Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции с международным участием. 11-13 ноября 2010 г. Нижний Новгород. Нижний Новгород: Изд-во , 2011. с. Редакционная коллегия
Скачать 4.38 Mb.
|
ЛИТЕРАТУРА
А.Л. Логинов ЛЮДИ АМЕРИКАНСКОЙ ПРОВИНЦИИ КАК ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ ПОЭТИЧЕСКОГО СБОРНИКА УОЛТА УИТМЕНА «ЛИСТЬЯ ТРАВЫ» О творчестве Уолта Уитмена (1819-1892 гг.), первого крупного поэта Америки, получившего всемирную известность, накоплена значительная исследовательская литература как на родине (Д.С. Рейнольдс, Ф.Р. Кэллов, Д.Т. Ловинг и др.), так и в России (К.И. Чуковский, М.О. Мендельсон, Т.Д. Венедиктова и др.). К числу проблем, остающихся вне поля зрения критики, относится органическая связь поэта с провинциальной Америкой и ее людьми. Уитмен родился в семье плотника, в провинциальном городе Хангтинтоне (штат Нью-Йорк), известном производством стройматериалов, керамики, горного и промышленного оборудования. Шесть лет будущий поэт ходил в муниципальную школу, на чем и закончилось его образование. Поработав рассыльным, Уитмен поступил в ученики к наборщику. В типографии Уитмен получил первые представления о художественной прозе. С шестнадцати лет он работал печатником в Нью-Йорке, школьным учителем на Лонг-Айленде, основал и почти год издавал местный еженедельник «Лонг-Айлендер» («Long Islander)» в Хантингтоне, где начал писать серию газетных очерков под названием «Записки на закате из-за стола школьного учителя» («Sun-Down Papers from the Desk of a Schoolmaster»). В 1841 году Уитмен вернулся в Нью-Йорк, где начал работать наборщиком в типографии, печатавшей газету «Нью уорлд» («New World»). В 1842 году стал редактором ежедневной газеты «Аврора» («Aurora»), а также редактировал газеты: «Бруклин игл» («Brooklyn Eagle»), «Лонг айленд стар» («Long Island Star»), «Бруклин фриман» («Brooklyn Freeman»), «Бруклин таймс» («Brooklyn Times») и др. И только в 1842 году Уитмен серьезно взялся за литературную работу. Сентиментально-назидательные рассказы и стихи, не имевшие ничего общего с более поздними «Листьями травы» (Leaves of Grass). Весной 1855 года Уолт Уитмен начал готовить к публикации «Листья травы». Печатать книгу должны были его друзья из Бруклина братья Роум. Не найдя издательства, которое взяло бы на себя расходы, Уитмен выпустил книгу за свой счет, сам сделал часть набора. Книга вышла из печати в первую неделю июля 1855 года. На становление Уитмена-мыслителя особое влияние оказал Эмерсон, обосновавший систему соответствий между явлениями физического и духовного мира, а также этическую доктрину «доверия к себе», которая возвеличивала творческий потенциал каждого человека, наделенного отвагой познания и самостоятельностью мысли. Отличительная черта поэтического сборника Уитмена – внутренняя связь между автором и героями его стихотворений (рабочие, плотники, охотники, рыбаки, лесорубы, фермеры). Он воспевает их силу, мудрость и непосредственно говорит о любви к ним. O all and each well-loved by me! my intrepid nations! O I at any rate include you all with perfect love! I cannot be discharged from you!not from one any sooner than another!.. («Starting from Paumanok») Я люблю вас всех любовью совершенной! Я не могу быть отторгнут от вас! Ни от одного из вас, вы все важны для меня!.. («Рожденный на Помоке», пер. Р.А. Сефы) The young mechanic is closest to me, he knows me well, The woodman that takes his axe and jug with him shall take me with him all day, The farm-boy ploughing in the field feels good at the sound of my voice, In vessels that sail my words sail, I go with fishermen and seamen and love them. («Song of Myself») Мальчишка-мастеровой всего ближе ко мне, он знает меня хорошо, Лесоруб, который берет на работу топор и кувшин, возьмет и меня на весь день, Фермеру-подростку, что пашет в полях, приятно услышать мой голос, На судах, которые мчатся под парусом, мчатся мои слова, я иду с матросами и рыбаками и крепко люблю их. («Песня о себе», пер. К. И. Чуковского) Провинциальная Америка для Уолта Уитмена – это, прежде всего фермерская страна. Идеал фермера-земледельца автор воспевает в песне «О теле электрическом пою я» («I Sing the Body Electric»): I knew a man, a common farmer, the father of five sons, And in them the fathers of sons, and in them the fathers of sons. This man was a wonderful vigor, calmness, beauty of person, These I used to go and