Программа по дисциплине «История мировой литературы и искусства»
Скачать 0.64 Mb.
|
| Тема 5. Культурная атмосфера 1986–1990-х годов. Русский постмодернизм. Судьба реалистической традиции (4 часа) Уже первые шаги демократических реформ, и в первую очередь – «гласность», а затем полная отмена политической цензуры, привели к резкой активизации литературной жизни в конце 1980–начале 1990-х. годов. Главным фактором литературного подъёма стал масштабный процесс возвращения литературы, находившейся под цензурным запретом. «Возвращённая» литература была неоднородной, в ней можно выделить следующие составляющие: Произведения классиков ХХ века, по тем или иным политическим причинам советским режимом, это русская религиозная философия начала ХХ века, поэзия Н. Гумилёва, «Окаянные дни» И. Бунина, «Несвоевременные мысли» М. Горького, «Мы» Е. Замятина, «Собачье сердце» и «Роковые яйца» М. Булгакова, «Самоубийца» и «Мандат» Н. Эрдмана, «Котлован» и «Чевенгур» А. Платонова, «Реквием» А. Ахматовой, многие стихи О. Мендельштама, «Доктор Живаго» Б. Постернака; Произведения периода «оттепели», вышедшие за пределы «оттепельного» либерализма»: «Жизнь и судьба» и «Всё течёт» Гроссмана, романы Солженицына и его «Архипелаг ГУЛАГ», «По праву памяти» А. Твардовского, мемуары Н.Я. Мандельштам и Л.К. Чуковской; «фантастические повести» А. Синявского и Ю. Даниэля. К этому периоду примыкают произведения, начатые в период «оттепели» (или вдохновлённые «оттепельными» надеждами), но завершённые уже тогда, когда публикация произведений о сталинщине или же просто антитоталитерных была по своему пафосу была невозможна по политическим причинам, – здесь в первую очередь должны быть названы «Дети Арбата» А. Рыбакова, «Белые одежды» В. Дудинцева, «Новое назначение» А. Бека, «Факультет ненужных вещей» Ю. Домбровского, «Крутой маршрут» Е. Гинзбург, «исторические» новеллы» В. Тендрякова, «Московская улица» Б.Ямпольского, «Исчезновение» Ю. Трифонова, поэзия А. Галича и В. Высоцкого, полный текст «Сандро из Чегема» и «Кролики и удавы» Искандера, «Пушкинский дом» Андрея Битова; Литература русской эмиграции – в первую очередь наследие В. Набокова, Вл. Ходасевича, Г. Иванова, Б. Поплавского, Г. Газданова, а также литература «третьей волны», представленная в основном произведениями И. Бродского, А. Солженицына, В. Аксёнова («Ожог» и «Остров Крым») и Ю. Алешковского, Г. Владимова («Верный Руслан»), В. Войновича, А. Гладилина, Ф. Горенштейна, С. Довлатова, А. Зиновьева, Э. Лимонова, В. Максимова, Саши Соколова, Б. Хазанова («Час короля») и многих других; Наконец, публикация произведений, в основном написанных в 1970–1980-е годы, но запрещённых в силу их «авангардистского», экспериментального характера, – это прежде всего проза Вен. Дорофеева, поэзия Вс. Некрасова, И. Холина, Г. Сапгира, Д. Пригова, Л. Рубинштейна, И. Жданова, А. Ерёменко, Е. Шварц, А. Парщикова, драматургия Н. Садур. Конечно, это деление условно, так как, например, публикация стихов Иосифа Бродского и романов Саши Соколова (формально представляющих эмиграцию) сыграла огромную роль в становлении и развитии современного модернизма и постмодернизма. А возвращение произведений Солженицына было одновременно актом культурного сближения литературы «метрополии» и «эмиграции». Литературные издания оказались вовлечёнными в жаркие политические дискуссии, притом, что литературные произведения становились поводом для серьёзных политических обобщений. Произошла чётка поляризация литературных изданий в соответствии с их политическими позициями. Осуждение сталинщины и атаки на советский тоталитаризм в целом, «западничество», неприятие национализма и шовинизма, критика имперской традиции, ориентация на систему либеральных ценностей объединили такие журналы, как «Огонёк», «Литературная газета», «Знамя», «Новый мир», «Октябрь», «Юность», «Книжное обозрение». Им противостоял союз таких изданий , как «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная Россия», «Москва», и рада региональных изданий: их объединила вера в сильное государство и его органы, борьба с русофобией, резкое