Поэт, используя романтическую антитезу света и тьмы, предостерегает его от возможной утраты свободы. Свободу, считает Радищев, важно не только завоевать, но и сохранить: Не забывай ни на минуту, Что крепость сил в немощну люту, Что свет во тьму льзя претворить [6:14]. Восторженное восприятие американской революции в «Путешествии из Петербурга в Москву» сменяется более объективным и аналитическим подходом к оценке американской действительности. В главе «Хотилов», посвященной проблеме отмены крепостного права в России, Радищев, наряду с прославлением духа созидания, столь отчетливо заявившего о себе в Америке («Везде видна строящая рука делателя, везде кажется вид благосостояния и внешний знак устройства»), с болью говорит о том, что процветание Америки зиждется на рабском труде несчастных жертв «знойных берегов Нигера и Синегала». Автор «Путешествия…» глубоко сомневается в том, можно ли считать подлинно свободной страну, мирящуюся с рабством («Назовем блаженною страною, где сто гордых граждан утопают в роскоши, а тысячи не имеют надежного пропитания, ни собственного от зноя и мраза укрова») [6:317]. «Вострепещите, о возлюбленные мои, – обращается Радищев к правителям Америки, – да не скажут о вас: «примени имя, повесть о тебе вещает» [6:317]. Не случайно именно эти страницы, посвященные Америке, вызвали столь бурную реакцию Екатерины II. «Все сие… – писала Екатерина, – клонится к возмущению крестьян против помещиков, войск противу начальства, сочинитель не любит слова тишины и покой» [7: 206]. Одно из направлений в развитии «американской» темы в русской поэзии XVIII века связано с интересом к фигуре Бенджамина Франклина. Первым русским переводом из Франклина был стихотворный перевод «Надгробной надписи Веньямина Франклина, кою он сам себе сочинил будучи типографом в Бостоне». Перевод этот принадлежал Андрею Тургеневу. Франклину-ученому посвящено стихотворение поэта-сатирика конца ХVIII века Д.П. Горчакова «Теперешняя моя жизнь (1788): Франклин, сей физик дерзновенный, Невежества презревший крик! Перуну древнему подобный, Держа в своей деснице гром, Назначил путь, ему удобный, И от него хранит мой дом [5: 103]. Своеобразным подведением итогов развития «американских» мотивов в русской поэзии ХVIII века стало приписывавшееся последовательно Державину, Радищеву, П.А. Соловцову стихотворение «Древность»: Древность, мавзолей свой украшая, Лишь над нами упражняет гнев И, осьмнадцатый век удушая, Высечет лишь новый барельеф. Франклин, преломивший скипетр британский, Рейналь с хартией в руке гражданской… [4: 217]. Традиции в постановке и решении «американской» темы поэтами XVIII века найдут свое преломление и развитие в русской поэзии и прозе XIX-XX вв. – творчестве Тургенева и Достоевского, Чехова и Короленко, Есенина и Маяковского (3). ЛИТЕРАТУРА
ПРИМЕЧАНИЯ Ward N.N. Mainstreams of American Media History. – Boston,1997; Фостер У.З. Очерк политической истории Америки. Изд.2-е. Пер. с англ. – М., 1955; Фурсенко А.А. Американская революция и образование США. – Л., 1978 и др. Отношение Радищева к борьбе американцев за независимость и ее итогам нашло отражение в 46 строфе оды «Вольность», представляющей вольный перевод послания французского просветителя Рейналя американскому народу (опубликовано в его книге «Revolution de l’Ameriqe»). «Американские» мотивы в русской поэзии XVIII века – часть более общей проблемы: истории русско-американских литературных связей XVIII века, большой вклад в изучение которой внесли такие отечественные исследователи (М.П. Алексеев, А.Н. Неустроев, Н.Н. Болховитинов, А.Н. Старцев и др). Из работ более позднего периода следует особо отметить фундаментальное исследование А.Н. Николюкина «Литературные связи России и США. Становление литературных контактов». – М: Наука, 1981. О.Е. Баланчук ПРОВИНЦИЯ В ИЗОБРАЖЕНИИ М.В. АВДЕЕВА: К ПРОБЛЕМЕ ТРИЛОГИЧЕСКОЙ ЦЕЛОСТНОСТИ РОМАНА «ТАМАРИН» Формирование полилогических образований, в частности дилогий и трилогий, в русской литературе XIX века шло параллельно с развитием циклообразования, главным образом, в рамках одного процесса – процесса модификации жанровых форм, позволяющего иллюстрировать разные возможности со-противопоставления, соотношения отдельных текстов в границах целого, каким явились цикл и полилогии (дилогия, трилогия и т.