visit him to see, he was wise also, He was six feet tall, he was over eighty years old, his sons were massive, clean, bearded, tan-faced, handsome, They and his daughters loved him, all who saw him loved him. («I Sing the Body Electric») Он был удивительно мощен, спокоен, прекрасен,.. Все это меня привлекало, я его посещал, – он был также мудр; Он был шести футов ростом, старше восьмидесяти лет, – его сыновья были рослые, крепкие, бородатые, загорелые красавцы; Сыновья и дочери любили его – каждый, кто знал, любил его. («О теле электрическом пою я», пер. М. А. Зенкевича) Провинциальный фермер – олицетворение красоты, мужества, силы, мудрости. Он примерный семьянин, который передает свои знания последующим поколениям. Поэт признает, что фермер может быть и неграмотным, и угрюмым и молчаливым, но поэта связывает с ним настоящая дружба: In a far-away northern county in the placid pastoral region, Lives my farmer friend, the theme of my recitative, a famous tamer of oxen,.. I confess I envy only his fascination – my silent, illiterate friend, («The Ox-Tamer») Далеко-далеко на севере, в захолустье, средь мирных пастбищ, Живет мой приятель-фермер, герой моих рассказов,.. Признаюсь, я завидую обаянию лишь этого человека – моего молчаливого, неграмотного друга, («Укротитель быков», пер. Н.А. Банникова) Уолт Уитмен неоднократно подчеркивает в своих поэмах, что он друг и приятель всем фермерам в Америке, в том числе «фермеру-подростку, что пашет в полях…» («The farm-boy ploughing in the field feels good at the sound of my voice,..» [6:104]) и каждого он слышат: «Я – признается поэт – слышу, как поет рабочий, как поет жена фермера,..» [7:69]. Между Уолтом Уитменом и жителями фермерской Америки формируется нерушимая эмоциональная и родственная связь. Уолт Уитмен поэтизирует аборигенов провинциальной Америки, близких к природе, индейцев: Product of Nature’s sun, stars, earth direct – a towering human form In hunting-shirt of film, arm’d with the rifle, a half-ironical smile curving its phantom lips… («Red Jacket») Творенье природы, Солнца, звезд и Земли – возвышается он, в образе человека, Одет в охотничью куртку, в руках ружье, его губы кривятся в иронической ухмылке… («Красная куртка», пер. И.А. Цветаевой) Уолт Уитмен любит всех людей провинциальной Америки вне зависимости от цвета кожи. Герои его стихотворений – это и коренное население Америки: The friendly and flowing savage, who is he? Is he waiting for civilization, or past it and mastering it? Is he some Southwesterner rais'd out-doors? is he Kanadian? The mountains? prairie-life, bush-life? or sailor from the sea? Wherever he goes men and women accept and desire him, They desire he should like them, touch them, speak to them, stay with them. («Song of myself») Дружелюбный и кроткий дикарь, кто же он? Ждет ли он цивилизации или уже превзошел ее и теперь господствует над ней? Может быть, он с Юго-Запада и взращен под открытым небом? Или горец? или житель лесов? или прерий? или с моря матрос? Куда бы он ни пришел, мужчины и женщины принимают его как желанного гостя, Всем хочется, чтобы он полюбил их, притронулся к ним, разговаривал с ними, остался бы с ними жить. («Песня о самом себе», пер. К.И. Чуковского) Индианка, как и ее муж, обладает яркой, пленяющей красотой: A red squaw came one breakfast-time to the old homestead, Her hair, straight, shiny, coarse, black, profuse, half-envelop'd her face, Her step was free and elastic, and her voice sounded exquisitely as she spoke. Never before had she seen such wonderful beauty and purity,” («The sleepers») К старому дому ранним утром пришла краснокожая скво… Ее волосы, густые, прямые, блестящие, жесткие, черные, наполовину закрывали ей лицо, Ее поступь была упругой и легкой, а в голосе была неизъяснимая прелесть… Никогда до той поры не видала она такой удивительной красоты и чистоты. («Спящие», пер. О.