неприятие западных либеральных ценностей, утверждение самобытности русского пути. Показательно, что журнальная война практически прекратилась после путча 1991 года, когда закончилось семидесятилетнее правление коммунистической партии. То есть издания остались на своих позициях, но они перестали реагировать на каждое выступление «идеологического противника». В литературных дискуссиях 1990-х годов на первый план вышли не политические, а сугубо литературные проблемы, которые оформлялись в тени «журнальной войны» конца 1989-х. Своеобразным эпилогом этого процесса и начала нового витка литературной полемики стала статья Виктора Дорофеева «Поминки по советской литературе» (Литературная газета. 1990. 4 июля. С.8), в которой он выделил три потока советской литературы: официальную, либеральную и деревенскую, доказывая, что все эти линии уходят в прошлое, поскольку они неотделимы от неё, как от советского литературного истеблишмента, и что им на смену идёт «новая литература», преодолевающая узкосоциологический взгляд на мир, ориентированная на эстетические задачи прежде всего и не заинтересованная в поисках пресловутой «правды». В сущности, Ерофеев говорил о модернистской традиции, уже существовавшей в русской литературе и уже перешедшей в постмодернистскую фазу. Постмодернизм 1980–1990х годов. Постмодернизм вышел на литературную сцену как готовое направление, вне исторической динамики, как единое, монолитное образование, хотя фактически русский постмодернизм 1980–1990-х годов представлял собой сумму нескольких традиций и течений. Исчезновение реальности под потоком симулякров и превращение мира в хаос и одновременно сосуществующих и накладывающихся друг на друга текстов, культурных языков, мифов, взаимно заглушающих и уничтожающих друг друга, – то, что было открытием для Битова, Венедикта Дорофеева, Саши Соколова, для постмодернистов 1980–1990-х годов стало исходным фактом, точкой отсчёта. Однако из этой точки исходят различные векторы литературной эволюции. Во-первых, это концептуализм, или соц-арт. Это течение последовательно расширяет постмодернистскую картину мира , вовлекая всё новые и новые культурные языки (от соцреализма до различных классических традиций и т.п. Сплетая и сопоставляя авторитетные языки с маргинальными (матом, например), священные с профанными, официозные с бунтарскими, концептуализм обнажает близость различных мифов культурного сознания, одинаково разрушающих реальность, подменяющихеё набором фикций и в то же время тоталитарно навязывающих читателю своё представление о мире, правде, идеале. Концептуализм преимущественно ориентированна переосмысление языков власти (будь то язык политической власти, т.е. соцреализм, или язык морально авторитетной традиции – к примеру, русской классики, или различные мифологии истории). Концептуализм в литературе представлен прежде всего такими авторами, как Д.А. Пригов, Лев Рубенштей, Владимир Сорокин, и в трансформированном виде – Евгением Поповым, Анатолием Гавриловым, Зуфаром Гареевым, Николаем Байтовым, Игорем Яркевичем и др. Во-вторых, это течение, которое можно определить как необарокко. Сходство между барокко и постмодернизмом давно обсуждалось в литературоведении. Исследователи, сопоставляющие бароеео и постмодернизм, обращают внимание прежде всего на характерный для барокко «панзнаковый подход» к действительности – восприятие мира как вещи, как знака. Итальянский теоретик Омар Калабрезе в книге «Не обарокко: Знак времён» (впервые опубликована в 1987 году) предложил масштабный анализ современной – постмодерной – западной культуры в целом как «необарочной». Что характеризует необарокко по О. Калабрезе? Эстетика повторений: диалектика уникального и повторяемого – полицентризм, регулируемая нерегулярность, рваный ритм. На этих принципах построены поэтические системы Рубенштейна и Кибирова; Эстетика избытка – эксперименты по растяжимости границ до последних пределов, монструозность (телесность Аксёнова персонажей и прежде всего повествователя в «Палисандрии» Саши Соколова; «длинная строка» Бродского и, наоборот, словесная избыточность Поповатакже весьма показательны в даномконтексте); перенос акцента с целого на деталь или фрагмент: избыточность деталей, «при которой деталь фактически становится системой» (Соколов, Толстая); хаотичность, прерывистость, нерегулярность как господствующие композиционные принципы, соединяющие неравнозначные и разнородные тексты в единый метатекст («Москва–Петушки» Ерофеева, «Школа для дураков» Соколова, «Чапаев и Пустота» Пелевина); неразрешимость коллизий (образующих в свою очередь систему «узлов» и «лабиринтов»): удовольствие от разрешения конфликта, сюжетных коллизий и т.