д.). Полилогическое образование, в отличие от цикла, – это более жесткая архитектоническая форма, чьи элементы обретают свою смысловую, композиционную законченность только в рамках целого; «удаление» одного из элементов из этого целого не только ведет к разрушению всего образования, но и к неполноценному восприятию составляющих его частей как незаконченного произведения. Данная особенность полилогических образований: невозможность полноценной реализации вне контекста – обусловила, наряду с циклом и сборником, появление в литературном процессе новых жанровых форм, в частности романной. Так, на основе повестийной трилогии в 1850-е годы был создан роман М.В. Авдеева «Тамарин». Роман состоит из трех частей («Варенька», «Записки Тамарина» (1) и «Иванов»), каждая из которых первоначально печаталась в «Современнике» в течение небольшого промежутка времени: с 1849 по 1852 года – как самостоятельное произведение, но уже в 1852 году повести вошли в состав романа и были опубликованы под общим названием «Тамарин». Мотивировка объединения повестей в один целостный роман указана самим автором в предисловии к произведению: «Настоящий роман был напечатан отдельными повестями в «Современнике» 1849, 1850 и 1851 годов. Это раздробление имело свои неудобства: общая идея романа и развитие и изменение характеров, представляясь по частям, не были вполне ясны и не производили цельного впечатления» [1:3]. Таким образом, по замыслу Авдеева, оформление повестийного материала в единую романную форму, должно было способствовать более целостному раскрытию авторского замысла как в аспекте идейно-тематического содержания, так и в плане развития характеров главных персонажей. Все три части романа объединены образом главного героя, молодого помещика Сергея Петровича Тамарина, продолжившего традицию развития универсального для русской литературы типа лишнего человека, основы которого были заложены А.С. Пушкиным и М.Ю. Лермонтовым. Связь Тамарина с Онегиным и Печориным была отмечена критиками сразу после выхода отдельных повестей. Так, Н.Г. Чернышевский в одной из своих первых литературно-критических статей «Роман и повести М. Авдеева» (1853 г.), давая анализ критическим отзывам на роман «Тамарин», отмечал: «Когда явились первые части «Тамарина» («Варенька» и «Записки Тамарина»), которыми дебютировал г. Авдеев, все в один голос сказали, что это буквальное подражание «Герою нашего времени»; многие сказали еще, что в этом подражании, как и во всех буквальных подражаниях, искажен дух, смысл подлинника; что Лермонтов – мыслитель глубокий для своего времени, мыслитель серьезный – понимает и представляет своего Печорина как пример того, каким становятся лучшие, сильнейшие, благороднейшие люди под влиянием общественной обстановки их круга, а что г. Авдеев добродушно выставляет своего Тамарина истинно великим человеком и добродушно преклоняется перед ним» [4:211]. Однако подчеркнутая современниками Авдеева схожесть его романа с «Героем нашего времени» Лермонтова проявилась не только на уровне совместимости типов и характеров главных персонажей, но и на уровне формы организации повествовательного материала. Как известно, в основе организации романной формы «Героя нашего времени» лежит принцип циклизации, который автор «сознательно эксплуатировал, деформируя ее [циклизацию. – О.Б.] в соответствии со своим замыслом» [2:150]. Вслед за Лермонтовым, Авдеев использует принцип неоднородности, иерархичности субъектов повествования, собранных под общей «шапкой» трех повестей. Как отмечает Л.