И. Чухонцева) С детства Уитмен проникся убеждением, что божественное начало заключено в любом человеке и поэтому братство является естественным состоянием, к которому непременно приведет развитие межнациональных отношений в Америке. Уитмен восславляет единство бытия и равноправие всех его форм. Трава, незаметная, но неистребимая, как сама жизнь, оказывается метафорой, наиболее точно передающей пафос его поэзии. В своем поэтическом сборнике Уолт Уитмен неоднократно утверждает, что для него на Земле не существует ничего чужого, что ему одинаково близки все люди, вне зависимости от их социального статуса, расы, пола и конфессии. Поэт ощущает себя пророком, предвидящим эпоху, когда все конфликты, противоречия и несходства между явлениями исчезнут, а жизнь станет прекрасной для всех представителей провинциальной Америки, которым принадлежит будущее. Телесность, вещественность, никогда не ослабевающий интерес к материальному, физическому облику явлений и упорное неприятие всего умозрительного составляют важную особенность поэтического мира «Листьев травы». Уолт Уитмен – поэт трудового народа Америки, который преклоняется перед простыми людьми. Обращение Уолта Уитмена к нерифмованному стиху, его ритмика и жанр «песни» популярной у жителей провинциальной Америки – все это свидетельствовало о появлении в Америке поэта подлинно народного. ЛИТЕРАТУРА
Ю.А. Изумрудов «КАКОЕ СТРАННОЕ, И МАНЯЩЕЕ, И НЕСУЩЕЕ, И ЧУДЕСНОЕ В СЛОВЕ: ДОРОГА» И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моим героем ...В дорогу! в дорогу! Н.В. Гоголь. Однажды мне предложили посмотреть некоторые материалы, имеющие отношение к Б.А. Садовскому. Признаюсь, поначалу отреагировал на это без особых эмоций: подумал – обычная переработка каких-нибудь хорошо мне знакомых публикаций. Открыл папку – и обомлел ... Новые, неизвестные фотографии Бориса Александровича и его близких родственников, никогда не печатавшиеся стихи, в том числе «монастырские» – любопытнейшие послания Бернарду Шоу и В. Лебедеву-Кумачу... С неменьшим удивлением узнал, что хранительница этих бесценных реликвий – ...внучатая племянница Б.А. Садовского Елена Анатольевна Новикова, жительница Нижнего Новгорода. Естественно, не упустил возможности познакомиться с ней и уже вскоре получил заветное приглашение зайти в гости. Оказалось, что Елена Анатольевна живет также, как и я, в Сормове, рабочем районе города, и более того – буквально в нескольких минутах неспешной ходьбы от дома, где я снимаю квартиру. Сколь часто просиживал я ночи напролет над книгами Садовского, пытаясь постичь загадочность его личности, и думать не думал, что совсем рядом, в типичной хрущевке хранятся материалы, которые могли бы мне в этом существенно помочь. В Елене Анатольевне я сразу почувствовал высококультурного человека, доброго, искреннего, открытого; щедрого и бескорыстного в своих познаниях, в обширном интеллектуальном опыте. В течение нескольких часов завороженно слушал увлекательнейшие рассказы ее о замечательных представителях рода Садовских, и, конечно же, о Борисе Александровиче, просматривал альбомы с фотографиями, дневники, письма... Впечатлений было столько, что я потом целую неделю приходил в себя. Елена Анатольевна шутила впоследствии, что не рассчитала с лавиной информации, обрушившейся на меня, что надо было ее дозировать, «отпускать» частями. Так начались наши регулярные встречи с Еленой Анатольевной – с неизменно долгими беседами; тем было предостаточно, и все так или иначе замыкались на Б.А. Садовском. Делились новостями о нем, – а они каждый раз были, обговаривали будущие совместные публикации. От Елены Анатольевны я узнал, что в подвальном помещении ее дома открыт музей деревянной скульптуры А.И. Новикова. (Это отец Елены Анатольевны, инженер-экономист по профессии и художник, творец по призванию, оставивший после себя обширную коллекцию замечательных деревянных поделок, с успехом демонстрировавшихся на областных и всероссийских выставках). Здесь ежемесячно (с 1992 года) проводятся литературно-музыкальные вечера по программе клуба «Под зеленой веточкой», руководит которым Елена Анатольевна; гостей всегда бывает много – и сормовичи, и представители других районов Нижнего Новгорода. Два вечера посвящались Б.А. Садовскому. Читались стихи по редким прижизненным сборникам с автографами. Звучал рояль, принадлежавший некогда младшей сестре Садовского Марии Александровне (теперь это достопримечательность музея). И, конечно же, не переставая, кипел самовар: как без него?! Я искренно порадовался, что состоялись такие чудесные вечера. И огорчился, что не был их участником. Однако Елена Анатольевна успокоила: разговор о Садовском в клубе «Под зеленой веточкой» будет продолжен, обязательно! Ожиданием, предощущением нового, интересного, необычного преисполнены были мои дни. И произошло событие, которое я воспринял чуть ли не мистически уже: я получил квартиру, первую в своей жизни и потому долгожданную – и где? – в Щербинках, прямо против того места, где когда-то была дача Садовских! Борис Александрович там подолгу жил, сочинял стихи, рассказы... Само провидение как бы приоткрывало для меня будущее: долго еще мне, видно, находиться под магическим воздействием этой загадочной личности, может быть, всю жизнь. И последнее. Просматривая в областном архиве материалы личного фонда А.