п. замещается «вкусом утраты и загадки». Концептуализм и необарокко во многом противоположны друг другу. Концептуализм тяготеет к традициям Хармса, необарокко восходит к эстетике Набокова. Если концептуализм подменяет авторское лицо системой языковых имиджей, то необарокко культивирует авторский миф (нередко в парадоксальной, сниженной форме, как у Вен. Ерофеева или Евг. Попова). Если концептуализму свойственна деконструкция и демифологизация авторитетных культурных знаков и целых языков, то необарокко , напротив, нацелено на ремифологизацию культурных руин и фрагментов. Если концептуализм стоит на границе между искусством и идеологией, перформансом, внеэстетической реальностью, то для писателей необарокко характерна настойчивая эстетизация всего, на что падает взгляд. Одним словом, концептуализм ближе к авангарду, необарокко – к «высокому модернизму». Постмодернистская проза. Татьяна Толстая (р. 1951). Нё дебют в 1983 году сразу же обратил на себя внимание критики. Её первый сборник рассказов, опубликованный в 1987 году, вызвал шквал рецензий в России и за рубежом. Она фактически единодушно была признана одним из самых ярких авторов нового литературного направления. Интересно, что Толстая поразила читателей не содержанием своих рассказов, а изысканной сложностью и красотой их поэтики. Обращает на себя внимание демонстративная сказочность нё поэтики. Эта черта особенно заметна в рассказах о детстве, таких, как «Любишь – не любишь», На золотом крыльце сидели», «Свидание с птицей». Сказочность прежде всего непрерывно эстетизирует детские впечатления, подчиняя всё, даже страшное и непонятное, эстетической доминанте. Именно сказочность придаёт стилю Толстой особого рода праздничность, выражающуюся прежде всего в неожиданных сравнениях и метафорах. Сказочное миротношение предстаёт в рассказах как универсальная модель созидания индивидуальной поэтической утопии, в которой единственно и можно жить, спасаясь от одиночества, житейской неустроенности и т.д. Особенно показателен в этом плане рассказ «Факир». Как правило, у Толстого именно в концовке произведения обнаруживается расхождение между Автором и любимым героем («Петерс», «Факир», «Круг», «Милая Шура», «Сомнамбула в тумане»). Приверженность Толстой именно этим приёмам в финале рассказов можно объяснить стремлением автора отменить безысходную ситуацию жизни чисто литературными средствами. Такая философия снимает модернистское противостояние одинокого творца живых индивидуальных реальностей – толпе, живущей безличными, а потому мёртвыми стереотипами. Противоречивые реакции вызвал роман «Кысь», начатом в 1986, а законченном в 2000 году. Причина видится в том, что роман, несмотря на броскую цитатность, деконструирует центральный миф русской культурной традиции – ожидание от книги (а шире: культуры) высшего и спасительного знания о жизни. Однако в отличие от иных оппонентов «литературоцентризма», Толстая далека от цинического восторга разрушения: для неё (и её героя) то, что неуклюже называется «литературоцентризмом», составляет смысл, радость и неотъемлемую красоту существования. Испытание этой идеи не может не быть мучительно драматичным. В «Кысе» разворачивается та же, что и в рассказах Толстой, трансформация авторитетных мифов культуры в сказочную игру с этими мифами. Ту остраняющую роль, которую в рассказах играло детское сознание, в романе сыграл некий Взрыв – всех (или почти всех) превративший в детей, отбросив в первобытное состояние (в романе буквально