Е. Ляпина, в этом случае «традиционная цепочка равноправных рассказчиков в «Герое нашего времени» заменялась иерархической», что было обусловлено преимущественным интересом автора к объекту изображения, к внутреннему миру героя. Единству идейного замысла подчинялся и размытый характер фабульной завершенности каждой из новелл, входящей в состав «Героя нашего времени», что проявилось в несовпадении «сюжетно-фабульного и текстового чления» повестей. В отличие от Лермонтова, Авдеев, объединяя повести, сохраняет в рамках целостного образования фабулу сюжета, соответствующую хронологии развития основных событий, благодаря чему читатель ощущает подчиненность образов и сюжетных частей не только единству идейно-тематического замысла, но и общему развитию основной сюжетной линии, которая окончательно реализуется в рамках трилогического целого. Именно трилогическая доминанта подчиняет себе основные элементы романа, определяя тем самым поэтическое своеобразие авдеевского произведения. В конце 1840-х годов Авдеев использовал уже стереотипную, узнаваемую форму организации романного материала. Но если в творчестве Лермонтова использование принципов новеллистической циклизации способствовало устойчивости историко-литературного статуса «Героя нашего времени», то в отношении романа Авдееева принципы полилогической (трилогической) целостности в организации повествования акцентировали «вторичность» его творчества. Следует отметить, что к 1840-1850-м годам традиция оформления повестийного материала в качестве дилогий и трилогий была вполне сложившейся и канонической, чему способствовало развитие романтической традиции в русской литературе. С одной стороны, роман Авдеева полностью иллюстрировал особенности повестийного полилогического объединения, сформировавшиеся в творчестве писателей-романтиков 1820-1830-х годов (М.П. Погодина «Невеста на ярмарке», Н. Полевого «Рассказы русского солдата», В.Ф. Одоевского «Саламандра»), но с другой – в нем явно намечались новые формо- и жанрообразующие тенденции, связанные с общей логикой развития литературы. К 1840-м годам в связи с переходом от романтизма к новым литературным принципам происходит и постепенная трансформация субъектно-объектных отношений: «Интерес к субъекту, стремление сопоставить ряд точек зрения (множественность норм) сменяются преимущественным интересом к объекту, стремлением увидеть, изучить, проанализировать внешний по отношению к повествователю мир» [2:151]. Таким образом, смена объекта изображения, в качестве которого выступает не только отдельная личность с ее переживаниями и эмоциями, но и внешняя для героя среда, обусловила новый характер субъекта повествования, способного анализировать действительность в ее «многоразличных проявлениях». С одной стороны, динамичная смена субъектов повествования в каждой отдельной части «Тамарина», в основе своей не характерная для цельного, единичного литературного произведения, безусловно, иллюстрировала первоначальный авторский замысел трех повестей как частей трилогии, но с другой – чередование точек зрения героев и повествователя способствовало смысловому усложнению создаваемой картины действительности. Если в первых двух частях романа носителями информации непосредственно являются участники описываемых событий, чьи оценки окружающего их общества субъективны и обрывочны, то в третьей части картина провинциальной жизни окончательно рефлексируется посредством авторских развернутых отступлений, в рамках которых автор-повествователь выступает не столько информатором, наблюдателем, сколько систематизатором ранее изложенной информации (от лица Тамарина и Ивана Васильевича), стремящимся к более полным и детальным характеристикам. Не случайно, именно в третьей части романа автор мотивирует необходимость детального изображения провинциальной действительности: «Любо мне было бы, дав волю фантазии, широкой кистью рисовать яркие картины. Привольно было бы моему перу чертить во весь рост правильные, резкие и высокие фигуры людей, созданных воображением, и в просторной раме развернуть их пылкие и глубокие страсти. Но что бы я не ответил тогда себе, если б, строго взвешивая и ценя свой свершенный в тишине рабочего кабинета труд, при взгляде на полную картину, в которой ищешь мелких неверностей, чтобы поправить их последнею чертой, – если бы в это время передо мной возник вопрос: чьи это образы? Где живут эти люди? Какому веку, какой стране, какому слою общества принадлежат