Я. Садовского (отца Бориса Александровича), я обнаружил его служебную Анкету, им самим заполненную. И почерпнул из нее еще одну поразившую меня новость. Оказывается, родина Александра Яковлевича – все-таки не Нижний Новгород, как привыкли считать (см., к примеру, мемориальный сборник «Памяти А.Я. Садовского», изданный археолого-этнологической комиссией в 1928 году), а Сергачский уезд! Да, тот самый уголок нижегородчины, где и моя когда-то жизнь началась, где я научился различать Добро и Зло, понимать Прекрасное, боготворить Слово... Выходит, по отцу Борис Александрович тоже сергачский! Ну не мистика ли опять?! Мне всегда было как-то обидно, что Садовской никоим образом не связан с Сергачом, я завидовал ардатовцам: их земля стала пенатами его, к ним обращены многие страницы его замечательных «Записок», стихи из знаменитого «Самовара» («Родился я в уездном городке. / Колокола вечерние гудели. / И ветер пел о бреде и тоске / В последний день на Масляной неделе»), исполненная виртуозной иронии повесть «Амалия» (главную героиню ее, немецкую принцессу Амалию, автор поселил... в Ардатове) ... Теперь же вот и я считаю Бориса Александровича своим, как и его земляки. А упоминание в той же «Амалии» Сергача, наряду с Ардатовом, как предполагаемого места жительства главной героини, вырастает до значения символа. Удивительно, но оба эти городка воспринимаются уже мною – в любом контексте! – как что-то слитное, единое. Опять иррациональное ... Герой моего повествования стал мне еще ближе. ...«Бывают странные сближенья». Эта пушкинская строка звучит вещим предзнаменованием для меня. Уверен – внутренний голос подсказывает (а он в человеке всегда от Бога) – таких сближений еще немало впереди. И стало быть, – в дорогу, в дорогу! – как любил говаривать душевно чтимый Садовским Гоголь. Его Вдохновенным Словом открывался постскриптум, им же и завершу: «Какое странное, и манящее, и несущее, и чудесное в слове: дорога! <...> Боже! как ты хороша подчас, далекая, далекая, далекая дорога! Сколько раз, как погибающий и тонущий, я хватался за тебя, и ты всякий раз меня великодушно выносила и спасала! А сколько родилось в тебе чудных замыслов, поэтических грез, сколько перечувствовалось дивных впечатлений!..» Т.А. Тернова ИМАЖИНИЗМ В ЛИТЕРАТУРНОЙ ИСТОРИИ ВОРОНЕЖА Имажинизм был одним из литературных направлений, которые составили лицо русской литературы 20-х гг. XX века. Об этом свидетельствует не только стремление представителей группы, отринув футуризм, занять в литературе такое же значимое положение, как символизм «…путь от символизма через футуризм к имажинизму» [24], но и рецепция имажинистских идей во многом наследовавшими ему (даже через отрицание) литературными течениями и направлениями. В их числе экспрессионисты: «Мы синтезируем в поэзии все достижения четырех течений русского футуризма (имажизма, ритмизма, кубизма и эвфонизма» [14:61], а также фуисты, ничевоки, люминисты. О всероссийской распространенности имажинистских идей свидетельствует факт существования Ордена имажинистов в Москве, Ассоциации вольнодумцев в Петербурге, имажинистских групп в Саранске, Александрии (Украина, Л. Чернов), Казани. Воронеж также тесно связан с развитием имажинистского движения: В 1919 году в воронежском журнале «Сирена» под рубрикой «Новое в искусстве» была издана «Декларация имажинистов» [16:47-49], 10 февраля также опубликованная в газете «Советская страна» [17]). Весьма показателен контекст, в который поставил Декларацию Вл. Нарбут, редактор журнала, собравший на страницах своего издания, вопреки установкам времени, все наличные литературные силы: «В журнале должны свободно сосуществовать все эстетические направления и школы», – было заявлено в программной статье издания [15]. Помимо имажинистской Декларации, В. Нарбут опубликовал манифест «Утро акмеизма» О. Мандельштама, написанный ранее, но не издававшийся [16]. Таким образом, момент литературной полемики был обнажен. На страницах «Сирены» была продемонстрирована и внутренняя