недавно было заново изобретено колесо). Именно Взрыв создаёт мотивировку, позволившую всю прошлую, настоящую и, возможно, будущую историю, культуру и литературу России представить как одномоментно существующие в едином, постисторическом пространстве – после катастрофы, уничтожившей всю предыдущую цивилизацию и оставившей одни Последствия. Парадокс романа Толстой состоит в том, что насыщенный, с одной стороны, богатейшей литературной цитатностью (книги, которые читает Бенедикт, в пределе своём представляют собой всю мировую литературу – весь логос), а с другой стороны, роскошным квазипростонародным сказом, новой первобытной мифологией и сказочностью – он тем не менее оказывается блистательно острой книгой о культурной немоте и о слове, немотой и забвеньем рожденном. Важным является то, что Толстая начинала как наиболее модернистский из русских писателей необарокко. И в рассказах Толстая не скрывала иронии над модернистской мифологией культуры, однако в «Кысе» мягкая ирония перешла в жёсткую, хотя и не вполне последовательную, деконструкцию модернистского мифа. Роман Толстой кардинально сдвигает кардинаты русского необарокко в целом. Присущий русскому необарокко начальный баланс между модернизмом и пост модернизмом в «Кысе» ощутимо нарушен: строго говоря, сюжет романа можно прочитать как историю о неприложимости модернистской мифологии культуры к пост-историческому (после Взрыва) состоянию и об опасности подобных проекций, так и вытекающих из них реформаторских проектов. Судьба реалистической традиции. Отношение к реализму в России ХХ века существенно отличается от западного. На Западе уже в 1980-е годы никого не удивляли констатации такого, например, рода: «основная традиция европейской литературы в девятнадцатом веке обычно определяется как «реализм», и, как это практически всеми признано, по крайней мере на Западе, история этой традиции закончена». В России же, напротив, реализм сохранил свой авторитет как в официальной культуре (соцреализм через социологическую привязку стремился творчество классиков соединить с «революционно-освободительным движением»), так и в неофициальной: реалистическая «правда», разоблачающая ложь соцреализма, оставалась знаменем всей либеральной советской литературы 1960–1980-х годов. Основной внутренней задачей этой литературы было возвращение к традициям критического реализма девятнадцатого столетия как бы через голову соцреалистической идеологии. Что такое реализм в ХХ веке? Развитие соцреализма, с одной стороны, и опыт модернизма, с другой, обнаружили узость социологического подхода, согласно которому реалистическая эстетика материализует обусловленность характера социальными обстоятельствами. Модернизм раскрыл заложенные в традиции реализма (в частности, в эстетике Достоевского) внесоциальные, онтологические и метафизические мотивировки человеческого поведения и сознания. Соцреализм, напротив, довёл до абсурда представление о типических характерах и типических обстоятельствах. Не случайно в современном российском литературоведении всё чаще звучат голоса о том, что концепция социально-исторического и психологического детерминизма не исчерпывает потенциал реалистической традиции. Именно отсутствие единого языка и единой концепции «правды» стало главной проблемой, с которой столкнулся реализм 1980–1990-х годов. Попытки разрешить эту проблему определили спектр русского реализма в постсоветское время. Во-первых, реалисты конца 1980-х–199-х годов, кто интуитивно, кто сознательно, ищут образы реальности , значение которых бы оставалось более или менее устойчивым, несмотря на культурное многоязычие. Такую роль, как правило, играют хронотопы армии (О. Ермаков, А. Терехов), «зоны» (Л. Габышев «Одлян, или Глоток свободы»), психушки (А. Бархоленко («Светило малое для освещенья ночи»), школы (О. Павлов «Школьники»), т.