они? Где они взяли свои живописные костюмы? Где они выучили свои эффектные роли? <…> Вот отчего я описываю мелкие сцены» [1:300-301]. Вместе с тем образ провинции с ее бытом и реалиями заявлен уже в первых двух частях романа и реализуется в рамках образно-тематической оппозиции «губернский город – усадьба», антитетичность которой раскрывается в рамках трилогического целого. Данная оппозиция в романе Авдеева многофункциональна: выступая одной из основных идейных антитез, создающих эффект диалогичности между частями целого, она одновременно является формообразующей и характерологической доминантами. Традиционная для русской литературы антитеза «провинция – столица» [3] в романе Авдеева получает вариативное воплощение: «усадьба – губернский город», в рамках которой провинциальный город N. представляется своеобразным негативным «срезом» со столичного образа жизни с его прагматизмом и душевной ограниченностью, в то время как усадебный быт – образец идиллической картины мира, что акцентируется автором в том числе и с помощью лексико-семантической парадигмы. Так, при описании жизни героев в усадьбе автор активно использует лексемы с семантикой тишина, покой: «Погода была чудесная, дверь в сад была растворена, чрез нее вид на озеро и за ним на красивую усадьбу барона Б*** был отличный; в воздухе не шелохнется…» [1:15]; «В доме была мертвая тишина, дворовые люди все спали, один только камердинер дремал в прихожей. На дворе было так же тихо, как и в доме. Это была теплая, безлунная июньская ночь, с яркими звездами на темном небе, полная тишины, аромата и поэзии. Дверь в сад была отворена, но огонь не дрожал на свечках: так покоен был воздух» [1:41]. Мотив тишины, покоя в рамках всей трилогии выступает лейтмотивом, акцентируемым автором прежде всего посредством пейзажных описаний. Пейзаж и его «интерпретация» героями создают возвышенно-романтические картины усадебного уклада, чему соответствует и изображение усадебного быта через описания поведения и нравов основных обитателей усадьб: «доброй русской помещицы» Мавры Савишны, ее дочери Вареньки, владельца усадьбы Редькино Ивана Васильевича Попова и его супруги Марьи Ивановны. Бытовое поведение героев подчиняется определенному ритуалу, этикету, выработанному «усадебным сознанием», что и обусловливает изображение героев в первой повести в одной повторяющейся ситуации: ситуации вечернего чаепития как составляющего элемента идиллического мотива тишины и покоя. Практически исчезая из повествования второй и третьей части, что мотивировано сменой живописных картин усадебного пейзажа интерьером домов губернского города N, в основе которого – преимущественно безэмоциональное перечисление реалий домового убранства столичного типа, он вновь акцентируется в отдельных эпизодах воспоминаниями героев, их саморефлексией в тот или иной период времени, что усиливает идейное содержание заявленной оппозиции. Так, тихий вечер в усадьбе Вареньки и Имшина вспоминает Иванов: «… чай на террасе, перед глазами старый сад, деревья неподрезанные, дорожки, по которым, как в лесу, заблудиться можно, вечер тихий, румяный, и в той тишине откровенный, задушевный разговор, а еще лучше – помолчать вдвоем да послушать эту тишину…» [1:276]; идиллическим описанием вечерней охоты в деревне завершаются воспоминания Тамарина во второй части романа, позволяющие герою сопоставить свои ощущения от жизни в усадьбе и губернском городе: «Сидишь один на пне или повалившейся березе, ружье наготове, взгляд бессознательно вперен в чащу, зато чуткое ухо напряжено и с нетерпением ждет, не задрожит ли безмолвный воздух от знакомого звука. Но вечер тих, в воздухе не шелохнется, слышно даже, как червяк ползет по сухому листу <…> А часто, сидя один, я, с напряжением слушая безмолвную тишину дремучего леса, заношусь воображением далеко, и перед неподвижно устремленным взглядом проходят заветные, знакомые тени…» [1:243-244]. Вместе с тем, оппозиция «губернский город – усадьба» намечается уже в первой повести: локализованное вокруг усадебных мотивов повествование первой части включает в себя мотивы, характерные