полемичность самого имажинизма за счет публикации богоборческого стихотворения А. Мариенгофа «Руки царя Ирода» и свидетельствующего о традиционных для русской национальной культуры ценностных установках стихотворения С. Есенина «О Боже, Боже, эта глубь...» [16], а также поэтических текстов Р. Ивнева и В. Шершеневича «Вечный жид» и статьи В. Шершеневича и Н. Эрдмана «Имажинизм в живописи». В результате «Воронежская поэтическая нота прозвучала на всю страну» [23]. В 1919 году на страницах воронежской газеты «Огни», органа Воронежского комитета Коммунистического союза журналистов при губернском комитете РКП(б), была опубликована статья И. Соколова «Имажинизм». Близкий к группе имажинистов И. Соколов рассматривает имажинизм как «логический и неизбежный результат всего хода русской литературы», отмечает его способность примирять «самые противоположные по содержанию течения в поэзии» [18]. В порядке дискуссии с И. Соколовым выступил воронежский литератор Н. Задонский, на тот момент осознававший себя поэтом-имажинистом. В статье «Образный образ» он усматривает основания будущей исчерпанности имажинизма в особенностях его поэтики: «Зачем всей русской литературе приписывать причину появления на свет такого урода, каким является имажинизм. <...> Настоящая русская литература, достигшая предела своего развития, находится сейчас в состоянии затишья, замирания, и к ней примазались литературные паразиты, которые высасывают ее лучшие соки» [4]. Альманах «Огни» в рубрике «Среди книг» анонсировал также выход в свет печатной продукции издательства «Имажинисты» [19]. Важным моментом в развитии «имажинистского» сюжета литературной истории Воронежа стала рецепция круга имажинистских идей в воронежской периодике. Направленность этой критики не только позволяет говорить о реакции на имажинизм как литературной явление, но и проследить диалектику смены точки зрения на литературу в критике начала 20-х гг. вообще. Наиболее показательна в этом смысле позиция альманаха «Огни», в полной мере отвечающая плюралистическому духу данного периода. На страницах издания, в частности, нашли место как позитивные, так и негативные отклики об имажинизме. В числе первых – литературный обзор событий поэзии 1918 года (В. Шершеневич), опосредованно демонстрирующий спектр эстетических установок имажинистов, литературная работа которых получила в статье высокую оценку, в противовес литературной работе символистов А. Белого, Ф. Сологуба и А. Блока и футуристов в лице В. Маяковского. В интерпретации творчества Есенина Шершеневичем прослеживаются имажинистские ориентиры на безнациональную поэзию. Очевидно также желание вписать Есенина в круг имажинистов на уровне общности подходов к поэтике: «Образы Есенина новы и приятно-улыбчивы, трогательны по наблюдательности и меткости, а разве образы это не всё? <...> Несколько странным нам кажется славянский акцент Есенина, но мы думаем, что это <...> проходящее» [25]. Одним из первых негативных откликов на возникновение имажинизма на страницах «Огней» стала заметка «Новая секта» за подписью Леонардо. Несмотря на очевидное неприятие имажинистских позиций, ее автор детально представляет их, цитируя в варианте газеты «Советская страна» «Декларацию имажинистов»: «Начинает новая „секта“ с отходной футуризму: издох „горластый парень десяти лет от роду (родился в 1909 – умер в 1919)“. Через труп футуризма зовет она... куда? Это очень туманно. <...> Отправляя без церемоний „к чертовой матери“ всю эту галиматью, т. е. всё, что было до „имажинистов“, сами они знают только одну заповедь: образ». Признавая поэтическую талантливость представителей группы, автор статьи отказывает им в весомости теоретических позиций: «Можно было бы тут и распроститься с этой сектой талантливых поэтов, но неумных и несерьезных теоретиков; эта пустопорожняя болтовня получает свой вес только в том, что она появилась в серьезной столичной газете» [8]. Аналогична точка зрения Зоркого, поместившего в воронежском журнале «Свободный труд» (первоначально «Вестник Воронежского округа путей сообщения», № 1, 1920) обзор содержания журнала «Сирена» (№ 4-5), где не были оценены особенности работы имажинистов со стихом: «Строфы и строчки их произведений в значительной мере корявы, шершавы, трудно произносимы, словом – не в очень близкой степени родства с эстетикой. Замыслы, идеи, мотивы интересные, оригинальные, но в смысле воплощения – все дело