е.. такие модели социума, единство которого обеспечивается механизмом насильственного нивелирования, обезличивания отдельной личности, причём механизмом официальным, государственным. Следовательно, такое сужение вариантов хронотопа как наглядно зримого образа социального мира явилось результатом того, что на языке реализма называется «верностью правде жизни». Другая причина подобного сужения хронотопа видится в том, что в русской культуре 1990-х годов отсутствует такое важное условие реалистического письма, как социальный «базис общего понимания». Парадоксальным образом наиболее верным последователем реализма оказалась массовая литература, представленная именами А. Марининой, В. Доценко, Д. Корецкого и других авторов постсоветского книжного рынка, – именно потому, что они освоили новый «насильственный» контекст, связанный с бандитизмом, мафией, терроризмом и опирающийся на богатый канон триллера и полицейского детектива. Во-вторых, в реализме 1990-х годов, в сравнении с традиционным реализмом, ощутимо трансформируется позиция субъекта, стремящегося «осмыслить общество»; при этом субъект не создаёт смысл, а ищет его, исходя из веры в то, что этот смысл («правда») уже существует как предзаданный. Третий и, возможно, наиболее продуктивный путь современного реализма связан с активизацией таких форм реалистического романа, где значительно ослаблено влияние социальных обстоятельств на характер, им скорее отводится роль некого фона, на котором разыгрывается по преимуществу личная драма. Именно таким образом трансформировал авторитарный жанр исторического романа Борис Акунин в своём «фандоринском» цикле («Азазель», «Статский советник», «Смерть Ахиллеса») – сочетание слегка иронического обыгрывания сюжетов и тем русской литературы и истории ХIХ века с острым детективным сюжетом и историей личности самого героя обусловило огромную популярность этих романов. Другой формой, позволившей освободить реалистическое письмо от социополитической детерминированности, оказался жанр семейного романа, приобретающего порой масштабность семейной саги. Его активно и изобретательно разрабатывают такие авторы, как Людмила Улицкая («Медея и её дети», «Казус Кукоцкого»), Валерий Исхаков («Екатеринбург»), Александр Мелихов («Любовь к родному пепелищу»), Ольга Славникова («Стрекоза, выросшая до размеров собаки», «Бессмертный»), к нему пришла также и Александра Маринина («Тот, кто знает»). Ещё одной разновидностью романа, которая обретает новую актуальность в 1990-е годы, становится роман воспитания. Эта жанровая модель ярко развернулась в русском постмодернизме (так, все главные романы Пелевина – от «Омона Ра» до «Genration П» не что иное как романы воспитания) и постреализме («Блуждающее время» и «Читающая вода» И. Полянской, «Альбом для марок» А. Сергеева, «НРЗБ» С. Гандлевского восходят к романтической версии романа воспитания – Kunstelroman – истории становления личности художника). В реалистической версии романа воспитания – от «Обыкновенной истории» Гончарова до автобиографической трилогии Л. Толстого, «Подростка» Достоевского и трилогии «Гарина-Михайловского – главным «воспитателем» выступают социальные и исторические обстоятельства.. В новейшем реалистическом романе воспитания, представленном, например, романом «Ложится мгла на старые ступени» (1999) Александра Чудакова или «Романом с языком» (2000) Владимира Новикова, – власть обстоятельств замешается властью языка и культурной традиции. В «Романе с языком» Новикова герой, ведущий весьма сумбурную, полную моральных компромиссов жизнь, в мире слова проявляет себя совершено иначе – здесь он пурист воинствующе нетерпимый к малейшим искажениям речи, он язвит, зло разит. По существу, у героя «Романа с языком» лингвалитет разведен с менталитетом, даже противопоставлен ему – в плоскости менталитета человек может позволить себе жить спустя рукава, но подлинную свою жизнь он проживает в плоскости лингвалитета – в той духовной реальности, которая выше и первичнее всего. «Животворящим филологизмом» назвал Новиков это энергическое состояние. Но при всех очевидных достоинствах данной позиции она всё равно представляет собой подмену настоящей жизни, подмену, не компенсирующую интеллектуальными экзерсисами и изящными филиппиками на лингвистические темы горе женщин, которых наш герой предавал что называется