для образа губернского города и преимущественно реализующиеся в рамках второй и третьей повестей. Контрастность между усадьбой и городом создается прежде всего за счет введения в сюжет первой части образа главного героя Сергея Петровича Тамарина как человека исключительно городского, что подчеркивается описанием его внешности: «Вообще он был недурен собой, по-видимому, довольно слабый, бледный, грациозный, но медленный в движениях и как будто усталый» [1:15]; «Сергей Петрович спросил переодеться: надел серенькую жакетку, круглую кожаную фуражку с длинным козырьком, взял хлыстик, – ну, англичанин чистый!...» [1:17], – и поведения: «… он, по обыкновению, курил папиросу да ногти чистил: поутру он вечно насвистывает итальянские арии да ногти чистит, такая уж у него была привычка. Я ему говорил про озими да про запашку, а он мне отвечал, что ничего в них не понимает» [1:15]. Но усиление оппозиционности происходит за счет прямых характеристик усадебного и городского укладов героями – носителями разных типов сознания: Вареньки и Островского. Обе оценки содержатся в первой повести трилогии. Островский, только что прибывший из столицы, в разговоре с Тамариным иронизирует по поводу «деревенской жизни», наполненной «скукой и однообразием», а потому располагающей к «тучности и женитьбе» [1:94]. Вторая же оценка связана с предстоящим отъездом Вареньки из родового Неразлучного в губернский город N: «… И в самом деле, здесь я выросла, каждый уголок в этом доме, каждый куст в этом саду дают мне какое-нибудь теплое, прекрасное воспоминание! Здесь все так любят меня; я была здесь так счастлива, так счастлива, как никогда уже не буду. А между тем я добровольно еду отсюда, еду в город, где мне все почти чужие, к веселостям, которые меня нисколько не занимают» [1:113]. Усадебная жизнь воспринимается ее обитателями как естественная, «домашняя» жизнь, между членами которой складываются теплые, семейные отношения, и в этом проявляется закрытость, ограниченность усадебного мира, которая со стороны человека, прибывшего из «чужого» пространства, не осознается как идеальное жизнеустройство. Оппозиция «губернский город – усадьба» способствует и композиционной усложненности романа Авдеева, изначально обусловленной замыслом произведения как повестийной трилогии. Композиционная значимость оппозиции проявляется на уровне пространственной организации повествования: для романа характерен особый темпоритм, возникающий вследствие чередования пространственных локусов: усадьба (деревня) / губернский город N. При этом перемещение сюжета из одной пространственной точки в другую непосредственно связано с развитием основной сюжетной ситуации – любовной ситуации Тамарина и Вареньки, в рамках которой и раскрываются доминанты типа «лишнего человека». В первой повести происходит завязка ситуации (знакомство героев, возможность реализации Тамарина, его душевности в ситуации любви к Вареньки), во второй части – ее развитие (сомнения Тамарина, попытки осознания своих истинных желаний) и, наконец, в третьей части – разрешение, развязка ситуации (окончательное разочарование героев в прежних чувствах). Характер развития ситуации в тот или иной промежуток времени во многом обусловлен местом происходящих событий: идиллия усадебного быта располагает героев к открытости чувств, настраивает их на традиционное, патриархальное развитие отношений, о котором иронически высказывается приятель Тамарина Островский: «Если мои надежды сбудутся, я приезжаю к тебе года через два и снимаю с тебя портрет, или, лучше сказать, списываю семейную картину. Она будет представлять, положим, хоть эту комнату, после жирного обеда (обед у тебя непременно будет жирный); ты сидишь в бухарском халате и делаешь кейф. Глаза твои немного отекли и полузакрыты, как у жирного кота, которому почесывают шейку; тебе хочется спать. Перед тобой здоровая кормилица держит полугодовалого ребенка; он ревет, а кормилица уговаривает его: «Не плачь, душенька, тятенька баюшки хочет». Возле тебя сидит твоя супруга, белая и румяная, как говорится, кровь с молоком; она в распашном