ограничивается одними потугами». В теоретических работах имажинистов был оценен пафос («задор»), но не приняты эстетические ориентиры группы: …«Декларация имажинистов» (выяснение сущности новых направлений), отличающаяся гораздо более задорностью, чем содержательностью положенных в ее основу мыслей. Особенно неприятное впечатление производят ничем не оправданные нападки на футуризм и футуристов» [5]. В более поздних публикациях «Огней» (1921 г.) вектор критики, оставаясь в поле отрицательных оценок, сменился на противоположный. В статьях Г. Наумова «Рассуждение о дыре (Несколько слов об имажинизме)» [9] и Каланыча «Сущность имажинизма» [6] ее объектом стал не столько имажинизм как эстетическое направление, сколько имажинисты, которые были объявлены «выкидышами буржуазного строя». Эстетический критерий к 1921 году был подменен идеологическим. Впрочем, уже в более ранний период, в 1919 году, постепенно вырабатывался содержательный критерий в подходе к литературе, в противовес формальному. Так, в публикации «Известий Воронежского губернского исполкома...» Шершеневич, Ивнев и Каменский названы «чистыми» футуристами», которые по недоразумению «в области стиха утверждают имажинизм», при этом предлагая «темы и сюжеты», не соответствующие действительности [11]. Воронеж фигурирует и в литературных биографиях представителей направления. Так, известно, что в Воронеж собирался приехать С. Есенин, но этот визит не состоялся [13]. В постимажинистский период в Воронеже жил и работал корректором в газете «Коммуна» Иван Грузинов [22]. Обстоятельства, приведшие его в Воронеж, вызывают неслучайные ассоциации с еще одним воронежским литературным узником – О. Мандельштамом. И. Грузинов был арестован в 1927 году, получил поражение в правах и запрет на проживание в крупных городах. В Воронеже, избранном им для жительства, он общался с местной интеллигенцией – литератором В.А. Кораблиновым и врачом А.Г. Русановым. Письмо к Главе комитета по делам искусств П.М. Керженцеву от июня 1931 года свидетельствует о сложном психологическом состоянии его автора в воронежский период: «Платон Михайлович! Как Вам не стыдно – с 1927 г. меня ни за что, ни про что гоняют по тюрьмам, ссылкам и минусам, создают мне атмосферу для самоубийства» [12]. В 1928 году в Воронеже побывал А. Мариенгоф, совместивший издательские дела со встречей с И. Грузиновым. Результатом ее стало стихотворение «Воронеж», контаминирующее с более ранней «Песней последней встречи», в основе которой – встреча с Есениным за границей. Так, в «Воронеже» сохраняется та же дихотомия, что и в посланиях Есенину – соперничество любви и дружбы: «Любовь смешная села у весла, / А дружба, значит, за рулем» [7]. Принадлежащее к жанру поэтического послания, стихотворение построено как стилизация под дружеское письмо («Ну брат, / Нелегкая в Воронеж занесла»), адресат которого находится вне пределов Воронежа и предпочитает комфорт дорожным неудобствам. Отсюда риторическое начало текста и включение в него воображаемого голоса собеседника («Спроси – «какая стать?» / Руками разведу»). Образ адресата выписан в ироническом ключе: «Не ты, мой друг, Америку открыл», педалируются такие его качества, как влюбчивость, которая становится причиной его несчастий («Чуть больше меры к первой юбке») и следование веяниям моды («Предпочитаешь <...> «Герцеговину Флору» – трубке»). Композиция текста кольцевая, что в целом характерно для дорожного послания, сюжет которого определяется фабульными моментами приезда-отъезда. Специфика мариенгофоского композиционного замысла заключается в том, что в тексте фиксируются два «кольца»: дорожный сюжет личных отношений с Воронежем («Нелегкая в Воронеж занесла»; «Мне даже, знаешь, нравится Воронеж»; «А ну-ка брат, / Вали ко мне в Воронеж») и глобальный биографический сюжет юношеской – зрелой дружбы, суть которой остается неизменной. Отсюда лейтмотивное развертывание фрагмента: «Любовь смешная села у весла, / А дружба, значит, за рулем в начале текста и Посадишь юность за весло, / А дружбу, значит, на корму..». в его финале. Именно потому, что на первом плане в тексте дружеская линия, воронежская топография оказывается неразвернутой. Воронежский пейзаж предельно субъективизирован: «Тут тополя, что огурцы, / Кладбищенская улиц тишина...; Хожу, как по луне, / Знакомых ни души». Образ города создается при помощи существительных с уменьшительными суффиксами: «Трамвайчик крохотный шуршит, / На дворике зеленая трава / И деревянные клозетики, / Где с музами беседую поэтики». Как нередко у Мариенгофа, реализация модели города оказывается неклассической [20]. Такое восприятие предполагает смещение точки зрения наблюдающего, который находится внутри объекта, постигая лишь разрозненные его элементы, трансформируясь во времени вместе с ним [21]. Имажинистские тенденции развивались и в литературной работе воронежских авторов. Так, в 1920-е годы идеи имажинизма пропагандировал А.