нечаянно, между прочим, случайно… Одним словом, реализм в 1990-е годы не собирается умирать, хотя его существование достаточно сложно и по своему драматично. Об этом свидетельствует роман Георгия Владимова «Генерал и его армия» (1994). В литературе 1990-х годов не найти произведения, более последовательно и серьёзно возрождающего русскую реалистическую традицию и в то же время обнажившего наиболее глубокие нё противоречия, чем этот роман. «Генерал и его армия» вызвал острую полемику среди критиков, взбудоражил читателей. Букеровский комитет признал его лучшим русским романом 1994 года, а в 2001 году, когда отмечалось десятилетнее учреждение Букеровской премии (присуждаемой за лучший роман года на русском языке), то из всех произведений, отмеченных этой премией в течение десяти лет, самым достойным назван роман «Генерал и его армия « Георгия Владимова. |
Похожие:
 | Программа и курс лекций по дисциплине «История мировой литературы и искусства» Программа и курс лекций по дисциплине «История мировой литературы и искусства» для студентов факультета связи с общественностью заочного... | | «История мировой литературы и искусства» Кс социально-гуманитарных дисциплин, сформировать у студентов систематические знания по истории мировой культуры, ознакомить студентов... |
| «История мировой литературы и искусства» Кс социально-гуманитарных дисциплин, сформировать у студентов систематические знания по истории мировой культуры, ознакомить студентов... | | «история мировой литературы» Направление подготовки Дисциплина «История мировой литературы» в структуре ооп бакалавриата относится к базовой части б профессионального цикла |
| История мировой литературы и искусства Печатается по решению ученого совета гоу впо «Чувашский государственный педагогический университет им. И. Я. Яковлева» | | Программа дисциплины История искусства и литературы. Часть I для... Программа предназначена для преподавателей, ассистентов и студентов направления / специальности 030600. 62 «история» подготовки бакалавра,... |
| Программа дисциплины История искусства и литературы. Часть I для... Программа предназначена для преподавателей, ассистентов и студентов направления / специальности 030600. 62 «история» подготовки бакалавра,... | | Учебной дисциплины (модуля) Наименование дисциплины (модуля) История... Пооп подготовки бакалавра филологии, как «История», «Философия», «Культурология», «Введение в литературоведение», «История русской... |
| Учебно-методический комплекс обеспечивает освоение дисциплины «История... Т. И. Борко. История мировой культуры и искусства. Учебно-методический комплекс. Тюмень: Издательство Тюменского государственного... | | Программа дисциплины Теория и история зарубежной литературы для направления... «Теория и история русской литературы» (читается на 3 курсе), а также с курсами «Теория и история зарубежного искусства» (читается... |
| Рефератов по дисциплине «История мировой художественной культуры» «История мировой художественной культуры» для студентов 1 – го курса, обучающихся по направлению 101100. 62 «Гостиничное дело» профиль... | | Философский факультет Курс находится в тесной связи с курсами «История культуры», «Теория и история искусства», «История изобразительного искусства», «Охрана... |
 | Рабочая программа дисциплины «История мироваяой культуры» Данная учебная дисциплина предполагает сочетание двух подходов к изучению мировой культуры и искусства, в частности, совмещение анализа... | | Рабочая программа общенаучной дисциплины по дисциплине «История русского... Рабочая программа общенаучной дисциплины по дисциплине «История русского танцевального искусства» основной образовательной программы... |
| Задания и рекомендации для студентов по освоению курса «Риторика» Отечества», «История мировой литературы и искусства». Изучение дисциплины «Риторика» является важным условием для формирования коммуникативной... | | Рабочая учебная программа по дисциплине «История мировой экономики»... История мировой экономики [Текст]: рабочая учебная программа. Тюмень: гаоу впо то «тгамэуп». 2013. – 42с |