капоте, отдувшемся спереди, потому что находится в том же почтенном положении, из которого вышла полгода назад. Она смотрит на тебя с любовью, треплет белой рукой твою пухленькую щеку и говорит тоненьким голоском: «Ты бы прилег отдохнуть, и я тоже прилягу» [1:95], – в то время как нравы губернского города переводят чувства героев в сторону упреков, лицемерия, ханжества, что регламентировано новым поведенческим уставом. Дистанция между усадебным и городским типами поведения увеличивается введением точки зрения Ивана Васильевича, противопоставляющего городских и деревенских жителей: «Нет, не льщу я, не умею я льстить <…> Я не городской житель, не светский шаркун…» [1:215]. Данный принцип определяет контрастность персонажей романа: контрастны образы чуткой, открытой, деревенской Вареньки и лицемерной, городской кокетки Надин; доброго, честного Ивана Васильевича, искренне переживающего за чувства Тамарина и Вареньки, и игрока Федора Федорыча, избравшего положение наблюдателя, человека «в стороне»; правдолюбца и правдоискателя Иванова и корыстного, чопорного Ивана Кузьмича. При достаточно небольшом количестве персонажей и доминировании одной сюжетной линии (что в принципе нетипично для романной формы) Авдеев стремится изобразить многие аспекты провинциальной жизни. Писатель решает данную задачу, используя одних и тех же героев как носителей разных, подчас противоречивых качеств, противоположность которых обнаруживается опять же посредством проникновения героя в усадебную или городскую среду. Так, например, обозначая в образе Вареньки истинно «русский тип» («славные русые волосы, глаза с поволокой, темно-голубые <…> румянец прямо-таки деревенский») в первой повести, в конце повествования автор отмечает ее типичность: «… другая женщина также одна собиралась коротать длинный осенний вечер, и много в городе N, пожалуй, набралось бы подобных женщин…» [1:266]. Носителем абсолютно противоположных качеств представляется и Тамарин: добрый, чуткий по отношению к Вареньке и другим представителям усадебного быта, он становится истинным «демоном», человеком «без принципов», как называет его Надин, живя в губернском городе. Отметим, однако, что противоположность форм поведения героев в одной и той же ситуации мотивированы поведенческим уставом, определяющим городской и деревенский уклады, что не всегда совпадает с истинными желаниями героев. И для Вареньки, и для Тамарина губернский город остается «чуждым» пространством, что актуализируется в восприятии читателя введением мотивов враждебности, тоски и «желчи» (злобы), антитетичным мотивам, формирующим образ усадебного быта, что особенно подчеркивается автором в эпизоде возвращения Тамарина в идиллическое пространство усадьбы (конец второй части), стимулирующее героя к его духовному возрождению. Не удовлетворяет «городская жизнь» и Вареньку, не сумевшую включиться в ее ритм: потерявшая в своем окружении всех «родственных людей», кто возвращал ей воспоминания об усадьбе, она испытывает невероятный страх и одиночество: «Страшно стало бедной Вареньке! Не грустно, а как-то безотрадно, болезненно заныло ее сердце; какой-то неопределенно мертвящий страх сошел на него и наложил свою холодную руку. Ею овладело какое-то беспокойство; боязно ей стало оставаться одной в этой комнате, где она так часто сидела в длинный зимний вечер, поджидая Иванова. Бледная встала Варенька и спешила выйти; точно тут была какая-то грозящая, неотвязно стоявшая перед нею мысль, от которой она хотела спастись, убежать» [1:376]. Следовательно, с точки зрения персонажа, усадебная жизнь самодостаточна и гармонична, в отличие от городской, ограниченной ритуалом и светской моралью. Однако в рамках трилогического целого авторская позиция представляется менее однозначной. Явно намеченная и реализуемая оппозиционность двух пространств разрушается посредством введения точки зрения «человека столичного», Островского, для которого оба пространства – усадьба / губернский город – части одного, провинциального пространства, вызывающего у столичного жителя чувства ограниченности, тоски и скуки, а потому