Ю. Жендзян, он же был участником чтений стихов московских поэтов-имажинистов [10]. Представителями имажинистского движения в Воронеже были также Б. Дерптский (Б.В. Хижинский), Н. Задонский, Каланыч (Н.Н. Григорьев), Б. Ирисов, А. Киров (А.Г. Тихов), состоявшие в Коммунистическом союзе журналистов (Комсожур). В 1921 году была предпринята попытка объединения левых эстетических сил Воронежа. Общее собрание состоялось 21 февраля, в 8 часов в клубе «Железное перо», о чем сообщила газета «Воронежская коммуна». Было проанонсировано также первое турне имажинистов по области «с целью ознакомления масс с сущностью нового течения литературы. Первым пунктом турне намечен город Острогожск» [1]. О деятельности воронежских имажинистов вспоминает Н. Задонский: «У нас в Воронеже были и футуристы, и акмеисты, и даже какие-то «ничевоки». Ну, а я с Борисом Дерптским объявили себя имажинистами и выступили даже, как тогда практиковалось, с неким глупейшим манифестом» [3]. Стихи Н. Задонского и Б. Дерптского свидетельствуют, скорее, о пролеткультовских, нежели об имажинистских мировоззренческих установках авторов (см. [2]). Итак, воронежская страница в истории имажинизма дает серьезные основания для дальнейшего исследования. ЛИТЕРАТУРА
Д.М. Шевцова КУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН ИГРЫ В ЖИЗНИ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ПОДОРОСТКА (ПО МАТЕРИАЛАМ ГЛАВЫ «ГОРИ, ГОРИ ЯСНО» ИЗ КНИГИ В.П. АСТАФЬЕВА «ПОСЛЕДНИЙ ПОКЛОН») Весь мир – театр, а люди в нем – актеры. В. Шекспир Традиционно считается, что улица оказывает негативное влияние на формирование личности подрастающего поколения. Однако В.П. Астафьев в главе «Гори, гори ясно» книги «Последний поклон» показывает позитивное воздействие уличных игр на становление провинциального подростка Вити Потылицына, автобиографического героя книги. Основным способом освоения мира в детстве является игра. Играя, ребенок примеряет на себя различные роли взрослой жизни, рассматривает многообразные модели взаимоотношений людей в коллективе, демонстрирует разные сценарии поведения. Все это подготавливает человека к жизни в обществе, закаляет его характер, позволяет с честью выйти из разнообразных испытаний: «Их было много, тех далеких деревенских игр. И все они <…> требовали силы, ловкости, терпения. Существовали игры совсем уж суровые, как бы испытующие вступающего в жизнь человека на крепость, стойкость, излом; литературно выражаясь, игры были предисловием к будущей жизни, слепком с нее, пусть необожженным еще в горниле бытия, но в чем-то уже ее предваряющим» [1:195]. Потребность в игре зависит от творческих возможностей личности. Ведь творчество обязательно связано с переживанием радости от самого процесса деятельности. Получение удовольствия, радости, положительных эмоций также является одной из побудительных сил, порождающих игру: «И поныне, когда я вспоминаю игры детства, вздрагивает и сильнее бьется мое сердце, обмирает нутро от знобяще-восторженного предчувствия победы, которая непременно следовала, если не следовала, то ожидалась в конце всякой игры» [1:195]. Смысл участия в игре для Вити – желание победить. Победа в игре становится тренировкой жизненных сил человека, и Астафьев проецирует чувства и черты характера автобиографического героя во время детских игр на дальнейшую жизнь: «И когда мне в жизни становилось и становится невмоготу, я вспоминаю игру в кол и, стиснув зубы, одолевая беду или преграду, <…> очень уж схожа давняя потеха с современной жизнью, в которой голишь, голишь да так до самой смерти, видать, и не отголишься» [1:2]. Войдя в игру, Витя раз за разом закрепляет многократно повторяющиеся действия и всё лучше овладевает ими. Таким образом, игра становится для него своеобразной школой жизни. Автобиографический герой Астафьева приобретает подготовку к жизни играя, потому что у него закономерно появляется