кажущейся бесперспективной и угнетающей для его обитателей. Но и эта точка зрения теряет свою основательность в аспекте заключительной молитвы Вареньки, изображением которой завершается роман, дающей героине, с одной стороны, покой, а с другой – «таинственное величие», приобретенное героиней путем осознания своего истинного назначения – материнства: «Вдруг послышался шорох, и над ухом Вареньки заговорил неясный детский голос: – Мама, мама, перекрести нас, – сказал кто-то. Варенька очнулась, встала и горячо прижала к взволнованной и еще вздымающееся груди курчавые, полусонные головки двух детей своих» [1:378]. Следовательно, мотивированное в предисловии автором объединение трех повестей в трилогическое целое, проявившееся в рамках романной формы, действительно, позволило автору выявить не только разные точки зрения на современную действительность, но и показать ее неоднозначность и многогранность. Намеченная еще в первой повести, но получившая окончательную реализацию только в рамках художественного целого образно-смысловая оппозиция «усадьба – губернский город», с одной стороны, способствовала активизации ощущения полноты, разнообразия картины провинциального мира, созданной Авдеевым, а с другой – стала символическим воплощением ключевой идеи романа: поиска смысла человеческой жизни. |
Похожие:
 | Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний... |  | Рабочая программа по краеведению Краеведение. 7 класс Гречухин Г. Б. // Сборник методических материалов по историческому краеведению в основной школе. 7-8 кл. – Н. Новгород: нгц, 2006.... |
| Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции История и философия науки: Сборник статей по материалам Четвертой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 4-5 мая 2012) / Под... | | Ниу вшэ нижний Новгород. 603000, г. Н. Новгород, ул. Родионова, д.... Кафедра общей социологии и социальной работы ннгу им. Лобачевского, кафедра общего и стратегического менеджмента ниу вшэ – Нижний... |
| Рекомендовано методической комиссией финансового факультета для студентов... Ч–12 Чалиев А. А., Овчаров А. О. Статистика. Учебно-методическое пособие. Часть – Нижний Новгород: Издательство Нижегородского госуниверситета,... | | 603076, г. Нижний Новгород, 603005 г. Нижний Новгород Рио-де-Жанейро. Прибытие в международный аэропорт Рио-де-Жанейро. Трансфер в отель |
| Современное образование: научные подходы, опыт, проблемы, перспективы сборник научных статей Сборник научных статей по итогам IX всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Артемовские чтения» (16-17... | | Рабочая программа по курсу Историческое краеведение 7 класс Нижний Новгород: ниро, 2011 год, учебников Седова А. В, Филатова Н. В. Нижегородский край. Факты, события, люди. Н. Новгород: цго,... |
| Международный опыт социальной работы нижний новгород 2002 М петрова И. Э., Сизова И. Л. Международный опыт социальной работы: Учебное пособие / Нижний Новгород, 2002. – 211 с | | Проблемы теории и практики М 75 Молодежь и предпринимательство: проблемы теории и практики: Материалы II научно-практической студенческой конференции (Нижний... |
| Решение конференции г. Нижний Новгород, 21 декабря 2012 г Муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида №48 «Журавлик» | | Г. Нижний Новгород 28. 11-29. 11. 2011 г Рабочая программа утверждена на заседании кафедры «Связи с общественностью» протокол № от 20 г |
| К уроку географии Основной курс программы Intel Обучение для будущего Нижний Новгород ниро апрель 2011 | | Методические рекомендации организация работы стационара для нетранспортабльных... Приволжский региональный центр по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий |
| Статья по следам доклада на конференции «Терапия и профилактика психологических... Предположения о когнитивных и социокультурных источниках зависимостей: теоретические модели и практические следствия | | Сборник статей по материалам Всероссийской 65-ой итоговой научной... Франц Александер, Шелтон Селесник. Человек и его душа: познание и врачевание от древности до наших дней. М., 1995 |