потребность разыгрывать именно те действия, которые являются для него новоприобретенными, еще не ставшими привычками. Так, стремясь выиграть в лапту, Витя по совету бабушки Катерины Ивановны постоянно тренируется: отыскав «сырую палку», «без устали лупит ею, подбрасывая каменья», не дав им упасть, так щелкает по ним палкой, что они улетают очень высоко и далеко. В игре, как в зеркале, отражаются константы человеческой культуры, то, что составляет ее вневременное содержание и обеспечивает ее преемственность. В силу заложенного в ней организующего начала, а также в силу иерархической структуры ее участников игра создает своего рода микрообщество, в рамках которого дети получают первоначальную подготовку в области общественного поведения. Игровая деятельность как акт непосредственного творчества не запечатлевается в каком-то конечном виде, а имеет процессуальный и преходящий характер, ее цель – изменение личности. Игра является средством адаптации к культуре. Она готовит ребенка к будущей самостоятельной жизни. Назначение детской игры, в первую очередь, состоит не только в том, чтобы научить ребенка определенным функциям, способностям, качествам, результатам; в игре ребенок, прежде всего, учится быть человеком. В результате в процессе игры он развивается и получает подготовку к дальнейшей деятельности. Он играет, потому что развивается, и развивается, потому что играет. Игра – практика развития. ЛИТЕРАТУРА
|
Похожие:
 | Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14... Жизнь провинции как феномен духовности: Сборник статей по материалам Всероссийской научной конференции. 12-14 ноября 2009 г. Нижний... |  | Рабочая программа по краеведению Краеведение. 7 класс Гречухин Г. Б. // Сборник методических материалов по историческому краеведению в основной школе. 7-8 кл. – Н. Новгород: нгц, 2006.... |
| Сборник статей по Материалам Всероссийской научной конференции История и философия науки: Сборник статей по материалам Четвертой Всероссийской научной конференции (Ульяновск, 4-5 мая 2012) / Под... | | Ниу вшэ нижний Новгород. 603000, г. Н. Новгород, ул. Родионова, д.... Кафедра общей социологии и социальной работы ннгу им. Лобачевского, кафедра общего и стратегического менеджмента ниу вшэ – Нижний... |
| Рекомендовано методической комиссией финансового факультета для студентов... Ч–12 Чалиев А. А., Овчаров А. О. Статистика. Учебно-методическое пособие. Часть – Нижний Новгород: Издательство Нижегородского госуниверситета,... | | 603076, г. Нижний Новгород, 603005 г. Нижний Новгород Рио-де-Жанейро. Прибытие в международный аэропорт Рио-де-Жанейро. Трансфер в отель |
| Современное образование: научные подходы, опыт, проблемы, перспективы сборник научных статей Сборник научных статей по итогам IX всероссийской научно-практической конференции с международным участием «Артемовские чтения» (16-17... | | Рабочая программа по курсу Историческое краеведение 7 класс Нижний Новгород: ниро, 2011 год, учебников Седова А. В, Филатова Н. В. Нижегородский край. Факты, события, люди. Н. Новгород: цго,... |
| Международный опыт социальной работы нижний новгород 2002 М петрова И. Э., Сизова И. Л. Международный опыт социальной работы: Учебное пособие / Нижний Новгород, 2002. – 211 с | | Проблемы теории и практики М 75 Молодежь и предпринимательство: проблемы теории и практики: Материалы II научно-практической студенческой конференции (Нижний... |
| Решение конференции г. Нижний Новгород, 21 декабря 2012 г Муниципальное бюджетное дошкольное образовательное учреждение «Детский сад комбинированного вида №48 «Журавлик» | | Г. Нижний Новгород 28. 11-29. 11. 2011 г Рабочая программа утверждена на заседании кафедры «Связи с общественностью» протокол № от 20 г |
| К уроку географии Основной курс программы Intel Обучение для будущего Нижний Новгород ниро апрель 2011 | | Методические рекомендации организация работы стационара для нетранспортабльных... Приволжский региональный центр по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий |
| Статья по следам доклада на конференции «Терапия и профилактика психологических... Предположения о когнитивных и социокультурных источниках зависимостей: теоретические модели и практические следствия | | Сборник статей по материалам Всероссийской 65-ой итоговой научной... Франц Александер, Шелтон Селесник. Человек и его душа: познание и врачевание от древности до наших дней. М., 1995 |
